Мы привыкаем жить задолго до того, как привыкаем мыслить.
Альбер Камю

Гулять по кладбищу - привилегия живых. Пройтись по хорошему кладбищу всегда приятно. И даже полезно. И дело не в том, что эти прогулки навевают мысли о всеобщей тленности, бренности, временности. Такие мысли случаются, но признаюсь, крайне редко. Зато бывают неожиданные встречи и разговоры. Как-то на могиле одной девочки, которая погибла совсем юной, на меня буквально набросился её друг:
- Где же справедливость? Где ваш Бог? Эта девочка умерла в двадцать лет, Что она видела? Она не успела выйти замуж, родить ребёночка, да просто пожить по-человечески! Почему Бог допускает такое?
- Отвечу на ваш вопрос, - сказал ему я, - если вы ответите на мой. А зачем она вообще родилась? Что, на земле не хватало девочек? Или студенток? Мир остро нуждался именно в её появлении на свет? В том, что она умерла, нет ничего удивительного - когда-нибудь всё равно бы умерла. Она жила - вот в чём загадка.

Циничные монахи бродят по кладбищам и вместо того чтобы утешить, вот - философствуют. Уверяю вас, мой собеседник утешился, а монахов ещё в глубокой древности называли любомудрами, то есть философами. Но в том-то и дело, что философия всегда имела своим предметом вещи предельно глубокие, а смерть к таковым не относится. Вот вопрос, волновавший многие поколения философов: почему нечто есть, а не наоборот - не есть? Мудрый Хайдеггер утверждал, что «только один вопрос: “Почему вообще есть сущее, а не, наоборот, ничто?” - предрешил судьбу западного мира»2.

Что-то подлинно философское было в словах Спинозы, написавшего, что по-настоящему свободный человек “менее всего думает о смерти, а мудрость его основана на размышлении о жизни, а не о смерти” (Этика IV, 67)3. Мне могут возразить: вспомните Сократа! Не он ли в знаменитом диалоге Федон говорит: “те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним - умиранием и смертью” (Федон 64а)4. Но если мы внимательно вчитаемся в этот текст, то обнаружим, что весь диалог посвящён теме любви души к вожделенной истине и надежде на полное единение с ней в грядущей подлинной жизни. Занимаясь умиранием, Сократ на самом деле имел в виду подлинное бытиё, когда человек, освободившись от гнета страстей, от “диких эротов” (¢γρ?ων ™ρ?των, Федон 81а), будет жив по-настоящему. Известная фраза из Писания поминай последняя твоя, и во веки не согрешиши (Сир 7:39) также говорит не о смерти как о прекращении бытия, а о вечной жизни, в которой каждый из нас получит воздаяние по мере добра, сотворённого в этой жизни.

Грустный Камю считал проблему самоубийства главным вопросом философии: “Есть лишь одна по-настоящему серьёзная философская проблема - проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы её прожить, - значит ответить на фундаментальный вопрос философии”5. Красиво сказано! Остроумно. Поэтично. Трогательно. Но причём тут философия? Потому что ещё до того, как я начинаю что-то решать со своей жизнью, она у меня уже есть - аз есмь, ты еси, они суть. Чтобы хотеть не быть, нужно как минимум быть. Я - живой, и что это значит? И к чему такие затраты? Откуда эта расточительность и избыточность бытия? Живого слишком много и это сильно препятствует воцарению порядка и вселенского покоя. В своих последних глубинах мы всё равно понимаем, что с жизнью своей мы ничего поделать не можем. По-своему прав был чеховский герой: “Жизнь есть досадная ловушка. Когда мыслящий человек достигает возмужалости и приходит в зрелое сознание, то он невольно чувствует себя как бы в ловушке, из которой нет выхода”6. И это уже проблема нравственная: почему именно взрослый возмужавший человек ищет выход из жизни? Но тут скорее клинический случай. В большинстве же своём мы, взрослые люди, с годами теряем ощущение того, что мы вообще живы.

В биографии замечательного учёного-антиковеда отца Фестюжьера есть описание момента его обращения к Богу, переживание особого опыта богообщения. Однажды в молодости он, вполне светский молодой человек, зашёл в церковь и, пробыв там совсем недолго, вышел верующим католиком, а позже принял сан. Что там с ним случилось? Кто ему что сказал? Как его “охмурили”? Сам отец Андре рассказывал, что, находясь в церкви, он вдруг почувствовал, что любим7. Вот - самое краткое описание опыта встречи с Богом. Тончайшее и деликатнейшее из переживаний, которое так сложно передать на словах, особенно людям, не имевшим такого опыта.

Этот мир сотворён Богом, имя Которого - Любовь, и всё, что есть, есть лишь потому, что оно любимо. Всё существующее существует лишь потому, что любимо Творцом. Быть любимым есть основание тварности. Ты любишь все существующее, и ничем не гнушаешься, что сотворил; ибо не создал бы, если бы что ненавидел (Прем 11:25).

Сотворённое не может иметь нейтральный статус: вот есть некая вещь и ладно. Раз нечто существует, значит, оно любимо. Например, мы говорим: “кошки существуют”, что в свою очередь можно перевести как “Бог любит кошек”. Быть любимым - главное условие существования. Здесь каким-то образом пересекаются онтология с экзистенцией: в моей личной встрече с Богом мне открывается само основание сущего, Сама Жизнь, у Которой есть Лик.

Великий Овидий рукой гения написал когда-то знаменитое “Искусство любви”, Ars amandi, и хотя этот текст не из тех, что входят в круг христианского чтения, сама интуиция любви как искусства, которому следует долго и терпеливо учиться, верна в последних своих глубинах. Весь опыт христианской аскезы, все духовные упражнения, которые мы берём на себя, все гениальные прозрения мистиков зиждутся на решении этой простой задачи - научиться любить Другого - Бога и ближнего. К этому сводится весь Закон и пророки, и в этом смысле весь корпус текстов христианских авторов, собранных под одной обложкой, можно было бы озаглавить этой простой и гениальной овидиевской фразой - Ars amandi. Однако два принципиальных момента нашей христианской жизни говорят нам о том, что само это искусство любви, которое нам предстоит освоить, есть продолжение чего-то более важного и фундаментального. Евангелие не исчерпывается темой ars amandi, и это даже не главное его содержание, отличающее Евангельское Благовестие от откровений других религий. Самое главное, к чему призывает нас Евангелие, это ars amari - искусство быть любимым , что в христианском мироощущении совпадает с искусством быть . Евангелие и Евхаристия - это опыт Откровения любви Божией к человеку, и быть любимым нам предстоит научиться ещё до того, как мы освоим искусство любви.

Но не относится ли этот вопрос к разновидности праздной лирики или богословского пустословия? -Да именно он обладает исключительной практической ценностью. Мы очень часто замечаем, что вопреки всем обещаниям Христова вера не освобождает, а сковывает, не даёт жить и свободно дышать, и виновата в этом не Христова вера, а то, что мы упускаем из виду одну маленькую и слишком очевидную деталь и строим не на том основании. То, что я называю искусством быть любимым , можно перевести как воспитание благодарного сердца , жизнь в подлинном и ежеминутном благодарении. И наши молитвы так немощны, а благочестие такое пресное, так скучна и угрюма наша самодельная аскетика, потому что мы слишком взрослые и давно уже не помним той естественной радости быть, которой непосредственно жив каждый ребёнок.
Из молитв, читаемых священником на Литургии есть три текста, на которых я всегда останавливаюсь с изумлением: молитва на “Святый Боже”, благодарственная молитва “Достойно и праведно” и молитва после “Отче наш”. Во всех этих славословиях есть благодарение Богу за то, что Он вызвал нас из небытия в бытиё. Вот это-то меня всегда и поражало: спасибо за то, что я есть. Те, кто писал эти молитвы, не только назывались, но и были христианами, и я тоже пытался быть христианином, но вчитавшись в эти святые слова, я понял, что отличает меня от их авторов: я не могу благодарить Бога за то, что я жив, и более того, - порой мне казалось, что я не могу Ему простить своего существования, и даже себе простить этого не могу. Это было страшное, но честное признание. Быть живым - невыносимо. Моему “христианско-аскетическому” настроению больше отвечали слова некрасовского героя:

“А кабы к утру умереть -
Так лучше было бы ещё…”

А они радовались своему бытию и от избытка сердца благодарили Бога за это, и я понял, что никогда не стану христианином, если не открою тайну их радости, не научусь быть любимым.

Танцы над дождём

Когда я снова стану маленьким
А мир вокруг - большим и праздничным.
А. Галич

В памяти каждого из нас есть островки счастья, и когда мы говорим о радости жизни, слова бледнеют и начинают выцветать, а образы, врезанные в память, становятся отчётливей. К радости и счастью нас на самом деле влечёт не будущее, а прошлое, уже пережитое. Мы бы и не стремились к счастью, если бы уже не знали его. Надо от чего-то оттолкнуться, чтобы снова научиться принимать жизнь, воскресить её радость.

В июне в Гомеле идут солнечные дожди, обильные и тёплые. Каждый день город умывается новым дождиком и свежеет на глазах. Больше солнца, солнца и дождя! Мне девять лет и рядом мама. Взявшись за руки, мы бежим босиком под дождём и смеёмся. Остывший асфальт, тёплые лужи - это так смешно и весело - нестись над мокрым городом и хохотать. Кто придумал дождь, любил пошутить. Дома и дворцы и церкви стоят мокрые и, едва сдерживая детский смех, сами вот-вот пустятся в пляс. Как будто Бог это дитя, что с озорной улыбкой поливает целый свет из лейки: “Вот вам! не стойте такие серьёзные, а то поглупеете! эй, дворец, ясновельможный пан, ты сейчас просто лопнешь от важности! вот я вымою тебе личико. Ну а вы, куда вы все попрятались? Время танцевать, разве это не весело?”. - Как все красиво поглупели и сбросили оцепенение торжественности. Каштаны глядятся в лужи и подмигивают своему дурашливому отражению. Маленькие ивушки, мои друзья, вы опять перерастёте меня к следующему году, но сегодня я лечу над вами, над тротуарами и каштанами, над моим любимым городом, который весь пропитался запахом хлеба и шоколада, над лучшим в мире городом, где можно танцевать над дождём, потому что жить - хорошо! Грязный и мокрый, ты шлёпаешь по лужам, потому что на свете нет грязи, нет ничего плохого и враждебного. Мир свят и чист, он на секунду вспоминает сам себя, приоткрывает свой подлинный лик. Но это так кратко. Минуты счастья, мгновения жизни.

Как-то я смотрел мультфильм про пингвинёнка. Он родился в племени, где все пели, а у него ничего не получалось, но как только он вылупился из яйца, тут же принялся танцевать.

Что? Что ты делаешь, - спросила его мама.
- Мамочка! Я радуюсь ножками!

Нет, какое же глупое у меня положение - взяться доказывать право человека на радость. Да! можно радоваться не только умом и душой, но и ножками, и ручками, и ушами, глазами, всем телом можно и нужно радоваться, для того мы и на свете живем. Посмотрите, как очаровательны дети, когда танцуют, какие они миленькие, и даже в самом косолапеньком малыше вы увидите больше изящества, чем в признанной балерине. Поэтому люди, запрещающие танцевать, - кощунствуют, они посягают на замысел Божий о человеке, ведь Господь сотворил нас для радости. Те, кто возбраняет смех, - посягают на человеческое достоинство, потому что этим Божьим даром мы отличаемся от зверей.

Но разве только ханжи и мракобесы препятствуют нам радоваться жизни? Сами мы, слишком взрослые люди, торопимся пережить свою жизнь, воруя у самих себя радость. Наша вечная спешка и суета, а ещё погоня за удовольствиями, - да, как ни странно, именно эти вещи не дают нам радоваться. Бывает так, что только какая-нибудь скорбь или болезнь приводит нас в чувство, и мы с удовольствием вспоминаем, как это здорово - просто сидеть и больше ничего не делать. Как здорово ходить, не куда-то, не зачем-то, а просто - ходить из удовольствия. Бродить по аллеям, по лесу, карабкаться в горы, ступать по меленькому морскому песочку, а потом таки плюхнуться в море и плыть, или лучше - лететь в воде, в невесомости. И даже не это, а завалиться в кровать с книжкой или без, и просто лежать, зная, что впереди ещё ночь и день свободы. В детстве мне страшно нравилось после ванны забраться в чистую-пречистую кровать со свежими простынями и взбитыми подушками. Я всеми силами сдерживался, чтобы не заснуть и подольше покупаться в этой чистоте и свежести.

Ну а спать - как приятно спать. Как говорил один из персонажей “Моби Дика”, “ради только того, чтоб уснуть, и то уж стоило родиться на свет. А ведь правда, младенцы, как родятся, так сразу же и принимаются спать”8. Вытянуться под одеялом, подоткнуться со спины, и вовсе не обязательно, чтобы подушка была такая высокая. Самое чудесное во сне - это и не сам сон, а засыпание, момент блаженства и безопасности, когда ещё не вступил в область сонного безвременья, но уже распрощался с реальностью, и вот - жду - самый чудесный момент. Можно ведь быть и гурманом сна, тем более что со сновидениями не все так просто.

Некоторые поэты и философы полагают, что наша реальность всего лишь сон. Я с ними не согласен, и дело не в том, что можно устроить торжественную дискуссию, разложив на зелёном сукне толстые книги и цитатники. Меня лично убеждает в реальности нашего мира простой факт - во сне нет вкуса. Вы этого не замечали? Иногда, особенно постами, мне снятся застолья и рестораны. Столы убраны такими невероятными блюдами и графинами, гости готовы приступить, и вот уже сели, и взяли белоснежные салфетки, и мне на блюдо положен тот самый кусок торта, что заочно уже подружился со мной, и я его уже давно ем маленькой серебряной ложечкой, - а вкуса нет! Цвет, звук, запах, музыка играет и всем хорошо, а вкуса нет. Так я определяю, что все это мне, любителю тортов, снится, и всё это несерьёзно, хотя и приятно, но вот в реальности-то я наконец поем, потому что это одна из законных радостей человека - хорошо и вкусно поесть.

Про глупости

Жареные гуси мастера пахнуть!
Чехов А. П . “Сирена”

Если бы к вам подошли и решительно спросили: что самое вкусное на свете? Всякий нормальный человек тут же “выпал” бы из реальности и с беззащитной улыбкой, воскрешающей забытые детские черты, стал бы перебирать в памяти всякие вкусные вещи. Перед его мысленным взором величественно и стройно проплывали бы торты, арбузы, мороженое и снова торты; котлеты, шашлыки, чебуреки, невероятные сыры, игристое Asti, мёртвые жареные курицы и прочие сокровища, ввергающие подлинного ценителя в благоговейный трепет и умиление. Боже, как хороши наши лица в эти минуты, как прекрасен счастливый человек! Ведь вспоминая всё самое вкусное, мы воскрешаем в памяти лучшие моменты жизни. Маленькая девочка, только что торжественно съевшая конфету, основательно и серьёзно разглаживает фантик и бережно кладёт в свой кошелёк. Как много “фантиков” в кошельке нашей памяти - от пережитых радостей и приятных мгновений. Мы счастливы: нам есть из чего выбирать, и можно даже поспорить: что вкуснее - телячьи ребрышки по-флорентийски или просто пельмени в сметане? Как говорил герой Мелвилла: “Если ты не можешь извлечь из мира ничего лучшего, извлеки из него по крайней мере хороший обед”9.

И, конечно же, всё это глупости. Но есть ли на свете что-то приятнее разговоров о всяких глупостях: о еде, о правильной кладке каминов, о выращивании сельдерея или об отношении этики и онтологии?
Приятное и полезное - как их соотнести и примирить? Имеет ли христианин право на приятное? Говорила же моя покойная приятельница: всё - тлен! А я люблю мороженое и мне почему-то не стыдно. А если мороженое - тлен и радость моя незаконна? В отеческих текстах говорится только о полезном, и многие повести так и заканчиваются: “и пошёл, получив духовную пользу”. Какая же от мороженого польза? Одно только гортанобесие, или, выражаясь предельно аскетически, - лемаргия. Есть, правда, такой вариант примирения полезного с приятным: приятное может быть полезно, ибо всякое телесное утешение примиряет нас с жизнью. Вот, например, история одного бедного мальчика, рассказанная отцом Глебом Каледой. “Он был в семье последним, пятнадцатым ребёнком. Детство его было тяжёлым. Он мальчиком приходил на берег моря, смотрел на набегающие волны и думал, хорошо бы было умереть, но вспоминая, что на том свете не будет жареной картошки, решал, что ради картошки надо жить. Это было самым вкусным, что ему приходилось есть”10. Вот вам - жареная картошка спасла ребёнка от суицида - приятное оказалось полезным. Только мне кажется, что если Господь создал человека для радости, то нет нужды непременно сводить приятное к полезному, потому что радость от приятных вещей ценна сама по себе и, принимаемая с благодарностью, уже является исполнением замысла Божия о человеке.

Другая моя приятельница. Званый обед. Стол - праздник живота. Потрясённая дама восклицает: “Я уже наелась, но ем, потому что вкусно”. Можно ли есть ради вкуса? Если цель - достичь пользы, а она состоит в насыщении и укреплении телесных сил, - надо остановиться, но если вспомнить, что для радости сотворён человек, то - надо ли так легко нарекать грехом опыт, который нуждается в исправлении и воспитании, но никак не в отсечении?

Основа жизни и мироощущения христианина - благодарность и благоговение. “Тяжело всякой мысли моей, которая не выливается в молитву”, - пишет где-то преподобный Иустин (Попович), так и всякая радость наша тяжела, невыносима, обманчива, если не выливается в благодарное славословие Дарителю радости, Творцу нашему, создавшему человека для радости. А если под видом радости скрывается страсть? Вот для того-то и нужно нам бороться за свою радость, отвоёвывать себя, осваивать искусство правильно радоваться, чтобы научиться радоваться чисто, очищая и оправдывая то, что нам Господь дал на радость. Почему-то считается, что радость должна быть только душевной. Но - разве Христос не воскрес? Разве наши тела не оправданы и не освящены? В Царство Небесное мы должны войти в теле и утешений вечной жизни мы тоже будем приобщаться телом.

Хорош, конечно, монах, со вкусом рассуждающий о жареных курицах. Подождите осуждать, просто дослушайте. Гурман - это не ванны шампанского и не лицом в торт и - до изнеможения. Да, я действительно призываю вас быть гурманами, но это особый вид ценителей, и я знал двоих, кто достиг в этом совершенства.

Наша Леночка умирала от рака. Её выписали из больницы и велели ждать. Я причащал её каждую неделю. Однажды она сказала: “Батюшка, я только сейчас поняла, как же это здорово - пить воду, это очень вкусно”. Она умерла спокойно и красиво. Она любила воду и умела её пить.

Дедушка Петрович очень любит хлеб. Возьмёт буханку, сядет тихонько на кухоньке, режет и ест - помаленьку, по ломтику. И ещё думает. Ест и думает. Чуть-чуть отрежет и снова ест - основательно и красиво. Он очень красиво ест, этот дедушка. Когда-то он был маленьким, и хлеба не было, он сильно голодал, и с тех пор он полюбил хлеб и научился его есть. Дедушка страшно стесняется, если его застанут с хлебом. Он любит хлеб. Хлеб очень вкусный.

Эти люди умели и есть, и пить, - красиво и свято. Человеку на самом деле надо очень мало. Мы давно утратили эту радость простых вещей. Мы не умеем пить воду, как нам распробовать шампанское? Тот, кто не знает, как есть хлеб, способен ли оценить куропатку по-венгерски? Мы торопимся есть и пить, как торопимся жить. Мы не чувствуем вкуса кофе, глотаем его на лету, мы не вкушаем, а перекусываем. Нам нужно острее, ярче, больше, сытнее, чтобы хоть как-то почувствовать, что вкус всё ещё есть, и мы не провалились в сон, мы живы.

Маятник качнулся - монах снова зовёт на воду и хлеб! Нет, я зову остановится и взять на себя духовное упражнение: не просто научиться есть и пить, а - вкушать яства и отведывать питие.

Симпозион

Одним из серьёзных нарушений для хорошего буддиста считается вкушение пищи не в своё время. На языке православной аскетики это называется безвременным ядением . Есть особый устав - как питаться, что вкушать и когда. Почему это необходимо? Отвечают обычно так: аскеза, дисциплина, самоконтроль. Мне думается, всё гораздо глубже, и дело не в том, что буддисты вегетарианцы, а христиане могут вкушать практически всё, - в своё время, конечно. Вкушение пищи - это сакральное действие, и эта интуиция так или иначе сохраняется в любой культуре.

Мне всегда нравились английские романы и детективные фильмы: аристократы выходят к ужину, точнее, к обеду непременно в смокингах. Дамы - в вечерних платьях, блистая бриллиантами и аметистами, герцогини в коронах, графини в колье - просто торжество жизни и вкуса! Стол изящно сервирован, серебро начищено, слуги в белых перчатках разливают вино в бокалы - бутылка обернута белоснежной салфеткой. И молодой Чарингтон, - только из Сорбонны, - клеймит лицемерие аристократии, запивая перепелов Шато-Роз, а в соседней комнате одиноко остывает тело полковника Уилкинса.

Мы вправе осудить весь это ненужный и хлопотный ритуал: зачем такие расходы и переодевание, надо быть проще и естественней. Но только ли в лицемерии дело? Мне кажется, что отношение к обеду как к ритуалу, который требует особой одежды, особого ритма и кодекса поведения - это древняя память о вкушении пищи как о мистерии, и какой-нибудь этнограф, поспешивший согласиться со мной, тут же привёл бы теорию о древнем человеке, заваленном мамонте и роли отца, и я бы с ним не согласился. Поедание пищи само по себе отвратительно. Вы запихиваете в рот куски пищи, кусаете зубами, пережевываете, пробуете языком, совсем не замечая этого, вырабатываете слюну и желудочный сок, обгладываете и глотаете, отдельные личности даже чавкают и постанывают, что уж совсем невыносимо. Но человек способен примириться со всем этим за совместной трапезой, потому что поданная здесь пища, которой я приобщаюсь, которую вкушает мой друг, мой гость, сосед - она становится частью каждого из нас, роднит нас, каким-то образом органически нас соединяет. И поэтому я считаю, что сакрализация вкушения пищи есть предчувствие Евхаристии11, память о том, что однажды произойдёт в Сионской горнице, память о грядущем, которой неосознанно жили все народы и культуры. Приведу в свидетели Рильке:

Яблоко, банан, крыжовник, грушу
пробует ребёнок - и во рту
спорят жизнь и смерть. Я обнаружу
это по лицу его, прочту…
Для того ли вы вдали созрели,
чтобы кануть в нас, лишась имён
Здесь, в родильне слов, одушевлён
станет плод - развоплотившись в теле.
Разве эта яблоком звалась
сладость и была неуязвимой?
Пробудясь во вкусе, вознеслась,
прояснилась, стала двуединой
в радости слиянья - и земной
и небесной, и тобой и мной.
Рильке . “Сонеты к Орфею” I 13

Совместное вкушение пищи, которым сейчас так пренебрегают, очень важно, оно по-настоящему объединяет людей, а потому как таинство единения требует ритуала - и не только в действиях, но и в словах. Англичане, которые умеют есть, например, не едят свиней. Вы знали об этом? И оленей они тоже не едят. Потому что есть особые слова, и если поросёнок по-английски pig, то свинина - pork, олень - deer, а оленина - venison. Поросёнок и олень - это животные, а животных они не едят12. Тоже лицемерие? Может быть. А может, это попытка примириться с тем, что на севере люди не могут обходиться без мясной пищи13.

К трапезе следует относиться как к делу14, и поведение английских аристократов как раз более естественно, чем наши суетливые перекусы на бегу. Кушать нужно красиво и радостно. Святые подвижники, светоносные старцы продолжали поститься всю жизнь не потому, что их тело требовало умерщвления, - оно уже давно было пронизано светом благодати, - они умели полно и естественно получать радость от самых простых и достаточных вещей - от воды и хлеба.

В каждом приличном православном монастыре обязательно поддерживается устав трапезы: братия всегда приходит на обед в рясах и клобуках, хотя кушать в них не очень удобно, перед трапезой и после неё совершается молитва, за трапезой всегда читается какое-нибудь поучение, а переменой блюд обносят только по звонку старшего брата. Часто в монастырях говорят: “трапеза это продолжение богослужения”, а я бы добавил - продолжение Евхаристии, потому что монастырь как община осуществляет и закрепляет себя не только в литургии, но и в совместном вкушении пищи, где каждый брат органически прирастает брату в единстве трапезы. И может быть, поэтому монахам всегда возбранялось вкушать пищу с женщиной, потому что трапеза слишком интимная вещь, она как-то слишком глубоко и существенно единит людей, и единство это осуществляется где-то в самых неприступных глубинах.

Для античных авторов сакральность совместной трапезы была самоочевидным фактом, поэтому так много дошло до нас Симпозионов , то есть описаний пиров, на которых друзья предавались не только возлияниям, но и философским беседам. Это даже стало отдельным жанром античной литературы. Самые знаменитые Пиры были написаны Платоном, Плутархом, Макробием, Петронием и даже Юлиан Отступник сочинил свой собственный Пир . Это были дружеские застолья, и только мужчины имели право присутствовать на них15, потому что всерьёз считалось, что настоящая дружба возможна только между мужчинами, а в одном из диалогов Плутарха мудрецы глубоко и всерьёз обсуждали вопрос: может ли муж дружить со своей женой?

Слияние сердец

Куда больше женщин,
на которых можно жениться,
чем мужчин, с которыми можно дружить.
Генрих Бёлль 16

Меня всегда удивляло, что в святоотеческой литературе нет практически ни одного трактата о дружбе. Правда, есть некоторые чудесные откровения о дружбе в отдельных текстах. Например, блаженный Августин в своей “Исповеди” рассказывает о друге, которого любил всем сердцем; сохранились чудесные письма святителя Григория Богослова к самому близкому его другу святителю Василию Великому; в “Слове о священстве” описан опыт чудесной дружбы между святителем Иоанном Златоустом и епископом Василием. Но почему Отцами не написано ни одного серьёзного текста по этому довольно сложному и нужному вопросу? У меня есть предположение, и начну я издалека.

Первые христианские миссионеры Латинской Америки изобрели оригинальный и весьма эффективный способ проповеди. Когда монах-миссионер приходил в какую-нибудь индейскую деревушку, где никогда не звучало Слово Божие, он не воздевал руки в экстазе, не осенял крестом испуганных язычников и не кропил повсюду святой водой, изгоняя бесов. То, что он делал, было очень необычно: монах садился на камешек, доставал флейту или скрипку и безо всяких слов просто начинал играть17. Там, где проповедовали музыкой, язычники становились христианами не формально, а всем сердцем, они действительно меняли жизнь и пламенели верой. И дело было не в том, что музыка делала привлекательней фигуру миссионера или вносила какой-то развлекательный элемент в проповедь. Дело в другом. Чтобы возвышенное евангельское слово дошло до души дикаря, ему нужно было приобщиться к культуре, дать душе пережить опыт изящных чувств и воспитанных эмоций, потому что только оттолкнувшись от этой ступени душевного опыта, человек может без искажений принять и правильно усвоить духовные истины Евангелия.

Мы хорошо знаем, что фундамент Евангелия - это откровение о Боге-Человеколюбце, о Боге-Любви, единственная заповедь Которого - пребывать в любви. Всё очень просто. Но почему тогда столько правил в Церкви, столько законоположений в монастырской жизни. Для людей воспитанных есть вещи самоочевидные, а о них не говорят и не пишут. Люди несдержанные и невоспитанные часто никак не могут понять, о чём идёт речь, когда говорится о любви, и изобретают свои собственные объяснения. Мы нуждаемся в культуре и воспитании, и никуда от этого не деться.

Наши христианские писатели, особенно первых веков, были очень хорошо образованы и воспитаны; в большинстве своём они получали добротное классическое образование и с детства им прививалась эллинская культура. Среди них были люди, позже критиковавшие эллинство, но даже сама их критика осуществлялась средствами критикуемой культуры. Писатели-богословы не стеснялись цитировать Гомера, Гесиода, Платона и Аристотеля, а аскетические авторы часто ссылались на Эпиктета и других стоиков, не отяжеляя слух читателя ссылкой на источники. Почему они так легко относились к текстам и авторам, от имён которых многие наши собратия впадают в благочестивое негодование? Священномученик Иустин Философ обстоятельно доказывал своим гонителям, что поскольку весь род человеческий причастен Слову, а Христос и есть Слово, то все, что было когда-либо сказано истинного - наше (2-я апология 13)18. И все трактаты по логике, этике, математике, вся богатая литература - всё это наше. А кроме текстов было ещё и воспитание, и наши святые писатели не касались тех с их точки зрения самоочевидных вещей, о которых должен знать каждый воспитанный человек. У Святителей вы не найдёте текстов о том, что следует вовремя отвечать на письма, быть предупредительным и вежливым, не хамить, учиться чуткости сердца - а ведь это важно, не так ли? Христианские авторы не писали о том, как знакомиться с девушкой, о чём говорить с её матерью, как ладить со стариками; что такое быть честным, но успешным политиком, как вести себя с подчинёнными, чтобы они любили тебя, но не садились на шею, что значит быть нежным и как правильно вести себя в гостях. Это вопросы воспитания, вопросы универсальные, и не может быть православного ответа на них. Хотя если вы всерьёз примете тезис святого Иустина и вспомните тертуллиановское “душа по природе христианка”, вы согласитесь, что хорошее, пусть и светское, воспитание само по себе и есть христианское.

Тема дружбы была общим местом эллинской литературы. Ей отдавали дань поэты и драматурги, но вдумчиво и обстоятельно писали о ней именно философы. Дружба много значила в жизни пифагорейского философского “монастыря”, Платон посвятил этой теме несколько диалогов, восьмая и девятая книги “Никомаховой этики” Аристотеля целиком отданы этой проблеме; трактат Цицерона “Леллий, или О дружбе” и сегодня читается с удовольствием; Сенека в “Нравственных письмах Луциллию” неоднократно обращался к этому вопросу. Эпикур тему дружбы поставил в центр своей жизнелюбивой философии и утверждал, что это самая большая радость и наслаждение, которое встречается нам в жизни. Позже Петраркой были написаны семь диалогов о дружбе и, пожалуй, самый читаемый текст на эту тему - это трактат Монтеня о дружбе, но и Петрарка, и Монтень находились под сильным влиянием Аристотеля и в особенности Цицерона. Совсем не случайно я перечисляю здесь этих авторов: у меня нет возможности пространно рассуждать о дружбе, и я коснусь лишь некоторых граней этой проблемы, но те, кто интересуется, - начните с классиков.

Почему для нас так важна тема дружбы? Ведь мы - христиане и взыскуем любви, а значит, идём дальше всех этих благородных язычников и просветителей? Да в том-то и дело, что - не идём. Не только достичь любви, но и понять, что такое любить и быть любимым, невозможно, не научившись дружить. И, кроме того, соглашусь с Эпикуром, дружба - одна из самых больших радостей, дарованных нам Создателем, и ради этой радости уже стоило родиться на свет.

Платон полагал дружбу выше любви. Удивительно, как в этом с ним согласен псалмопевец Давид, который, оплакивая смерть своего друга, пел: скорблю о тебе, брат мой Ионафан; ты был очень дорог для меня; любовь твоя была для меня превыше любви женской (2 Цар 1:26)19. Однако дружба не только выше любви, но это ещё и более сложный опыт, требующий определённых усилий и, если угодно, духовного упражнения. Помню, как поразили меня слова Василия Ливанова, нашего великого Шерлока Холмса, который в одном из интервью, посвящённом актеру Соломину (доктор Ватсон), сказал: “в работе с Соломиным очень помогла наша личная дружба. Потому что можно сыграть любовь, никогда не любив, но сыграть дружбу без опыта дружбы невозможно”.

Мыслители, писавшие о дружбе, непременно отличали подлинную дружбу от дружбы поверхностной, которую и дружбой-то назвать нельзя. Но и порицать эти отношения, сводить к лицемерию или вранью - неверно. Назовём это искусством ладить с людьми, которому следует учиться и учить с детства. Дружба же подлинная - иная. Монтень, описывая свой опыт дружбы, говорил, что это прежде всего единство душ, когда в двух телах одна душа: души друзей «смешиваются и сливаются в нечто до такой степени единое, что скреплявшие их когда-то швы стираются начисто и они сами больше не в состоянии отыскать их следы. Если бы у меня настойчиво требовали ответа, почему я любил моего друга, я чувствую, что не мог бы выразить этого иначе, чем сказав: “Потому что это был он, и потому что это был я” <…> Мы искали друг друга прежде, чем свиделись»20. Святитель Григорий Богослов, вспоминая дружбу с будущим святителем Василием Великим, называл это опытом слияния сердец 21. Поэтому утрата друга всегда переживается как смерть частицы самого себя. Когда скончалась Валерия Срезневская, верная подруга Ахматовой, Анна Андреевна написала:

И мнится, что души отъяли половину,
Ту, что была тобой, - в ней знала я причину
Чего-то главного. И всё забыла вдруг…

Но как достигается или как настигает такая дружба? Думаю, что она естественно вырастает из искусства ладить с людьми. Цицерон вслед за Аристотелем полагал, что к дружбе способен только добродетельный муж, vir bonus. Но мы должны помнить, что речь идёт не о христианских добродетелях, которые есть дары Духа. Цицерон имел в виду очень простые вещи: рассудительность, честность, мужество, терпение, воздержание. Это качества просто хорошо воспитанного человека. Как же “высекается” огонь дружбы? Аристотель полагал, что “именно [наслаждение общением], кажется, главный признак дружбы и создает её в первую очередь”22. Чуть ранее Стагирит цитирует неизвестного автора: “многие дружбы расторгла нехватка беседы”23. Вот здесь поподробнее.

Беседа в аскетических текстах всегда рассматривается только с точки зрения полезности, но радость от общения даже малоинформативного или далёкого от какой бы то ни было дидактики ведь тоже полезна. Например, мы можем говорить о политике или о способах консервирования огурцов - мы можем забыть всё это через день или через час - содержание беседы вторично, важна сама беседа как событие - со-бытие вместе с чудесным человеком, твоим другом, твоим ближним. Вся радость дружбы как раз и заключена в общении. В конце концов, это может быть даже не беседа.

У Иммануила Канта был друг - и совсем не философ, а простой коммерсант. Каждый вечер после лекций Кант приходил домой к своему другу, заходил в комнату с камином, садился в кресло и засыпал. Друг к его приходу уже спал в соседнем кресле. Где-то через час звонили к обеду: друзья просыпались и шли к столу. Чувство доверия и безопасности - это тоже признаки дружбы, когда ты можешь просто молчать или даже дремать в присутствии друга. И как здесь не упомянуть мудрого Эпикура, писавшего: “Каждый должен стремиться к созданию такой атмосферы, в которой расцветают сердца. Главное - это стремление друг к другу, взаимное доверие, когда один отдыхает при виде другого, что больше всего способствует счастью”24.
Ещё раз повторюсь: такая дружба вырастает из искусства ладить с людьми, то есть развитой способности к общению: как завязать знакомство, быть приветливым, предупредительным, чутким, внимательным. Очень часто весьма хорошие и добродетельные современные люди не могут или боятся общаться с людьми, дичатся, сторонятся, не умеют выказывать совершенно естественные знаки внимания. Аристотель настаивал: нельзя скрывать своего доброго расположения к другу25. Если вам нравится человек, зачем делать вид, что он вам безразличен, дичиться, не отвечать на звонки? И если бы это так и оставалось. Приятно быть несчастным и непонятым, куда легче, чем постараться чётко и внятно объяснить другому, чего же ты хочешь на самом деле, и потрудиться внимательно выслушать и правильно понять собеседника. Нет, - я не понят, не оценён, не принят и умру в одиночестве со своей неразделённой болью, “отвернусь к стенке”, и на могиле моей напишут: “Умер непонятый современниками”. И грустно, и смешно.

Для себя я решил: настоящего христианина легко определить по способности принимать подарки. Если ты не умеешь принимать подарки - “ходи в первый класс”.

Один мой приятель как-то очень тяжело заболел. Всякий раз при встрече он со слезами на глазах рассказывал мне, как не хочет обременять свою жену, доставлять ей хлопоты, делать её несчастной. У парня было чуткое сердце. И он совершенно прав. По-советски, не по-христиански. Потому что христианство - это искусство быть любимым, умение принимать подарки. Приснопамятный Аристотель высшую форму проявления дружбы видел в том, что друг подаёт другу возможность что-то сделать для него и тем приобщиться к совершенной добродетели. Мишель Монтень приводит в своём трактате пример такой дружбы: коринфянин Эвдамин, у которого были два друга, Хариксен и Аретей, оставил им следующее завещание: “Завещаю Аретею кормить мою мать и поддерживать её старость, Хариксену же выдать замуж мою дочь и дать ей самое богатое приданое”. Монтень комментирует: “Эвдамин, поручая своим друзьям позаботиться о его нуждах, сделал это из любви и расположения к ним. Он оставил их наследниками своих щедрот, заключавшихся в том, что именно им дал он возможность сделать ему благо”26. Для нас это что-то уж совсем необычное27, ведь мы приучены наоборот всё отдавать, не требуя взамен, холодно и агрессивно отказываясь от подарков. Есть, правда, и личности, которые свою наглость выдают за эвдаминову добродетель, но не о них речь.

У Достоевского очень живо и ярко выходили герои с этой удивительно русской чертой - неспособностью быть любимым. Самый известный пример - Катерина Ивановна, жена Мармеладова, из “Преступления и наказания”. Человек жил в жуткой нищете, грязи, в окружении каких-то угрюмых людей, и при этом отличался какой-то клинической неспособностью принять помощь от другого. Из-за гордыни ли или из-за отсутствия способности быть любимой. А, может, это одно и то же? Или другое: Катерина Ивановна боялась зависимости от благодетеля?

Помнится, это лермонтовский Печорин говорил, что в дружбе всегда один раб другого, но что Печорин знал в дружбе? Видимо, кое-что всё-таки знал. В одном из романов Бёлля есть такая гениальная фраза: «При виде нового человека я всегда спрашиваю себя, хотел бы я оказаться в его власти, и знаешь, на свете совсем немного людей, про которых я мог бы сказать: “Да, хотел бы”»28. Если вы подлинные друзья, то вам нечего стыдиться рабствовать друг другу, да это уже и не рабство, а то удивительное согласие душ, которое возможно только при слиянии сердец.

В Евангелии от Иоанна Господь говорит Своим ученикам: Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую Вам (см. Ин 15:14), и мы спрашиваем себя: может ли друг такое сказать? Может ли он ставить нам условия: соблюдите заповеди, а уж потом… Да и у греков была известная пословица: ставший богом перестаёт быть другом. Дружба требует равенства, а здесь говорится о рабстве, ведь мы с Богом неравны. Но в том-то и чудо Евангелия, что Господь призывает нас быть равными Ему - стать богами по благодати через жизнь по заповедям, через стяжание благодати Духа Святого, и самые сильные слова о дружбе сказал именно наш Друг, наш Брат, наш Господь: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин 15:13). Больше этого сказать нечего и некому. Но как взойти в эту меру дружбы? Это просто. Научиться ладить с людьми, потом освоить таинство дружбы - научиться любить и быть любимым, - и Господь Сам придёт к нам и обитель у нас сотворит (ср. Ин 14:23).
Итак, будьте дружелюбны (Кол 3:15).

Hic sunt leones

Заповеди Евангелия просты и понятны. Святые старцы и старицы прекрасны, и так естественно тянуться к их иконам - как удержаться, чтобы не расцеловать настоящую красоту? Но что-то с нами не так. Не получается быть христианином, всё идёт наперекосяк, и какие-то мелкие бесы изнутри растлевают и расстраивают и нашу дружбу, и наши труды, и отравляют радость жизни. Откуда этот копошащийся хаос внутри и враждебность космоса снаружи, почему нас одолевает порой такая глухая пустота, что нет никаких сил жить?

Но почему мы клонимся без сил?
Нам кажется, что кто-то нас забыл,
Нам страшен ужас древнего соблазна…
Гумилёв . “Потомки Каина”

“На географических картах XV века в углу изображали безымянное пространство, - писал умный Виктор Гюго, - на котором были начертаны три слова: hic sunt leones29. Такие же неисследованные области есть и в душе человека. Где-то внутри нас волнуются и бурлят страсти, и об этом тёмном уголке нашей души можно тоже сказать: hic sunt leones”30.

Что-то страшное произошло и с нами, и с миром, когда первый человек отвернулся от Бога, когда сам захотел стать богом, ведающим добро и зло: я устанавливаю, что есть добро, и что считать злом, есть только я и моё. Но ведь добро - это одно из имён жизни; нет другой жизни, кроме данной, и нет иного добра, а человек - совсем не источник жизни. Адам стал чужим Богу и что-то случилось с этим миром и с самим человеком. Мы начали умирать и до сих пор не знаем, как далеко проникла эта порча, и где, в каких глубинах человека и в каких безднах космоса отзывается каждый наш грех.

Что взорвалось в космосе, какие скрепы лопнули, когда Каин убил Авеля, перворождённый из людей - убийца-вегетарианец? И как, и чем можно было убить человека, на лице которого ещё не остыла печать Эдема? Мир трещит по швам и на его теле выступают болезни человека. Жизнь вымывается из нас грехом, и не только из нас, но из всего тела человека, из космоса, который есть часть нашего тела. Болезни, страдания невинных, муки едва родившихся. О какой радости жизни можно говорить в нашем больном мире, где страдают дети, где мы начинаем умирать, едва родившись? Не остаётся ли нам только плакать об этой порче, что разъедает мир, и ждать окончательной его погибели?

Но в Писании немало текстов, пронизанных едва сдерживаемой радостью. Например, Послание к Филиппийцам, написанное Апостолом “из уз”, то есть из тюрьмы, названо библеистами “посланием радости”, о чём говорит даже такая статистика: слово “радость” и производные употребляются в этом довольно кратком послании 16 раз. Однако в том же Писании и в творениях Отцов, особенно столпов монашества, немало мест весьма печальных и пронизанных нескрываемым пессимизмом относительно человека и мира, в котором он живёт. Что касается пессимизма, то об этом очень хорошо высказался наш замечательный патролог А. Сидоров: «Понятие “пессимизм”, как и определение “пессимистический”, совершенно неприменимы к православному миросозерцанию и мироощущению, ибо Православие как целостное мировоззрение глубоко оптимистично. Взгляд преподобного Максима, а также и всех отцов Церкви на падшее состояние человечества, естественно, был скорбным , но эта “скорбность” являлась лишь частью всецелой “радостности”, которой и пронизано Православие как религия веры, любви и надежды. Ведь Господом сказано: В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин 16:33) и вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет (Ин 16:20)»31. Не нужно путать этот мудрый скорбный взгляд подлинных святых с агрессивной угрюмостью и человеконенавистничеством, которые многими принимаются за образец аскезы. Такая аскеза сама несёт на себе следы первородной порчи и глубоко враждебна Евангелию.

Позволю себе длинную цитату из Герцена: “Христианское плотоумерщвление столь же противно природе, как умерщвление других по приказу; надо было глубоко развратить, сбить с толку все простейшие понятия, всё то, что называется совестью, чтобы уверить людей, что убийство может быть священной обязаностию, - без вражды, без сознания причины, против своего убеждения. Всё это держится на одной и той же основе, на той же краеугольной ошибке, которая стоила людям стольких слёз и столько крови, - всё это идёт от презрения земли и временного, от поклонения небу и вечному, от неуважения лиц и поклонения государству, от всех этих сентенций, вроде salus populi suprema lex, pereat mundus et fiat justitia32, от которых страшно пахнет жжённым телом, кровью, инквизицией, пыткой и вообще торжеством порядка”33. Разве мы с вами не встречаем даже сегодня образцы такой аскезы, такого антихристианского отношения к миру и человеку? Не тело должно нам умерщвлять, но страсти; не ставить аскетические опыты на ближних, но учиться их любить и самим не стесняться своей нежности.

Да, мы должны оплакивать свой грех, преодолевать глубоко въевшуюся в нас порчу. Но это не вся правда. “Бог не требует, братия, и не желает, чтобы человек плакал от болезни сердца, - пишет великий Лествичник, - но чтобы от любви к Нему радовался душевным смехом . Отыми грех, и излишни будут болезненные слёзы чувственным очам; ибо когда нет раны, то не нужен и пластырь. У Адама прежде преступления не было слёз, как не будет их и по воскресении, когда грех упразднится; ибо тогда отбежит болезнь, печаль и воздыхание (Ис 35:10) (Лествица 7:45)”34.
Ведь мы с вами так хорошо знаем, что Христос воскрес! И смерть нами уже не обладает! А Пасха это радость тела, радость восстановления. А мы - царственное священство, святой народ (1 Пет 2:9), короли и королевы! Но мы так боимся этого дара Пасхи! Посмотрите на нас - разве это короли и королевы? Это просто стайка испуганных детишек.

Доверие к бытию

Лишь тот, кто глубины помыслил,
полюбит живое.
Гёльдерлин . “Сократ и Алкивиад”

Пасху я любил всегда. В детстве из-за булок, конечно, и ещё из-за всяких праздничных хлопот. Запах корицы и хрена, и где-то складывалось столько всяких вкусностей, но нас тянуло к тесту, тесто нас завораживало. Как мама ни следила за нами, мы с братьями всегда урывали возможность слопать немного этой ещё безликой, но такой привлекательной массы. А что всегда удивляло? - Почему, когда в доме готовят пироги, никому нельзя ругаться? Почему хозяйка должна надеть всё чистое и тщательно вымыться? Это было похоже на священнодействие, и сейчас я так и думаю: женщина может и должна при этом священнодействовать в той мере, в которой каждый человек - священник. В белорусских сёлах, когда женщина ранней весной впервые выходит на огород, в этот день тоже нельзя ругаться, следует вести себя прилично и одеться во всё чистое, потому что под руками у человека, такого скромного и простого труженика, вырастает новая жизнь, с доверием бросается ему в руки. И священник-огородник не только соблюдает ритуальную чистоту, совершая таинство новой жизни, он ещё и молится. В Белоруссии, выходя на землю, принято читать или петь:

Урадзi, Божа, на ўсе долю: ежу, клажу, кражу i прадажу 35.
Чтобы всем хватило, - ведь людям надо кушать, - и если ты любишь землю, она доверится твоим рукам. Я помню старых людей, которые читали по рукам, как мы читаем по лицам. Руки много могут сказать о человеке. У нас на паперти сидел слепой старец, который всегда причитал: “Да благословит Господь ваши ручки трудовые”. Никогда не слышал более изысканного гимна рукам! Они же такие смешные - наши руки. Посмотрите на них: пять пальцев - это очень смешно. И очень красиво. Как ни очаровательна, как ни совершенна лапка котёнка, руки труженика, руки матери - это чудо. А какие удивительные ручки у малышей! У этих волшебных существ хорошо видно, что руки - это продолжение глаз, а глаза - это корни рук. Малыши очень трогательны . Иногда мне кажется, что они не отличают зрение от осязания, и может, в первые месяцы своей жизни ребёнок и являет то единство чувств, что утрачено взрослыми. Им нужно потрогать, коснуться, ткнуть. У них ещё долго живёт тот непорицаемый эгоизм, который граничит со святостью: мир действительно сотворён ради меня, - и эта Луна светит для меня, и этот дождик действительно идёт ради меня, и моя мама на самом деле - самая красивая, а папа - самый сильный на свете.

Глаза - корни рук. Человеку очень важно видеть, смотреть, таращиться. Он глазастое существо по преимуществу. Словесное существо? Да. Но точнее будет - словесно-зрячее, глазообразное. Херувимы “исполнены очей” - полноглазые ангелы, вся их сущность в зрении, “ангел весь око”, - писал кто-то из святых. Сатана - это ослепший херувим. Дети - глаза на ножках. Они жадно впиваются глазами в этот мир, впитывают все его цвета и краски. Академик Павлов говорил, что физический труд доставляет мышечную радость, и это понятно, но - как же радость зрения? Очевидная радость? В платоновском “Тимее” есть целый гимн глазам, настоящий благодарственный гимн: “глаза открыли нам число, дали понятие о времени и побудили исследовать природу Вселенной, а из этого возникло то, что называется философией и лучше чего не было и не будет подарка смертному роду от богов. Я утверждаю, что именно в этом высшая польза очей” (Тимей 47a-b)36. Только зрячий может стать философом. Или: только философ воистину зряч. Говорят, Дега под конец жизни ослеп и принялся лепить: скульптура - ремесло слепого, только я бы уточнил - ослепшего. Великий богослов Дидим слепец тоже был из ослепших, но был богат духовным зрением.

В писаниях святителя Иоанна Богослова буквально бросается в глаза это постоянное совпадение глаголов видеть , любить и познавать . Мы найдём это совпадение и в текстах Платона. Но даже и в обычной нашей речи мы можем отследить таинственное тождество любви и зрения. Вы говорите: Ненаглядная моя - я так люблю этого человека, что никак не могу насмотреться на него. И наоборот, предел ненависти: Глаза б мои тебя не видели . Глагол ненавидеть напрямую связан со зрением: «Ненавидеть, - пишет Фасмер, - образовано с отрицанием от навидети “охотно смотреть, навещать”»37. Латинское invidia ?ненависть’ происходит от video ?я вижу’. Совершенно не случайно, что христиане сохранили античное наименование ада: греческий ¢?δης, - слово, образованное от α-ειδος ?без-образность, без-видность’. Персей, помнится, оставался незримым благодаря шапке Аида. Ад - утрата видности , неспособность полюбить и невыносимость быть любимым. Может, потому мы и называем ад тьмой кромешной : без света нет и зрения, невозможно видеть-любить-познавать, и ещё на земле нас настигают минуты такой жуткой незрячести: Поразит тебя Господь сумасшествием, слепотою и оцепенением сердца (Втор 28:28). Но слепота и ненависть - это осознанный и свободный выбор, законный плод неблагодарного и нелюбящего сердца, неспособного разглядеть красоту и полюбить её. Но что же сделаешь с этой красотой, когда она повсюду: в людях, в деревьях, в зверях и во мне самом. Да, - мы не должны стесняться своей красоты, уж с этим ничего не поделаешь, такими нас создал любящий Господь. И как чудесны Его творения: я тянусь к красоте этого мир, а мир видит и чувствует мою красоту:

Как же, сердце, ты
Радовалось траве,
Как та навстречу тебе
Тянула руки свои.
Гёльдерлин

У Ивана Бунина есть хорошо всем известное стихотворение. Оно короткое, и я приведу его полностью.

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет - Господь сына блудного спросит:
“Был ли счастлив ты в жизни земной?”
И забуду я всё - вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав -
И от сладостных слёз не успею ответить,
К милосердным Коленам припав.

Мне хочется верить, что Господь, встречая меня, блудного сына, скажет вот так же: “Был ли счастлив ты в жизни земной?”, или по-другому: “Тебе понравилось? Ведь правда - жить - это так здорово!”.

Что же из этого следует?
- Следует - жить!
Шить сарафаны и лёгкие платья из ситца.
- Вы полагаете, всё это будет носиться?
- Я полагаю, что всё это следует шить!

http://omiliya.org

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Сумерки богов. М., 1989. С. 226.
2. Хайдеггер М . Беседа с Хайдеггером // Разговор на просёлочной дороге. М., 1991. С. 147.
3. Спиноза Б. Этика, доказанная в геометрическом порядке // Избранное. Минск, 1999. С. 545.
4. Платон . Собрание сочинений в четырёх томах. Т. 2. М., 1993. С. 14.
5. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде. С. 223.
6. Чехов А. П. Палата № 6 // Собрание сочинений в двенадцати томах. Т. 7. М., 1962. С. 142.
7. Сюффрей А.-Д. Портрет о. Андре - Жана Фестюжьера (1898-1982) // Фестюжьер А.-Ж. Личная религия греков. СПб., 2000. С. 223.
8. Мелвилл Г. Моби Дик, или Белый Кит. М., 2005. С. 190.
9. Мелвилл Г . Моби Дик, или Белый Кит. C. 536.
10. Протоиерей Глеб Каледа . Записки рядового // Альфа и Омега. 2002. № 1(31). С. 300-301.
11. В застольных обычаях некоторых народов, достаточно давно принявших христианство, прослеживается связь трапезы с Евхаристией: в строго чередующихся тостах фиксированного содержания можно обнаружить млитвенную основу (так наз. тост-моление ). Можно предположить, что эта трапеза произошла от агапы , трапезы любви, по сути завершавшей общинное богослужение древней Церкви. Сказанное вовсе не опровергает мысли автора. - Ред
12. Собственно, мы тоже едим не корову, а говядину. - Ред
13. Сейчас модно быть вегетарианцем, и я думаю, что нам всем надо бы питаться только растительной пищей, но наш мир так сильно испорчен, что мы вынуждены из двух зол выбирать меньшее. Есть законы нашего падшего мира, против которых трудно идти. Если вы вегетарианец и боретесь против убийства животных, как вы поступите со своей кошкой: будете постоянно кормить её молоком или купите корм, соизволяя тем самым убийству животных, из мяса которых этот корм сделан? Даже если вы не будете держать дома кошку, этот зверь всё равно есть, и он совсем не вегетарианец. Интересно, если голодная кошка будет умирать на ваших глазах, вы тоже не отрежете ей колбасы?
14. Предчувствую возражение: в Патерике один из пустынников говорит нечто обратное: он относится к вкушению пищи не как к делу, а как к поделию, и ест всегда на ходу. Но то, что может быть нормально для пустынника, живущего в одиночестве, совершенно неуместно и глупо для всякого, кто живёт в общине или в обществе.
15. Настоящим “безумием для эллинов” стало издание “Пира десяти дев”, написанного святителем Мефодием Патарским: пируют и ведут богословские беседы девицы, что уж никак не укладывалось в рамки античной этики и этикета.
16. Бёлль Г. Дом без хозяина // Самовольная отлучка. Минск, 1989. С. 72.
17. Любопытствующему читателю настоятельно рекомендую посмотреть фильм “Миссия” (1986) с Робертом Де Ниро и Джереми Айронсом в главных ролях. Этот фильм рассказывает о судьбе одной такой миссии в Латинской Америки.
18. Иустин Философ и Мученик . Творения. М., 1995. С. 119.
19. Предчувствую, что среди читателей найдутся люди, которые, прочитав этот отрывок, ехидно усмехнутся и заговорят про однополую любовь. Простой факт: и Аристотель, и Цицерон, и Монтень, и многие другие считали, что настоящая дружба - редкая птица в нашем мире, согласно Монтеню, раз в триста лет случается настоящая дружба, и если сравнить частоту появления дружбы с всевозрастающим числом адептов партии Содома, станет понятно, что ничего общего это печальное явление с дружбой не имеет. Более подробно этот тезис доказывается в текстах Платона.
20. Монтень М. Опыты. Т. 1. М., 1979. С. 176.<
21. Святитель Григорий Богослов. Собрание творений. Т. 2. ТСЛ, 1994. С. 411.
22. Аристотель. Никомахова этика // Сочинения в четырёх томах. М., 1983. С. 227.
23. Там же . С. 226.
24. Цит. по: Адо П. Духовные упражнения и античная философия. М.-СПб., 2005. С.33.
25. Аристотель. Никомахова этика. С. 221.
26. Монтень М. Опыты. Т. 1. С. 179.
27. А ведь могли бы помнить, как Христос вознаградил Своего любимого ученика: поручил ему Свою Мать (Ин 19:26-27). - Ред
28. Бёлль Г. Бильярд в половине десятого. М., 2010. С. 191.
29. Здесь обитают львы (лат .).
30. Гюго В. Человек, который смеется // Собрание сочинений в 10-ти тт. Т. 9. М., 1972. С. 239-240.
31. Сидоров А. Преподобный Максим Исповедник в дискуссиях Востока и Запада // Альфа и Омега. 2005. № 2(43). С. 22.
32. Спасение людей - высший закон, пусть погибнет мир, но да свершится правосудие (лат .).
33. Герцен А. И. С того берега. Собрание сочинений. М., 1954-1964. Т. 6. С. 139-140.
34. Прп. Иоанн Синайский. Лествица. Издание монастыря Параклита. Оропос Аттикис. Греция, 1990. С. 96.
35. По-русски можно было бы перевести так: “Да уродится, Боже, всякому доля своя: нам поесть, вору украсть, на зиму оставить, на рынок отправить”.
36. Платон . Собрание сочинений в четырёх томах. Т. 3. М., 1994. С. 449-450.
37. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 3. М., 2003. С. 63.
38. Фрагмент песни “Диалог у новогодней ёлки”. Слова Ю. Левитанского, музыка Э. Колмановского.

Архимандрит Савва (Мажуко): Борьба с постом

Подавляющее большинство православных, если и постится, то вовсе не так, как это предписывается Типиконом, т.е. церковным уставом. Но совесть-то у всех у нас жива и чувствительна. Мы люди верующие и очень тяжело переживаем сам факт нарушения канонов. Да, духовник может посоветовать, врач предписать, родители пожалеть, но - чувство вины остаётся, а это значит, что каждый пост для современного мирянина это время не духовных упражнений, а, прежде всего, жуткого нравственного стресса - я не делаю, как положено, я нарушаю, я поступаю неправильно. С этим бременем вины нам никак мириться нельзя, уже хотя бы потому, что православный человек и так во всем виноват. С чувством вины мы всегда как-то слишком усердствуем. Хотите в толпе безошибочно обнаружить верующую? Это легко. У обычной православной женщины такое выражение лица, будто это ее сын развязал Вторую мировую войну.

Современный устав церковных постов не работает. Скажу совсем крамольную вещь. Такового устава попросту нет. Он не существует. То, что мы читаем в Типиконе или в календаре - редакция одного из многочисленных монашеских уставов, я подчёркиваю два слова - «монашеских» (!), «многочисленных» (!) .

Почитайте наш Типикон. Это книга для монастыря, там даже главы есть о поведении в трапезе, о братской одежде и прочее. Но мы не можем жить по правилам, написанным в средние века, тем более не для мирян, а для монахов, и не просто для монахов, а для иноков конкретного палестинского монастыря. Не правда ли, жизнь женатого питерского программиста сильно отличается от бытия средневекового палестинского монаха? [...] Мы живём в другом мире, с новыми вызовами, запросами, искушениями. Мир изменился. Ритм жизни иной. Пища другая. Мы - другие. Мы дольше живём, больше читаем, чаще моемся, редко убиваем и нечасто ходим на казнь. У нас есть микроволновки, пылесосы и совсем нет крепостных.

Нам всем известно, что Петров пост - это духовное упражнение для людей, которым не удалось понести Великий пост. Зачем же мне, великопостнику, держать еще и Петров пост? Рождественский пост и Успенский в древности соблюдали только монахи и то некоторых монастырей, потому что у каждого монастыря был свой собственный и постный и богослужебный устав, и это абсолютно нормально. В Рожественский пост миряне постились лишь пять последних дней, а в остальные дни воздерживались лишь от мяса, вкушая молочные продукты. Было время, когда мирянам в Рождественский, Петров и Успенские посты разрешалось вкушать молочную пищу. Почему бы не вернуться к этой практике? Ведь пища стала другой, не правда ли? Вкушать рыбу, кальмаров, мидий и модные грибы - сегодня это роскошь, и не надо себя обманывать - это ведь жуткое уродство тратить на еду во время поста больше, чем в непостное время .

Люди хотят всё делать правильно, «как положено», это естественное свойство хороших людей . Поэтому, мне кажется, необходимо найти правильный подход в решении этой проблемы, ясно понимая, что ее разрешения мы не найдём в канонических текстах, составленных, главным образом, монахами и безбрачным епископатом, а значит потребуется творческое усилие современной канонической мысли, и этого не следует страшиться, потому что это усилие надо бы уже давно пробудить и взяться за решение накопившихся за тысячелетия церковных проблем .

Могут возразить, что подобное творчество противоречит послушанию церкви. А разве мы - не часть этой семьи, мы что же - приёмыши, неродные дети, нашего мнения никто не спрашивает? Вот составят наши богословы Положение, примет его народ Божий, утвердят архиереи, - и будем мы его слушаться все вместе, благодаря Бога в посте и молитве.

Христос посреди нас!

Вчера прочитал статью уважаемого мною и любимого брата во Христе архимандрита Саввы Мажуко «Борьба с постом: есть ли выход? :http://www.pravmir.ru/borba-s-postom-est-li-vyihod/ » и дерзаю ответить ему ответным словом. Помоги, Господи!

В современном мире кто только не решается с дерзновением писать о посте: и Предстоятель, и известные духовники и пастыри, и даже мы, миряне. То, что пишут о посте пастыри не удивительно – им учительство и им дар слова и через них благодать. То, что пишем мы, миряне, не есть совершенно обыкновенно и весьма не всегда потребно и полезно нам, даже если и слова правильные сказаны – никто не благословлял нас на учительство. Сие есть правда, это надо признать. Но случается, что пастырь, сколь бы он не был любим и сколь бы не был более искушен тебя, вечно спотыкающегося и не имущего силы подняться из кала своих страстей, пишет нечто такое, что не должно оставлять без ответа и на что требуется обратить внимание и других братьев, дабы если обнаружен вред, то оказался бы уврачеван, а коли под вредом мы обнаружили безвредное, то и это было нам разъяснено пастырем к нашему спасению.

Что же усмотрелось мне, недостойному даже подойти под благословение отца Саввы, что заставляет меня ревновать об ответе? Прежде всего усмотрелся ни много не мало уход от правильной внутренней установки православного человека к ложной, в угоду внешнему миру, в угоду нашей испорченной природе.

Отец Савва Вы пишете такие слова:

«Проблема в том трагическом несоответствии церковных предписаний с действительностью, в которой мы живём. Это разрыв не между законом и благодатью, как часто полагают, а между церковным законодательством и реальностью ».

Можно сказать еще короче: несоответствие между акривией и икономией, применяемой к нам ради нашего спасения и по причине нашей испорченной природы, на которой мы несем следы не только того, что сами в значительной степени успели натворить, то и то, что мы приняли по наследству от наших сродников.

Однажды, общаясь с одним моим другом- простым сельским священником, я в сердцах посетовал ему на то, что вот я часто случается веду себя много хуже тех, кто не живет в лоне Церкви и, может, даже и вовсе не христианин. Они, по крайней мере, если и совершают некоторые грехи, то совершают их часто неосознанно. Я же знаю, что собираюсь совершить грех, знаю, что это мерзко в очах Господа, что это оскорбляет Его, но все же осознанно согрешаю. Он спокойно все выслушал и ответил:

- Мы часто ревнуем о подвигах святых угодников Божьих, но не соразмеряем своих сил в этой ревности. Очень часто, читая жития святых мы замечаем, что и их родители жили праведно, и разумно предположить, что и родители их родителей… Святой род – вот что предшествовало рождению подвижника. Мы же несем на себе последствия не только своих грехов, но и грехов всего своего рода, где угодников Божиих, учитывая времена было не много. Да, у кого-то есть мученики, исповедники. Но сколько в нашем роду и богоборцев было! По этому мы вот такие – насквозь гнилые.

Я вспомнил сразу про то, как не одно и не два поколения сменяли одно за другим, чтобы от праведных Иоакима и Анны родилась на свет Божий Пресвятая Дева Богородица. Мы любим своих родителей и прародителей, но наш род иной и при всей любви к нашим родителям, они не Иоаким и не Анна. И мы не Прохор, ставший со временем преподобным Серафимом.

Оттого такой разрыв между акривией и спасительной для нас икономией, о чем другими словами и пишете Вы, отец Савва. Но каков бы ни был сей разрыв и наше несоответствие, правило это акривия, а не икономия. Икономия – это допустимое (индивидуально для каждого) отступление от правил, но не правило. Вот что следует всегда иметь в памяти.

Реальность, о которой пишет пастырь – это мы, не имущие сил соответствовать правилам и канонам. Правила – это то, что для нас недостижимо, но к чему мы должны стремиться всегда. Отказываясь от этих правил, что понесли наши молитвенники и наши же обличители – святые угодники Божьи, мы отказываемся от вектора, от стремления. Переписывая правила под себя, мы обрекаем нас самих на то, что и новые правила тут же станут для нас тем, к чему мы не готовы и что для нас вся так же неприступно. Не помню кто сказал, то слова эти звучат нам предостережением:

- Если общий градус духовности в обществе понижается, то и каждый по совокупности член общества свой градус духовности понизит.

Да, и в таком обществе будут святые подвижники. Но надо признать – они не мы. И их высокий градус означает лишь то, что наш градус окажется еще более низким. И если правила изменяются к худшему, то и общество изменяется к худшему. По совокупности.

«Мы люди верующие и очень тяжело переживаем сам факт нарушения канонов. Да, духовник может посоветовать, врач предписать, родители пожалеть, но – чувство вины остаётся, а это значит, что каждый пост для современного мирянина – это время не духовных упражнений, а, прежде всего, жуткого нравственного стресса – я не делаю, как положено, я нарушаю, я поступаю неправильно.
С этим бременем вины нам никак мириться нельзя, уже хотя бы потому, что православный человек и так во всем виноват. С чувством вины мы всегда как-то слишком усердствуем. Хотите в толпе безошибочно обнаружить верующую? Это легко. У обычной православной женщины такое выражение лица, будто это ее сын развязал Вторую мировую войну ».

Эти слова сильнее всех прочих ударили по моему пониманию вообще той веры, что видится мне спасительной.
Выражения лиц у нас, разумеется различные, обусловленные и обстоятельствами жизни и ситуационным моментом и самообладанием. Опыт наблюдения за верующими и за выражениями их лиц у меня, разумеется, много меньший, нежели у архимандрита Саввы, но и он не нулевой. Разные, отче, это лица случаются. И такие, как Вы привели в сравнение тоже. Но и в множестве другие: радостные, думающие, сопереживающие, сострадающие, плачущие и смеющиеся. Разные…

Но мне хочется сказать о более важном – о войне. Знаете, отче, а ведь если посмотреть на сердце, то и много более тяжкой выглядит то, что мы все без исключения сотворили и что творим каждодневно. Война, что развязал сын – тягчайший камень, что давит на мать и не оставляет прекратиться её слезам и сетованиям. Но если уж говорить за всех нас, православных, то это осознание много большей вины, нежели привели Вы в пример.
Горе матери велико, но все же не беспредельно, хотя бы по причине того, что раз совершенное её сыном имеет конец и отворено не ей.

Горе наше во множество крат сильнее: мы все каждый час развязываем войну, не наши сыновья, мы сами. И война эта не Вторая Мировая, а война Вселенская, иного масштаба. И более того- в этой войне мы всегда на стороне смрадных сил, в их полчищах. И более того скажу- верно это было с нами до принятия нами Святого Крещения, до воцерковления. А после иная картина складывается пред нами: мы в форме и с оружием на стороне добрых сил в этой войне, но постоянно изменяем своему командованию и своим же братиям по оружию – чуть только что и мы предаем свои позиции, становимся на сторону врага, внешне же сохраняя свою форму. Это горе столь сильнее того, о котором Вы пишете, что не имеет и сравнения с приведенным Вами.

Что же – подвить в себе это чувство вины? Смириться со своим предательством? Узаконить его?
Ни в коем случае! Если я не виноват в предательстве, но мне и не нужна благодать – я спасусь сам, без благодати, от дел. Ведь я не предаю, так, немного отрекаюсь – как и все- таковы реалии…

Не спасусь, отче! Сам не спасусь. Тем радостнее нам, православным, осознавать, что имея вину много большую той, что привели в пример Вы, мы все равно имеем спасение по благодати! Да, придется и потрудиться, да, жить нам с осознанием своей вины (а куда без этого? Нет вины – я не ничтожен, я имею вес и силу и значимость. А если так, то могу творить и без Бога), с осознанием безмерности этой вины. Но и с упованием на Милость Божью. Потому как если нет вины или не безмерна она, то и Милость Его нам в таком объеме не требуется.

Вы пишете, отче:
«Мне кажется, что настало время мирянам отдать свой долг, заимствовав всё важное и ценное у предшественников и учителей, взять на себя активную роль в церковной жизни, созидать и трудиться, смело и дерзновенно продолжать дело своих наставников ».

А что мешает нам это делать имея как руководство монашеский устав? Поверьте, отче Савва, много полезнее иногда не иметь сил соблюсти устав и тем самым и осознать свою вину и несоответствие, иметь стремление, вектор, указующий нам на тех, кто соблюл и много более того, нежели узаконить меньшее и иметь возможность соблюсти. Что даст нам такое «соблюдение»? Радость от исполнения? Но Вы же сами не можете не знать, что эта радость и не спасительна и обманчива – мы для себя, любимых, всегда сможем и причины обнаружить и написать такие правила, что сумеем соблюсти. И хотя мы и их в скорости перестанем соблюдать по свойству нашей природы, но при этом уже не будем иметь высоких ориентиров, устремляющих наш вектор в обители Горнии, а будем иметь горизонтальною прямую, что в Небо не устремлена (и которая также для нас станет неприступной).

И чтобы показать Вам, отче, сколь губительно изменять направление вектора, я Ваши же слова тут и процитирую…Вы пишете:

«Не правда ли, жизнь женатого питерского программиста сильно отличается от бытия средневекового палестинского монаха?...
…мы восхищаемся Аристотелем, читаем Боэция и завидуем Алкуину, и никому не придёт на ум называть нас обновленцами ».
Эти слова еще нет, не заставляют. Но дух – тот дух, что подвиг Вас на написание этой статьи таков, что не в состоянии себя сдержать даже в малом. Вот и в Вашей статье его действия как взрыв – молниеносны и все с тем же вектором, уводящим от мира Горнего:

«Ритм жизни иной. Пища другая. Мы – другие. Мы дольше живём, больше читаем, чаще моемся, редко убиваем и нечасто ходим на казнь. У нас есть микроволновки, пылесосы и совсем нет крепостных ».

Как это правильно! Осталось бы добавить, что мы изменились, но грех остался все тот же…

«Нам всем известно, что Петров пост – это духовное упражнение для людей, которым не удалось понести Великий пост. Зачем же мне, великопостнику, держать еще и Петров пост? Рождественский пост и Успенский в древности соблюдали только монахи и то некоторых монастырей, потому что у каждого монастыря был свой собственный и постный и богослужебный устав, и это абсолютно нормально.
В Рождественский пост миряне постились лишь пять последних дней, а в остальные дни воздерживались лишь от мяса, вкушая молочные продукты. Было время, когда мирянам в Рождественский, Петров и Успенский посты разрешалось вкушать молочную пищу.
Почему бы не вернуться к этой практике? »

Вот он, дух этот не в силах себя не обличить и выстрельнул тут же!
Сколько не читаю наших святых отцов (наших, отче, наших, не только моих), все они безо всякого исключения говорят о том, что посты следует соблюдать. Говорят они это не только монахам, но и священству и мирянам. Польза от соблюдения сказанного ими есть – кому худо от поста? Духу лукавому, ему одному. Значит, нам польза, хоть в малой мере, но потрудимся.

Всего –то пару абзацев наверх – и обновленчества еще не было. А тут уже обнаружилось. Отче, любимый мой брат во Христе, скажите, кому будет лучше от такой практике, чтобы нам, мирянам, отказаться вовсе или сильно сократить многодневные посты? Кто получит пользу? Что может нам (разговор то не про полпроцента тех, кто не в состоянии воздержаться в значительной мере по причине крайних болезней) помешать кроме нашего бездерзновения и себялюбия отказаться от вкушения мяса, молока и в некоторые дни рыбы? Ничто, отче, только эти наши недуги. Так стоит ли их, недуги эти пестунствовать? Никак не стоит. А вот бороть их стоит и даже очень. И не великая беда, если мы, «подвижники», обнаружим, что за всей нашей ревностью мы не соблюдаем в должной мере те нормы поста, что еще пару веков были нормой даже для подросших детей, не говоря о взрослых? Ничего, кроме пользы от такого отрицательного сравнения не в нашу пользу мы не получим. Напротив- все ко смирению нашему будет. К пользе, значит.

Вы заканчиваете статью такими словами:

«Ведь пища стала другой, не правда ли? Вкушать рыбу, кальмаров, мидий и модные грибы – сегодня это роскошь, и не надо себя обманывать – это ведь жуткое уродство тратить на еду во время поста больше, чем в непостное время.
А все эти новейшие изобретения православного благочестия – «постные майонезы», «постные сметаны»? Разве это не безобразие? Или пост – или майонез! Зачем врать? »

И тут я и соглашусь с Вами и нет. Соглашусь с тем, что постные обманки это есть обман. Меня как-то духовник мой спросил, отчего я не употребляю в пост постный майонез. Я ответил ему:

- Оттого, что это обман. Зачем себя обманывать?

И да, это есть обман. Потому как пост это воздержание и усмирение, в том числе и своих гастрономических страстей, своего гортанобесия. Так как же мы его усмирять будем, потребляя по вкусу те же самые продукты? Сами себя только обманем.

Но не соглашусь с тем, что продукты изменились. Отче, продукты не изменились, изменилось наше отношение к ним. И если мы в пост начинаем тратить больше средств на продукты, то мы не постимся, даже если едим самые что ни на есть постные продукты.

Почему? Потому что это не есть ограничение. Ограничение начинается там, где возникает отказ. Мы отказываемся в первую очередь от потакания страстям и он того, что не является необходимым, стараясь различать необходимость (хочу есть. Наесться можно картошкой), желание (мне бы жареной картошки, отварную не хочу) и излишество (жареную, но с лучком, и чтобы с белыми грибочками..мммммм, вкуснотища!). И если мы не отказываемся от последнего и не боремся со вторым, то к посту мы еще не приступили. Правда, мы не приступили к нему даже если эту борьбу исполняем, но об этом я уже писал отдельно тут: «Апостольский пост. Слово к братьям и сестрам во Христе... : )».

Простите меня, отче, если мои лова Вам покажутся нелепыми или если я не правильно воспринял Ваши слова и всю статью в целом. На то Вы и пастырь, чтобы мне указать на мои ошибки. Поверьте, если так случится, я с великой благодарностью восприму их в назидание.

Но и мои слова, отче Савва, Вы примите не как желание в чем то укорить пастыря, ибо не гоже овцам учить пастырей, но как проявление любви и как попытку нам всем верным и прямым путем устремиться ко спасению, которое имеем мы все по обетованию в Господе нашем Иисусе Христе, Которому Слава со безначальным Его Отцом и Пресвятым Духом во веки веков. Аминь.

С пасхальной любовью,
рБ Дмитрий

Автор «Правмира» архимандрит Савва (Мажуко) сделал настолько шокирующее признание относительно того, как он произносит свои речи перед аудиторией, что веков 15 назад его после таких откровений отправили бы к опытному старцу на исцеление духа. Этот человек явно находится под очень серьезным воздействием демонов.

На фото: архимандрит Савва (Мажуко) во время одного из своих выступлений

Архимандрит дает возможность бесу говорить через себя

Вот что сказал архимандрит Савва в интервью порталу «Православие и мир»: «Чаще всего я выхожу к аудитории, не зная, что буду говорить. И в тот момент, когда я вижу лица людей, что-то происходит, и я говорю то, что само говорится; просто позволяю этому говорить через себя. Поэтому темы бывают неожиданные, и мне самому интересно услышать, что я скажу. Вот вчера я рассказывал о богословском смысле фильма «Отряд самоубийц» с Джаредом Лето и сам удивился тому, что я вдруг об этом фильме заговорил. И думаю: «О, это даже интересно. Надо, может быть, записать?»

Игумен Ефрем (Виноградов-Лакербая), издающий свои книги под псевдонимом «Игумен N», написал целую книгу о таких людях, которые сами не знают, что говорят и что пишут, и которые потом удивляются тому, что они написали и наговорили. Она называется «От чего нас хотят «спасти» НЛО, экстрасенсы, оккультисты, маги» .

В этой книге игумен Ефрем рассказывает об известных писателях, живописцах и композиторах, которые работали под диктовку бесов. Одним из таких контактеров была Марина Цветаева. Вот как она описывала процесс своего творчества: «Что-то, кто-то в тебя вселяется, твоя рука исполнитель - не тебя, а того , что через тебя хочет быть». «Того» - значит, беса.

Архимандрит Савва (Мажуко) говорит в своем интервью примерно то же, что говорила Цветаева: «Позволяю этому говорить через себя». «Этому» - значит, бесу, который контактирует с архимандритом. И из откровений архимандрита видно, что он - только исполнитель, что кто-то через него доносит свои идеи до людей. Сам оратор не принимает никакого осмысленного участия в своем выступлении. Архимандрит Савва даже порой удивляется - что это через него вышло? Более того, он даже выражает желание записывать то, что через него вышло, так как эти мысли - не его.

Иногда, когда я пишу статью, я понимаю что-нибудь новое о том, о чем пишу. Но при этом у меня нет таких ощущений, что это кто-то доносит до меня свои мысли, и что это кто-то пишет через меня. У меня есть ощущение, что мой мозг на ходу анализирует ситуацию, и что мой мозг приходит в результате анализа к таким выводам. И я совсем не удивляюсь тем выводам, которые появляются в моей голове во время написания статьи, как и не удивляюсь тому, что я написала. Так что я не отрицаю того, что мозг может выдавать что-то новое в то время, как человек письменно или устно говорит, но то, что происходит с архимандритом Саввой (Мажуко) во время его выступлений, выходит за рамки нормального процесса.

Игумен Ефрем пишет в своей книге про Марину Цветаеву: «В творчестве Цветаевой мы можем наблюдать слегка прикрытую богоборческую, греховную направленность, которая вообще характерна для творчества контактеров».

У архимандрита Саввы тоже в его речах и в его «правмировских» статьях наблюдается богоборческая и греховная направленность. Богоборческая направленность видна даже в этом, новейшем, интервью. Архимандрит в одном предложении говорит, что он борется с Богом, а также клевещет на ветхозаветного праведника Иакова, называя его богоборцем: «Наши взаимоотношения с Богом - это выход на поединок, не случайно так трогает один из самых глубоких сюжетов книги Бытия - Иаков, который боролся с Кем-то при реке, Израиль-Богоборец». Вот только пусть архимандрит Савва не клевещет на настоящих христиан: у них взаимоотношения с Богом - это не поединок и не борьба, а благоговейное почитание Творца и послушание Ему.

А вот как архимандрит Савва описывает облачение православных священников и как он оценивает их проповедь: «Особенно люди молодые к этому чувствительны. Они видят на амвоне странно одетого мужчину, который несет пафосную чушь. И не верят. И так и воспринимают священника - как дурилку картонную» (это взято из этого же интервью). Мне кажется, что настоящий православный монах не может называть священников картонными дурилками, и говорить, что они странно одеты и несут пафосную чушь. Это слова беса, с которыми нас любезно ознакомили портал «Православие и мир», получивший несколько лет назад премию правительства России «За большой вклад в духовно-нравственное воспитание», и насельник православного монастыря.

Этой весной архимандрит Савва (Мажуко) сказал на презентации своей книги, что надо пустословить, и что отказ от пустословия вреден, он может обернуться для некоторых людей депрессией. Это прямое восстание против слов Христа, сказавшего, что за каждое праздное слово люди дадут ответ в день суда, а также восстание против заповеди святых отцов не пустословить.

Также весной этот насельник белорусского монастыря написал в своей «правмировской» статье: «Нормальный человек может обижаться и должен обижаться». Между тем, как говорил архимандрит Иоанн (Крестьянкин), обидчивость проистекает от отсутствия кротости и смирения, а также от самоцена, который надо разрушить в себе. То есть обидчивость - это дурное качество, у здоровых духом людей ее нет.

А прошлой весной через архимандрита Савву (Мажуко) неожиданно вылезла атеистическая пропаганда 20-х годов ХХ века, что сделало для внимательных наблюдателей явным наличие у этого гражданина контакта с нечистым духом. Ведь и за атеистической пропагандой 20-х годов, и за этими словами архимандрита стояли бесы. Может быть, это вообще сказал все один и тот же бес. Привожу тут выдержки из «правмировской» статьи архимандрита Саввы и из статьи журнала «Безбожник у станка» о праздновании христианами Пасхи.

Это написал архимандрит:

«Разговение - настоящее бедствие для некоторых семей. Люди с ужасом ждут праздника. Частично это связано с тем, что постное воздержание воспринимается не как навык и сознательно поставленная привычка, а как кандалы, «бетонная плита», которая придавила, но на время, и «нам бы день простоять да ночь продержаться». С такой установкой, действительно, весь праздник превратится в полный разнос, самозабвенный загул, а у некоторых и запой, когда человек вдруг на Радоницу отчаянно пытается вспомнить: кто эти люди, откуда здесь этот диван, кто меня накрыл газеткой и успел ли я, в конце концов, освятить свои куличи?»

А это написал «Безбожник у станка»:

«Детишки красные яйца катают, а отцы уже песни орут. К вечеру поселок весь гудит, ревет. Окна вышибают вместе с рамами, двери с петель. После праздника редкий дом целый стоит. Буйства, драки, да не так, что по носам, а ребра ломают, руки из гнезда выворачивают. Баб бьют почем зря спьяну, а потом с похмелья. В больницу везут раненых да калеченных, фершал не успевает кости заправлять, да и сам выпивши».

Не буду тут приводить все примеры диких высказываний архимандрита Саввы (Мажуко) - он очень плодовитый автор и все время изрыгает ужасные вещи, несовместимые с христианством. Полностью с его творчеством можно ознакомиться на сайте портала «Православие и мир».

Бес, руководящий архимандритом, выступает за новое христианство

В этом новейшем интервью есть очень интересный пассаж. Архимандрит Савва говорит, что нечего читать святых отцов - их тексты устарели, и они вредны даже современным монахам, а не то, что мирянам. Он призывает современных публицистов и богословов «создавать язык благовестия, понятный современнику» и «нормальным современным русским языком проговорить те опыты, которые составляют самую суть христианской жизни».

Как могут наши современные публицисты и богословы, погрязшие в грехах и страстях, высказать суть христианства? Все мы прекрасно видим плоды их опытов. Я месяц назад прочитала полностью все труды преподобного Антония Великого и была шокирована: все, что у нас звучит в православных СМИ и в соцсетях, полностью противоречит тому, что говорил и чему учил преподобный Антоний Великий. У нас через интернет распространяется не настоящее христианство, а подделка, фальшивка! А архимандрит Савва и вещающий через него бес призывают псевдоправославных публицистов и богословов к умножению подделок под христианство, чтобы ни одна тема, звучащая у святых отцов, не осталась без своего антипода.

Архимандрит Лазарь (Абашидзе) еще в конце ХХ века то ли провидел то, что у нас сейчас будет творится, то ли по начальным признакам догадался, к чему все придет, но вот что он написал про поддельное христианство, которое расцвело буйным цветом перед концом света: «Последнее христианство возьмет от древнего только оболочку, содержание же незаметно будет подменено новым духом, иным стилем жизни, образом мышления и другими ценностями. Секуляризованное христианство, с обрезанными крыльями, не только не страшно дьяволу, но еще и сослужит ему службу: ведь и антихрист будет выдавать себя за Христа, за Мессию, за Богочеловека. Дьявол, уготовляя путь антихристу, будет заинтересован в распространении во всём мире обмирщённого, обезжизненного, формального христианства и даже все религии постарается «сдружить» с ним. Все религии признают свое «духовное родство» с христианством, и даже будут восхищаться высотой его учения, святостью его нравственных требований, красотой его символики и т.д. Многие, даже сами наивные христиане, будут рукоплескать, видя такое почтительное отношение мира к их вере и с горячим энтузиазмом, оставив на произвол свои страсти и духовные язвы, устремятся в порыве плотской ревности проповедовать всему миру свое секуляризованное христианство. Про таких проповедников говорит Писание: «Я не посылал пророков сих, а они сами побежали; Я не говорил им, а они пророчествовали» (Иер. 23, 21). Проповедуя приземлённое, приспособленное к плотской воле падшего человечества «христианство», эти «ревностные глашатаи слова евангельского» будут на самом деле отводить мир от Христа и склонять его на стезю антихристову. Но сами эти проповедники не заметят этого».

На самом деле труды святых отцов для настоящих христиан не устаревают и даже не приедаются. Вот что пишет архимандрит Рафаил (Карелин) о том, что видят в этих трудах истинные последователи Христа: «Творения святых отцов раскрываются перед человеком постепенно в соответствии с образом его жизни и личного аскетизма. По мере духовного возрастания человек будет находить у святых отцов всегда новое - то, что было раньше скрыто от него. Поэтому понимание святоотеческих творений всегда остается незаконченным и незавершенным процессом».

Наставники архимандрита Саввы понимали, что он может плохо кончить

В этом же «правмировском» интервью поруганный бесами архимандрит сказал: «Но до определенного возраста у меня бывали очень сложные ситуации, потому что ни наш епископ покойный, ни наш покойный настоятель не разделяли моего стиля, и мне было очень тяжело, мучительно тяжело, и это длилось годами. Я даже удивляюсь, как вообще выжил в этой ситуации, потому что с собой я сделать ничего не мог. Сколько меня срамили, обличали… Наш епископ выходил на проповедь, и все привычно переглядывались, потому что тема была известна: «Всецерковная борьба с гордостью отца Саввы». Я гордый человек, но я с этим смирился. Что уж тут поделаешь?»

Но вот настоятель и епископ, твердо стоявшие на заветах отцов, ушли в мир иной, и архимандрит Савва расцвел буйным цветом на погибель себе и окружающим.

Алла Тучкова, журналист

Featured Posts from This Journal

• 
  Известный святой называет таких людей, как архимандрит Савва (Мажуко), предтечами антихриста

  Архимандрит Савва (Мажуко) заявил недавно, что бесцельно молоть языком полезно, и что отказ от пустословия может привести к тяжелым последствиям.…

• 
  "Правмир" обвинил 12 апостолов в страшном грехе

  Архимандрит Савва (Мажуко) в своей "правмировской" статье грубо исказил действительность, заявив, что только благодаря апостолу Павлу…

• 
  "Правмировский" автор написал пародию на историю из Киево-Печерского патерика

Архимандрит Савва (Мажуко) - родился и вырос в Гомеле в нецерковной семье. Однако пришёл к Богу после прочтения книги о Сергии Радонежском.
В 1995-м в Свято-Никольском мужском монастыре в 19-летнем возрасте принял монашеский постриг. В том же году был рукоположен во диакона и священника иеромонаха). В 2013-м был возведён в сан архимандрита.
Образование получил в Московской духовной академии, Православном Свято-Тихоновском университете и Общецерковной аспирантуре.
Отец Савва - широко известный публицист, богослов и проповедник. Регулярно пишет для портала pravmir.ru. Автор программы «Свет невечерний» на православном телеканале «Союз». Занимает должность проректора по учебно-методической работе библейско-богословских курсов Гомельской епархии, а также читает лекции по предмету «Основы христианской культуры» на филологическом факультете Гомельского государственно-го университета.

..

Архимандрит САВВА (Мажуко): статьи (эссе)

Архимандрит САВВА (Мажуко) (род.1976) - богослов, педагог и религиозный публицист: | | | .

ECCE HOMO

И когда говорю о святом,
Мне за собственный голос неловко…
Ал. Карташёв

Никогда не думал, что смогу полюбить ирисы. Нет, ненависти к ним не было. Люто и яростно я ненавидел только лилии, и было за что, но ирисы - что-то легкомысленно избыточное, даже деревенски наивное было в их облике, и потому я даже не тратил внимания на эти глупые цветы, ведь ненависть - это тоже внимание.

Но - лечите зрение картинами! - на полотне одного жутко известного художника я увидел те же ирисы и - возблагоговел. И цвет, и стройность растений были переданы с безупречной чёткостью натуралиста, ни одна черта не упущена и не искажена, он их не выдумал и не приукрасил, - никаких ухищрений художественной выделки, и наивность и избыточность оставались на своих местах, но - это были другие цветы!

И я понял; нет, даже раньше, чем понял, я как-то глубоко пережил, что маэстро смотрел на ирисы другими глазами: его взгляд был взглядом любящего. Воистину, как писал святитель Климент, “повар и пастух видят одну и ту же овцу по-разному”.


Ван Гог, Винсент Виллем. Натюрморт с ирисами. 1889.

Подумать только: чтобы полюбить цветы, мне понадобился урок посредника. Чтобы полюбить человека, мне тоже нужен посредник, потому что одна тревога давно уже гложет меня: я не люблю людей.

Справедливости ради надо сказать, что у меня нет постоянства в этом чувстве - люди неустойчивы и в любви и в ненависти: иногда я готов весь мир расцеловать со всеми его гадюками и кактусами, - и в минуту перемена: оставьте меня в покое, глаза б мои вас не видели.

В те времена и мгновения, когда я люто ненавижу или пугающе безразличен к людям, внутренне я осознаю всю правоту слов апостола Иоанна: не любящий брата пребывает в смерти (1Ин 3:14), и не просто осознаю, но всё существо моё пронзает мертвящий холод, проникающий “до разделения составов и мозгов”, убивающий именно меня.

И этот отрицательный опыт нелюбви даёт ясное понимание того, что вопрос любви к ближнему - вопрос принципиальный, вопрос жизни и смерти, и не потому только, что любить ближнего мне велит Писание. На нём зиждется всё моё христианство. А могу ли я называть себя христианином, то есть учеником Христовым, если главного свойства ученичества нет у меня?

Установить принадлежность к сословию учеников помогает простая “качественная реакция”: по тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин.13:35). Если это ко мне не относится, если у меня нет любви к ближнему, разве я христианин? В лучшем случае я - сочувствующий. А может ли вообще кто-нибудь назвать себя христианином? Другими словами, может ли кто-нибудь сказать, что он любит ближнего? Бога любить нетрудно: Он прекрасен и совершенен, Он Сам есть источник любви и всего чудного и достойного любви, и при встрече с Ним невозможно не уязвиться любовью к Нему всем сердцем, всей душой, всей крепостью и всем разумением (Лк.10:27).

Бога любить логично и полезно; в конце концов, мы Ему жизнью обязаны. Но полюбить ближнего? Как это возможно? Мы с детства помним пушкинское

Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей...

И житейский опыт скорее подтверждает сказанное поэтом, нежели опровергает. Не касаясь излюбленных публикой тем о предательстве и непонимании, мне хотелось бы указать на хорошо всем известное переживание, которое ярко и художественно верно описал Достоевский.

Старец Зосима передаёт слова одного пожилого доктора: “я, говорит, люблю человечество, но дивлюсь на себя самого: чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц. В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно пошёл бы на крест за людей, если б это вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чём знаю из опыта. Чуть он близко от меня, и вот уж его личность давит моё самолюбие и стесняет мою свободу. В одни сутки я могу даже лучшего человека возненавидеть: одного за то, что он долго ест за обедом, другого за то, что у него насморк и он беспрерывно сморкается. Я, говорит, становлюсь врагом людей, чуть-чуть лишь те ко мне прикоснутся. Зато всегда так происходило, что чем более я ненавидел людей в частности, тем пламеннее становилась любовь моя к человечеству вообще”.

Конечно, есть люди, симпатии к которым для нас несомненны, приятные люди, но тоже всё больше на расстоянии. От Шекспира и Пастернака нас отделяет время, от иных ныне живущих гениев (да не будут названы их имена) - пространство и возможности. Мы подслушиваем их тонкие и умные разговоры сквозь проёмы писем и мемуаров, погружаемся всем существом в кружево стихов, дышим воздухом их картин и не стыдимся своей воистину прекрасной любви и благодарной печали, отдавшись умилённому любованию гением чрез все расстоянья и сроки.

Но любовь христианская - это любовь иная. Идеал этой любви настолько глубоко внедрён Евангелием в европейскую культуру, что, как мне кажется, надрывы и трагедии любви, стяжавшие славу нашей литературе, во многом родились от попытки не только созерцать идеал этой любви, но требовать воплощения его в жизни. Спаситель принёс неслыханную доселе истину о бескорыстной любви к человеку: люби человека ради него самого, потому что именно так его любит Бог!

Или, перефразируя кёнигсбергского старца: относись к человеку не только как к средству, но и как к цели. Всякая попытка “приручения” этого идеала, рационального разложения его на приемлемые и практичные схемы есть следствие обычного для человека приспособления к истинам Евангелия, невыносимым и “невместимым” для мира.

Но вот в чём вопрос: насколько сами христиане держатся этого идеала? Речь не идёт о жизни христиан: любят они друг друга или даже не пытаются, проблема в другом: не подменяем ли мы этот возвышенный идеал бескорыстной любви чем-то более понятным и доступным, тем, что носит на себе все родимые пятна эгоизма спасения и благочестивого вранья?

Ближний: цель или средство?

В житии преподобного Пахомия есть любопытный эпизод. Пахомий, юноша красивый и сильный, призван в армию и направлен в числе других новобранцев к месту службы.

В одном городе, где у молодых воинов случилась остановка, неизвестные люди приносят голодным солдатам поесть, причём совершенно бесплатно, ничего не требуя взамен. Пахомия, тогда ещё язычника, ничего не слышавшего о Христе, поразило это внимание к совершенно чужим людям, и он решил больше узнать о христианах, их вере и образе жизни.

Чем этот интерес кончился, нынче известно всем: святой Пахомий стал первым преобразователем и организатором монашеской жизни, прославился чудотворениями и вошёл в историю с прозвищем Великий.

Любопытно другое, о чём и идёт речь: христиане оказали любовь неизвестным людям, не спрашивая об их вере, об отношении к Церкви, о национальности и социальном происхождении. Это удивительно и достойно подражания.

Но, переходя от частного случая к общим моментам христианской практики: насколько бескорыстны христиане в своей любви, другими словами, что значит любить ближнего в понимании христианском, и вопрос этот не умозрительный, но напрямую связан с жизнью каждого.

Можно даже сказать, что ответ на него собственно и задаёт ту основную тональность, в которой “звучит” вся жизнь христианина и с которой сообразуется весь его путь спасения вплоть до самых незначительных мелочей. Если есть выгода, пусть даже духовная - например, как говорила одна старушка, “зарабатывание копеечки в Царстве Небесном”, - этот подвиг любви всё же нельзя назвать бескорыстным, а если он не таков, то в нём нет места и любви.

Корысть, пусть духовная и неосязаемая, тут присутствует, а в этом случае можно ли говорить о любви, возвышенной и бескорыстной, когда человек, на котором ты отрабатываешь дела любви, есть для тебя лишь средство, пусть даже для благородных целей - стяжания Духа Святого, упражнения в любви, - но средство, а не цель.

В таком случае любовь к ближнему по-христиански - это ещё один вариант религиозного лицемерия, которым щедро сдобрена история человечества. Чего искали христиане, кормившие египетских новобранцев? Пытались создать хорошее впечатление о Церкви? Выстраивали свои отношения с Богом? “Зарабатывали” на этих солдатах “копеечку” в другом мире? Выполняли непонятный, но грозный завет своего Бога? Мы не в Египте и с этими людьми не знакомы. Просто по христианской традиции используем их для решения душеспасительного вопроса.

Помню спор с одним замечательным старичком. Когда запас его аргументов исчерпался, он сказал просто и благочестиво: “Дурак ты, брат, окромя твоего священного сана”. Способность христиан умозрительно “расслаивать” человека на честное от недостойного (см. Иер.15:19) нам как практикам хорошо известна: я почитаю в тебе образ Божий и желаю спасения, и даже отдам последнюю рубашку, но окромя образа Божия, что в тебе… спаси тебя Господи. Скажу комплимент: в подобных ситуациях мы размышляем, как платоники. Жил себе человек, спасался, учился видеть и любить образ Божий в ближнем, оказалось - платоник!

У Платона интерес к человеку, любовь к человеку - необходимая ступень в лестнице восхождения к прекрасному самому по себе. Ступень пройдена, - и от прежней “подготовительной” любви не остаётся ничего, она должна быть преодолена и забыта, выполнив свою педагогическую миссию. Человек - средство, а не цель философского восхождения, в силу своего несовершенства и относительности бытия он не может быть объектом любви, на нём лишь учатся любить совершенное бытиё, отыскивая отблески его совершенства в прекрасных людях. И даже находясь на ступени любви к человеку, любится не он сам, а то, что в нём от подлинно прекрасного, отблески прекрасного самого по себе. Как говорил великий христианский платоник блаженный Августин, “должно любить одно достойное любви”.

А что достойно любви? Святой Августин объясняет так: “Из всех вообще предметов только те достойны любви, кои выше назвал я вечными и неизменяемыми; прочими же должно только пользоваться как средствами, способствующими к достижению названного благого расположения души”. И совсем прямо: “Не должно любить человека ради него самого”, а если так, то “пусть не гневается на тебя ближний твой, когда ты любишь и его ради Бога”. Значит, любить человека ради него самого нельзя, любовь должна приносить пользу, польза оправдывает и обосновывает любовь. Мой брат лишь трамплин, необходимая опора для роста в небо. Я пользуюсь ближним, ближний пользуется мною, мы все друг друга любим с пользой, более того, именно так нас и любит Бог: “Бог не услаждается нами, а пользуется, то есть употребляет нас как средство”.

Человек может смириться с тем, что он никого не любит. От этого не умирают. Но знать, что никто не любит тебя, ни у кого ты сам не вызываешь бескорыстного интереса, - вот что может убить. А быстрее убьёт ещё и то, что Сам Бог не есть такая бескорыстная любовь: Он мною пользуется, употребляет как средство.

Допустим, что идеал бескорыстной любви рождён человечеством от тоски и безысходности, от неутолимой жажды любить и быть любимыми, но что же это за бог такой, что идеал любви, выдуманный человеком, выше и чище самого этого бога? А не является ли любовь иллюзией или полезной фикцией? Если каждый ищет своего: люди для меня лишь средства - стяжать благодать, перейти на новую ступень духовного развития, сам я чьё-то орудие для Бога и людей. Если даже в христианстве такой утилитарный подход к люблению человека, - просто в силу полезности, - на что опереться в жизни?

У каждого просто свой интерес и нечего ждать от людей любви, бескорыстной помощи, понимания. Люди предают, врут. Люди просто немощны. И злиться-то не на кого: объект озлобления исчезает. Поэтому: в бессердечном и безлюбовном мире живи по Шопенгауэру: никому не делай зла, но сколько можешь помогай. По крайней мере так было бы честно, ведь бескорыстной, подлинной любви на самом деле нет.

А ведь человек, говорящий “любви нет”, просто перефразирует известное “Бога нет”, ибо Бог есть любовь. Но христианский опыт говорит об обратном: любовь к ближнему не гасится по мере восхождения подвижника к Богу-Любви, но становится ярче, обретает своё подлинное звучание, очищается от всего призрачного и скверного, оставаясь при этом любовью именно к конкретному человеку. Свидетель тому апостол Павел, который из любви к своим соплеменникам желал быть отлучённым от Христа (Рим.9:3), - что может быть страшнее для христианина?

Люди, не знающие Христа, не встретившие Его на своём пути, - разве могут они представить, на какую жертву готов идти Апостол из любви к своим жестоковыйным сродникам, причинившим ему столько горя и мук? И эта реплика - не просто красивый оборот, удачно применённый для раскрытия драматургии; свои слова он начинает клятвой: истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом (Рим.9:1). Такова любовь Апостола к ближним, что он готов отказаться от спасения, единства с Богом, подлинной Жизнью и Красотой, причём совершенно бескорыстно. Ведь корысть у христиан одна: забота о ближних способствует единению с Богом. Апостол отказывается от этого единения.

Другой момент, который поражает меня гораздо сильнее: Апостол любит Бога не из корысти, не ради тех благ, которые Он подаёт; Павел любит Бога ради Него Самого, то есть совершенно бескорыстно, и готов отказаться от всех благ, даруемых Богом, чтобы любить Его Самого и своих братьев. Апостол Павел выступает в этом эпизоде как подлинный Апостол любви. Нельзя здесь не вспомнить и его знаменитый гимн любви, первые стихи которого рисуют в негативе портрет христианина, который правильно пользуется, но не любит:

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы (1Кор. 13:1-3).

Что получится, если перевести портрет христианина без любви в позитив? Есть подвижник, отец Иксий, богатый духовными дарами: ему подвластен дар говорения языками, он прозорлив и в точности предрекает грядущие события; истины богословия и тайны веры он исследовал в совершенстве не только умозрительно, но вера и ревность в Боге его так сильна, что он способен творить чудеса, доступные только древним святым и пророкам. Наконец, он - пример для верных в делах любви: всё своё имущество он без остатка отдал нищим, и пламенное стремление к Богу подвигло его на мученическую смерть, которую он перенёс с достоинством истинного исповедника. Чем не житиё святого? И Апостол, тем не менее, такого столпа сравнивает с не очень почтенным музыкальным инструментом. Пользование ближним не приносит пользы. Подвижник остаётся нулём по меркам Евангелия, если его движение вперёд не есть движение любви. Он подобен легендарному Ахиллесу, который, несмотря на свою легендарность и непобедимую доблесть, никак не догонит кроткую и дурашливую черепаху, которой и невдомёк, кого она обгоняет.

Важно также обратить внимание, что в своём гимне Павел чётко различает любовь к ближнему и дела любви. Социальная активность не есть свидетельство внутреннего пробуждения любви к людям, не есть мерило или эквивалент бескорыстного интереса к ним. Апостол указал на возможность подмен любви “справа”, когда естественная человеческая аскеза, эротический пуританизм платоновского типа выдаёт себя за подлинник Евангельской любви.

Относительно же блаженного Августина мне кажется, что его слова - предостережение от подмен “слева”. В одном из своих крупных трактатов Святитель пишет о том, что любовь (caritas) часто путают с вожделением (cupiditas): “когда любят творение само по себе, тогда это вожделение. И тогда оно не помогает тому, кто им пользуется, но вредит наслаждающемуся им”.

Тогда, если Бог любит творение само по себе, это тоже страсть? Есть какое-то недопонимание с нашей стороны. Очевидно, что у Гиппонского святителя доминирует здесь момент аскетической педагогики. В любви к тварным вещам важно избежать страстной увлечённости, и как аскет и педагог, Августин прав, и было бы дерзко и глупо его в этом вопросе оспаривать. Кроме того, нам следует помнить, что как гениальный мыслитель Августин не боялся высказывать самые неожиданные и спорные суждения. Он был гением вопросов, ответы на которые порой сам не мог найти.

Уже приведённая цитата из “Христианской науки” целиком звучит так: “Бог не услаждается нами, а пользуется, то есть употребляет нас как средство, ибо, если Он и не услаждается и не пользуется нами, то я не могу понять, каким же образом Он любит нас”. Блаженный Августин, учитель истинного христианского смирения, не стесняется признать своё бессилие перед великой тайной Бо¬жией, ибо любовь Христова превосходит всякое разумение (Еф.3:19). Но мы говорим о любви к ближнему, и для нас важно установить сам принцип Евангельской любви, её основание. Господь велит нам учиться любить не образ Божий в человеке, а самого этого человека, ближнего мне. Безусловно, через любовь к человеку, которого видим, мы восходим любовью к Богу, Которого не видим. И в таком случае ближний всё же выступает в роли средства, этого мы избежать не можем. Но здесь скорее не пользование человеком, а соработничество, взаимная помощь людей друг другу, главное же - ближний для меня не только средство, но и цель.

Кто мой ближний?

Когда речь заходит о человеке - держи ухо востро - любые обобщения могут превратиться в пустую болтовню, если хозяин спустит их с поводка. Обобщение - подъяремный скот частных конкретных вопросов, рождённых моим человеческим опытом, поставленных моей жизнью. Нельзя говорить о любви вообще, о человеке вообще, о боге вообще - их нет, это лишь тени предметов. Но дайте им волю, и они, подобно бессловесным животным, начнут пожирать всё вокруг и плодить себе подобных.

Есть конкретный человек и его история, и когда мы говорим о личности или об образе Божием в человеке - не отпускайте далеко слова и не очень доверяйте им, это всего лишь слова, с суффиксами и приставками, они способны обольщать и пускать дым в глаза, но они мертвы, а ваш ближний - вот он.

Любовь христианина - не любовь к “человеку вообще”, к трансцендентальному субъекту, а к ближнему - то есть к конкретному человеку, человеку со своей историей, современнику, соседу. Как бы нам ни нравилось торжественно-печальное погружение в глубины персонализма, как бы ни манили нас изящные и остроумные определения личности, - ecce homo, вот - человек - мой видимый или даже ненавидимый ближний, который родился в этом городе на два года раньше меня с врождённым вывихом в семье рабочих, учился в моей школе и играл в хоккей - эту историю можно продолжать, в ней важно всё, потому что она - часть его имени, его личности, неповторимой в силу неповторимости никем, никогда и нигде его истории, того исключительно его пути, который гранился на краях схождения точек пространства и времени.

Но - почему я должен научиться любить именно его? Почему никто не предложил: есть ближние, хороший выбор, смотреть будем? Коварный вопрос любви и свободы! Мы любим, кого не выбирали, и предложенные варианты зачастую не самого высшего качества. “Любить иных тяжёлый крест” (Б. Пастернак), к тому же начинать надо с ближайшего окружения, то есть круга христиан, и как однажды заметил мой мудрый приятель, “в Церкви - правая вера, а в миру - хорошие люди, и почему-то они никак не встретятся”. Мало того, что по Евангельской статистике каждый двенадцатый христианин - иуда, я ещё и обречён полюбить этих церковных людей, из которых не много мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных (см. 1Кор.1:26). Я не свободен в любви!

С чем ассоциируется у нас свобода? Прежде всего это свобода выбора. А есть ли он, этот выбор? Во-первых, всегда есть зазор между тем, чего я хочу, и тем, что могу себе позволить. Набор того, что я могу себе позволить, невелик. А кто, собственно, формирует сам этот набор и по какому принципу? Почему я должен выбирать только предложенное?

Выбираю: ехать ли мне в Ирландию или на Мальту; или: лететь туда же или плыть на корабле; работать или бездельничать; спать или бодрствовать. Почему нет чего-то ещё: другого способа передвижения, другого способа жизни. Количество наших родителей слишком ограничено: только папа и мама; полов только два, физических измерений - не похвастаешься. То есть я не выбираю родителей, не выбираю свой пол, национальность, время рождения и продолжительность жизни.

В конце концов, меня никто не спрашивал, хочу я рождаться или не хочу. Мне бы родиться в веке этак тринадцатом, в Шотландии, в замке с драконами. Хорошая аристократическая семья, уютный замок, горный воздух, цельные натуры, во дворе - башня библиотеки восьмигранником. По вечерам читаю римлян в подлиннике и ужинаю в кругу семьи: разговоры о поэтах, древние предания, кошка дремлет на коленях. И чтобы непременно был пони, хорошенький такой, ласковый. Но меня не спросясь родили в Советском Союзе в небольшом городе в простой семье и у меня не было пони, а сейчас я обречён полюбить тех, с кем мне суждено быть современником.

К тому же я не выбираю Бога, Которого люблю, другого просто нет, и я это знаю слишком хорошо. Как писал Этьен Жильсон, “если уж ты стал христианином, то уже не можешь не быть им. Истина заключается в том, что у тебя просто нет выбора”.

Это открытие, возможно, сделал апостол Пётр, как об этом мы читаем в шестой главе Евангелия от Иоанна: после беседы о Хлебе Жизни Спасителя оставили многие ученики; обращаясь к оставшимся, Христос спрашивает, не хотят ли и они уйти; ответ Петра: Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни (Ин 6:68). Иного полноценного бога нет, даже если бы и хотел к нему перейти и ему покориться, другой истины тоже нет: истина - одна, Бог - один. И этот Бог, не спрашивая моего согласия, сотворил меня и впустил в эту жизнь, и вложил в меня, опять же не ожидая моего разрешения, тревожную потребность правды, любви и свободы. Мы обречены на любовь, и здесь у нас на самом деле нет выбора, в этом мы не свободны.

И может быть самое вызывающее во всём этом то, что нужно научиться любить именно этих данных мне современниками людей, и я внутренне очень хорошо понимаю - это и есть правильное решение моей жизненной задачи. Как в старых решебниках по математике: дана задача, а в конце книги - правильный ответ, но между условием и ответом - путь моего решения, которым можно порой удивить наставника. Я знаю, что должен научиться любить ближнего, и в Писании даётся два чётких ориентира: я должен любить ближнего так же а) как меня любит Бог и б) как я люблю самого себя. А как меня любит Бог?

Не люблю похороны. Болею потом несколько дней. Принято считать, что христиане похороны и всякие погребения должны любить и приветствовать как напоминание о смерти или упование о соединении со Христом. А я не люблю, и мне не стыдно.

Один, правда, момент на погребении усопших мне действительно нравится. Вы замечали, как часто на отпевании поминается имя “Человеколюбец”? Никакая другая церковная служба не сеет так изобильно это святое имя. Наш Бог - Человеколюбец! Не просто Бог-Любовь, но - Человеколюбец, Он любит людей, Он любит меня, Он любит усопшего, и ничто другое так не утешает меня при потере близких, как доверие Человеколюбцу.

Из чего же следует, что Он Человеколюбец? У нас есть Откровение и наш личный опыт общения с Ним. Но ещё до прихода в мир Спасителя честные и мудрые люди догадывались о чём-то таком. “Есть несомненная некая сила, - пишет Цицерон, - которая бдит над родом человеческим и не затем растит и питает его, чтобы по преодолении стольких трудов низринуть его в смерть, как в вековечное бедствие”.

Мы знаем и верим, что Господь - Творец этого мира, его Автор. Как говорила платоновская Диотима, “все, что вызывает переход из небытия в бытиё, - творчество”, и мы - плод Его творчества, мы вызваны из небытия в бытиё Его любовью: Ты любишь все существующее, и ничем не гнушаешься, что сотворил; ибо не создал бы, если бы что ненавидел (Прем.11:25).

Обычно Автор неуязвим, он скрыт от треволнений создаваемого им мира основательно и надёжно. Но любовь познали мы в том, что Он положил за нас душу Свою (1Ин. 3:16). Христос, Автор этого мира, Сам становится персонажем созданного Им произведения, чтобы, не попирая свободы Своих созданий, спасти Своих героев, из которых каждый дорог Ему. Он становится уязвимым и страдающим, Его убивают по-настоящему, Он остаётся в этой истории навсегда, Его человечество нерасторжимо соединяется с Его Божеством, навечно. Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас (Рим.5:8). И придёт время, вернее, уйдёт время, и мы встретимся с Ним лицом к лицу. Я, наконец, увижу своего Автора, и разве это не самая волнующая встреча в моей жизни?

Если бы Анна Каренина однажды встретилась с графом Толстым, каким был бы разговор? Может быть, она упрекнула бы его, что он сделал её полноватой, а Вронского лысеющим, или сразу же бросилась бы рвать графу бороду за то, что он силой заставил её полюбить Алексея? Боюсь, этой встречи не будет, хотя любопытно было бы свести некоторых авторов с их героями в целях исключительно воспитательных.

Чего же ждать нам от грядущей Встречи? Мы безответны перед ликом Человеколюбца. Эту встречу называют Страшным судом. Откуда страх? Почему страх? Что вообще такое этот страх Божий?

Думаю, что это переживание своей ничтожности перед лицом подлинной жизни, жизни с избытком, и удивление и трепет от созерцания самой сердцевины жизни, самого её источника. Трудно даже представить, какое головокружительное изумление ждёт нас на этой встрече! И этот океан жизни так любит меня, что позволил называть Его Отцом, не хозяином, не повелителем, а нежным Отцом: Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими (1Ин. 3:1).

Поистине, никто и никогда не сможет вполне и исчерпывающе уразуметь превосходящую разумение любовь Христову (Еф.3:19), и перед лицом её “удобее молчание”.

Вишневое варенье

Ребёнком я мог часами смотреть на картинки в детских книжках. Мышка сидит в норке. Там так уютно и тепло. Кровать прикрыта скромным лоскутным одеяльцем, на стене - полка книг, светильник, портрет мышкиной бабушки.

Блики от свечки падают на прикроватный коврик и домотканую дорожку. Буфет прикрыт, но плошки и кувшинчик выставлены вперёд - это назавтра.

А над норкой восходит луна, и в лесу темно и сыро, но это ведь совсем не страшно, потому что - мышка допьёт чай с вишнёвым вареньем, поставит чашку на столик, укутается в тёплое одеяло и, погасив лампу, будет слушать ночные шорохи, глухие всхлипы болот и мягкую поступь вдалеке кого-то большого и тяжёлого.

Недавно мне подарили кровать. Обычно дарят книги или плюшевых медвежат, но жизнь монаха полна неожиданного юродства. В монастыре как-то не думаешь о кроватях - глупо и нескромно, - поэтому спал я всё время на узеньком топчанчике, довольно жёстком и аскетичном, и не помышлял, что может быть иначе. Спать на жёстком полезно и спасительно, хоть и сон не тот и всю ночь ворочаешься, как ёжик.

Новая кровать явилась неожиданно и тут же стала влиять на весь порядок вещей, молчаливо показывая, что кровать она только по названию, а на деле - организующий принцип келейного универсума. Шкафы с книгами робко потеснились, смущённо подвинулся письменный стол - авторитеты прошлого считались с новой хозяйкой. Кровать, хоть и дарёная, потребовала непредвиденных затрат: купил новое одеяло, подушку с корабликами, на стену повесил коврик. У изголовья - лампа - читай книжки хоть до утра. Всё новое, чистое, мягкое, - ворочайся сколько хочешь - ниоткуда не упадёшь.

Перед сном выпил чаю с вишнёвым вареньем - вкусное, с кислинкой. Надел гороховую рубашку, зажёг светильник, улёгся. Одеяло подоткнул со всех сторон, взбил подушку. Так тихо и тепло. За окном моросит дождик, степенно перешёптываются старые яблони. Мягкий свет, мягкая кровать, под лампой - Вергилий, и - ещё много времени до утра, очень много, целая гора времени.

И вот этот простой и многим доступный опыт уюта разбудил во мне что-то совсем необычное, что не назовёшь ни мыслью, ни чувством, скорее переживанием, неким целокупным ощущением того, что я - живой! У подушки запах лаванды, тонкий, едва ощутимый, книга дышит своим ни с чем несравнимым ароматом, я касаюсь пожелтевшей страницы и чувствую тонкий рельеф букв и строк, тканый рисунок простыни отзывается в ладони. Провожу рукой по ковру и книгам, нависающим над кроватью. Книги молчат, но я прикосновением читаю их корешки, их имена целуют мне пальцы. Это я читаю!

Я впитываю запахи мира вокруг себя, это моё сердце бьётся от радости и волнения, это в моём сознании непрерывно звучит какая-то чудная мелодия, не дающая подойти близко и не отпускающая от себя далеко. И неожиданно я понял, что это переживание себя живым и особенным и есть любовь к самому себе. Господь завещал нам любить ближнего, как самого себя (Мф.22:39), если же я переживаю себя самого живым и исключительным, значит, это совпадение любви и жизни и являет мне, что точно так же я должен научиться переживать жизнь и уникальность другого.

Ведь ближний для меня не совсем жив: я не чувствую его настолько же живым, как себя самого. Он внешен, он для меня недостаточно живой. Пальцы другого человека, его волосы, губы - разве они вполне такие же, как и у меня? Внешне - да. Но в каждом живёт сознание какой-то своей особой исключительности: я - иной, я не должен и не могу сгинуть понапрасну, что-то бесценно важное есть во мне и со мной умрёт весь этот мир, если я умру. Но я не умру, со мной не может такого случиться, я особенный, таких не было и не будет:

я - носитель мысли великой -
не могу, не могу умереть!
(Н. Гумилёв)

Почему в каждом человеке живёт настойчиво и неугомонно это сознание собственной исключительности, крепкая вера в свой особый путь, вера в свою неистребимость и особенность? Что это? Гордыня? Или же здесь есть нечто более основательное и естественное, что по праву и возрасту древнее самого древнего порока? Дар жизни, радость быть - есть цель и смысл жизни человека. Человек сотворён, чтобы жить и получать от этого радость. Главный труд нашей жизни - научиться любить ближнего, как самого себя. Научиться переживать его настолько же живым и уникальным, каков я сам. Ближний, - как чужая планета, на которой я должен обнаружить жизнь.

Для любящего любимый слишком жив, их жизни взаимопроницаемы и взаимоуязвимы:

Во мне твои боли болят, во мне твои копятся силы.
(А. Дементьев)

И боль, и радость любимого переживаются как моя собственная боль и радость - живая и настоящая. Мать чувствует своего ребёнка слишком живым, растёт вместе с ним, у них двоих режутся зубки и болит животик, и, случается, сын вырастет и уедет далеко-далеко, но мать чувствует его жизнь и умирание, горе и радость даже на другом конце света.

Любовь к себе в человеке настолько глубинна и несводима ни к заботе о себе, в каком бы ключе она ни проявлялась, в духовном или материальном, ни к чему бы то ни было ещё. Эта любовь проявляется и всплывает крайне редко и, как многие глубинные феномены человека, часто не доходит до сознания и потому не может быть подвергнута рефлексии. Но эта любовь в такой сердцевине человеческого существа, где сходятся и сплетаются корни самосознания и самосохранения. Эта чудесная и зыбкая грань бытия, вызванного Творцом из небытийности. Здесь, в этой точке сходятся все корни единой человеческой сущности, здесь бьётся сердце Всего Человека, единого по природе и многочисленного по ипостасям.

Вот в этой глубине и следует искать любовь к ближнему, потому что он - неразрывная часть меня самого. Кроме того, эта любовь естественна человеку. Неестественно не любить ближнего, ибо это - самоубийство. Думаю, что именно в церкви как евхаристической общине, общине единства жизни и любви, не образов только жизни и любви, а живого и реального приобщения к ним, и является это единосущие человеческого рода. Видимо, об этом опыте первой христианской общины говорит Дееписатель: У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее (Деян.4:32).

Но людей так много и они такие разные. В том, что существует такое огромное число людей, часто безликих и неинтересных, есть какой-то неоправданный избыток, что-то лишнее. Но кошка - это тоже нечто лишнее. Это домашнее животное не приносит в большинстве случаев никакой практической пользы. Спросить любителей кошек: зачем им этот бесполезный зверь - невразумительные импрессионистские ответы можно будет свести к одной реплике: потому что кошки у-ди-ви-тель-ны-е! Господь дал нам кошек, чтобы мы им радовались и удивлялись. Господь даёт нам наших ближних, чтобы мы учились радоваться и удивляться им как чуду, как тайне, как красоте, которая всегда избыточна и необъяснима.

Любить ближнего как самого себя - дело благодати, но первое усилие должен делать сам человек. Мы очень невнимательны друг к другу, пугающе невнимательны, и прежде чем предаваться аскетическим подвигам, следует научиться простому человеческому вниманию, о котором не уставая писал апостол Павел: будьте братолюбивы друг к другу с нежностью; в почтительности друг друга предупреждайте (Рим.12:10). Просто и красиво!

Скорее всего, я ближних не люблю, можно сказать, у меня странное отношение к самой любви к ближним. Но я слишком знаю, что люди - это нечто воистину прекрасное, это красота, которой я обязательно научусь любоваться. Люди, как цветы, - бесполезны и прекрасны, их много, они капризны, но Господь создал их для радости от избытка любви, и этой радости я тоже приобщён. Я слышу отдалённые звуки её мелодии и никак не могу разобрать мотив, но это что-то чудесное, это поют для меня!

Чужая радость так же, как своя,
Томит её и вон из сердца рвётся,
И девочка ликует и смеётся,
Охваченная счастьем бытия.
(Н. Заболоцкий)

"Монахи тоже ставят друг другу фингалы"

Мы как-то сидели на праздничной трапезе в монастыре, я стал задавать вопросы братьям: кто о чем мечтает? Наш регент сказал, вздохнув: «Знаешь, Савва, я очень горячо мечтаю погладить по голове волка или лисичку». Валерия Михайлова обсудила с архимандритом Саввой (Мажуко) его новую книгу “Апельсиновые святые” и многое для себя поняла.

Дети, которые не танцуют под музыку

Интересно, что в книге с бодрым названием «Апельсиновые святые. Записки православного оптимиста» первая и последняя статьи связаны с темой смерти. Это неслучайно?
- Так получилось, что все три книги, которые я выпускал, редактировали без меня. Я писал только тексты, а что с ними дальше происходило - это уже политика издателей. Так что, когда я увидел, что я - оптимист, то долго смеялся! Потому что я не оптимист совсем. Я реалист, скорее.

- Почему?
- Потому что оптимизм - это некоторая крайность, как и пессимизм, а жизнь в своей цельности протекает где-то в другом месте. Может быть, вы со мной согласитесь, если я скажу, что настоящее произведение искусства - в кино или в литературе - трогает тогда, когда сюжет складывается на грани слез и смеха, когда высвечивают что-то настоящее. Настоящая реальность там, где предел трагичного и комичного. Где-то они сходятся, и на стыке этих двух векторов появляется то, что по-настоящему трогает. Да, жизнь трагична, мы все умрем, это закон. Мы все это знаем. И это прекрасно!

Я знаю многих людей, которые просто об этом не думают, закрывают глаза на смерть и страдания и прекрасно живут.
- Я думаю, что в таком случае человек сам себя ограничивает. Зачем себя ограничивать в таком интереснейшем опыте, прекрасном опыте? Как раз на этом обрыве себя проявляют самые глубинные человеческие интуиции, самые подлинные, понимаете? Если ты живешь очень комфортной жизнью, прячешься от боли и от радости, ты себя чего-то очень важного лишаешь.

- Для чего от радости-то прятаться?
- А мы ведь радости тоже боимся, радости в полный голос, это нам тоже недоступно. Совсем недавно у нас был праздник для детей из малообеспеченных семей, мы на Рождество его всегда устраиваем. Делали небольшой концерт для малышей, и меня удивило, что, когда играла музыка, очень веселая, дети не танцевали…

- Сколько им было лет?
- Первый - шестой класс - такая «разбежка». Они не танцевали, потому что они уже немножко покалечены школой. Ведь это так здорово, когда играет музыка, и человек сразу начинает танцевать! Я вчера шел на презентацию книги, и на пешеходном переходе мы ждали зеленого света светофора, а вдали играл живой оркестр - выдували медь, терзали барабаны. «Очи черные», как сейчас помню, играли. И девушка прямо на пешеходном переходе, ожидая зеленого света, принялась танцевать. Это было так здорово! Если бы я не носил подрясник, я бы тоже танцевал.

Так что мне было обидно за тех деток, потому что никто из взрослых не показал им, что можно танцевать.

- Почему существует этот запрет, на Ваш взгляд - запрет на выражение эмоций, на радость, на горе?
- Потому что мы живем в тесном мире. Вы знаете, на самом деле человеку нужно очень много места, а мы вынуждены себя ограничивать, потому что мы живем в маленьких квартирках, домах, ездим в тесном транспорте, носим тесную одежду. Чем мне нравится священническая одежда - она широкая, как будто в штору завернулся, в этом есть какой-то простор. С одной стороны, это какое-то ограничение, с другой стороны, тебе это позволяет сделать широкий шаг что ли, и широкий жест. Я не думаю, что закрытость людей в больших городах - это какая-то трагедия. Это просто зарисовка из нашей реальности…

Но мне кажется, самые подлинные чувства, самые яркие, то самое здоровое неистовство, в котором прекрасен человек, оно высвечивается только в трагические минуты жизни или же - в очень радостные.

Эти крайние точки спектра - их не нужно бояться, тем более, что никто из нас их не избежит. Вуди Аллен говорил: «Я смерти не боюсь, просто я хотел бы в этот момент отсутствовать». Конечно, это каламбур, но, с другой стороны, я считаю, что надо присутствовать! Потому что смерть - это часть моей биографии, и это нужно пережить.

Конечно, хорошо такое говорить, когда ты здоров, и тебе кажется, будто у тебя еще есть очень много времени.

Знаете, мы постоянно проводим на большие праздники Литургию для наших инвалидов, детей-инвалидов. Она всегда совершается в будний день, когда в церкви практически нет людей. И вот представьте, вся церковь наполняется покалеченными детками: кто-то не умеет разговаривать, у кого-то ДЦП, у кого-то аутизм, кто-то дергается, кто-то на колясочке - ходить не может. Вот они с родителями приезжают, и весь храм - в этих детках и в этих родителях.

Вы знаете, для меня это всегда откровение. Я любуюсь, глядя на родителей и на детей, потому что им не нужно одергивать себя и рефлексировать по поводу тех людей, которые стоят рядом, оправдывать себя как-то или же стыдиться своего ребенка, стыдиться его болезни. Они здесь совершенно открыты, они среди своих, они с таким восторгом смотрят на своих детей, с таким восхищением! Эти мамы по-настоящему гордятся своими детьми. Ребенок, который не может два слова сказать нормально, но она им гордится, она счастлива, что он есть! Он есть - и для нее это бескрайне много.

Простые люди ближе к жизни

Любой человек, глядя на таких деток, глядя на безвинные страдания, наверное, хотя бы раз в жизни задавался вопросом: «Господи, как же так?». Вам приходилось когда-нибудь сомневаться в Боге?
- Нет, у меня никогда таких проблем, честно говоря, не было, потому что воспитывался я среди очень простых людей. Я вырос в районе, который у нас называется Сельмаш - это заводской район, бандитский. И периодически выступаю в роли переводчика между двумя разными мирами - миром интеллигенции, рафинированной, и миром этих простых заводских людей, которые не понимают трагизма и проблем, которыми мучаются интеллектуалы и «изощренцы», как мы их называем - люди, которые привыкли к каким-то высоким эстетским образцам. С другой стороны, интеллектуалы не понимают, чем мучаются эти простые люди!

Вы знаете, я просто видел, как моя бабушка или прабабушка, мама, дедушка, отец реагировали на какие-то жизненные сложности, на болезни и так далее - я никогда не видел ни примеси ропота или какого-то протеста. Люди принимали тяжелые обстоятельства как должное, потому что это жизнь. У кого-то должны рождаться такие дети - значит, у меня родился. Здесь есть какая-то очень мудрая простота, мне кажется.

- Получается, простые люди ближе к жизни?
- Да, вы правильно сказали, они ближе к жизни. Эти простые люди, особенно люди, которые знали бедность и голод, они очень ценят само то, что они живы. Сам факт. С этого факта, с переживания того, что ты жив, начинается любая философия.

Я недавно читал о Николае Рыбникове - это один из моих любимых советских актеров. Помните, «Весна на Заречной улице», «Девушка без адреса»? Он поет знаменитую песню: «Когда весна придет, не знаю…». Так вот его в 11 лет с мамой эвакуировали, в 1941 году, в безопасный город Сталинград… Никто тогда не знал, чем это закончится. И когда город поливали огнем, жители просто хаотично переправлялись через реку, кто как мог. Этот 11-летний мальчик, который не умел плавать, хватался за борта лодок, ему отбили руки, пытаясь его отцепить, потому что лодки были перегружены, но он все равно цеплялся, держался и как-то переплыл реку.

Меня потрясла его фраза, когда он вспоминал об этом событии. Он говорил, что после этой переправы его так распирает жажда жизни, что он не может никак надышаться, нажиться никак не может! Это признание дорогого стоит.

Мне кажется, Господь иной раз нас одергивает, чтобы мы бросили гоняться за иллюзиями, за такими, как карьера, деньги, признание, слава, а пережили сам факт того, что мы живы.

Простые люди, которые кожей переживают, что живут, они, может быть, не способны это отрефлексировать, но они в восторге от этого!

Замечательный французский писатель Эрик-Эммануэль Шмитт недавно издал книгу очень исповедального характера. Может быть, в литературном отношении она слабая, но… просто я всегда подозревал, что он - христианин! В этой книге он говорит о том, как обрел веру. От своей праздной парижской жизни он решил предаться экстремальному туризму и уехал в Сахару на экскурсию. И там заблудился, отбившись от их экспедиции… Он сутки с небольшим провел один среди песка и неба и в этом ужасе он обрел Бога. И вот этот писатель тоже признается, что его биография началась с момента, когда он в детстве начал задумываться и вдруг пережил открытие о том, что он жив. Мне кажется, нужно держаться за это - за то, что ты жив, за то, что кто-то жив.

Знаете, чем нас утешает христианство? Тем, что если ты жив, то это уже навсегда, с этим ничего никогда не поделаешь!

Даже если жизнь твоя трагична, даже если случаются какие-то жуткие эпизоды, ты все равно жив. И это настолько много, что к этому уже ничего нельзя прибавить. Какова будет эта жизнь, будет в ней много счастья, радости, веселья или нет - это, на самом деле, даже по сравнению с самим фактом жизни не так уж и значительно.

Как вам кажется, а как нам, «рафинированным интеллигентам», вернуться к этой простоте? В Сахару же не каждый поедет, правда?
- Надо делать. Открытие, которое я в своей жизни совершил совсем недавно - нужно делать. Мы постоянно думаем, колеблемся, что-то решаем, а нужно что-то начать делать. Одна моя приятельница как-то написала мне в письме: «Сидела на Новый год грустная-грустная и думала, что это был за год такой - и здесь у меня не сложилось, и там я обожглась, и то не срослось. Сидела, клевала носом в салат, чуть ли не капая слезой в шампанское. И тут до меня дошло: если хочешь порадоваться, порадуй другого! Пошла в соседнюю комнату, переоделась Бабой Ягой, пририсовала себе румяна, повязалась платком, зашла и разыграла целую сценку со своими близкими и родными. И превратила этот, казалось бы, грустный и одинокий вечер в фонтан радости». Понимаете, надо делать!

Я как-то сделал это открытие: мне легче начинает дышаться, когда я подарки людям делаю. Можно, конечно, и творчеством каким-то заняться, для себя, но хорошо, если это - для кого-то. Если еще и с кем-то… Потому что все самые красивые вещи с нами случаются, когда мы что-то делаем.

Самая крепкая дружба начинается… с драки

Есть такое суждение: что человек всегда один. Что бы мы для других ни делали, с кем бы ни дружили, мы одни - на каком-то глубинном уровне всегда остаются только человек и Господь. Согласны?
- Нет, не согласен. Человек никогда не один. Одиночество - это, чаще всего, изнанка тоски по одиночеству. Рильке одной из своих возлюбленных писал как-то: «Мне хочется стать ежиком, свернуть лицо полностью и глядеть только в самого себя и никому его не показывать». Но это никогда не получается, всегда присутствуют какие-то люди, пусть даже портреты людей.

Мне кажется, человечество - это единый организм, и ты от него никуда не денешься. Может быть, мы страдаем от одиночества именно потому, что нам хочется как-то уединиться, но это никогда не получается, ведь каждый человек тянет за собой целый шлейф других людей.

- Вот человек приходит домой после работы, он один, сидит и грустит - какое ему дело до человечества?
- Я скажу простую очень вещь - надо молиться. Знаете, я себя сам, например, заставляю. Когда иду по улице или смотрю новости, всегда к этой новости или к этому событию стараюсь привязывать молитву о человеке, который в нем участвует. Когда ты молишься за другого человека, ты начинаешь ощущать кожей, что вы - одно. Вы идете по улице, видите, как поехала Скорая помощь, и говорите про себя: «Господи, помоги больному, помоги врачу», - и это уже не чужие для вас люди.

- Монашество - оно об одиночестве? О ёжике, который сворачивается, чтоб никто не мешал?
- Нет. В монашеских книгах такой парадокс встречается, в «Добротолюбии», например - чем больше монах удаляет себя от мира, тем ближе он к нему. Мне кажется, святые люди, чем больше они молятся и себя ощущают, тем больше начинают чувствовать других людей. Отсюда дар прозорливости, например, он ведь от кожи!

Помните, у Заболоцкого стихотворение есть про некрасивую девочку? Он восхищается этой девочкой - некрасивой, рыженькой, в драном платьишке. Она видит, как двум мальчикам отец подарил велосипед, и ликует, смеется, переживая эту их радость, как свою. И Заболоцкий в конце говорит:

А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

Когда чужая радость переживается, как своя, у тебя нет барьера собственничества. Мне кажется, святые люди, всё больше приближаясь к Богу, понимают, что всё - наше, всё - мое. И я чей-то, и не только Божий, и ваш. «Искренне ваш» - это, значит, буквально нужно понимать.

- Звучит прекрасно, а почему все так не могут?
- Трусость у нас, мы боимся - боимся дружить, боимся любить.

Любая дружба и любовь, например, для меня - это всегда разновидность борьбы. Я вообще считаю, что самая крепкая дружба наверняка должна начинаться с драки, как и самая крепкая любовь.

- Борьба с чем, с кем?
- Это борьба не агрессивная, а тут, скорее, спортивный азарт, понимаете? Когда вы читаете книгу, вы сражаетесь с автором. Вы вступаете в единоборство, например, с Львом Толстым, вцепляетесь в его бороду, пытаетесь ее выдернуть, то есть понять, что он хочет сказать. Понимание - это тоже разновидность борьбы, и тут автор меня кладет на лопатки. Я пять раз читал «Анну Каренину» и никак не мог дочитать до конца, бросал этот толстый том! В конце концов, на шестой раз я прочел роман на одном дыхании, что-то до меня дошло, что-то случилось. Я этот спарринг выиграл, мне кажется.

- А что значит борьба в дружбе?
- В дружбе - то же самое. Мы постоянно должны совершать усилия, чтобы дружбу свою подтвердить. Усилия состоят в том, что мы знакомимся каждый раз, когда мы встречаем этого человека. И то же самое в семье. Почему супругам нужно быть почаще вместе, ни в коем случае надолго не разлучаться, не отпускать друг от друга, потому что каждое утро жена знакомится со своим мужем, а муж - со своей женой. Кстати, с воспитанием детей то же самое. С детьми вы сражаетесь - кто кого!

Как же Сент-Экзюпери? Который писал, что любовь - это когда вы смотрите в одну сторону, а вовсе не когда деретесь…
- Жена заставляет мужа смотреть в одну сторону, муж ее в другую, и - кто кого! В конце концов, появится та самая сторона, куда им обоим нужно смотреть. Василий Розанов говорил, что на самом деле девушка только наполовину сделана своими родителями, всё остальное доделывает муж. То же самое справедливо в отношении мужчины - мужчину делает жена в браке. Это борьба!

Как скульптор… Знаете, как Микеланджело говорил: «Я беру кусок мрамора и отсекаю всё лишнее». Это большое усилие - с камнем работать, превратить его во что-то изящное, придать ему форму очень тяжело. В браке именно это и происходит: жена лепит что-то из мужа, муж что-то из жены, и в конце концов, получается нечто прекрасное.

Человек никогда не один, он всегда с кем-то «в браке». Монашество - это тоже брак, только это брак, заключенный с общиной.

Монашеская община - это и есть моя семья, и там тоже бывает. Монахи тоже друг другу фингалы иногда ставят. Вы что думали? У меня перед глазами эпизод из нашей монашеской жизни, когда один архимандрит за иеромонахом с палкой гоняется вокруг стога сена, а иеродиакон их разнимает. Вот тебе и борьба…

Мечта: погладить лисичку

Отец Савва, Вы мечтали стать священником в детстве?
- Нет. Я много кем хотел быть. А когда начал ходить в церковь, я не мечтал стать священником, я просто знал, что я им стану. Это очень странно, но это так.

Недавнее сделал потрясающее открытие, до сих пор его переживаю. Мы как-то сидели на праздничной трапезе в монастыре, я стал задавать вопросы братьям: кто о чем мечтает? Наш регент сказал, вздохнув: «Знаешь, Савва, я очень горячо мечтаю погладить по голове волка или лисичку».

Человеку 60 лет, и он мечтает только об одном: чтобы погладить по голове волка! Это для меня было настоящее откровение. Я и себе задавал этот вопрос и понял, что я ни о чем мечтаю, это меня даже как-то испугало. У меня как-то всё есть, причем очень давно, мне нечего даже просить - всё, что мне нужно, у меня есть. Поэтому стать священником я не мечтал.

- Вы часто сталкиваетесь с людскими претензиями к Церкви, обращенными именно к Вам как к священнику?
- Бывает. Я недавно ехал из Москвы в Гомель, и на меня напало не только наше купе, но и с боковушки тоже на меня напали. Хотели, чтобы я дал ответ, почему попы ездят на мерседесах. Я говорю: «Ребята, я с вами еду в плацкарте на верхней полке. Какие ко мне претензии? У меня даже машины нет». Но нет - дай ответ, пожалуйста.

Чаще всего, когда люди начинают высказывать подобные претензии, ответ они услышать не хотят. Просто им хочется, например, свою обиду высказать или на кого-то возложить вину. Иногда эти претензии к священникам прикрывают элементарную зависть или распущенность - это честно так: люди просто завидуют, видя священника, например, на хорошей машине. Просто завидуют. Почему-то считается, что священнику можно хамить, например. Одним словом, все проблемы от распущенности и невоспитанности.

Случается, человек видит такие нестроения в Церкви, и это его отталкивает… Вот и в Вашей книге, например, есть статья о епископах, о злоупотреблении властью и конфликтах. Человек церковный должен на такие вещи закрывать глаза?
- Не стоит обобщать. Мы же просто люди, мы всего лишь люди. Священник может быть твоим соседом, он может заезжать в твой магазин, покупать кефир и стоять в очереди рядом с тобой, у него может быть гастрит или язва желудка, или сахарный диабет. Это всего лишь люди.

Зачем это всё? Причина осуждения - еще в нашей дикости. Мы живем в нерелигиозной стране. Мы - дикий народ. Может быть, это в Белоруссии больше чувствуется, чем в России, потому что Белоруссия была самой атеистической республикой. Мы пока еще не доросли до культуры дискуссии - вот в чем проблема! Может быть, епископы и высшее духовенство готовы обсуждать многие болезненные вещи, но в культурном плане, в цивилизационном мы не готовы.

Понимаете, Церкви сейчас не хватает именно цивилизованности. Ведь что такое цивилизованность? Это набор устоявшихся механизмов, которые помогают закрывать болевые точки, проблемы. Например, есть некие вопросы, связанные с церковными финансами - очень болевая точка. Конвертики, разные налоги, отчисления, несправедливые какие-то претензии. Здесь не нужно ломиться в открытую дверь. Есть уже выработанные в других церквях или в светских учреждениях механизмы, которые позволяют следить за финансами. Их просто нужно внедрять.
Проблема еще и в том, что у нас дискуссия превращается, чаще всего, во взаимные оскорбления и ругань. Есть у вас в России дискуссионный клуб «Валдай» - то, что я читал о нем, меня очень впечатлило. Вот нам нужен церковный «Валдай»! Не официоз, когда выходит епископ или архимандрит и читает доклад, а все остальные дремлют, начиная со второго ряда и даже в президиуме, а живая дискуссия, очень откровенная.

А у нас пока - если человек с тобой не согласен, нужно непременно анафему на него возложить почему-то…

Сколько стоит освятить квартиру?

Соблюдать жесткие правила и предавать анафеме тех, кто их не соблюдает, может быть, просто легче?..
- Я думаю, не все просто склонны к такой сознательной, свободной церковной жизни. Просто не у всех присутствует этот талант, поэтому за всю остальную общину свободным быть приходится какой-то небольшой группе людей - так всегда было и будет. Меня иногда спрашивают просто как священника, которого приглашают, например, отпеть человека или освятить квартиру: «Сколько это будет стоить?» Это очень простой вопрос и очень болезненный, потому что людям, которые спрашивают, удобнее знать точную цену - им так просто удобнее. Они не знают, как себя правильно поставить, они не хотят обидеть священника. Я обычно отшучиваюсь и говорю по-белорусски: «Усi грошi з кошельком». Да, просто шучу! Хотя у меня был один такой эпизод, когда мне так их и отдали - все деньги с кошельком вместе. Просто жуть!…

Как Вам кажется, Христос для нас, для наших народов, для православных людей - на первом месте? Или на первом, скорее, обряды, освящение квартир, машин?
- Конечно, Христос. Да, может быть, люди охотнее читают жития святых, чем Евангелие. Но, мне кажется, это - благоговение.

Я, например, давно мечтаю написать книгу о Христе. Нет, я не мечтаю… Я не дерзаю мечтать об этом, но просто если бы мне однажды это удалось сделать, это было бы, наверное, чем-то чудесным. Но я не смею просто, понимаете, потому что это нечто святое, настолько глубоко интимное, что мы даже в речи это не поминаем.

Мне кажется, дело именно в этом. Не в том, что мы язычники, как иногда это представляют, что нам святые ближе, чем Бог, и так далее. Святые действительно нам ближе, ведь они просто люди, а Христос - это Тот, Кто тебя придумал. Это настолько головокружительное ощущение, что я даже не знаю, что и сказать!

Меня как-то попросили написать рецензию на книгу митрополита Саратовского Лонгина, на обложке этой книги был изображен Христос. Вы знаете, я всегда очень благоговею перед этим изображением, для меня очень дорогим, - Христа Синайского.

- Синайский Спас?
- Да, Синайский Спас - это что-то, знаете, совершенно немыслимое. У себя в келье я не держу это изображение, именно потому что для меня оно слишком дорого. Для меня это настолько дорого, что я не хочу это видеть. Мне достаточно было увидеть эту икону один раз.

Я помню, как владыка Аристарх - это наш епископ, ныне покойный - который читал мои статьи и постоянно меня критиковал, вот он, прочитав рецензию на книгу владыки Лонгина, сказал: «Это очень нехорошо, что на обложку книги помещают изображение Христа». Владыка Аристарх был очень простой человек, из крестьян, но в то же время - воспитанник Троице-Сергиевой Лавры. И для него это что-то немыслимое - поместить изображение Христа на обложку книги.

Мне кажется, наши люди именно такие. Они не язычники, просто Христос им настолько дорог, что они хранят в сердце Его образ, потому что выдержать свое присутствие перед взором Христа - не всякому это под силу…

Конечно, Христос - в центре нашего мироощущения. Но это та интимная область какой-то подлинной глубины, куда мы не всегда пускаем даже наших духовников, может быть…

Я помню, беседовал с одним своим учеником, студентом, и рассказал ему о священнике, который отрекся от сана, заявив, что он не верит в божество Христа и даже в Его реальность. Меня этот парнишка поразил тем, что он сказал в ответ (хотя он не отличается особой религиозностью, но он верующий человек): «Как же так можно было сказать?! Ведь то, что Бог есть - это гораздо реальнее, чем то, что я есть».

Еще есть один момент. У нас нет языка для разговора о Христе. Это особенность нашей православной речи - мы не умеем говорить о Боге. И, может быть, и не стоит.

Все, что связано с подлинным, оно всегда невыразимо. Тут уместен, скорее, жест. Апостол Павел говорит о том, что Сам Дух Святой ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными. Христос именно там, где воздыхания неизглаголанные. Он именно там находится…

Поэтому не говорите, что наш народ не любит Христа, нет, мы только им и живем! Да, это именно так.

Проще младенческого лепета…

- У Вас есть какие-то любимые места из Евангелия, которые особенно трогают?
- Таких очень много. Я скажу честно, что Евангелие - это книга, которую я боюсь читать. Для меня это всегда - подвиг. Сегодня утром я открывал Евангелие, и всегда это для меня определенное усилие. Оно связано не с тем, что я себя заставляю как-то… Просто это - событие, я так скажу.

Меня особенно трогает Евангелие от Марка: там есть вещи, которых у других евангелистов вы, наверное, не встретите - такие детали человечности Христа, которые просто меня иногда доводили до какого-то онемения, даже не минутного.

Например, Христос молится над дочерью Иаира, он воскрешает ее из мертвых, совершив это эпическое чудо, совершенно потрясающее, немыслимое, ни с чем не сравнимое, и потом говорит: «Вы же дайте ей кушать, вы же покормите девчонку». Это настолько трогательно!

Или в том же Евангелии от Марка ученики принимают людей - такая странная деталь, что у апостолов тоже были такие «приемные часы», и когда они устали от людей, Христос им говорит: «Идите, отдохните, потому что вы целый день трудились, целый день были на людях, вам нужен отдых». Понимаете, это человеческое участие, оно меня очень сильно трогает.

Или вот почему Христос умножает хлеба? В Евангелии от Марка есть, опять же, маленькая оговорка - Он, увидев людей, сжалился над ними: «Они же не кушали». Понимаете, это настолько по-человечески!

Есть замечательный фильм, по-моему, начала 60-х годов - «Дом, в котором я живу», там еще снимался актер Земляникин. Фильм потрясающий, я его очень люблю! Еще в детстве меня потрясла там одна сцена, когда парень, которого играет Земляникин, приходит с фронта в отпуск, узнает, что его девушка любимая - здесь, в соседней квартире. И он бежит ее навестить, а она от бессилия даже не может открыть ему дверь. Он прибегает домой, хватает банку консервов, маме говорит: «Мама, она же голодная!» Это такая фраза, и она так сказана! Это может, наверное, понять человек, который пережил голод другого, как свой собственный.

Христос, когда он переживает за девочку, которая не кушала, или за уставших учеников или голодных людей…Такое ощущение, что Он сам этот голод сейчас пережил намного ярче, чем их собственный голод и немощь, их усталость. Если говорить о Христе, Кто Он и какой - вот Он такой. Разве можно найти какие-то подходящие слова, чтобы что-то еще к этому добавить? Понимаете, если говоришь о Нем, то нужно говорить очень простые вещи. Евангелие именно таково - оно очень простое. Эта простота даже иногда пугает, потому что оно гораздо мудрее любой философии, любых Гуссерлей и Хайдеггеров. И в то же самое время, оно проще младенческого лепета - именно в этом его подлинность и глубина, которая пугает и делает немым.

- Вы упомянули о «единоборстве» с Толстым. А единоборство с Евангелием - возможно?
- Это особая книга… Евангелие - книга, которая тебя всегда кладет на лопатки! И все равно ты вступаешь с ней в единоборство, зная, что проиграешь. Но это очень хороший проигрыш, светлый, радостный проигрыш, радостный провал. Обнадеживающий провал!

Беседовала Валерия Михайлова