Самый известный волонтер первого московского хосписа фредерика де грааф получила российское гражданство. «Господи, веди меня к тому, кто нуждается во мне больше всего»

Недавно прочитала книгу Фредерики де Грааф "Разлуки не будет: Как пережить смерть и страдания близких" и хочу рассказать вам о ней, уважаемые посетители нашего сайта! Фредерика де Граф является православным психологом и 14 лет работает в Первом московском хосписе.

В её книге говорится о том, как помочь человеку, болеющему раком, и его родственникам.

Много совершенно разных аспектов проблемы помощи раковым больным затрагивает Фредерика в своей книге.

Описаны стадии (фазы принятия экзистенциального кризиса), которые переживает человек, узнав, что у него смертельное заболевание. Рассказывается, как надо вести себя родственникам на каждом из этапов.

Перечислим их: 1) отрицание; 2) гнев; 3) торговля; 4) депрессия; 5) смирение (этого этапа достигают только те больные, которые смогли преодолеть свои страхи); 6) надежда (присутствует на всех этапах).

В книге описано множество случаев, когда люди (или их родные) были в отчаянии перед смертью и, наоборот, когда они ушли умиротворенно и радостно и близкие спокойно их отпустили (что немаловажно для умирающего). Не всем и не всегда Фредерике удалось помочь, но для многих её поддержка оказалась неоценимой. Так что же позволяет человеку приобрести спокойствие и радость в столь ужасных условиях, как раковое заболевание?

Во-первых, он должен "взглянуть в лицо" своему страданию, не пытаться закрыться от него, обмануть себя, а мужественно его переживать. В таком переживании помогает то, что человек живёт "здесь и сейчас", не вспоминает о прошлом страдании и не думает о будущем. Также автор считает, что родные не должны скрывать от болеющего человека его диагноз, иначе эта ложь негативно сказывается на пациенте и на его отношениях с близкими.

Во-вторых - и это самое главное - (и здесь Фредерика цитирует В. Франкла) человек должен выйти за пределы себя самого и своего страдания. То есть должна быть какая-то задача, цель, которая выше его самого. Это может быть какое-то дело, может быть любовь к человеку или любовь к Богу.

Фредерика пишет о том, что Любовь не умирает со смертью человека, отношения с ним продолжаются и та тоска, которую мы чувствуем, та пустота, которая образовалась у нас в душе, как раз и позволяет поддерживать эту связь с умершим человеком. Мы можем подумать о его хороших качествах, о том, что мир потерял с его уходом, и можем постараться развить в себе такие же свойства, подражать ему в том хорошем, что у него есть, чтобы этой потери для окружающих не произошло.

Фредерика много раз видела людей незадолго до смерти и в момент смерти. Она описывает немало случаев, как люди преображались, просвещались какой-то тихой радостью. Они уже предчувствовали переход в иной мир, уже частично как бы находились в нём.

В своей книге Фредерика также пишет о чувстве вины , непрощённых обидах и как от этого груза избавиться перед смертью, потому что он очень мешает больному, он может маяться и не находить себе места. Также она рассматривает вопрос, что может лежачий больной дать своим родным, потому что он может чувствовать себя обузой . Но это не так! Теперь он может не суетиться, спокойно размышлять. Он может стать источником тишины и покоя для окружающих. Также он может молиться о них, если он верующий. Автор приводит пример, как один умирающий от рака мужчина сначала хотел покончить самоубийством, но потом у него это желание пропало, потому что он нашёл для себя задачу - "стать для окружающих проводником в иной мир". Больной может стать для других людей примером терпения и мужества. Кроме страха стать обузой в книге обсуждаются и другие страхи болеющих раком людей и то, как помочь с ними справиться: страх боли и потери контроля над собой; страх разлуки; страх небытия, потери идентичности; страх встречи с Творцом; страх перед бесконечностью и неопределённостью конца; страх перед неизвестностью, каким будет уход из жизни; страх потери своего физического облика; страх от осознания, что поздно начинать жить по-настоящему; страх потери финансового статуса; страх потери привычного окружения, социума и др.

Фредерика пишет и о психологической подготовке , культуре медицинского персонала, который ухаживает за больным. Важно научиться не думать о себе, быть открытым для больного. Быть рядом с ним и при этом не читать книгу, например, не говорить по телефону. А именно быть "настроенной" на болеющего человека. Можно молча сидеть рядом с ним, но быть готовой в любой момент выслушать больного, если он захочет поговорить. Для этого важно проработать какие-то свои психологические защиты. Например, больной напоминает какого-то неприятного нам человека, и важно осознать, что он-то тут ни при чём!

Автор пишет о том, что болеющий человек становится очень чутким ко всему, и даже приводит два реальных примера. Одна медсестра сидела далеко от больного, а рядом с ним сидели его родные. Она подумала: "Что за дурак, даже не хочет узнать свой диагноз". Тут больной открыл глаза и попросил, чтобы эта медсестра вышла и больше не приходила. А вот другой случай. Медсестра сидела рядом с больным молча, но сострадала ему в душе, и больной попросил, чтобы она всегда приходила.

Фредерика пишет также о том, как общаться, если больной не может говорить . Нельзя относиться к нему механически или как к ребенку. Можно общаться прикосновением или попросить больного написать, в чём он нуждается, что ухаживающие делают не так. Важно выражать сопереживание, понимание такому (и всем другим тоже) больному, поставить себя на место этого человека, ведь он такой же, как мы, и понять, что бы нам хотелось в этой ситуации. Если больной в коме , он всё слышит и понимает, и при нём нельзя говорить ничего вроде: "Когда же это кончится?" (то есть когда же он умрёт).

Человеку перед смертью очень важно, чтобы рядом находились близкие , любимые люди. Они очень много дают уже одним своим присутствием. Родным не надо суетиться, надо постараться забыть о своих переживаниях и быть вместе с больным, поговорить с ним, если ему это нужно. Если такой возможности нет, надо, чтобы кто-то из мед. персонала находился с больным до самого конца.

Пишет Фредерика и о том, как много мы передаем больному невербальными средствами : интонацией, мимикой, языком своего тела (позами, жестами, прикосновениями). У болеющего человека много времени, чтобы наблюдать за нами. Поэтому надо работать со своими страхами и психологическими защитами, чтобы не ухудшить его состояние.

Одна глава книги посвящена вопросу о том, как помочь родителям, у которых умер ребенок, а также его братьям и сёстрам.

В книге, помимо описания своего собственного опыта, Фредерика приводит цитаты из книг и дневников митрополита А. Сурожского, В. Франкла, Элизабет Кюблер-Росс (американский психолог, врач, создатель концепции психологической помощи умирающим и исследователь околосмертных переживаний) и других менее известных людей, чей вклад не менее значителен: Этти Хиллесум (умершей в газовой камере немецкого концлагеря во время Второй мировой войны), Летти Коттин Погребин (американская писательница и журналистка, у которой диагностировали рак).

В Хосписе Фредерике удается помочь как верующим, так и неверующим людям. Я думаю, что знакомство с этой книгой будет полезно всем психологам, независимо от их отношения к религии, а также не имеющим дело с болеющими раком людьми и их родственниками.

Литература:

1. Граф Ф. де. Разлуки не будет. Как пережить смерть и страдания близких / Фредерика де Граф; предисл. : Братусь Б. С. - 2-е изд. - М.: Никея, 2016. - 192 с.

Десятки самоубийств онкобольных в России с новой силой поднимают не только проблему обезболивания, но и проблему смысла жизни. Смысла жизни, даже если осталось совсем немного. Или если осталось еще неизвестно сколько. Правмир беседует с Фредерикой де Грааф, психологом и рефлексотерапевтом Первого московского хосписа.

- Фредерика, вы помните, когда впервые встретились со смертью?
- Мне было одиннадцать лет, когда умерла моя тетка, разбившись на мотоцикле. Это было такое первое в жизни осознанное понимание, что вот был человек, а теперь его нет: смерть - есть, смерть - это часть жизни.

На похороны нас с сестрой не взяли. До сих пор помню, как это обидно, - быть исключенными из того, что происходит в семье.

Я всегда считала, что хорошо, если дети могут присутствовать на похоронах, если сами выражают такое желание, потому что они одно целое с семьей.

Второй раз я столкнулась со смертью, когда уже была студенткой в Голландии, в университете в Гронингене. Наступили летние каникулы, и мы с подругой говорили, что встретимся осенью во время нового учебного года. До сих пор помню это наше расставание на улице. А через три недели пришло сообщение, что она умерла в Италии от острого лейкоза.

Это было для меня большим шоком. Подругу я знала хорошо, а с родителями не была знакома. Я решила позвонить им и навестить, так как им, наверное, было очень тяжело. Долго не решалась позвонить в дверь: не знала, что сказать и как быть. Все равно позвонила. Тогда боль мамы подруги стала важнее, чем моя неуверенность относительно того, что сказать и что делать. Вообще, по-моему, помогает поставить на первое место того, кто страдает. Он - в центре, а о себе в этот момент думать не стоит.

Родители подруги очень обрадовались, что пришел человек, который ее знал, показывали ее комнату, рассказывали о ней… Я тогда поняла, как это важно - не обходить тех, кто переживает горе. Мне часто говорят родственники, которые потеряли близкого человека: «Увидят знакомые на улице - и тут же они переходят на другую сторону».

Переходят, я думаю, потому, что боятся, чувствуют себя неловко и не знают, о чем говорить. Но важнее всего просто быть рядом, по-человечески пожать руку, обнять, предложить выпить чашку кофе, чаю, помогать чем-то практическим. Все это для того, чтобы люди почувствовали - они не изгнанники в мире.

Больше, чем дать таблетки

Почему вы решили работать с людьми, которых нельзя вылечить?
- Я стала работать с теми людьми, которые стоят перед смертью, когда увидела, что в крупных больницах Англии врачи боятся тех, для кого уже ничего нельзя сделать. Эти больные часто получали мало внимания, мало душевного тепла. Я подумала, что можно намного больше делать для людей, чем просто давать им таблетки. Это был первый толчок, чтобы обдумать вопрос: что еще можно делать и вообще - можно ли что-то делать? Тогда много лет я работала в очень разных хосписах в Англии. Уж потом решила учиться на рефлексотерапевта. После четырехлетней учебы стала сама преподавать, и у меня была своя клиника.

Так через много лет я стала рефлексотерапевтом и могла нетрадиционным методом облегчать страдания больным.

Когда я переехала в Россию, владыка Антоний Сурожский благословил меня работать именно здесь, в Первом московском хосписе. Причем он редко вот так благословлял, он любил, чтобы человек самостоятельно принимал решение. Но тогда он несколько раз спросил: «Будешь там работать?»

И вот через Веру Васильевну Миллионщикову, основательницу Первого московского хосписа, которая услышала мое выступление на конференции и заинтересовалась, я попала в этот хоспис, и начала работать волонтером как рефлексотерапевт и психолог.

- Насколько с тех пор изменилось ваше восприятие смерти?
- Конечно, с опытом многое в восприятие меняется. Часто становится ясно, что больному осталось мало жить. И тогда ты можешь говорить об этом родственникам, что хорошо бы остаться, если они хотят быть с любимым человеком в момент его смерти.

Исходя из моего опыта могу сказать, что это очень важно, чтобы человек не умер один, особенно без своих близких, родных.

Или когда пациент, уставший от болезни, спрашивает: «Я больше не могу, хочу покончить с собой, долго еще это будет длиться?» Иногда по симптомам можно увидеть, что ему остается жить еще недолго. И тогда можно сказать: «Осталось мало времени, потерпите еще чуть-чуть». Часто это помогает человеку, потому что неопределенность срока очень трудно переносить.

Привыкнуть к тому, что люди умирают, - нельзя. Очень важно научиться внутренне быть спокойным, мирным около умирающего. Если человек суетится, тогда это прямо передается человеку, который уходит.

А важно уметь пребывать с ним в полном покое, в тишине. В той тишине, о которой говорил владыка Антоний: «Люди так нуждаются в тишине. Больше всего - в тишине и спокойствии». Если человек сам боится и не принимает факт смерти как часть жизни, тогда он не может просто пребывать с умирающим.

Можно просто посидеть, побыть с умирающим. Если рядом с умирающим - человек верующий, он может внутренне молиться, попросить Христа, чтобы Он был здесь, рядом.

Когда есть суета - это влияет на больного отрицательно. Часто суетятся жены около уходящих мужей. Это тревожит, пациенту становится хуже, у него порой даже физические симптомы ухудшаются.

Так что важно уделять время и внимание родственникам именно потому, что им часто тяжелее, чем больному. Ведь им очень трудно. Во-первых, они вдруг, может быть, в первый раз осознают, что тоже умрут. И здесь не только боль разлуки с любимым человеком, а еще и сознание: «А я-то тоже умру».

Кроме их разных страхов часто ярко выражено ощущение беспомощности. Они не знают, что делать для человека, не знают, чего ожидать.

Про доверие

Бывает, что вы внутренне привязываетесь к пациенту, и потому переживать его уход - тяжелее?
- Думаю, что до какой-то степени внутренне привязываешься ко всем пациентам, с которыми работаешь. Потому что если пациент для тебя - просто еще один человек, который умирает, - тогда забудь про работу, ты все равно не сможешь быть хорошим специалистом. Если нет доверия со стороны пациента, он никогда не раскроется.

Много лет назад у нас лежала молодая женщина, и ее слова мне до сих пор вспоминаются с болью. Она мне говорила: «Да, здесь хорошо. Но иногда мне кажется: все делается механически». Если механически, тогда человек просто невидим. И его состояние не доходит до сердец тех, кто заботится о нем.

Если ты привязываешься к человеку, когда он уходит, тебе не может быть не больно. Мне много помогает молитва. Помню, однажды я спросила владыку Антония: «Как ты можешь ежедневно по пятнадцать часов в сутки встречать людей, приносящих свое горе? Как ты переносишь все это?» Он ответил: «Может быть, тебе кажется, что это просто «дешевка», но большую часть ноши я передаю Христу».

Тогда мне это было не очень понятно. А сейчас я опытно узнала, как через молитву, особенно в храме на литургии, когда молишься за каждого - умирающего, больного, ушедшего, я могу всех в большей степени передать Христу. И это большая помощь. Потому что душа болит - это неизбежно.

Смерть в Англии и Голландии

Отличается отношение к смерти в странах Европы и в России?
- Моя сестра, врач-психиатр, умирала от рака в Голландии. Насчет ее диагноза и прогноза мы ничего не скрывали, все было открыто, никакой фальши не стояло ни между нами, ни между ее друзьями, между нашей семьей. Все знали, что ей дано жить всего три месяца.

Сестра боролась, очень мужественно смотрела на все, что происходит, включая и то, что происходит в ее душе. Она поняла, что душа и тело - одно целое, поэтому каждый день решила уходить в свою комнату и несколько часов молиться или заниматься медитацией, не знаю, как это назвать. Она работала над своей душой. То, о чем Владыка говорил: «Что происходит в нашей душе, работа над собой - это в наших руках, наша ответственность. А тело наше можно передать в руки врачей».

Голландцы, мне кажется, - люди очень трезвые. Они мужественны и не прячутся, чтобы не видеть боли. В Англии немного по-другому, люди больше боятся чувств, реальности.

Меня радует тот факт, что и в Австрии, и в Греции, и в Англии, и здесь, в России, большой интерес к теме смерти. Люди хотят обсуждать, что делать, как готовиться, чего ожидать? Значит, люди стали задумываться, что жизнь - не только про материю, что жизнь может стать намного глубже и радостнее, если дать в ней место смерти.

Только если мы даем смерти место в нашей личной жизни, мы можем жить безбоязненно, не бояться риска. Многие психологи, философы считают, что страх смерти стоит за очень многими неврозами. Этот страх просто переносится на что-то другое. И это так видно в работе с умирающими и их родственниками.

Думаю, что если сейчас разные группы в обществах разных стран будут обращаться к этой теме лицом к лицу, тогда многое может измениться в людях.

Страх смерти особенно силен в России, и, я думаю, из-за этого нередко большая жестокость к тем, кто стоит на пороге смерти. К нам попадают дети, которых выписали из больницы со словами: «Вы все равно скоро умрете, мы вас выписываем, а куда - это не наше дело».

Я не могу представить себе, чтобы это происходило на Западе. Если ты не можешь даже по отношению к умирающим детям быть милосердным, - это, по-моему, конец всего. Страх закрывает все. Человек замыкается и готов оправдать собственную грубость или жестокость, и так далее.

Поэтому важно, чтобы мы обращались к теме смерти, рассматривая ее как часть жизни. Но владыка Антоний говорил: «Не надо готовить к смерти, необходимо готовить к Жизни». Готовить к смерти мы не можем, потому что мы не знаем, что такое умереть: мы еще живы.

- А как это - готовить и готовиться?
- Нужно принимать факт своей собственной смерти, а во-вторых, важно, чтобы человек опытно узнал, что есть Вечная Жизнь, то есть Христос, Он-то воскрес, и мы с Ним. Но я смотрю на наших больных здесь, в хосписе и, по-моему, девяносто пять процентов людей не думают о том, что они идут на встречу со Христом, со Спасителем, Который нас любит.

Они иногда верят, что наверняка встретят своих близких, которые уже там. Но что жизнь продолжается, что смерть - лишь врата Вечной Жизни, почти никто не верит по-настоящему. Все это очень печально, зачем тогда на Пасху мы провозглашаем: «Христос Воскрес! Воистину Воскрес»? Какое влияние это имеет на нашу повседневную жизнь?

Люди задают вопросы: «Почему мы болеем?»; «Я был всегда хорошим человеком, почему со мной это происходит?» Это говорит о том, что спрашивающий подобное, во-первых, не думал о том, что мы все умрем. А во-вторых, еще опытом не знает о Вечной Жизни во Христе. Это печально. И конечно, когда нет веры в Вечную Жизнь, тогда бывает страшно умереть. Только, по словам владыки Антония, если есть вера в Вечную Жизнь, тогда страхи могут уменьшаться.

Трудно сказать «боюсь»

Как разговаривать о смерти с умирающими?
- Разговаривая с человеком, который находится на пороге смерти, мы можем только делиться тем, что сами знаем. Но нужно постараться понять, какие страхи есть у человека; прежде всего, конечно, надо облегчить физические симптомы.

Если человеку трудно признать, что ему страшно, и он поэтому замыкается, можно говорить в третьем лице: «У меня был такой опыт, давно. Умирал один человек…» И тогда он может смотреть со стороны как в зеркало. Может быть, потом он скажет: «А я тоже боюсь». Очень часто, особенно мужчине, трудно произнести: «Я боюсь».

Вот почему важно быть для больного неравнодушным человеком, не просто врачом, медсестрой, священником, который официально приходит к умирающему. Важно познакомится, узнать, что человек любит, кем он работал, какая обстановка дома, и так далее. Потом уже можно уловить, что что-то не так, по выражению глаз или по нервному движению рук, или по осанке, или по тону голоса. И стараться, чтобы он сам мог заговорить об этом. Но это возможно, только когда есть доверие.

И так становится страшно, когда видишь в обычных больницах: человек - это не человек, это просто кусок мяса или номер. Очень важно признать в нем личность и относится к нему именно с трепетом и уважением, так как он лучше понимает, чем я: он уже стоит на грани смерти. И мы можем научиться чему-то именно от него.

Можно, например, спросить: «Вы знаете, я ничего не понимаю. Если хотите, поделитесь со мной, что это значит - стоять перед болью, перед страданием. Вы так мужественно все переживаете, если хотите, поделитесь со мной, для того, чтобы я глубже вас понимала. И ваш опыт, может быть, другим будет в помощь».

Тогда у больного появляется возможность самому отдавать что-то. Это очень важно, у него появляется задача, какой-то смысл, а значит, он уже не бессмысленно страдает.

Когда у человека есть смысл, он все переносит гораздо легче. Я вижу тех мам, которые иногда несколько лет пребывают с детьми в обычных больницах, и когда детей переводят к нам в хоспис, уставшие мамы не отходят от них. Они день и ночь в течение многих месяцев постоянно с ними рядом, почти не спят, мало едят, на улицу не выходят. Главное - чтобы хоть на чуть-чуть легче стало ребенку. И это жертвенная любовь, которая сегодня так редко встречается.

Если человек может сам найти смысл в своем страдании, тогда он способен выдержать до конца. У нас лежал мужчина сорока лет - рак позвоночника, отнялись ноги. Его жена после работы приезжала и ночевала в хосписе.

Однажды он мне говорит: «Фредерика, я хочу покончить с собой». Я отвечаю: «Это не решение проблемы». Больше не сказала ничего, просто ушла. А через несколько дней он мне сказал: «Фредерика, я больше не хочу покончить с собой». Я спрашиваю: «Что случилось?» В ответ слышу: «Бог мне показал, что у меня есть задача: я буду путеводителем для всех тех, кто после меня придет в Вечность». Этого было достаточно, чтобы выдержать все и умереть своей смертью.

«Мама, я видел святого Данилу»

Нужно ли с умирающими детьми говорить о смерти?
- Я думаю, что дети обычно знают, что умирают. Если попросят, тогда об этом с ними нужно говорить открыто. У нас был пятилетний мальчик, который сказал: «Я не боюсь смерти. Я видел Данилу Московского. Он был такой красивый, молодой и сказал, чтобы я не боялся, он ждет меня!»

Такое с детьми происходит часто, они говорят, что не боятся, потому что им явился кто-то.

Например, у нас лежал шестилетний мальчик с опухолью мозга, который находился в коме. Мы с его мамой сидели рядом с ним. И вдруг он открывает свои глаза, уже не коматозные, и явно смотрит наверх. И, очевидно, общается с кем-то: шевелятся губы. Долго, где-то полчаса он с кем-то общался. Я потом вышла, чтобы дать возможность маме быть с ним наедине. Через час его не стало.

Его мама, невоцерковленный человек, знала Бога по-своему. Она мне потом рассказала: «Когда вы ушли, я ему сказала: «Если ты сейчас у Боженьки, возьми Его за руку, и я тебя отпускаю». Какая вера и сила любви была у мамы, что она могла это искренне сказать!

Мы были вместе, когда мальчик испустил последний вздох. И мама еле слышно сказала: «Спасибо Тебе, Господи!»

Верю в помощь

Вы сами боитесь смерти?
- Боюсь ли я смерти? Трудно сказать. Но я думаю, что смерть имеет место в моей жизни. У меня много людей близких уже умерли. Они живы для меня, и не потому, что я мистик. Я не мистик. Просто ощущаю, что они рядом: нет зияющей пустоты. С годами ты понимаешь, что жизнь после смерти есть, и любовь ко Христу углубляется. Поэтому туда, к Нему, в каком-то смысле даже хочется. Точнее именно не туда, но к Нему. Это то, что я могу сейчас сказать. Не знаю что будет, когда я буду стоять перед смертью. Трудно, потому что будут боли, может быть, будет нападение темных сил. Но я верю, что помощь всегда есть. По крайней мере, здесь, в жизни, я ощущаю очень большую помощь от Святых, от Божией Матери.

Бывает достойный уход из жизни и недостойный?
- Недостойный и достойный - в этом слышится какое-то осуждение, слово осуждения. Можно сказать: с болью, с трудом человек окончательно уходил. И может быть, света было мало, когда он умер. Это бывает, но редко.

Часто я вижу, что сначала есть борьба тела и души, и потом нередко наступает какая-то нездешняя тишина: явно борьба прошла.

А бывает человек настолько вырастает! У нас лежала женщина-педиатр. Она мне говорит: «Я хочу умереть». Но по диагностике, по пульсу я вижу, что впереди у нее еще довольно много времени впереди. Об этом я ей сказала, и это ей совсем не понравилось. Она была типичным примером, как я называю, жертвы: жалость к себе переливала на своих родственников, манипулировала ими: это не люблю, это не так…

У нас с ней были хорошие отношения, доверие. И я ей говорю: «У вас есть выбор. Вы можете, как лебедь взлететь или - сложить свои крылья». Она поняла, о чем идет речь, и впервые улыбнулась. Перестала считать дни и манипулировать своими близкими.

Через какое-то время она переехала домой, а через два месяца окончательно перевелась к нам. Тогда она стояла близко к смерти, и я ей говорю: «Помните, о чем мы говорили при нашей первой встрече?» Отвечает: «Да». «Ну, - говорю ей, - это сейчас близко».

Она так блаженно улыбнулась, закрыла глаза, сложила руки и ждала своей смерти. И умерла, находясь уже на такой внутренней высоте! Хотя были боли, физически ей было тяжело.

Это пример, как она перешла от состояния жертвы в состояние личного роста. Она чему-то научилась, потому что не просто так нам даны болезнь или умирание. Отец Иоанн (Крестьянкин) говорил: «Это последний экзамен».

Самое важное, чему можно научиться, думая о нашей личной смерти, - это найти свое отношение к тому, что происходит. Если человек на пороге смерти, у него есть выбор: не быть жертвой, а подумать: «Что я могу еще дать людям сейчас? Что я, умирающий, еще могу дать жизни?» Вместо раздумий: «Что еще я могу взять у жизни?»

Например, научиться быть благодарным. Человеку, привыкшему к деланию, трудно научиться «быть» и не делать, часто поэтому он чувствует себя обузой. А это состояние отчаяния, что недопустимо. Можно и нужно с ним говорить об этом. И по словам владыки Антония, именно своей беспомощностью он дает своим близким, ухаживающим за ним, редкую возможность научиться жертвенной любви.

Человек, который считает себя «обузой» может научиться стать тишиной, очагом радости, благодарности. Показывать людям, что он научился быть и не делать. Но это так трудно дается!

У нас лежит молодой мужчина, двадцати девяти лет. Он только что, по-моему, опытом узнал немного про Бога. Я его спросила: «Ты боишься смерти?» Он ответил: «Нет». Тогда я спросила еще: «А знаешь ли ты опытом о Вечной Жизни?» Он ответил: «Нет. Но мне достаточно слов Евангелия, когда Господь говорит: «Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова. Бог не есть Бог мёртвых, но живых» (Мф. 22:23)».

То есть одной фразы для этого человека достаточно, чтобы не бояться, ждать своей смерти. Он не хочет умереть, у него есть жена, и они хотят жить. Но он не ропщет, он лежит, как блаженный. Это большой урок для всех. Даже неверующие люди тянутся к нему, хотят быть рядом. Это высокий пример.

ФРЕДЕРИКА, ИЛИ ПРОВЕРКА БОЛЬЮ НА ЖИЗНЬ

«…не считаю, что то, что я делаю, - это миссия. Не люблю таких слов. Я делаю то, что у меня под носом. Я поставлена здесь, чтобы что-то делать», - просто сказала Фредерика де Грааф, пресекая мои попытки выразить восхищение перед ней, человеком, который оставил свою благополучную жизнь на Западе и приехал в Россию ухаживать за умирающими больными.

- Считаете ли вы себя счастливым человеком?
- (Не раздумывая) Да, потому что я с Богом, потому что у меня есть молитва и возможность молиться за больных. Еще потому что работа мне по душе: быть с больными, лечить их — это так много дает. Много нужно отдавать, но многому можно и научиться, особенно когда бываешь в кризисных ситуациях. Я ощущаю богатство жизни, нелегкой, но счастливой.

- Почему в Россию?
- Это долгая история. Когда я жила в Англии, к нам приезжали дети с тяжелыми болезнями сердца. Их принимали в крупных больницах Лондона. Отец Михаил Фортунатов (он работал в приходе владыки Антония) попросил, чтобы я поработала там в качестве переводчика. Я видела мам с детьми, которые приезжали к нам, видела как им трудно, ведь это было время после перестройки. С Англией у России был договор, что детей будут бесплатно оперировать, но их родители сами должны собрать деньги на дорогу. Сейчас я еще лучше понимаю, как это трудно, так как нужно не только найти деньги, но и миновать трудности с чиновниками.

Работая переводчиком, я встречала множество мам с детьми, находившимися в очень тяжелом состоянии. Многие из них умерли во время операции или после операции. Однажды приехал мальчик Денис, ему было 9 лет, у него был стеноз, он едва ходил, у него болели шея, колени. Врачи сказали, что не будут оперировать Дениса, потому что он все равно умрет через месяц. «Мы дадим вам коляску и поезжайте домой», - сказали они. Мне показалось это таким жестоким по отношению к людям, которые с таким трудом приехали сюда, им, фактически, не оставили никакой надежды.

К тому моменту я только окончила университет восточной медицины и иглотерапии и предложила им помочь. Я не думала, что могу сделать многое, но хотела их поддержать. Я лечила Дениса несколько недель, и, к моему удивлению, ему стало лучше. Он стал легче ходить, стеноз уменьшился. Родители мальчика сказали мне: «Когда-нибудь в России мы к вам приедем».

После этого два раза в год я как доброволец принимала его и других детей в России. С этого и началась моя работа здесь. Я видела, какая нужда была в этой стране. Тогда я подумала о том, чтобы обосноваться здесь и время от времени приезжать в Англию, чтобы там зарабатывать на жизнь. И вот так постепенно я решила переехать, это произошло не сразу.

Я понимала, что переехать в Россию - это нелегкая задача, но, в конце концов, владыка Антоний благословил меня. Он сказал: «Поезжай, ты там нужна». Так я и переехала, это случилось в 2001 году.

- Первые впечатления от России…?
- По-разному себя ощущаешь, когда приезжаешь на месяц или когда переезжаешь сюда навсегда. Первые пять лет мне было очень трудно переносить грубость и хамство. Тяжело, когда с этим сталкиваешься ежедневно в трамваях, автобусах, ощущаешь недоброжелательство и разобщенность между людьми. Это трудно и до сих пор, но сейчас я немного привыкаю. Я понимаю, что или ты становишься как все или находишь в себе силы, чтобы не реагировать на это. Или надо уезжать, так как, если я стану как все, мой приезд будет напрасным.

Вторая основная проблема - с чиновниками. Получить визу, вид на жительство, гражданство в России сложно так, что слов нет. Если не платить взятки, то будет очень тяжело. Я категорично отношусь к этому: во-первых, денег нет, а, во-вторых, это против моих правил. Однако у меня получилось, так как когда уже совсем некуда было деваться, Господь послал мне человека, который помог. Это удивительно, так как когда я приезжала вначале, я здесь почти никого не знала, а все мои немногие знакомые совсем не были высокопоставленными людьми. Тем не менее, помощь приходила.

- Вам удалось уже получить российское гражданство?
- Пока нет, есть вид на жительство. Его нужно продлевать каждые пять лет. При этом каждый год нужно приходить и подтверждать, что у меня есть средства к существованию, что я не живу за счет государства. Это омерзительная процедура. Мне бы очень хотелось получить гражданство, и над этим я работаю сейчас.

- Я думала, что получит гражданство трудно только на Западе…
- На западе легче, чем здесь. Здесь коррупция. И неимоверная.

Говорят, что русские не очень приятны в повседневном общении, но у них широкая душа и могут помочь в трудную минуту. Вы согласны с этим?
- Трудно сказать, потому что я в Москве. В Москве широкую душу не видно. Иногда я спрашиваю у своих пациентов, а где широкая русская душа? «Ее уже нету», - отвечают они. Может быть, она есть в глубинке, но там пьянство. Москва и Россия - совершенно разные вещи.

И здесь слишком много конформизма. Люди хотят быть как все. Внутренней свободы здесь меньше, чем хотелось бы.

- Что вы считаете внутренней свободой?
- Чтобы самостоятельно думать и стоять за себя, даже если это в разрез с общественным мнением.

- То есть вы хотите сказать, что за рубежом этого больше?
- Да, потому что и история совсем другая. Приведу вам пример, немного смешной. Как-то раз я была в магазине и случайно задела плечом манекен. Сразу же ко мне сбежались продавщицы и все показывали на меня пальцем и говорили: «Это она, это она!» Я ощутила, что вежливость вокруг очень плохо скрывает готовую прорваться недоброжелательность и желание найти виноватого.

- А что вам нравится в русских?
- То, что есть в России хорошего, - это не от людей… Когда после перестройки я приезжала сюда, было ощутимо, что где-то ключом бьется свет, но это очень глубоко внутри. Я чувствовала: возможность того, что человек будет жить с Богом, здесь намного больше, чем на западе. Здесь люди внешне могут казаться неверующими, но где-то в глубине вера еще осталась. В религиозной жизни России очень много поверхностного, ритуалов, но за всем этим стоит свет. Я думаю, это свет святых, так как здесь много мощей. В России очень ярко ощущается присутствие Божией Матери. Я чувствую, что она и святые здесь, рядом. Это то, что я не ощущаю в такой мере на Западе. Поэтому, мне кажется, что здесь большие возможности, но пока этого не видно.

На западе большая пустыня в религиозном смысле. Когда я здесь с больными и человек умирает, я чувствую, что вполне возможно говорить про Бога, если человек сам этого захочет. Я не проповедую, но если вижу страх в глазах, то человек, как правило, охотно говорит о том, чего он боится, о вечности. Мне кажется, на Западе это намного труднее.

Иногда кажется, что и здесь люди далеки от Бога, однако они быстрее идут к нему, чем на западе. Я считаю, что это что-то великое. В России даже далекие от религии люди признают: «Что-то есть», а на западе просто говорят: «Не верю».

- Почему?
- Не знаю. Может быть, дело в том, что здесь не на кого уповать, не к кому обратиться. Все ложь, очень сильная коррупция. Человек чувствует себя без защиты, жизнь непростая здесь, и, возможно, это заставляет войти вглубь. И возможность такая есть, она, наверное, заложена в русском характере, не знаю. Однако здесь людям заметно легче в этом смысле.

- Какие основные черты русского характера вы могли бы выделить?
- Я думаю, что русские люди более эмоциональны, чем на западе. Это иногда хорошо, но иногда мешает. Здесь много страха, который сохраняется после эпохи коммунизма. С другой стороны, в людях есть что-то детское, нередко это спрятано.
Когда человек стоит перед смертью, у него такие красивые глаза, такая детская простота…

- Почему вы решили учить русский?
- Сама не знаю, думаю, это промысел Божий. Когда я начала учить русский, Бога еще я не знала. Я проходила курс русского языка при помощи телепередачи и училась тогда на филологическом факультете. Это было совершенно без конкретной цели, но сейчас я думаю, то это Господь так устроил, потому что без этого я не узнала бы о православии, не приехала в Россию и никогда бы здесь не работала.

- Какие еще языки вы знаете?
- Английский, французский, немецкий, голландский

- «Каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка», — сказал знаменитый лингвист фон Гумбольдт. Как вы ощущаете себя, вступив в круг русского языка?
- Сейчас свободно, хорошо. Очень интересно это ощущалось, когда владыка Антоний еще был жив. Наш приход был разнообразным, приходили люди со всего мира. Видно было, как владыка менялся, когда говорил с людьми по-русски и по-английски, словно становился немного другим человеком. Когда мне в течение 15 лет не давали визу, но у меня была возможность встречаться с русскими и говорить по-русски, и тогда как будто что-то открылось в душе. Учить русский было очень трудно, но сердце к нему лежит. В нем много нюансов, я понимаю, что всего не освоила.

- Откладывает ли структура русского языка отпечаток на то, как вы мыслите?
- Я думаю, что да, ведь каждое слово, произнесенное нами, оставляет отпечаток. Здесь я чувствую себя дома, хотя мне трудно, но я дома.

- Кто ваш любимый писатель?
- Очень люблю Достоевского. Он тоже вел меня ко Христу. В университете в Гронигене я читала «Братьев Карамазовых» и очень рассердилась на Достоевского. Он открыл мне новый мир, а потом куда? (Это было еще до встречи с владыкой Антонием). Он раскрыл что-то в душе глубоко-глубоко, а потом ответа нет. Куда дальше? Достоевский был первым, который дал мне почувствовать, а не только умом понять, что за этой жизнью есть другая. Я тогда еще рассердилась на студентов, потому что никто не хотел обсуждать, о чем он говорит. Все анализировали структуру предложений, и никто не смотрел на их смысл.

Я его очень люблю, но сейчас очень редко читаю, потому что потом так глубоко погружаюсь в жизнь его героев, что потом не могу работать.

- Как вы пришли к вере?
- Когда я еще училась в Гронигене, в университете, на севере Голландии, владыка Антоний пришел к нам, чтобы побеседовать со студентами. Тогда он был Экзархом Западной Европы и приехал к нам из Англии. В Гронигене был небольшой православный приход, члены прихода, конечно же, тоже пришли на лекцию. Владыка читал лекцию по поводу молитвы и медитации. Я до сих пор помню его слова о том, что если человек думает, что владеет чем-то, он становится пленником этого: он держит в руке свои часы, но руки уже не имеет. Это было в первый раз, когда я видела человека в черном, одетого как священника, и мне стало страшно. Потом он объявил, что в субботу и воскресение будет говение для православного прихода в Гронигене. Я приехала домой и, думаю, Духом Святым, уже знала, что буду там. Я ощущала как будто свет внутри.

Хотела попросить свою знакомую, наполовину русскую, наполовину голландку, чтобы она взяла меня с собой на говение. Утром я проснулась и собиралась выпить чашку чая, но что-то меня остановило, и я вышла из дома. Если бы я задержалась из-за чая, то моя знакомая уже бы ушла, но нам удалось встретиться. Тогда я поняла, как важны в жизни мелочи.

Мы пришли на приход, и мне было очень интересно узнать побольше о владыке Антонии. Его личность меня интриговала. Я чувствовала в этом человеке необыкновенную правдивость, ощущала, что Христос для него важный и реальный. Я спросила, будет ли говение в Англии. Он сказал, что будет через месяц и дал мне адрес в Лондоне.

Тогда я была студенткой совсем не богатой, но нашла деньги: мне заказали перевод с русского на голландский. Этих денег едва хватило на поездку на старом пароходике из Голландии в Лондон. Так я впервые попала в Лондон, и с этого начались мои поездки туда.

- Принадлежали ли вы до этого к какой-то церкви?
- Нет, я находилась в поиске, но меня не крестили. Это очень положительно, потому что у меня не было никакого «багажа». У меня всегда вызывал отвращение сентиментальный подход к вере протестантов, а в православии я увидела трезвость. Католицизм мне также не близок.

- Совпадают ли ваши детские представления о жизни и с тем, что вы имеете сейчас?
- Я всегда хотела стать врачом. Я помню как-то читала рассказ о врачах, которые работали здесь в Крыму. Меня это так впечатлило! Это было очень много лет назад, но я до сих пор помню запах этой книги. И, думаю, она попала мне в руки неслучайно.

Моя мама была очень артистическим человеком, любила природу, цветы, красоту. Думаю, что любовь к красоте она передала мне. Она делала все в совершенстве. От отца также я научилась тому, что все, что ты делаешь, надо делать хорошо. Мой отец был строгим, не баловал нас, и это очень помогает сейчас. Жалости было мало, поэтому и сейчас жалеть себя я не допускаю. Жалость к себе мешает жить, поэтому я благодарна родителям за строгость. Отец был одарен в отношении изучения иностранных языков, это унаследовала и я.

- Какова ваша основная должность в 1-м московском хосписе?
- Рефлексотерапевт и психолог. Но я лечу пальцами, без иголок и ставлю диагноз по пульсу. Иногда бывает, что человек в тяжелом состоянии, или это совсем маленький ребенок, который не может говорить, поэтому меня научили ставить диагноз по пульсу. Это как рентген через пальцы: можно понять, где болит.

Я очень люблю свою профессию. Много можно облегчить человеку, когда он стоит перед уходом. Я также делаю массаж, у меня есть диплом массажаиста. Работаю и как психолог. Также стараюсь молиться за людей, с которым работаю, дома и в храме. Я работаю и с родственниками, это тоже важно, ведь их энергетика переливается на больных.

- Каково было ваше самое сильное первое впечатление от работы в хосписе?
- Это было, когда я увидела впервые рак у человека. Это была женщина. Я своими глазами видела распад, разложение человеческого тела. Это было очень сильное впечатление. Еще не могу забыть человека из хосписа в Лондоне, у которого был рак лица. Разрушение тела - это ужасно.

- Есть ли вещи, которых вы никогда не смогли бы простить окружающим?
- Это трудный вопрос. Не прощать нельзя, потому что это погибель. Но есть вещи, которые мне сложно в людях принимать, и тогда я работаю над собой. Я не терплю, когда человека используют, когда один не видит в другом человека. Мне кажется, это предательство, и вот это мне очень трудно принимать.

Тяжело мириться с такими случаями, как тот, о котором мне рассказала одна мама. Ее сын лежал в детской больнице с опухолью мозга и очень сильными болями. Три дня он кричал от боли, а к нему никто не подходил. Только когда его отец принес 30 000 рублей, к нему подошли врачи. Вот это для меня просто невместимо. Тут дело не в прощении, а в ужасе. Как можно зарабатывать деньги на страдании другого? Для меня хуже этого нет. Вот этого на западе невозможно представить. Такое ожесточение сердец! Такая алчность!


- Не бывает ли у вас состояния, что опускаются руки?

- Конечно, очень сложно возвращаться на работу после отпуска.
Я вижу 5-6 человек, которых лечу, знакомлюсь с ними и чувствую усталость. Потом привыкаешь, но после 3 месяцев ежедневной работы ощущаешь, что надо уехать. К счастью, у меня есть возможность уехать, чтобы почитать, погулять на свежем воздухе. Бывает, что усталость наваливается и после месяца. Я чувствую, что ничего не могу, что мне нечего дать… Тогда я говорю: «Господи, ты делай, я не могу сейчас. И Он делает».
Владыка дал такую молитву: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, ногами, руками и делай, как хочешь, веди меня к тому, кто нуждается во мне больше всего».

Бывает, хочешь домой, а ко мне походит кто-нибудь и говорит: «Вот еще этого посмотри» или «еще это сделай». И это как проверка, будешь делать или нет. Уже с улыбкой на это смотрю.

- Чему вы учитесь у ваших больных?
- Мне приходится сталкиваться с разными людьми. Они запоминаются с отрицательной и положительной стороны. Некоторые родители боятся говорить о смерти и твердят ребенку: «Ничего, все будет хорошо, мы скоро поедем на дачу», хотя все понимают, что ребенок умирает. От этого возникает ложь и фальшь в отношениях.

Я же, наоборот, стараюсь говорить с больными. Не люблю навязывать свои проповеди - нужно всегда стараться понять, хочет ли человек говорить о смерти. Но играть никогда не надо. Нужно научиться не защищаться против боли, против горя, которые есть у каждого человека, чтобы смотреть в лицо приближающимся событиям. Нужна правдивость и мужество. Я учусь здесь забывать о себе. Самость, которая в нас есть мешает нам жить. Здесь, когда видишь людей на пороге смерти, у тебя раскрывается сердце.

Нередко говорят, что наши подростки такие-сякие, однако здесь я вижу, как они мужественно и безропотно принимают свою участь. Они думают о смерти, но больше всего переживают о том, как это перенесут родители. Их забота о родителях - это нечто великое, так как они могут жить чем-то, что вне себя. Когда человек болеет, он может стать выше своей болезни. Он понимает, что жить и умереть - это ответственность.

В моей практике было два различных примера. Первый - это мама, которая своей дочери не давала говорить о том, что она умирает. Боли этой 16-летней девушки были невыносимыми. Мы не могли ее обезболивать. Меня попросили, чтобы я зашла и поговорила с ней. Мама дала сказать мне лишь несколько слов, а девочка закричала: «Не хочу там быть, не хочу умереть!» Но этого было достаточно, чтобы она открыла свои эмоции и смогла заснуть. Тогда мы смогли ее обезболить. Для нее было очень важно, что хотя бы один человек услышал то, что она переживала одна в глубине души. Потом мама снова не давала говорить о смерти и повторяла, что все будет хорошо.

Положительный пример - это мама, которая лежала здесь с 15-летней дочерью, скрипачкой. Девочка играла на скрипке так, как взрослый человек, насколько мощный у нее был звук. Она была очень собранной, немного замкнутой. Мы с ее мамой были согласны в том, что необходимо говорить о смерти. Она умела это делать. Она просто ложилась с дочерью в кровать, они беседовали. В их отношениях ощущалась редкостная правдивость и единство, что бывает совсем нечасто. Очень важно, чтобы не было фальши. Девочка говорила: «Бабушка уже меня ждет. Она мне являлась». В 16 лет принять это труднее, чем в 19. В 19 лет юноши и девушки говорят об смерти по-простому.

- То есть вы считаете, что для человека лучше, если он знает, что умирает, и должен принять это спокойно?
- Он ничего не должен. Все воспринимают свое положение по-разному, однако надо посмотреть в глаза человеку и почувствовать, готов ли он об этом говорить. Если да, то надо дать ему возможность высказаться.

Очень много защит у окружающих: родственников, медперсонала. Они говорят: «Все будет хорошо», «Какая прекрасная погода», «Давайте покушаем, все будет лучше». Но человек прекрасно понимает, что лучше не будет. Так ближние мешают человеку раскрыться, заговорить. Он понимает, что они сами боятся, и никогда не будет поднимать тяжелую тему. Но когда находится человек, готовый выслушать больного, который не остерегается темы смерти, умирающему, конечно же, легче.

- Как вы могли бы определить основную проблему, с которой сталкиваетесь в работе?
- Отсутствие веры, незнание, что вечность есть. Это бывает, когда у человека не было внутреннего опыта о том, что Господь есть. И тогда страшно умереть. Человек понимает, что Церковь верит, но он-то еще не знает, что т а м. Это бывает с православными людьми, которые причащаются, но не верят по-настоящему, что вечная жизнь есть, и мало кто готовится ко встрече со Христом.

За 10 лет здесь я встретила лишь двух людей, которые, действительно, стремились встретиться с Ним. Я думаю, что очень печально и трудно умирать, когда есть страх. Он уменьшается, только когда ты знаешь, что идешь в вечную жизнь. Но это возможно, когда ты не только умом, но и опытом знаешь, что Христос жив. Я всегда недоумеваю, зачем же мы восклицаем на Пасху: «Христос воскресе!», когда это не имеет реального отношения к нашей жизни. Тогда это все впустую. Я думаю, это есть сама большая проблема. Из-за этого страхи, боль физическая и душевная.

Очень большая работа нам предстоит, чтобы люди, действительно, начали жить со Христом, не только быть на службах и вычитывать (терпеть не могу этого слова!) правило. Трагично, наверное, из-за советского режима, что люди не знают, что жизнь после смерти - это реальность, и большинство из них хотят вернуться к тому, что есть, и утонуть в своей болезни.

Также большая проблема, когда близкие не могут отпустить больного, они словно держат его своими лапами, когтями. Они хотят, чтобы он еще один день хотя бы побыл с ними. Ничего, что он мучается, но хоть бы с нами был, а не чтобы он ушел туда, где свет, радость и любовь.

- Но, может быть, люди боятся, что они попадут не туда, где радость, а туда, где плохо?
- К сожалению, здесь очень часто говорят о карающем Боге.

Я однажды у владыки Антония спросила: «А почему вы никогда не говорите про ад, про то, что будет плохо?» И он просто посмотрел на меня и сказал: «Ты знаешь, такого Бога я не знаю».

Он не сказал, что это неправда, но он знает только Бога Любви. Я думаю, что от страха не будет ничего хорошего. А от любви - очень много, можно все перетерпеть. Если человек знает, что идет ко Христу, он может перетерпеть очень много, потому что он знает, куда идет.

« Когда я начинаю работу, говорю: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, будь моими руками».

« Чем больше мы растем в молитвенном общении со Христом, тем меньше страха. В группах добровольцев я часто даю такое задание - представьте, что врач вам говорит: «Вам осталось жить три месяца». Что бы вы пережили? Если честно, прочувствовать - не умом, а сердцем? Осознать реакции своей души… Так вы приближаетесь к тому, что переживает больной. Психологически нужно быть довольно мужественным, чтобы не защищаться от чужой боли, от чужой муки. Надо быть профессиональным и вместе с этим открытым. Сострадание - это не сидеть вместе в яме и плакать. Быть рядом и принимать этого человека в свое сердце. Это - творческое сострадание. Это не значит умирать вместе с больным. Это не значит даже - пережить его горе как свое. Этого мы не можем. Его горе - это его собственное горе. Это его жизнь, которую он прожил. Это мы не можем вообразить, что мы можем это пережить. Но мы можем болеть сердцем за этого человека. Мы можем стоять перед Господом и говорить: «Господи, будь с ним! Помоги этому человеку. Смотри, как больно ему! Помоги, Господи!».

«…Человеческое тепло — это очень много. Больной человек снова становится ребенком. Ты видишь, что он такой беззащитный, слабый, испуганный… Так естественно - погладить его по голове. Только это надо делать от сердца, а не автоматически».

«…Мы становимся бодрыми и многословными, когда не знаем, что сказать. А важнее - научиться молчанию».

«...Владыка говорил, что когда дотрагиваешься до больного, он понимает, важен ли он для тебя. Через наше тело коммуникация очень глубокая. Человек никогда не откроет свою душу тому, кто небрежно относится к его телу. Прежде чем говорить с человеком, посмотрите - удобно ли он лежит, поправьте подушку… Если мы не умеем этого делать, он никогда не будет откровенен».

«…Ничего хуже нет, чем фальшь в последние недели, в последние дни на земле. Когда близкие отводят глаза и говорят: „Все хорошо, скоро поедем на дачу”. Если есть хоть какая-то возможность, будьте честными со своими любимыми. Человек, от которого скрывают правду, обречен на одиночество. Он видит вашу муку. Он стоит перед лицом смерти один. И не может ни с кем поговорить о своих страхах. Он все внутри переживает, и поэтому болеет больше».

«…Бывает, что уходишь от больного, и у тебя голова болит. Владыка говорил: „Ну, ты же хотел помочь! Если хотите что-то отдать, заплатите за это”. Да, будешь уставший. Вот в ушах шумит — это плата за помощь. Важно научиться не жалеть себя. Это так трудно!»

«… Господь дает нам талант, и надо докопаться до того, чего именно хочет душа. То, чего она действительно хочет, - это уже от Бога. Идти по голосу сердца».

«НЕ ПОДАВЛЯЙТЕ БОЛИ РАЗЛУКИ»

Часто люди считают, что тело - это просто оболочка. Это не только оболочка. Тело - это средство, которое дает нам возможность жить друг для друга и для Бога. Через тело мы принимаем тело и кровь Христову, через тело мы выражаем свою любовь, не только физическим образом, но через выражение глаз, через наши жесты, через голос, через прикосновения. Тело - оно наравне с душой. Когда человек умер, надо с очень большим уважением относиться к его телу. К сожалению, здесь, в России, в морге с телами обращаются не очень почтительно! Часто люди начинают из суеверия бояться своих близких, как только они умерли.

Но тело умершего - это не какой-то другой человек, это же и есть наша Аня, наша Ирина, наш Володя, который только что умер. И нужно очень бережно относиться к нему, - это не труп, это тело нашего любимого человека, которого мы знали и уважали всю жизнь.

Я думаю, важно не подавлять боль разлуки, не избегать ее. Часто тем, кто переживает горе смерти и потери близкого, дают сразу же успокоительные капли. Но это первый момент, когда он очень остро и глубоко может принять и пережить боль, и это ему необходимо. Наоборот, если подавить, притупить эту первичную боль, тогда потом уже не будет такого глубокого переживания. После этого начинаются хлопоты, связанные с похоронами и поминками. Поэтому так важно не лишить родственников этой остроты горя сразу же после смерти близкого, когда можно переживать эту боль особенно сильно. Нужно дать выход эмоциям, возможность поплакать и даже покричать, и предоставить им выбор посидеть как можно дольше с тем, который только что умер. Ведь это единственный момент, когда еще есть время быть рядом и время, чтобы начать процесс переживания горя.

Только в том случае, если есть сердечная патология, тогда имеет смысл принять успокаивающее. Но в принципе я за то, чтобы остро пережить боль, потому что это тоже часть жизни. Только то, что пережито, можно потом сбросить. Только пережив все горе, можно выйти из него. Наоборот, если все переживания подавлены, то горе найдет скорее всего найдет себе выход в теле, то есть человек потом будет болеть.

Переживание горя - это часть жизни, и мы ответственны за то, как мы относимся к горю. Опять таки, мы можем стать «жертвой судьбы» или выбрать путь свободы и расти, пережив горе, выйти из него личностью, обогащенной этим опытом.

Осмысление страдания, осмысление смерти очень важны для нас. Если нет осмысления, если нет смысла в страдании, тогда будет депрессия у родственников, у близких. Есть определенная задача, когда человек лишается близкого. Владыка советует всматриваться в жизнь человека, который умер, и изучать, что в его жизни было достойно, светло, велико, увидеть величие человека, и чтобы мир не оскудел после его смерти, воплотить именно эти качества в своей собственной жизни. Цель в том, чтобы мир не стал более бедным от того, что человек умер. Задача тех, кто потерял близкого человека и из-за этого потерял смысл жизни, может заключаться в том, чтобы продолжать в этом же русле. Кроме того, это имеет очень хороший «побочный эффект», потому что если мы будем жить тем светлым, как этот человек жил, мы будем едины с ним или с ней. Это продолжение нашей связи с ушедшим.

И другая задача состоит в роли молитвы. По словам Владыки Антония Сурожского, молитва - это единственный путь к соединению с усопшим, ведь усопший живет сейчас в Боге, и чем глубже мы будем жить молитвой и общением с Богом, тем глубже мы будем с человеком, который умер. Но только молитвы недостаточно. Еще один способ (задача), чтобы быть единым со своим близким умершим, состоит в том, что молитва должна воплотиться в самую жизнь. А именно: надо поступать таким же образом, как поступил бы ушедший в самых светлых проявлениях его жизни. И таким образом умножается любовь и свет в мире, что еще глубже может соединять нас с ним во Христе. Если мы так будем приносить плоды во имя ушедшего, тогда можно сказать Христу - «Не приписывай это мне, эти плоды принадлежат усопшему».

Именно эти задачи можно давать родственникам или близким в их горе, чтобы они не безутешно замыкались на своем горе, на своих эмоциях и на своей разлуке. Конечно, надо горевать, конечно, надо плакать, но задача - не отчаиваться окончательно. А сделать все, чтобы связь с усопшим углублялась.

И поэтому Владыка Антоний Сурожский говорит: «Не смей говорить, что мы ЛЮБИЛИ друг друга. Мы ЛЮБИМ друг друга. Потому что у Бога все живы. Господь - это не Бог умерших, а Бог живых». Поэтому можно обращаться к ушедшим, как мы обращаемся к святым, и говорить с ними - ведь они живы, они все слышат и все видят.

Но часто, из-за того, что мы замыкаемся на своем горе, или на своей жизни, мы становимся плотяными, а плоть, как известно, не пропускает свет, и мы не ощущаем их близость. А, может быть, нам не полезно это ощущать, потому что Господь ожидает от нас подвига, чтобы углубляться в молитвы. Именно в молитве встречаться, внутри сердца, души, а не ждать чудес вне нас. Я думаю, что наша задача заключается в стремлении к тому, чтобы встреча с человеком, который ушел к Богу, состоялась в глубине души.

Недавно, дня два тому назад, у нас в хосписе умирала бабушка. Я ее не знала, но увидела, что она умирает. Я с ней посидела немного, и потом мы позвонили ее дочке, чтобы она приехала, для того чтобы быть рядом с ней (умереть же одному страшно!). За это время приехал ее внук, подросток лет восемнадцати, и видно, что ему очень неловко, и, конечно, страшно. Мы с ним говорили о том, что он может сейчас дать бабушке самое ценное, - то есть держать ее за руку, и просто побыть рядом, поговорить с ней, ведь она была еще в сознании. И он не смог это сделать. Я говорила: «Ну, если вы сейчас этого не будете делать, тогда всю жизнь вы будете бояться. Утешьте ее, побудьте с ней, и я буду рядом с вами, только не уходите». Он не смог. И его мама тоже не смогла. Медсестры мне говорили, что они оба сидели далеко, у поста дежурной, когда бабушка умирала, оставаясь одна, без своих родных. Они суетливо заботились о бумажках, которые надо было выписать. Это редкий случай, когда человек так боится, что ничего не может дать своему близкому, даже когда тот стоит перед самой смертью.

В заключение я хочу сказать, что мы должны взять на себя ответственность за наше отношение к жизни, к болезни и к смерти. Если мы не выработали собственное отношение к смерти, мы из-за страхов никогда не будем в состоянии жить всей глубиной жизни и никогда не сможем помочь другим.

Необходимо осмыслить факт того, что жизнь и смерть - одно целое. И когда найден их смысл, тогда можно мужественно смотреть в лицо всякому страданию, связанному с умиранием.

Но у человека есть выбор: он может идти по пути жертвы, то есть пассивности, и тем самым он попадет в экзистенциальный вакуум. Либо выбрать путь личного роста, где он берет на себя ответственность за свое отношение к жизни и к смерти, и внутренне свободно подходит к своей кончине.

«…не считаю, что то, что я делаю, – это миссия. Не люблю таких слов. Я делаю то, что у меня под носом. Я поставлена здесь, чтобы что-то делать», – просто сказала Фредерика де Грааф, пресекая мои попытки выразить восхищение перед ней, человеком, который оставил свою благополучную жизнь на Западе и приехал в Россию ухаживать за умирающими больными.

Голландка, родившаяся в Индонезии, Фредерика де Грааф впервые приехала в Россию в 1976 году в связи с хосписной миссией. В 1977 году она крестилась в храме Иоанна Предтечи в Измайлово. После этого визу ей дали только через 15 лет, и теперь Фредерика живет в нашей стране постоянно уже около 10 лет.

Считаете ли вы себя счастливым человеком?

(Не раздумывая) Да, потому что я с Богом, потому что у меня есть молитва и возможность молиться за больных. Еще потому что работа мне по душе: быть с больными, лечить их – это так много дает. Много нужно отдавать, но многому можно и научиться, особенно когда бываешь в кризисных ситуациях. Я ощущаю богатство жизни, нелегкой, но счастливой.

Антоний Сурожский: «Поезжай, ты там нужна»

Почему в Россию?

Это долгая история. Когда я жила в Англии, к нам приезжали дети с тяжелыми болезнями сердца. Их принимали в крупных больницах Лондона. Отец Михаил Фортунатов (он работал в приходе владыки Антония) попросил, чтобы я поработала там в качестве переводчика. Я видела мам с детьми, которые приезжали к нам, видела как им трудно, ведь это было время после перестройки. С Англией у России был договор, что детей будут бесплатно оперировать, но их родители сами должны собрать деньги на дорогу. Сейчас я еще лучше понимаю, как это трудно, так как нужно не только найти деньги, но и миновать трудности с чиновниками.

Работая переводчиком, я встречала множество мам с детьми, находившимися в очень тяжелом состоянии. Многие из них умерли во время операции или после операции. Однажды приехал мальчик Денис, ему было 9 лет, у него был стеноз, он едва ходил, у него болели шея, колени. Врачи сказали, что не будут оперировать Дениса, потому что он все равно умрет через месяц. «Мы дадим вам коляску и поезжайте домой», – сказали они. Мне показалось это таким жестоким по отношению к людям, которые с таким трудом приехали сюда, им, фактически, не оставили никакой надежды.

К тому моменту я только окончила университет восточной медицины и иглотерапии и предложила им помочь. Я не думала, что могу сделать многое, но хотела их поддержать. Я лечила Дениса несколько недель, и, к моему удивлению, ему стало лучше. Он стал легче ходить, стеноз уменьшился. Родители мальчика сказали мне: «Когда-нибудь в России мы к вам приедем».

После этого два раза в год я как доброволец принимала его и других детей в России. С этого и началась моя работа здесь. Я видела, какая нужда была в этой стране. Тогда я подумала о том, чтобы обосноваться здесь и время от времени приезжать в Англию, чтобы там зарабатывать на жизнь. И вот так постепенно я решила переехать, это произошло не сразу.

Я понимала, что переехать в Россию – это нелегкая задача, но, в конце концов, владыка Антоний благословил меня. Он сказал: «Поезжай, ты там нужна». Так я и переехала, это случилось в 2001 году.

Первые впечатления от России…?

По-разному себя ощущаешь, когда приезжаешь на месяц или когда переезжаешь сюда навсегда. Первые пять лет мне было очень трудно переносить грубость и хамство. Тяжело, когда с этим сталкиваешься ежедневно в трамваях, автобусах, ощущаешь недоброжелательство и разобщенность между людьми. Это трудно и до сих пор, но сейчас я немного привыкаю. Я понимаю, что или ты становишься как все или находишь в себе силы, чтобы не реагировать на это. Или надо уезжать, так как, если я стану как все, мой приезд будет напрасным.

Вторая основная проблема – с чиновниками. Получить визу, вид на жительство, гражданство в России сложно так, что слов нет. Если не платить взятки, то будет очень тяжело. Я категорично отношусь к этому: во-первых, денег нет, а, во-вторых, это против моих правил. Однако у меня получилось, так как когда уже совсем некуда было деваться, Господь послал мне человека, который помог. Это удивительно, так как когда я приезжала вначале, я здесь почти никого не знала, а все мои немногие знакомые совсем не были высокопоставленными людьми. Тем не менее, помощь приходила.

Вам удалось уже получить российское гражданство?

Пока нет, есть вид на жительство. Его нужно продлевать каждые пять лет. При этом каждый год нужно приходить и подтверждать, что у меня есть средства к существованию, что я не живу за счет государства. Это омерзительная процедура. Мне бы очень хотелось получить гражданство, и над этим я работаю сейчас.

Я думала, что получит гражданство трудно только на Западе…

На западе легче, чем здесь. Здесь коррупция. И неимоверная.

В Москве широкую русскую душу не видно

Говорят, что русские не очень приятны в повседневном общении, но у них широкая душа и могут помочь в трудную минуту. Вы согласны с этим?

Трудно сказать, потому что я в Москве. В Москве широкую душу не видно. Иногда я спрашиваю у своих пациентов, а где широкая русская душа? «Ее уже нету», – отвечают они. Может быть, она есть в глубинке, но там пьянство. Москва и Россия – совершенно разные вещи.

И здесь слишком много конформизма. Люди хотят быть как все. Внутренней свободы здесь меньше, чем хотелось бы.

Что вы считаете внутренней свободой?

Чтобы самостоятельно думать и стоять за себя, даже если это в разрез с общественным мнением.

То есть вы хотите сказать, что за рубежом этого больше?

Да, потому что и история совсем другая. Приведу вам пример, немного смешной. Как-то раз я была в магазине и случайно задела плечом манекен. Сразу же ко мне сбежались продавщицы и все показывали на меня пальцем и говорили: «Это она, это она!» Я ощутила, что вежливость вокруг очень плохо скрывает готовую прорваться недоброжелательность и желание найти виноватого.

В России у человека больше надежды жить с Богом, чем на Западе

А что вам нравится в русских?

То, что есть в России хорошего, – это не от людей…

Когда после перестройки я приезжала сюда, было ощутимо, что где-то ключом бьется свет, но это очень глубоко внутри. Я чувствовала: возможность того, что человек будет жить с Богом, здесь намного больше, чем на западе. Здесь люди внешне могут казаться неверующими, но где-то в глубине вера еще осталась. В религиозной жизни России очень много поверхностного, ритуалов, но за всем этим стоит свет. Я думаю, это свет святых, так как здесь много мощей. В России очень ярко ощущается присутствие Божией Матери. Я чувствую, что она и святые здесь, рядом. Это то, что я не ощущаю в такой мере на Западе. Поэтому, мне кажется, что здесь большие возможности, но пока этого не видно.

На западе большая пустыня в религиозном смысле. Когда я здесь с больными и человек умирает, я чувствую, что вполне возможно говорить про Бога, если человек сам этого захочет. Я не проповедую, но если вижу страх в глазах, то человек, как правило, охотно говорит о том, чего он боится, о вечности. Мне кажется, на Западе это намного труднее.

Иногда кажется, что и здесь люди далеки от Бога, однако они быстрее идут к нему, чем на западе. Я считаю, что это что-то великое. В России даже далекие от религии люди признают: «Что-то есть», а на западе просто говорят: «Не верю».

Почему?

Не знаю. Может быть, дело в том, что здесь не на кого уповать, не к кому обратиться. Все ложь, очень сильная коррупция. Человек чувствует себя без защиты, жизнь непростая здесь, и, возможно, это заставляет войти вглубь. И возможность такая есть, она, наверное, заложена в русском характере, не знаю. Однако здесь людям заметно легче в этом смысле.

Очень много людей в Москве ходит в храм, и это большая сила.

Какие основные черты русского характера вы могли бы выделить?

Я думаю, что русские люди более эмоциональны, чем на западе. Это иногда хорошо, но иногда мешает. Здесь много страха, который сохраняется после эпохи коммунизма. С другой стороны, в людях есть что-то детское, нередко это спрятано.

Когда человек стоит перед смертью, у него такие красивые глаза, такая детская простота…

Без русского языка я не узнала бы о православии

Почему вы решили учить русский?

Сама не знаю, думаю, это промысел Божий. Когда я начала учить русский, Бога еще я не знала. Я проходила курс русского языка при помощи телепередачи и училась тогда на филологическом факультете. Это было совершенно без конкретной цели, но сейчас я думаю, то это Господь так устроил, потому что без этого я не узнала бы о православии, не приехала в Россию и никогда бы здесь не работала.

Какие еще языки вы знаете?

Английский, французский, немецкий, голландский

«Каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка», – сказал знаменитый лингвист фон Гумбольдт. Как вы ощущаете себя, вступив в круг русского языка?

Сейчас свободно, хорошо. Очень интересно это ощущалось, когда владыка Антоний еще был жив. Наш приход был разнообразным, приходили люди со всего мира. Видно было, как владыка менялся, когда говорил с людьми по-русски и по-английски, словно становился немного другим человеком. Когда мне в течение 15 лет не давали визу, но у меня была возможность встречаться с русскими и говорить по-русски, и тогда как будто что-то открылось в душе. Учить русский было очень трудно, но сердце к нему лежит. В нем много нюансов, я понимаю, что всего не освоила.

Откладывает ли структура русского языка отпечаток на то, как вы мыслите?

Я думаю, что да, ведь каждое слово, произнесенное нами, оставляет отпечаток. Здесь я чувствую себя дома, хотя мне трудно, но я дома.

В университете я рассердилась на Достоевского

Кто ваш любимый писатель?

Очень люблю Достоевского. Он тоже вел меня ко Христу.

В университете в Гронигене я читала «Братьев Карамазовых» и очень рассердилась на Достоевского. Он открыл мне новый мир, а потом куда? (Это было еще до встречи с владыкой Антонием). Он раскрыл что-то в душе глубоко-глубоко, а потом ответа нет.

Достоевский был первым, который дал мне почувствовать, а не только умом понять, что за этой жизнью есть другая. Я тогда еще рассердилась на студентов, потому что никто не хотел обсуждать, о чем он говорит. Все анализировали структуру предложений, и никто не смотрел на их смысл.

Я его очень люблю, но сейчас очень редко читаю, потому что потом так глубоко погружаюсь в жизнь его героев, что потом не могу работать.

Христос для владыки Антония – Кто-то важный

Как вы пришли к вере?

Когда я еще училась в Гронигене, в университете, на севере Голландии, владыка Антоний пришел к нам, чтобы побеседовать со студентами. Тогда он был Экзархом Западной Европы и приехал к нам из Англии. В Гронигене был небольшой православный приход, члены прихода, конечно же, тоже пришли на лекцию. Владыка читал лекцию по поводу молитвы и медитации. Я до сих пор помню его слова о том, что если человек думает, что владеет чем-то, он становится пленником этого: он держит в руке свои часы, но руки уже не имеет. Это было в первый раз, когда я видела человека в черном, одетого как священника, и мне стало страшно. Потом он объявил, что в субботу и воскресение будет говение для православного прихода в Гронигене. Я приехала домой и, думаю, Духом Святым, уже знала, что буду там. Я ощущала как будто свет внутри.

Хотела попросить свою знакомую, наполовину русскую, наполовину голландку, чтобы она взяла меня с собой на говение. Утром я проснулась и собиралась выпить чашку чая, но что-то меня остановило, и я вышла из дома. Если бы я задержалась из-за чая, то моя знакомая уже бы ушла, но нам удалось встретиться. Тогда я поняла, как важны в жизни мелочи.

Мы пришли на приход, и мне было очень интересно узнать побольше о владыке Антонии. Его личность меня интриговала. Я чувствовала в этом человеке необыкновенную правдивость, ощущала, что Христос для него важный и реальный. Я спросила, будет ли говение в Англии. Он сказал, что будет через месяц и дал мне адрес в Лондоне.

Тогда я была студенткой совсем не богатой, но нашла деньги: мне заказали перевод с русского на голландский. Этих денег едва хватило на поездку на старом пароходике из Голландии в Лондон. Так я впервые попала в Лондон, и с этого начались мои поездки туда.

Принадлежали ли вы до этого к какой-то церкви?

Нет, я находилась в поиске, но меня не крестили. Это очень положительно, потому что у меня не было никакого «багажа». У меня всегда вызывал отвращение сентиментальный подход к вере протестантов, а в православии я увидела трезвость. Католицизм мне также неблизок.

Богатство нелегкой счастливой жизни

Совпадают ли ваши детские представления о жизни и с тем, что вы имеете сейчас?

Я всегда хотела стать врачом. Я помню как-то читала рассказ о врачах, которые работали здесь в Крыму. Меня это так впечатлило! Это было очень много лет назад, но я до сих пор помню запах этой книги. И, думаю, она попала мне в руки неслучайно.

Моя мама была очень артистическим человеком, любила природу, цветы, красоту. Думаю, что любовь к красоте она передала мне. Она делала все в совершенстве. От отца также я научилась тому, что все, что ты делаешь, надо делать хорошо. Мой отец был строгим, не баловал нас, и это очень помогает сейчас. Жалости было мало, поэтому и сейчас жалеть себя я не допускаю. Жалость к себе мешает жить, поэтому я благодарна родителям за строгость. Отец был одарен в отношении изучения иностранных языков, это унаследовала и я.

«Господи, веди меня к тому, кто нуждается во мне больше всего»

Какова ваша основная должность в 1-м московском хосписе?

Рефлексотерапевт и психолог. Но я лечу пальцами, без иголок и ставлю диагноз по пульсу. Иногда бывает, что человек в тяжелом состоянии, или это совсем маленький ребенок, который не может говорить, поэтому меня научили ставить диагноз по пульсу. Это как рентген через пальцы: можно понять, где болит.

Я очень люблю свою профессию. Много можно облегчить человеку, когда он стоит перед уходом. Я также делаю массаж, у меня есть диплом массажаиста. Работаю и как психолог. Также стараюсь молиться за людей, с которым работаю, дома и в храме. Я работаю и с родственниками, это тоже важно, ведь их энергетика переливается на больных.

Каково было ваше самое сильное первое впечатление от работы в хосписе?

Это было, когда я увидела впервые рак у человека. Это была женщина. Я своими глазами видела распад, разложение человеческого тела. Это было очень сильное впечатление. Еще не могу забыть человека из хосписа в Лондоне, у которого был рак лица. Разрушение тела – это ужасно.

Есть ли вещи, которых вы никогда не смогли бы простить окружающим?

Это трудный вопрос. Не прощать нельзя, потому что это погибель. Но есть вещи, которые мне сложно в людях принимать, и тогда я работаю над собой. Я не терплю, когда человека используют, когда один не видит в другом человека. Мне кажется, это предательство, и вот это мне очень трудно принимать.

Тяжело мириться с такими случаями, как тот, о котором мне рассказала одна мама. Ее сын лежал в детской больнице с опухолью мозга и очень сильными болями. Три дня он кричал от боли, а к нему никто не подходил. Только когда его отец принес 30 000 рублей, к нему подошли врачи. Вот это для меня просто невместимо. Тут дело не в прощении, а в ужасе. Как можно зарабатывать деньги на страдании другого? Для меня хуже этого нет. Вот этого на западе невозможно представить. Такое ожесточение сердец! Такая алчность!

Не бывает ли у вас состояния, что опускаются руки?

Конечно, очень сложно возвращаться на работу после отпуска.

Я вижу 5-6 человек, которых лечу, знакомлюсь с ними и чувствую усталость. Потом привыкаешь, но после 3 месяцев ежедневной работы ощущаешь, что надо уехать. К счастью, у меня есть возможность уехать, чтобы почитать, погулять на свежем воздухе. Бывает, что усталость наваливается и после месяца. Я чувствую, что ничего не могу, что мне нечего дать… Тогда я говорю: «Господи, ты делай, я не могу сейчас. И он делает».

Владыка дал такую молитву: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, ногами, руками и делай, как хочешь, веди меня к тому, кто нуждается во мне больше всего».

Бывает, хочешь домой, а ко мне походит ко мне кто-нибудь и говорит: «Вот еще этого посмотри» или «еще это сделай». И это как проверка, будешь делать или нет. Уже с улыбкой на это смотрю.

Научиться не защищаться от боли и горя

Чему вы учитесь у ваших больных?

Мне приходится сталкиваться с разными людьми. Они запоминаются с отрицательной и положительной стороны. Некоторые родители боятся говорить о смерти и твердят ребенку: «Ничего, все будет хорошо, мы скоро поедем на дачу», хотя все понимают, что ребенок умирает. От этого возникает ложь и фальшь в отношениях.

Я же, наоборот, стараюсь говорить с больными. Не люблю навязывать свои проповеди – нужно всегда стараться понять, хочет ли человек говорить о смерти. Но играть никогда не надо. Нужно научиться не защищаться против боли, против горя, которые есть у каждого человека, чтобы смотреть в лицо приближающимся событиям. Нужна правдивость и мужество. Я учусь здесь забывать о себе. Самость, которая в нас есть мешает нам жить. Здесь, когда видишь людей на пороге смерти, у тебя раскрывается сердце.

Нередко говорят, что наши подростки такие-сякие, однако здесь я вижу, как они мужественно и безропотно принимают свою участь. Они думают о смерти, но больше всего переживают о том, как это перенесут родители. Их забота о родителях – это нечто великое, так как они могут жить чем-то, что вне себя. Когда человек болеет, он может стать выше своей болезни. Он понимает, что жить и умереть – это ответственность.

В моей практике было два различных примера. Первый – это мама, которая своей дочери не давала говорить о том, что она умирает. Боли этой 16-летней девушки были невыносимыми. Мы не могли ее обезболивать. Меня попросили, чтобы я зашла и поговорила с ней. Мама дала сказать мне лишь несколько слов, а девочка закричала: «Не хочу там быть, не хочу умереть!» Но этого было достаточно, чтобы она открыла свои эмоции и смогла заснуть. Тогда мы смогли ее обезболить. Для нее было очень важно, что хотя бы один человек услышал то, что она переживала одна в глубине души. Потом мама снова не давала говорить о смерти и повторяла, что все будет хорошо.

Положительный пример – это мама, которая лежала здесь с 15-летней дочерью, скрипачкой. Девочка играла на скрипке так, как взрослый человек, насколько мощный у нее был звук. Она была очень собранной, немного замкнутой. Мы с ее мамой были согласны в том, что необходимо говорить о смерти. Она умела это делать. Она просто ложилась с дочерью в кровать, они беседовали. В их отношениях ощущалась редкостная правдивость и единство, что бывает совсем нечасто. Очень важно, чтобы не было фальши. Девочка говорила: «Бабушка уже меня ждет. Она мне являлась». В 16 лет принять это труднее, чем в 19. В 19 лет юноши и девушки говорят об смерти по-простому.

То есть вы считаете, что для человека лучше, если он знает, что умирает, и должен принять это спокойно?

Он ничего не должен. Все воспринимают свое положение по-разному, однако надо посмотреть в глаза человеку и почувствовать, готов ли он об этом говорить. Если да, то надо дать ему возможность высказаться.

Очень много защит у окружающих: родственников, медперсонала. Они говорят: «Все будет хорошо», «Какая прекрасная погода», «Давайте покушаем, все будет лучше». Но человек прекрасно понимает, что лучше не будет. Так ближние мешают человеку раскрыться, заговорить. Он понимает, что они сами боятся, и никогда не будет поднимать тяжелую тему. Но когда находится человек, готовый выслушать больного, который не остерегается темы смерти, умирающему, конечно же, легче.

«За 10 лет я встретила лишь двух людей, стремившихся ко встрече со Христом»


Как вы могли бы определить основную проблему, с которой сталкиваетесь в работе?

Отсутствие веры, незнание, что вечность есть. Это бывает, когда у человека не было внутреннего опыта о том, что Господь есть. И тогда страшно умереть. Человек понимает, что Церковь верит, но он-то еще не знает, что т а м . Это бывает с православными людьми, которые причащаются, но не верят по-настоящему, что вечная жизнь есть, и мало кто готовится ко встрече со Христом.

За 10 лет здесь я встретила лишь двух людей, которые, действительно, стремились встретиться с Ним. Я думаю, что очень печально и трудно умирать, когда есть страх. Он уменьшается, только когда ты знаешь, что идешь в вечную жизнь. Но это возможно, когда ты не только умом, но и опытом знаешь, что Христос жив. Я всегда недоумеваю, зачем же мы восклицаем на Пасху: «Христос воскресе!», когда это не имеет реального отношения к нашей жизни. Тогда это все впустую. Я думаю, это есть сама большая проблема. Из-за этого страхи, боль физическая и душевная.

Очень большая работа нам предстоит, чтобы люди, действительно, начали жить со Христом, не только быть на службах и вычитывать (терпеть не могу этого слова!) правило. Трагично, наверное, из-за советского режима, что люди не знают, что жизнь после смерти – это реальность, и большинство из них хотят вернуться к тому, что есть, и утонуть в своей болезни.

Также большая проблема, когда близкие не могут отпустить больного, они словно держат его своими лапами, когтями. Они хотят, чтобы он еще один день хотя бы побыл с ними. Ничего, что он мучается, но хоть бы с нами был, а не чтобы он ушел туда, где свет, радость и любовь.

Но, может быть, люди боятся, что они попадут не туда, где радость, а туда, где плохо?

К сожалению, здесь очень часто говорят о карающем Боге.

Я однажды у владыки Антония спросила: «А почему вы никогда не говорите про ад, про то, что будет плохо?» И он просто посмотрел на меня и сказал: «Ты знаешь, такого Бога я не знаю».

Он не сказал, что это неправда, но он знает только Бога Любви. Я думаю, что от страха не будет ничего хорошего. А от любви – очень много, можно все перетерпеть. Если человек знает, что идет ко Христу, он может перетерпеть очень много, потому что он знает, куда идет.

ВЕРТОГРАД

«МЫ ОТВЕТСТВЕННЫ ЗА ОТНОШЕНИЕ К СВОЕЙ БОЛЕЗНИ»

Из бесед с Фредерикой Марией де Грааф

Фредерика Мария де Грааф – духовная дочь владыки Антония Сурожского (познакомилась с ним в 1975 г.), голландка, имеет образование филолога-слависта и психолога. Кроме того, она врач-рефлексотерапевт. С начала 2000-х по благословению митрополита Антония приехала в Россию, работает добровольцем в Первом московском хосписе.

Болезнь как дар Божий

Смерти и болезни не должны были существовать. Но они есть. Когда произошло грехопадение, это было отпадение человека от общения с Богом. С этого момента болезнь и смерть вошли в жизнь человека. Человек отвернулся от Бога, и теперь он старается пойти своим путём, обойтись без Бога. И с тех пор смерть есть факт жизни. Но нам не надо забывать, что смерть ждёт каждого из нас. Как владыка Антоний Сурожский говорит, «это наша общая болезнь». Но Православная Церковь верит, что это не конец. Это не смерть, это рождение в вечности. Итак, подготовка к смерти – это на самом деле подготовка к Жизни.

Хотя болезнь трагична, считать её злом было бы неправильно. Зачастую она является следствием нашей разлуки с Богом, внутренней разлуки с собой и разлуки с окружающими людьми. Обычно мы слишком поверхностно живём. Наша жизнь, особенно жизнь в крупных городах, такая суетливая, почти всегда занята чем-то второстепенным. Мы не даём себе время, чтобы остановиться, задуматься, побыть наедине с собой.

Болезнь можно рассматривать как дар Божий, данный нам для того, чтобы вернуться к общению с Богом и к своей глубине, к своему настоящему «я». Когда человек серьёзно заболевает, многое в его жизни уходит на второй план, происходит переоценка ценностей, больные часто сами об этом говорят. Человек выключается из работы и социума, но именно эта новая обстановка может позволить ему, если хватает мужества, углубиться внутрь и, возможно, впервые найти тишину в себе, быть самим собой и встретиться с Богом.

Болезнь – это не несправедливость, это не кара от Бога. Святые отцы говорят, что в жизни человека действуют три воли: воля Божия, воля человека и воля лукавого. И очень многое зависит от самого человека. Часто больной говорит: «Как же это так? Я всегда был здоровым и вдруг заболел! Ну почему – я же был хорошим человеком!» За этими словами стоит: «Бог наказывает меня, а я ни в чём не виноват». Что меня всегда поражает – это то, что человек мало, очень мало обращается к Господу, но стоит ему заболеть, как Бог сразу виновен в том, что он заболел.

В случае болезни часто можно наблюдать, что тело человека просто не выдержало его образа жизни. Например, человек очень много ест сладкого и заболевает диабетом. Это не кара свыше, это наше сластолюбие, и тело просто не выдержало. То же самое можно сказать про стрессы. Человек, конечно, не виноват, что в жизни много стрессов, это факт жизни. Но как он относится к этому, зависит уже от него самого. Когда человек всё время принимает все стрессы близко к сердцу, «впускает их в себя», не находит способов облегчить то, что происходит с ним, тело в какой-то момент говорит: «Хватит, пожалей меня, не могу больше!» – и заболевает. И это не кара Божия, а просто закон природы. В этом состоит наша ответственность перед своим телом, ответственность за то, как мы живём и обращаемся с ним.

Найти смысл в страдании

Конечно, есть случаи, когда, например, болеют дети, когда очень тяжело страдают раковые больные. Тогда из души вырывается вопль: «Господи, как же Ты допускаешь всё это?» Но часто на этот вопрос нет прямого ответа. Владыка Антоний Сурожский сам до конца жизни задавался этим вопросом. И он нашёл для себя ответ, ссылаясь на Откровение Иоанна Богослова: «В конце времён мученики будут стоять перед Богом и говорить: “Господи, Ты был прав во всём”». Наверное, единственное, что можно в этом случае сделать, – это сказать: «Я сам не знаю, почему ты болеешь или болеет твой близкий, но я верю, что в этом есть какой-то глубокий смысл». И что важнее – научиться пребывать с человеком и без слов разделить его горе.

Если найден смысл в страдании, тогда терпеть намного легче. Мне вспоминается больной Пётр, он был ещё молодым (сорока с небольшим лет) и много месяцев находился у нас в хосписе. У него была опухоль позвоночника, и он совсем не мог ходить. В один день он мне объявил: «Фредерика, я хочу покончить с собой». Я ему ответила: «Но, Пётр, это тебе не поможет», – и ушла. Через день он мне объявил: «Фредерика, я уже не хочу покончить с собой». Я спросила: «А что случилось?» И он мне объяснил (он не был особо верующим человеком): «Бог мне показал, что у меня есть задача и что именно я должен быть проводником для моей жены, когда она в свою очередь будет приходить к Богу». Замечательно, что эта задача дала ему мужество всё спокойно претерпеть и умереть своей смертью.

Для человека крайне важно понять, что в болезни есть какой-то смысл. Иначе он впадает в состояние депрессии и становится жертвой судьбы. Но каждый должен пройти этот путь сам. Мы не имеем права сказать другому: «Смысл твоей болезни вот такой». Это просто немыслимо и очень, мне кажется, дерзновенно.

Гнев и отчаяние

Отчаяние, гнев – это часто неприятие факта болезни. Это крик души, который выражает боль: «Я хочу жить, я не готов умереть!» Например, у нас лежали молодые люди с опухолью позвоночника. У них отнимались ноги, и, естественно, единственное, о чём они могли думать, – о том, чтобы вновь ходить. То есть они хотели только одного – вернуться к прошлому, к своей привычной жизни, тем самым отказываясь жить в настоящем, принять свой диагноз и чему-то научиться от своей болезни.

Гнев и отчаяние неизбежны, это один из этапов осмысления болезни, когда человек осознаёт, что вернуться к прошлому не дано. Это нормальная, здоровая реакция, и нельзя запрещать человеку выражать свои эмоции. Я бы даже сказала, стоит помочь человеку их выплеснуть.

Каковы бы ни были эмоции, все их надо мужественно пережить, «познакомиться» с ними, потому что «сбросить» с себя можно только то, что мы опытом знаем и пережили до конца. И не надо ободрять человека, когда он находится в горе, – он имеет на это право. Если его чувства будут подавлены, тогда, естественно, его физическое, душевное и духовное состояние только ухудшается. В таких случаях даже бывает, что никакими средствами не получается снять боль.

Быть честным перед собой и Богом

Когда человек страдает, ему тяжело и телесно, и душевно, и духовно. Часто человеку бывает страшно, не хватает веры и может возникнуть протест. Я думаю, что первое – это быть честным, то есть правдивым перед собой и перед Богом. Не надо бояться говорить с Богом обо всём, особенно о своих отрицательных, тёмных эмоциях. Например, человек может сказать даже так: «Я Тебя ненавижу, я ненавижу свою болезнь, но помоги мне найти мир!» Некоторые говорят: «Ну, да будет воля Твоя». Но не стоит ли за этим поверхностное, то есть ложное смирение – словно покров, за которым человек прячется, лишь бы не смотреть на то, что происходит на самом деле в глубине души. Я считаю, что надо дать возможность переживать горе во всей полноте: гневаться, бунтовать и отчаиваться. Только таким образом больной может найти в себе мир, отпустить всю борьбу. И я уверена, что Бог с радостью принимает такую честность по отношению к Нему, потому что, как говорил владыка Антоний, Господь может работать с настоящим человеком, таким, каков он есть на самом деле, – плохим или хорошим, но без маски, без всякой фальши.

Правдивость – это первое. Суть молитвы – это открытость Богу, для того чтобы была возможность встречи с Ним. Когда больным тяжело душевно и телесно, можно лежать без слов, просто стоять или сидеть перед Христом и раскрыть Ему свою душу, своё сердце. И дать понять Ему всё, что происходит, и постепенно сбросить обиду, гнев, чтобы освободить место для встречи с Ним. Потому что, когда мы находимся в ненависти, в злобе, обычно встреча не происходит. Это так заметно со стороны! Я недавно наблюдала, когда ехала в трамвае, как два человека ссорятся, обличают друг друга. И стало видно, что настоящая встреча вовсе не состоялась, и я подумала: «Как жаль!» Ведь земная жизнь такая короткая! Явно, что когда человек в гневе, тогда он ничего не видит и места в его душе нет ни для кого, в том числе и для Бога. А если это так, тогда стоит вопить к Нему: «Помоги мне это сбросить!» Ведь избавиться от своих отрицательных, часто сильных, эмоций без Его помощи очень трудно. Но нужно не просто бороться, чтобы избавиться от них, а делать это ради встречи с Богом, чтобы Он был внутри. В этом цель молитвы.

Молитва в страдании

Владыка Антоний Сурожский советует: когда нет сил, когда тяжело и пусто на душе и тело тяжелеет, тогда можно обратиться к Богу, как ребёнок обращается к матери: «Обними меня, будь со мной!» И в этом вся его молитва. Или можно сказать: «Господи, помилуй! Прости и помилуй, будь со мной!» Это каждый может сказать, даже если нет сил. Или «Богородице, Дево, радуйся», особенно когда ночью не спится. Бывает, что я это советую больным. Или просто так: «Господи, помилуй». Если человек знает «Отче наш», можно и так молиться, если хватает сил.

Важно, чтобы человек не просто бормотал молитву, но чтобы он действительно стоял перед лицом Божьим, перед лицом Божией Матери и верил, что Они невидимые стоят здесь. Это важно. Повторять молитвы, как попугай, – это лишь небрежность по отношению к Богу.

Можно от всей души воскликнуть: «Господи, помилуй!» – и молчать. Например, десять минут молчать перед Его лицом и ещё раз сказать: «Господи, помилуй!» – но от всей души, от всего сердца. Есть такой пример, который приводил владыка. На юге Франции был священник, который часто ходил в свой храм и всё время видел одного старика, который сидел там. Старик не шевелил губами, не читал молитв, и чёток не было у него в руках. Священник говорит ему: «Что ты здесь сидишь каждый день?» И этот старик взглянул на него сияющими глазами и ответил: «О, я смотрю на Него, и Он – на меня, и нам так хорошо!» Я думаю, что вот это – суть молитвы. Когда, например, человек не в силах читать утренние и вечерние молитвы (мало кто их знает, кроме того, когда человек болеет, вряд ли он будет исполнять эти правила), суть молитвы в том, чтобы человек опытом узнал, что Господь есть, узнал это своим сердцем. Этот опыт и осознание того, что вечность реальна (другими словами, что Христос жив), может снять страх смерти, и человек будет в состоянии смотреть на то, что происходит с ним, в свете вечной жизни.

Ответственность в болезни

Наблюдая за пациентами нашего хосписа, я могу сказать, что часто они меняются. Но не всегда это ярко выражено. Я удивляюсь иногда величию духа людей, которые стоят перед лицом смерти. Они дают мне взглянуть на смерть как на таинство. Помню, был у нас подросток 16 лет, Иван, с раком крови. Дважды он лежал у нас. В первый раз я к нему зашла и спросила: «Ваня, а как ты смотришь на свою болезнь?» И он говорит: «Очень просто. Я скоро умру». – «Ты не боишься?» – «Нет, не боюсь». – «А почему ты не боишься? Как ты относишься к болезни?» – «Ну, это даёт мне возможность жить глубже». Это обычный подросток шестнадцати лет!.. А через минуту он говорит: «Но я не умру». – «Почему ты не умрёшь?» – «Я же не могу оставить свою маму». И это было удивительно – он полностью принимал то, что происходило, он видел, что болезнь давала ему глубину жизни, а вместе с этим, как у многих подростков, у него присутствовала забота о маме. И когда Ваня второй раз поступил в хоспис, он умирал спокойно, потому что сумел принять реальность, какова она была. И в этом, мне кажется, заключалось величие его духа...

А есть другой пример. Врач-педиатр. Она лежала у нас месяца два и всё время плакала о том, что заболела. Психологи, врачи, медсёстры – все старались её вывести из этого состояния, но она ничего не принимала. Это было её решение, это была позиция жертвы. Она плакала до самого конца, и это было так трагично. Но осуждать нельзя, это был её выбор. К сожалению, с этим «примером» теперь должна была жить до конца своей жизни её сестра. И вполне возможно, что от такого поведения и у самой сестры только увеличивался страх умирания.

У человека есть свобода выбора, как болеть и даже как умереть. Мы ответственны за отношение к своей болезни, к своим родственникам, за тот пример, который мы показываем им.

Часто больные чувствуют себя обузой, но у них есть, по словам владыки Антония, божественный дар: они могут своей болезнью дать родным возможность научиться жертвенной любви. А со стороны пациента важно научиться именно с благодарностью принимать эту любовь, отбросив всякие мысли о том, что он им в тягость.

Особенно остро чувствуют себя обузой мужчины, потому что не умеют оставаться бездеятельными. Они не могут обеспечивать семью, строить дачу и так далее. Но стоит говорить им, что выход есть. Кроме благодарности и выражения радости за их любовь, они могут молиться за всех. Ведь мало кто молится за близких, потому что на это обычно нет ни времени, ни привычки. Но когда человек болеет, он может впустить своих близких в своё сердце и говорить: «Господи, смотри на них, смотри на детей, смотри на жену, смотри на всех моих друзей и на души всех моих усопших родных». Можно научиться молиться, глубоко молиться, пока есть силы. Владыка Антоний говорил, что человек не должен считать себя обузой, потому что благодаря больному родственники могут научиться тому, чего не хватает нашему обществу, – жертвенной любви. Молитва – это один из способов, в которых может проявляться жертвенная любовь. Сама болезнь даёт пациенту возможность научиться такой любви, что в этот период жизни несравнимо важнее всякой деятельности в его прежней жизни. В итоге человек от этого становится сам богаче душой. Ведь любовь, и тем более жертвенная любовь, – это единственное, что имеет ценность в вечности.

Когда я начинаю работу, говорю: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, будь моими руками». Говорю и забываю об этом, потому что люди требуют внимания, лечения. Прежде всего я их лечу. Врачи просят: «Фреки, идите к такому-то больному, скажите, есть ли у него боль». Я слушаю качество пульса, это даёт мне понять, например, почему человека тошнит – язва это или непроходимость. Кажется, что я ничего не делаю. Но я сижу 30–40 минут с каждым больным. Изучаю пациента, а он, конечно, изучает меня. Больные знают, что я что-то делаю, – это не таблетки, не уколы, но становится легче. А ещё я расспрашиваю людей про их жизнь. Для чего? Ну, во-первых, так гораздо интереснее работать, когда перед тобой не просто «человек в пижаме». А во-вторых, больному очень важно, чтобы врач о нём что-то знал.

Чем больше мы растём в молитвенном общении со Христом, тем меньше страха. В группах добровольцев я часто даю такое задание. Представьте, говорю, что врач вам объявляет: «Вам осталось жить три месяца». Что бы вы пережили? Если честно, если прочувствовать сердцем, осознать реакции своей души... Так вы приближаетесь к тому, что переживает больной. Психологически нужно быть довольно мужественным, чтобы не закрываться от чужой боли, от чужой муки. Надо быть профессиональным и вместе с этим открытым. Сострадать – это не значит сидеть вместе в яме и плакать. Быть рядом и принимать этого человека в своё сердце – вот что такое творческое сострадание. Мы умирать вместе с больным, переживать его горе как своё не можем. Его горе – это его собственное горе. Это его жизнь, которую он прожил. Мы не можем вообразить до такой степени, чтобы пережить. Но мы можем болеть сердцем за этого человека. Мы можем стоять перед Господом и говорить: «Господи, будь с ним! Помоги ему. Смотри, как больно ему! Помоги, Господи!»

Мысли о болезни и смерти

Человеческое тепло – это очень много. Больной человек снова становится ребёнком. Ты видишь, что он такой беззащитный, слабый, испуганный... Так естественно – погладить его по голове. Только это надо делать от сердца, а не автоматически.

Мы все – смертны. И все мы боимся смерти. И наше тело выдаёт этот страх. Почему это так важно? Потому что больной изучает нас, он ищет человека, которому можно открыться. Мы инстинктивно отгораживаемся, и он это чувствует. Медсестра улыбается, но всегда занята – это наша защита, да? Мы становимся бодрыми и многословными, когда не знаем, что сказать. А важнее – научиться молчанию.

Владыка говорил, что, когда дотрагиваешься до больного, он понимает, важен ли он для тебя. Через наше тело коммуникация очень глубокая. Человек никогда не откроет свою душу тому, кто небрежно относится к его телу. Прежде чем говорить с человеком, посмотрите – удобно ли он лежит, поправьте подушку... Если мы не умеем этого делать, он никогда не будет откровенен.

Больной говорит: «У меня всё хорошо!» А что говорят его глаза, осанка, жесты? Важно увидеть то, что стоит за словами. Для этого научитесь и просто смотреть на человека, как художник смотрит на что-нибудь красивое. Кто передо мной? А что он или она хочет передать? Даже без слов. И тогда человек будет знать, что есть кто-то, кто его не боится.

Больной спрашивает у тех, кому доверяет: «Что со мной?» Будьте осторожны! Бывает, что он спрашивает и всё равно не хочет знать правду. Если человека хорошо знаешь, можно его спросить: «А что вы думаете о своём диагнозе?» В хосписе лежал один мужчина, у него была опухоль позвоночника. Он лежал много месяцев у нас и всё говорил: «У меня остеохондроз». И однажды я смотрю, как его жена входит в палату, глаза у неё заплаканные... И с каким страхом муж смотрит на неё! Я к ней подошла в коридоре: «Может быть, с мужем нужно поговорить о диагнозе?» А она отвечает: «Я давно хочу, но боюсь». Но всё же решилась на разговор. И услышала от мужа: «Я с самого начала знал, что у меня рак». Он заплакал, она заплакала. Я ушла. Но зато потом они спокойно могли сидеть вместе. Потому что не стало фальши. Ничего хуже нет, чем фальшь в последние недели, в последние дни на земле. Человек, от которого скрывают правду, обречён на одиночество. Он видит вашу муку. Он стоит перед лицом смерти один. И не может ни с кем поговорить о своих страхах. Он всё внутри переживает и поэтому болеет больше.

Владыка говорил: «Христос там, где боль. И если ты хочешь быть с Ним – оставайся!»

Печатается по материалам «Болеем, не унывая!», «Православие и современность».

Когда началась Вторая мировая война, он занимал пост главврача в венской больнице для бедных. Франкл был евреем и вскоре оказался в концентрационном лагере. В общей сложности он провел в концлагерях почти три года, но ему удалось выжить.

Впоследствии, описывая свой опыт, Виктор Франкл писал, что в заключении встречался с двумя группами людей. Большинство заключенных старалось просто выжить, чего бы это ни стоило. Все их мысли были лишь об одном: как получить еще один кусочек хлеба. Но изредка встречались и другие люди, – которые, несмотря на жуткие условия существования, обретали смысл в чём-то превосходящем их самих: в чём-то возвышенном и прекрасном, в любви к родному человеку или к Богу.

Франкл считал, что человек несет ответственность даже за свое отношение к неизбежности собственной смерти. У нас есть выбор – стать жертвой судьбы или найти смысл в том, что происходит, чему-то научиться. Именно от отношения человека к своей судьбе (в частности, к смерти) зависит, попадет он в состояние экзистенциального вакуума или в состояние внутренней свободы.

Виктор Франкл, находясь в концлагере, пришел к важному выводу: самый главный вопрос, который стоит перед человеком, не «как выжить?», а «ради чего жить?» Не «что я могу взять от жизни?», а «что я могу дать жизни?» Он цитирует слова Ницше: «У кого есть “зачем”, тот выдержит почти любое “как”».

Вот что пишет Франкл: «Человек, который ищет смысл жизни, может его найти тремя путями: во-первых, он может усмотреть смысл в действии, в создании чего-либо. Помимо этого, он видит смысл в том, чтобы переживать что-то, он видит смысл в том, чтобы кого-то полюбить… Даже в безнадежной ситуации, перед которой он беспомощен, он при известных условиях способен видеть смысл.

Дело в позиции и установке, с которой он встречает свою судьбу, которой он не в состоянии избежать или изменить. Лишь позиция и установка дают ему возможность продемонстрировать то, на что способен один лишь человек: превращение, преображение страдания в достижение на человеческом уровне .

Виктор Франкл считает, что в жизни не существует ситуаций, которые были бы действительно лишены смысла:

«Осуществляя смысл, человек реализует сам себя. Осуществляя же смысл, заключенный в страдании, реализует самое человеческое в человеке. Мы обретаем зрелость, мы растем, мы перерастаем самих себя. Именно там, где мы беспомощны и лишены надежды, будучи не в состоянии изменить ситуацию, – именно там мы призваны, ощущаем необходимость измениться самим» .

Франкл цитирует человека, который пережил Освенцим: «Страдание имеет смысл, если ты сам становишься другим».

Я хотела бы привести пример пациентки хосписа, молодой женщины Оксаны, которая на мой вопрос: «Чему ты научилась благодаря болезни? Изменилось ли что-то в твоей жизни?» ответила следующее:

«Я стала глубже верить в Бога, вернулась моя вера в добрых людей. Я рада, что познакомилась со многими замечательными людьми. Вернулась какая-то детская наивность, открытость. Я стала чуть добрее и терпеливее к себе и другим людям. Мой характер стал мягче. Болезнь сейчас принимаю со спокойствием, без озлобления; со смирением. Я простила старые обиды, и на душе стало легко! Я стала вообще больше любить и ценить жизнь. И снова убедилась в том, что нужно жить в гармонии со своей душой и что нужно вовремя обращаться к врачам».

Здесь речь идет об обретении целостности, говорит владыка Антоний. Хочешь ли ты быть снова здоровым, для того чтобы возвратиться к тому, что разрушило тебя и в теле, и в душе? Хочешь ли ты жить отныне другую жизнь, жизнь цельную? Цельность, по владыке Антонию, означает жизнь в гармонии с Богом, и это важнее, чем физическое здоровье. Поэтому, если такая цельность связана с физическим выздоровлением – прекрасно, если нет, всё равно обретение ее – это благо.

Виктор Франкл рассказывает об одной женщине, которую встретил в концлагере. Женщина знала, что ей предстоит умереть через несколько дней, но, несмотря на это, была душевно бодра: «Я благодарю судьбу за то, что она обошлась со мной так сурово, – сказала она. – Потому что в прежней моей жизни я была слишком избалована, а духовные мои притязания не были серьезны».

Принимая вызов страдания и зла, человек, по свидетельству владыки Антония,

«несомненно вырастает в совершенно новое измерение, совершенно новое величие, когда он способен встретиться лицом к лицу со страданием, с ненавистью, с горем, с ужасами войны и остаться до конца человечным, и еще вырасти в большую меру, скажем, сострадания, понимания, мужества, способности себя отдать и собой пожертвовать» .

В связи с этим мне хочется процитировать слова 29-летней еврейки, жительницы Амстердама Этти Хиллесум (1914–1943), которая умерла в газовой камере немецкого концлагеря смерти во время Второй мировой войны. Она мечтала стать писательницей.

В своем дневнике, который она вела в концлагере, Этти писала:

«Страдание всегда было с нами, неужели важно, в какой форме оно появляется? Единственное, что важно – как мы его переносим и как мы делаем его частью нашей жизни… Иногда я склоняю голову перед тяжелым бременем, которое висит надо мной. Но как только я склоняю голову, я заодно почти неизбежно испытываю потребность молиться. И так я могу сидеть часами и знать всё, и переносить всё, и становиться всё более крепкой в принятии того, что происходит, и одновременно всем нутром я верю, что жизнь красива, имеет смысл и жить стоит ».

Эта замечательная молодая женщина принадлежала к третьей из названных нами групп. Сохранились свидетельства о том, что, отправляясь в газовую камеру, она поддерживала тех, кто был рядом.

Виктор Франкл считал, что человек не может не искать смысла своей жизни: это его сущностное, неотъемлемое стремление. И наиболее остро вопрос о смысле возникает в обстановке, «когда хуже некуда» (как у умирающих больных), или когда отходит суета и появляется пространство и время задуматься о том, зачем ты живешь.

По Франклу, бытие человека должно быть направлено на нечто, что не является им самим, на что-то или кого-то: на смысл, который необходимо осуществить, или на другого человека, к которому мы тянемся с любовью. Он считал, что именно в служении делу или в любви к другому мы осуществляем себя, становимся самими собой, находим свой смысл. Франкл был убежден, что совесть наделяет человека способностью обнаружить тот единственный и уникальный смысл, который кроется в любой ситуации.

«Именно там, где мы беспомощны и лишены надежды, будучи не в состоянии изменить ситуацию, именно там мы призваны измениться сами. Человек не для того здесь, чтобы наблюдать и отражать самого себя, он здесь для того, чтобы представлять себя, поступаться собой, чтобы, познавая и любя, отдавать себя», – писал Виктор Франкл.

В таких экстремальных, экзистенциальных ситуациях, как пребывание в концентрационном лагере или переживание тяжелой болезни и смерти, наиболее ярко обозначается проблема личности.

Франкл отмечал, что без надежды человек просто не может существовать. Именно потерей «структуры внутреннего временного плана» объясняется пустота и бессмысленность существования в экстремальных ситуациях: «Тот, кто не верит в будущее, свое будущее, тот в лагере погибает. Он лишается духовной опоры, он позволяет себе опуститься внутренне, а этому душевному упадку сопутствует и телесный». Очень немногим в лагере удалось сохранить свою человечность, и эти люди были примером для других.

Итак, Франкл приходит к выводу, что в экстремальной ситуации вопрос о смысле жизни есть, прежде всего, вопрос о конечном смысле, то есть о смысле смерти, и, только ответив на этот вопрос, человек может жить как личность, не попадая под влияние внешних условий. Если есть задача и смысл, тогда можно вынести очень многое.

Фредерика де Грааф. Фото: Наталья Макаренко

Научиться «быть»

Самым трудным для человека, который серьезно болеет, оказывается состояние, когда он уже не может действовать как раньше, и вместо привычной активности вынужден просто «быть» наедине с собой. Тогда возникает вопрос: «Как научиться “быть”?» И здесь мне хочется привести пример, о котором говорит митрополит Антоний.

Много лет тому назад у него в приходе был один крайне деятельный человек, звали его Александром. Этот человек часто жаловался владыке, что у него нет времени остановиться и осмыслить свою жизнь. В один прекрасный день он пошел в больницу на ежегодное обследование, и врачи обнаружили у него рак печени.

Александр пришел к владыке и сказал: «Как это скучно! У меня столько дел, а из-за болезни я ничего не могу…» Владыка на это ответил: «Ты же всегда сетовал на то, что у тебя нет времени остановиться, а теперь Господь остановил для тебя время».

Владыка сказал ему, что настала пора не действовать, а быть, и пообещал помочь в этом. Владыка как никто понимал, опираясь на свой опыт врача и священника, насколько тесна связь между телом и душой: насколько все отрицательные чувства, эмоции, переживания, такие как зависть, гнев, страх, непрощение отнимают наши жизненные силы.

И вот они вместе начали просматривать всё, что лежало у Александра на душе. Они с владыкой часто встречались и совместно просматривали всю жизнь Александра: его поступки, мысли, эмоции, начиная с текущего времени, постепенно оборачиваясь в прошлое, вплоть до самых первых детских воспоминаний.

Владыка говорил, что Александр прожил очень тяжелую и сложную жизнь, и ему было о чём подумать, было с кем примириться, кого простить. Перед смертью, когда Александр уже был так слаб, что не мог удержать в руке чашку, он сказал: «Я сейчас физически очень слаб, но никогда в жизни не ощущал себя таким живым».

Важно понять: когда человек не может быть деятельным, а может «только быть», всё равно у него есть задача. И мне думается, что стоит об этом говорить, поскольку это тесно связано с осмыслением страдания. Если вспомнить Виктора Франкла, у человека есть ответственность за свое отношение к неизбежному концу, то есть к тому, что он не может изменить. Есть выбор: быть жертвой или выбрать путь внутренней свободы.

Когда человек выбирает «быть жертвой» (обычно это происходит бессознательно), тогда у него очень часто возникают всевозможные симптомы – физические, душевные и духовные. Состояние ухудшается, он зациклен на себе, и его жизнь концентрируется вокруг болезни. Он попадает в «экзистенциальный вакуум». Такие люди относятся ко второй группе людей, для них, как говорил митрополит Антоний, «всё не то, и все вокруг виноваты».

И наоборот, когда человек выбирает путь внутреннего роста, то есть путь внутренней свободы, он старается найти смысл в своем страдании.

Болезнь и чувство вины

Виктор Франкл писал о триаде «страдание – чувство вины – смерть». В экзистенциальном отчаянии мы не можем найти счастье, но мы можем укрепить сознание смысла. Человек не просто жертва, он участник своей судьбы. Поэтому на нем лежит ответственность за происходящее.

Настоящая свобода бывает не «от чего-то», а «для чего-то», для каких-то целей, задач, свершений. Человек может быть связан, несвободен в том, что с ним происходит (неодолимая сила обстоятельств), но он остается свободным в своем отношении к тому, что с ним происходит. Часто страдание изменить никак нельзя, но возможно изменить отношение к нему.

Говоря о чувстве вины, Франкл призывает, прежде всего, признать его. Без всяких оговорок («это не я!») принять свое чувство вины. Далее он призывает к примирению с теми, в отношении кого человек испытывает вину. Если примирение невозможно, Франкл советует найти способ как-то выразить свое покаяние. Например, возместить причиненный ущерб или просто сделать что-то хорошее тому, перед кем виноват. А если ни на что это уже нет сил, тогда можно глубоко и честно пережить то, что было, принять свою вину, и в этом самом переживании уже стать другим человеком.

Вот что говорил в связи с этим митрополит Антоний.

Однажды к нему пришла пожилая женщина, которую мучили кошмары, навеянные прошлым. Она не могла забыть того, что когда-то сделала, и во сне этот поступок снова и снова преследовал ее. Она не знала, что с этим делать.

Владыка посоветовал поставить себя вновь в те обстоятельства жизни и честно, мужественно спросить себя: «Если бы я сейчас снова оказалась в подобной ситуации со всем тем опытом, который я набрала в течение всей жизни, поступила бы я таким же образом или нет?»

«Если, – продолжал владыка, – ты правдиво сможешь сказать, что сейчас ни за что бы не поступила так, тогда можно считать, что это уже не ты. Ты стала другим человеком, это прошлое тебя уже не касается. Тогда чувство вины отпадает как уже неуместное. А вот если бы ты могла поступить так же и сейчас, тогда это проблема не прошлого, а настоящего, и с этим стоит бороться».

Основываясь на своем опыте, я могу сказать, что чувство вины непродуктивно, если оно не ведет к рассматриванию и анализу причин, а далее – к определенной работе над собой. Чувство вины чаще всего врачуется прощением (эти два понятия тесно связаны). Причем прощением не только другого человека, но и самого себя. Принятие себя таким, какой ты есть, даже в неприглядном виде, дает силы идти дальше, продолжая нести на себе тяжесть своих прошлых ошибок и промахов, помогает учиться поступать иначе.

Результатом такой активной работы над чувством вины будет примирение. Процитируем владыку Антония:

«Необходимо готовиться к смерти через суровый, но освобождающий нас процесс примирения со всеми, с самим собой, с собственной совестью, с обстоятельствами, с настоящим, с прошлым, с событиями и с людьми, и даже с будущим, с самой грядущей смертью Невозможно войти в вечность связанным, опутанным ненавистью, в немирном состоянии ».

И умирающий, и остающиеся на земле должны быть в состоянии сказать из самой глубины своего сердца: «Прости меня!» – и затем: «Я прощаю тебя».

Упрямство духа

Для меня пример Этти Хиллесум – самый прекрасный пример упрямства духа. Приведу слова из дневника Этти, которые она напиcала, понимая, что ей предстоит смерть в газовой камере:

«Я страдаю, как только может страдать человек. Но я не прилепляюсь к страданиям, они проходят через меня, как сама жизнь – как широкая, вечная река… и жизнь продолжается ».

Виктор Франкл свидетельствует, что человек имеет огромные ресурсы и может выжить даже в самой тяжелой ситуации. Человек ко многому может привыкнуть.

В хосписе лежала двенадцатилетняя девочка. Ее звали Софья. Между Софьей и ее мамой была тесная эмоциональная связь. Энергия мамы переливалась на дочь, и, как мне кажется, благодаря этому девочка прожила намного дольше, чем прогнозировали врачи.

Софья много раз была при смерти, но выходила из коматозного состояния и снова начинала разговаривать. Для меня было величайшей радостью вновь слышать ее голос после долгого молчания. Она очень мужественно, во многом, как мне казалось, ради любимой мамы, продолжала бороться за жизнь.

Но, несмотря на лечение (химиотерапию), болезнь прогрессировала. Девочку парализовало. Софья страдала, ее силы уходили. И всё-таки даже в этом состоянии меня поражали ее глаза. Из них изливалось столько жизни, столько азарта! Я никогда не видела такую несокрушимую силу жизни. Даже перед смертью, когда она обессиленно полулежала в коляске, ее не оставляло чувство юмора, а ее бездонные глаза продолжали сиять.

Когда Софья умерла, мне с очевидностью открылось, что она не могла умереть, она навсегда жива в Боге, и именно Божья сила во время ее короткой жизни давала ей такую мощь.

***

В четверг, 24 сентября, в культурном центре «Покровские ворота» состоится презентация книги «Разлуки не будет» и встреча с автором Фредерикой де Грааф.

Начало в 19.00

Вход свободный.

Адрес: Москва, ул. Покровка, 27, стр. 1 (метро «Лубянка», «Чистые пруды», «Тургеневская», «Сретенский бульвар»)

Отдельная тема предстоящей встречи – особенности отношений врач-пациент в России.

Гости вечера:

Федор Ефимович Василюк – психотерапевт, доктор психологических наук, заведующий кафедрой индивидуальной и групповой психотерапии Московского городского психолого-педагогического университета, создатель концепции понимающей психотерапии.

Инина Наталья Владимировна – психотерапевт, сотрудник факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова, автор книг и научных публикаций, преподаватель Российского православного университета святого Иоанна Богослова.

Франкл В . Человек в поисках смысла. – М.: Прогресс, 1990.

Антоний, митр. Сурожский . Диалог верующего с неверующим: Беседы с А.М. Гольдбергом в религиозной программе Би-би-си (1972). http://www.mitras.ru/besedy/besedy1.htm

Смерть // Антоний, митр. Сурожский . Жизнь. Болезнь. Смерть. – М.: Фонд «Духовное наследие Митрополита Антония Сурожского», 2010. http://www.mitras.ru/illness/ill_smert.htm

Hillesum, E. Une vie boulevesdée: journal 1941–1943: suivi de lettres de Westerbork / trad. de nederl. par P. Noble. – Paris: Ed. de Seuil, 1991.

Loading...Loading...