Искусство быть любимым. Игумен Савва Мажуко

Христос посреди нас!

Вчера прочитал статью уважаемого мною и любимого брата во Христе архимандрита Саввы Мажуко «Борьба с постом: есть ли выход? :http://www.pravmir.ru/borba-s-postom-est-li-vyihod/ » и дерзаю ответить ему ответным словом. Помоги, Господи!

В современном мире кто только не решается с дерзновением писать о посте: и Предстоятель, и известные духовники и пастыри, и даже мы, миряне. То, что пишут о посте пастыри не удивительно – им учительство и им дар слова и через них благодать. То, что пишем мы, миряне, не есть совершенно обыкновенно и весьма не всегда потребно и полезно нам, даже если и слова правильные сказаны – никто не благословлял нас на учительство. Сие есть правда, это надо признать. Но случается, что пастырь, сколь бы он не был любим и сколь бы не был более искушен тебя, вечно спотыкающегося и не имущего силы подняться из кала своих страстей, пишет нечто такое, что не должно оставлять без ответа и на что требуется обратить внимание и других братьев, дабы если обнаружен вред, то оказался бы уврачеван, а коли под вредом мы обнаружили безвредное, то и это было нам разъяснено пастырем к нашему спасению.

Что же усмотрелось мне, недостойному даже подойти под благословение отца Саввы, что заставляет меня ревновать об ответе? Прежде всего усмотрелся ни много не мало уход от правильной внутренней установки православного человека к ложной, в угоду внешнему миру, в угоду нашей испорченной природе.

Отец Савва Вы пишете такие слова:

«Проблема в том трагическом несоответствии церковных предписаний с действительностью, в которой мы живём. Это разрыв не между законом и благодатью, как часто полагают, а между церковным законодательством и реальностью ».

Можно сказать еще короче: несоответствие между акривией и икономией, применяемой к нам ради нашего спасения и по причине нашей испорченной природы, на которой мы несем следы не только того, что сами в значительной степени успели натворить, то и то, что мы приняли по наследству от наших сродников.

Однажды, общаясь с одним моим другом- простым сельским священником, я в сердцах посетовал ему на то, что вот я часто случается веду себя много хуже тех, кто не живет в лоне Церкви и, может, даже и вовсе не христианин. Они, по крайней мере, если и совершают некоторые грехи, то совершают их часто неосознанно. Я же знаю, что собираюсь совершить грех, знаю, что это мерзко в очах Господа, что это оскорбляет Его, но все же осознанно согрешаю. Он спокойно все выслушал и ответил:

- Мы часто ревнуем о подвигах святых угодников Божьих, но не соразмеряем своих сил в этой ревности. Очень часто, читая жития святых мы замечаем, что и их родители жили праведно, и разумно предположить, что и родители их родителей… Святой род – вот что предшествовало рождению подвижника. Мы же несем на себе последствия не только своих грехов, но и грехов всего своего рода, где угодников Божиих, учитывая времена было не много. Да, у кого-то есть мученики, исповедники. Но сколько в нашем роду и богоборцев было! По этому мы вот такие – насквозь гнилые.

Я вспомнил сразу про то, как не одно и не два поколения сменяли одно за другим, чтобы от праведных Иоакима и Анны родилась на свет Божий Пресвятая Дева Богородица. Мы любим своих родителей и прародителей, но наш род иной и при всей любви к нашим родителям, они не Иоаким и не Анна. И мы не Прохор, ставший со временем преподобным Серафимом.

Оттого такой разрыв между акривией и спасительной для нас икономией, о чем другими словами и пишете Вы, отец Савва. Но каков бы ни был сей разрыв и наше несоответствие, правило это акривия, а не икономия. Икономия – это допустимое (индивидуально для каждого) отступление от правил, но не правило. Вот что следует всегда иметь в памяти.

Реальность, о которой пишет пастырь – это мы, не имущие сил соответствовать правилам и канонам. Правила – это то, что для нас недостижимо, но к чему мы должны стремиться всегда. Отказываясь от этих правил, что понесли наши молитвенники и наши же обличители – святые угодники Божьи, мы отказываемся от вектора, от стремления. Переписывая правила под себя, мы обрекаем нас самих на то, что и новые правила тут же станут для нас тем, к чему мы не готовы и что для нас вся так же неприступно. Не помню кто сказал, то слова эти звучат нам предостережением:

- Если общий градус духовности в обществе понижается, то и каждый по совокупности член общества свой градус духовности понизит.

Да, и в таком обществе будут святые подвижники. Но надо признать – они не мы. И их высокий градус означает лишь то, что наш градус окажется еще более низким. И если правила изменяются к худшему, то и общество изменяется к худшему. По совокупности.

«Мы люди верующие и очень тяжело переживаем сам факт нарушения канонов. Да, духовник может посоветовать, врач предписать, родители пожалеть, но – чувство вины остаётся, а это значит, что каждый пост для современного мирянина – это время не духовных упражнений, а, прежде всего, жуткого нравственного стресса – я не делаю, как положено, я нарушаю, я поступаю неправильно.
С этим бременем вины нам никак мириться нельзя, уже хотя бы потому, что православный человек и так во всем виноват. С чувством вины мы всегда как-то слишком усердствуем. Хотите в толпе безошибочно обнаружить верующую? Это легко. У обычной православной женщины такое выражение лица, будто это ее сын развязал Вторую мировую войну ».

Эти слова сильнее всех прочих ударили по моему пониманию вообще той веры, что видится мне спасительной.
Выражения лиц у нас, разумеется различные, обусловленные и обстоятельствами жизни и ситуационным моментом и самообладанием. Опыт наблюдения за верующими и за выражениями их лиц у меня, разумеется, много меньший, нежели у архимандрита Саввы, но и он не нулевой. Разные, отче, это лица случаются. И такие, как Вы привели в сравнение тоже. Но и в множестве другие: радостные, думающие, сопереживающие, сострадающие, плачущие и смеющиеся. Разные…

Но мне хочется сказать о более важном – о войне. Знаете, отче, а ведь если посмотреть на сердце, то и много более тяжкой выглядит то, что мы все без исключения сотворили и что творим каждодневно. Война, что развязал сын – тягчайший камень, что давит на мать и не оставляет прекратиться её слезам и сетованиям. Но если уж говорить за всех нас, православных, то это осознание много большей вины, нежели привели Вы в пример.
Горе матери велико, но все же не беспредельно, хотя бы по причине того, что раз совершенное её сыном имеет конец и отворено не ей.

Горе наше во множество крат сильнее: мы все каждый час развязываем войну, не наши сыновья, мы сами. И война эта не Вторая Мировая, а война Вселенская, иного масштаба. И более того- в этой войне мы всегда на стороне смрадных сил, в их полчищах. И более того скажу- верно это было с нами до принятия нами Святого Крещения, до воцерковления. А после иная картина складывается пред нами: мы в форме и с оружием на стороне добрых сил в этой войне, но постоянно изменяем своему командованию и своим же братиям по оружию – чуть только что и мы предаем свои позиции, становимся на сторону врага, внешне же сохраняя свою форму. Это горе столь сильнее того, о котором Вы пишете, что не имеет и сравнения с приведенным Вами.

Что же – подвить в себе это чувство вины? Смириться со своим предательством? Узаконить его?
Ни в коем случае! Если я не виноват в предательстве, но мне и не нужна благодать – я спасусь сам, без благодати, от дел. Ведь я не предаю, так, немного отрекаюсь – как и все- таковы реалии…

Не спасусь, отче! Сам не спасусь. Тем радостнее нам, православным, осознавать, что имея вину много большую той, что привели в пример Вы, мы все равно имеем спасение по благодати! Да, придется и потрудиться, да, жить нам с осознанием своей вины (а куда без этого? Нет вины – я не ничтожен, я имею вес и силу и значимость. А если так, то могу творить и без Бога), с осознанием безмерности этой вины. Но и с упованием на Милость Божью. Потому как если нет вины или не безмерна она, то и Милость Его нам в таком объеме не требуется.

Вы пишете, отче:
«Мне кажется, что настало время мирянам отдать свой долг, заимствовав всё важное и ценное у предшественников и учителей, взять на себя активную роль в церковной жизни, созидать и трудиться, смело и дерзновенно продолжать дело своих наставников ».

А что мешает нам это делать имея как руководство монашеский устав? Поверьте, отче Савва, много полезнее иногда не иметь сил соблюсти устав и тем самым и осознать свою вину и несоответствие, иметь стремление, вектор, указующий нам на тех, кто соблюл и много более того, нежели узаконить меньшее и иметь возможность соблюсти. Что даст нам такое «соблюдение»? Радость от исполнения? Но Вы же сами не можете не знать, что эта радость и не спасительна и обманчива – мы для себя, любимых, всегда сможем и причины обнаружить и написать такие правила, что сумеем соблюсти. И хотя мы и их в скорости перестанем соблюдать по свойству нашей природы, но при этом уже не будем иметь высоких ориентиров, устремляющих наш вектор в обители Горнии, а будем иметь горизонтальною прямую, что в Небо не устремлена (и которая также для нас станет неприступной).

И чтобы показать Вам, отче, сколь губительно изменять направление вектора, я Ваши же слова тут и процитирую…Вы пишете:

«Не правда ли, жизнь женатого питерского программиста сильно отличается от бытия средневекового палестинского монаха?...
…мы восхищаемся Аристотелем, читаем Боэция и завидуем Алкуину, и никому не придёт на ум называть нас обновленцами ».
Эти слова еще нет, не заставляют. Но дух – тот дух, что подвиг Вас на написание этой статьи таков, что не в состоянии себя сдержать даже в малом. Вот и в Вашей статье его действия как взрыв – молниеносны и все с тем же вектором, уводящим от мира Горнего:

«Ритм жизни иной. Пища другая. Мы – другие. Мы дольше живём, больше читаем, чаще моемся, редко убиваем и нечасто ходим на казнь. У нас есть микроволновки, пылесосы и совсем нет крепостных ».

Как это правильно! Осталось бы добавить, что мы изменились, но грех остался все тот же…

«Нам всем известно, что Петров пост – это духовное упражнение для людей, которым не удалось понести Великий пост. Зачем же мне, великопостнику, держать еще и Петров пост? Рождественский пост и Успенский в древности соблюдали только монахи и то некоторых монастырей, потому что у каждого монастыря был свой собственный и постный и богослужебный устав, и это абсолютно нормально.
В Рождественский пост миряне постились лишь пять последних дней, а в остальные дни воздерживались лишь от мяса, вкушая молочные продукты. Было время, когда мирянам в Рождественский, Петров и Успенский посты разрешалось вкушать молочную пищу.
Почему бы не вернуться к этой практике? »

Вот он, дух этот не в силах себя не обличить и выстрельнул тут же!
Сколько не читаю наших святых отцов (наших, отче, наших, не только моих), все они безо всякого исключения говорят о том, что посты следует соблюдать. Говорят они это не только монахам, но и священству и мирянам. Польза от соблюдения сказанного ими есть – кому худо от поста? Духу лукавому, ему одному. Значит, нам польза, хоть в малой мере, но потрудимся.

Всего –то пару абзацев наверх – и обновленчества еще не было. А тут уже обнаружилось. Отче, любимый мой брат во Христе, скажите, кому будет лучше от такой практике, чтобы нам, мирянам, отказаться вовсе или сильно сократить многодневные посты? Кто получит пользу? Что может нам (разговор то не про полпроцента тех, кто не в состоянии воздержаться в значительной мере по причине крайних болезней) помешать кроме нашего бездерзновения и себялюбия отказаться от вкушения мяса, молока и в некоторые дни рыбы? Ничто, отче, только эти наши недуги. Так стоит ли их, недуги эти пестунствовать? Никак не стоит. А вот бороть их стоит и даже очень. И не великая беда, если мы, «подвижники», обнаружим, что за всей нашей ревностью мы не соблюдаем в должной мере те нормы поста, что еще пару веков были нормой даже для подросших детей, не говоря о взрослых? Ничего, кроме пользы от такого отрицательного сравнения не в нашу пользу мы не получим. Напротив- все ко смирению нашему будет. К пользе, значит.

Вы заканчиваете статью такими словами:

«Ведь пища стала другой, не правда ли? Вкушать рыбу, кальмаров, мидий и модные грибы – сегодня это роскошь, и не надо себя обманывать – это ведь жуткое уродство тратить на еду во время поста больше, чем в непостное время.
А все эти новейшие изобретения православного благочестия – «постные майонезы», «постные сметаны»? Разве это не безобразие? Или пост – или майонез! Зачем врать? »

И тут я и соглашусь с Вами и нет. Соглашусь с тем, что постные обманки это есть обман. Меня как-то духовник мой спросил, отчего я не употребляю в пост постный майонез. Я ответил ему:

- Оттого, что это обман. Зачем себя обманывать?

И да, это есть обман. Потому как пост это воздержание и усмирение, в том числе и своих гастрономических страстей, своего гортанобесия. Так как же мы его усмирять будем, потребляя по вкусу те же самые продукты? Сами себя только обманем.

Но не соглашусь с тем, что продукты изменились. Отче, продукты не изменились, изменилось наше отношение к ним. И если мы в пост начинаем тратить больше средств на продукты, то мы не постимся, даже если едим самые что ни на есть постные продукты.

Почему? Потому что это не есть ограничение. Ограничение начинается там, где возникает отказ. Мы отказываемся в первую очередь от потакания страстям и он того, что не является необходимым, стараясь различать необходимость (хочу есть. Наесться можно картошкой), желание (мне бы жареной картошки, отварную не хочу) и излишество (жареную, но с лучком, и чтобы с белыми грибочками..мммммм, вкуснотища!). И если мы не отказываемся от последнего и не боремся со вторым, то к посту мы еще не приступили. Правда, мы не приступили к нему даже если эту борьбу исполняем, но об этом я уже писал отдельно тут: «Апостольский пост. Слово к братьям и сестрам во Христе... : )».

Простите меня, отче, если мои лова Вам покажутся нелепыми или если я не правильно воспринял Ваши слова и всю статью в целом. На то Вы и пастырь, чтобы мне указать на мои ошибки. Поверьте, если так случится, я с великой благодарностью восприму их в назидание.

Но и мои слова, отче Савва, Вы примите не как желание в чем то укорить пастыря, ибо не гоже овцам учить пастырей, но как проявление любви и как попытку нам всем верным и прямым путем устремиться ко спасению, которое имеем мы все по обетованию в Господе нашем Иисусе Христе, Которому Слава со безначальным Его Отцом и Пресвятым Духом во веки веков. Аминь.

С пасхальной любовью,
рБ Дмитрий

Архимандрит Савва (Мажуко)

Молчание Лазаря

Не удивляйтесь, но есть еще изъяны в нашем богословии и недоработки. Это естественно, и не нужно так волноваться. Правда, один пункт смущает больше всех и тревожит, потому что задевает лично, цепляет за живое.

Нигде у святых отцов вы не найдете обещания или хотя бы намеков, что в Царстве Небесном можно будет выспаться. Судя по всему, это будет время и место вечного бдения. Много света и веселья!

Ликование и благодарение – это хорошо и утешительно, но как же насчет поспать? – Молчание. Временами грозный пронзительный взгляд и, глядя в лицо, с вызовом и подозрением:

– Вы на что намекаете, на какую ересь хотите натолкнуть?

– Нет, что вы, какая ересь? Мне бы поспать.

Замечательный писатель Короленко. Владимир Галактионович. У него рассказ – «Сон Макара». Трогает до глубины души не столько даже загробными приключениями, сколько реакцией героя на смерть.

Макар умер. Помер. Преставился. Умер и умер, дальше что? Вот тут интересно. Вместо того чтобы воспарить, удивиться, возликовать, взмолиться в восторге, ужаснуться в трепете, душа героя – затаилась.

Необычно. Но почему-то трогает и вызывает сочувствие. Кажется, со мной было бы так же. Что-то родное и близкое в этом человеке отозвалось. Видите ли, он всю жизнь, с самого детства крепко и тяжко трудился, жил в нищете и все работал и работал, а тут раз – и умер, и душа из тела совсем не хотела выходить, но не из вредности – просто он наслаждался тем, что можно, наконец, тихонечко полежать, – боялся спугнуть.

Я, конечно, совсем не труженик, но затаиться вот так в неприкосновенности и смирно полеживать – это очень привлекательно.

Только не дали полежать бедному Макару. На этом свете не дают спать дети, на том – Ангелы. Послан был Ангел в виде давно умершего доброго попа Ивана, а поскольку душа Макара предпочла отлеживаться, Ангелу пришлось толкать ее ногой да многократно и многообразно, пока она не соизволила, наконец, «отделиться» и идти, куда следует.

Почему сочувствуешь таким рассказам? Очень все по-семейному, по-человечески происходит между людьми и Ангелами. Не воздевая десниц, не опаляя глаголом, не прожигая огненным взором, подымает Ангел Макара. Просто толкнул ногой: вставай давай, нечего тут валяться.

Мы ведь не случайно называем Бога Отцом, а Христа Братом. И к Матери Божией у нас чувства сыновние и дочерние пробуждаются гораздо раньше, чем мы усвоим какие-нибудь догматические истины. Мы – семья, как бы это дерзновенно ни звучало, а потому и опыт умирания и смерти мы проходим как горе и радость, трагедию и праздник нашей семьи.

Меня всегда удивляло, почему о таком чрезвычайном чуде, как воскрешение Лазаря, упоминает лишь евангелист Иоанн? Теперь я, кажется, понял. Несмотря на всю значительность и известность, это был эпизод семейной истории.

Марфа, Мария, Лазарь – это были свои , и, похоже, этому семейному кругу если не по крови, то по духу принадлежал и святой Иоанн, любимый ученик Спасителя.

И этот ученик свидетельствует, что Христос тоже был своим в этой семье: «Любил Иисус Марфу и сестру ее и Лазаря» (Ин. 11, 5), и об этом знали все.

Вот Лазарь разболелся, и сестры посылают к Иисусу: «Господи! вот тот, кого Ты любишь, болен» (Ин. 11, 3). Христос любил Лазаря и, тем не менее, дал ему умереть, и мы знаем, что для Господа это тоже был подвиг: когда Он узнал о кончине своего друга, Он прослезился (см. Ин. 11, 35).

Плачущий Христос. Это очень дорогие слезы, потому что Бог оплакивает не Иерусалим, не гибнущий Израиль, не Самого Себя и Свое предстоящее страдание – Он плачет о каком-то Лазаре. Незначительный, ничем иным себя не проявивший человек, известный лишь тем, что дважды умер и дружил с Богом.

Один из несчетных миллиардов живших, живущих и намеревающихся жить, а потом и умереть – маленьких, безымянных, обычных людишек; не гениев, не императоров, не философов, а просто чьих-то братьев, сыновей, друзей. Страшную тайну открывает нам евангелист Иоанн о Христе: Он любит Своего друга, знает, что он умрет, позволяет ему умереть и оплакивает его смерть.

Мы привыкли повторять: Бог есть Любовь. Бог любит меня, и этих малышей, и старушек, и ужасного толстого тенора, что вечно не добирает. Любит. А знает эта Любовь, что я умру, именно я, Его любимый брат и сын и друг? Знает. И плачет. И страшится вместе со мной.

И позволяет мне пройти этим грустным «путем всей земли» (3 Цар. 2, 2), который прошел Сам, и знает, что это такое на Своем опыте. Почему же я должен умереть?

Почему это должно произойти именно со мной? Может ли кто-нибудь ответить на этот вопрос? Мудрые предпочитают молчание. Даже Лазарь молчит.

Вот острый и мучительный вопрос: почему молчит Лазарь? Почему все, кто умирал по-настоящему, хранят молчание, не пускаются в красочные описания мук или обителей утешения?

И Господь тоже не дает ответа. Он просто предлагает довериться Ему, пройти Его путем. И не только мою жизнь и мою смерть доверить Ему, но и жизни и смерти тех, кто мне дорог, и я знаю, что если кому и можно доверять, то это Он – Бог, Который может плакать. Он болеет и умирает с каждым, любя каждого сильнее всех остальных.

Лазарь не просто умер. Он начал разлагаться. Есть на свете процессы необратимые. В мертвое, распавшееся тело не может вернуться жизнь. Но жизнь вернулась, и тление обратилось вспять. Бог окликнул Своего друга по имени: «Лазаре, гряди вон!»

Как это, наверное, страшно и радостно – услышать Бога, зовущего тебя по имени. Мой Автор и Создатель, выдумавший меня, полюбивший меня, сочинивший мне имя, – кличет, зовет меня, и может ли кто-то не отозваться?

Как здорово однажды услышать свое имя из уст Бога! Не надо никаких иных средств, чтобы пробудить от самого смертельного сна, от могильной дремы – пусть Бог назовет тебя, потому что жить – это откликаться на голос Бога.

От этого голоса все становится на свои места, исчезает любой обман и морок. Голос Бога не спутаешь ни с чем. Как бедная Мария, заплаканная и одинокая, узнала Воскресшего Христа, только когда Он назвал ее по имени. Она-то думала: вот садовник ходит по этому грустному саду – нищий и бесприютный, как я, – он поймет меня, подскажет, где искать мертвого Бога.

«Она, обратившись, говорит Ему: Раввуни! – что значит: Учитель!» (Ин. 20, 16).

Мы все слишком хорошо знаем, когда было воскрешение Лазаря, какое значение оно имеет в евангельской истории. Известно, что это «вызывающее» чудо окончательно укрепило решение иудеев предать Христа на смерть.

А еще это была маленькая репетиция восстания от смертельной дремы каждого из нас – Божьих детей, друзей и братьев. В детстве мама будила меня словами: «Вставай, соня, Царство Небесное проспишь». Это ее так бабушка научила.

И укладываясь спать, погружаясь в свой последний сон, я буду думать: не проспать бы Царства Небесного; разбуди меня, Господи, вовремя, растолкай как следует, не стесняйся. И однажды после долгого сна я услышу этот ни с чем не сравнимый голос:

– Савва, проснись!

– Просыпаюсь, Господи, и если ногой толкнешь, не обижусь.

– Аннушка, очнись!

– Проснись, Глебушка!

– Катя, вста-а-вай!

– Просыпайся, Сашенька!

– Петя! Воскресай!

– Подымайся, Оленька!

– Хватит спать, Васенька!

– Очнись, Темушка!

– Просыпайтесь, дети, вот – утро Нового Дня!

Из книги Толковый Типикон. Часть I автора Скабалланович Михаил

Преподобный Савва Освященный Прп. Савва († 532 г.) - представитель того нового типа подвижничества и иночества, который деятельную жизнь предпочитал созерцательной («деяние обрел в видения восход», по выражению церковной песни): распространение сети монастырей и

Из книги Догматическое богословие автора (Кастальский-Бороздин) Архимандрит Алипий

Архимандрит Алипий (Кастальский), архимандрит Исаия (Белов) Догматическое

Из книги Отцы-святогорцы и святогорские истории автора Старец Паисий Святогорец

Отец Савва Эсфигменит Одним из самых близких друзей отца Тихона был благочестивейший отец Савва, стяжавший непрестанную молитву и достигший высокого духовного состояния. Отец Савва, будучи еще отроком четырнадцати лет, оставил своих родителей и родину - Филиппиаду - и

Из книги Русские святые автора Автор неизвестен

Савва Вишерский, преподобный Преподобный Савва Вишерский родился в городе Кашине Тверского княжества. Его отец Иван Васильевич Борозда происходил из благородного и славного рода, отличавшегося в боях воинскими доблестями. Еще в самых юных летах Савва отличался

Из книги Русские святые. Июнь–Август автора Автор неизвестен

Савва Стромынский, преподобный Преподобный Савва Стромынский, ученик преподобного Сергия Радонежского, вместе с преподобным Леонтием основал Стромынский монастырь. С 1381 по 1392 гг. был игуменом основанной обители. Преподобный Савва преставился в 1392 году и погребен в

Из книги Русские святые. Март-Май автора Автор неизвестен

Савва Крыпецкий, преподобный Преподобный отец наш Савва родился не в Русской земле. Некоторые полагают, что пришел он из Сербской земли в богохранимый град Псков, другие же - что от горы Афонской. Сперва он поселился на Снетной горе в Богородичной обители, близ Пскова,

Из книги Самые знаменитые святые и чудотворцы России автора Карпов Алексей Юрьевич

Савва, архиепископ Сурожский Святитель Савва, архиепископ Сурожский (ныне город Судак) жил в Крыму (ранее XII века). Известие о нем сохранилось в записи на полях греческой Минеи XII века. В пяти верстах от бывшего города Сурожа существует гора, называемая Ай-Савва (святой

Из книги Почитание святых автора Михалицын Павел Евгеньевич

Савва Готфский, мученик Святой мученик Савва, по происхождению готф, жил в IV веке. В то время среди готфов проповедовал христианство епископ Вульфил. Среди многих крестившихся был и святой Савва. Св. Савва, проживая в Готфии среди рода лукавого и развращенного, явился как

Из книги Молитвослов на русском языке автора

САВВА СТОРОЖЕВСКИЙ (ум. 1407)Преподобный Савва, Звенигородский чудотворец, был учеником святого Сергия Радонежского. О рождении и юношеских годах его сведений не сохранилось. Житие святого было составлено иноком Маркеллом (будущим игуменом Новгородского Хутынского

Из книги СЛОВАРЬ ИСТОРИЧЕСКИЙ О СВЯТЫХ,ПРОСЛАВЛЕННЫХ В РОССИЙСКОЙ ЦЕРКВИ автора Коллектив авторов

Преподобный Савва Освященный Преподобный Савва Освященный родился в V в. в Каппадокии в благочестивой христианской семье Иоанна и Софии. Его отец был военачальником. Уехав по делам службы в Александрию, он взял с собой жену, а пятилетнего сына оставил на попечение

Из книги От смерти к жизни. Как преодолеть страх смерти автора Данилова Анна Александровна

Савва Сторожевский (+1407) Савва Сторожевский (Савва Звенигородский; ум. 16 декабря 1407) - преподобный Русской церкви, основатель и первый игумен Богородице-Рождественского (Саввино-Сторожевского) монастыря в Звенигороде; Звенигородский чудотворец. Один из наиболее

Из книги автора

САВВА, преподобный Звенигородский постриженик и ученик св. Сергия Радонежского. Он монашествовал сперва в обители св. Троицы, где даже был, но не долго, игуменом. Удалясь оттуда в пустыню, лежащую на Москве реке, устроил там келью, и отшельником проводил жизнь в посте и

Из книги автора

САВВА, преподобный Крыпецкий Псковский чудотворец; кто был родом, неизвестно; прибыл в Россию около половины XV века, как полагают, из Сербии или с Афонской горы, и поселился близ города Пскова, в монастыре Пресв. Богородицы, что на Снятной горе, и был там несколько времени в

Из книги автора

САВВА, преподобный Вишерский уроженец Кашинский, происходил от рода дворян Бороздиных. С юных лет приняв иноческий сан, он отошел в пустыню на реку Вишеру, в семи верстах от Новгорода, и там, по благословению архиепископа Новгородского Симеона, построил (1418 г.) деревянную

Из книги автора

САВВА, преподобный Печерский мощи его почивают открыто в пещерах Антониевых; когда преставился, неизвестно. Житие Саввы в Патерике не описано; память его совершается в Киевопечерской лавре 24 апреля (277) Пат. Печ. Опис. Киев.

Из книги автора

Архимандрит Савва (Мажуко) Молчание Лазаря Не удивляйтесь, но есть еще изъяны в нашем богословии и недоработки. Это естественно, и не нужно так волноваться. Правда, один пункт смущает больше всех и тревожит, потому что задевает лично, цепляет за живое.Нигде у святых отцов

(7 голосов : 4 из 5 )

архимандрит Савва (Мажуко)

Запертый сад - сестра моя, невеста,
заключенный колодезь, запечатанный источник. ()

Хмурый осенний вечер. Брестский вокзал. В укромном уголке “весь в чемоданах” сидит молоденький монах и пугливо перебирает чётки. Мимо гуляет мужичок со скучающим видом. Заметил монаха:

Как дела, девственник?

Обычно, когда я это рассказываю, все смеются или на худой конец улыбаются. Смешно. Смех всегда рождается там, где есть тонкая и деликатная ситуация. Всё, что связано с полом, всегда деликатно, поэтому пока живы люди, львиная доля юмора будет приходиться на “половые” анекдоты. Или по-другому: смех можно рассматривать как механизм психической защиты, - там, где человек слишком уязвим, то есть в сфере пола, смех - последняя оборона, и это нужно принять как факт, нуждающийся в осмыслении.

Подвиг девства, - когда люди умные и здоровые берут на себя крест блюсти себя в чистоте не какое-то время, а всю жизнь, и несут этот труд вызывающе открыто - это деликатная ситуация. Когда есть молодые люди, вопреки моде и даже мнению взрослых соблюдающие себя в чистоте до брака, а в браке живущие вызывающе честно и чисто - это тоже деликатная ситуация, а значит, она имеет риск быть осмеянной.

В наше время разговор о девстве, как это ни странно, - серьёзный разговор о смешном, и с этим ничего не поделаешь: само слово девство для большинства из нас обитает исключительно в ироническом контексте. Юродивое слово. И это справедливо не только для светской лексики. Можем ли мы себе представить, чтобы Патриарх обратился с посланием к девственникам? Понятно, что для нашего времени это совершенно невозможно - свои не поймут, чужие поглумятся. Но ведь в древней Церкви такие послания были обычным делом, и почти у каждого святителя тех времён есть такие тексты. Просто само слово так обросло двусмысленностями, что не удивлюсь, если совсем скоро его будут стыдиться произносить в приличном обществе, если таковое ещё останется. Болезнь профанации святого, заподазривания священного началась не сегодня, и ещё в начале XX века Н. А. Бердяев с горечью писал, что “любовь так искажена, профанирована и опошлена в падшей человеческой жизни, что стало почти невозможным произносить слова любви, нужно найти новые слова” .

Старые слова нельзя сдавать без боя, тем более что интуитивно мы все, даже неверующие, понимаем, что девство - это святыня и чудо красоты. Одно из песнопений в честь Божией Матери начинается словами “красоте девства Твоего удивляются ангелы”. Девство - это красота, и именно красотой покоряют нас жития святых подвижников и подвижниц. Никакие книги и статьи о пользе девства и целомудрия не способны так заразить красотой девства, как правдивая история святой девы или сияющего чистотой аскета. Нас утешают эти истории, и может быть, то чувство “тишины неизглаголанной” (по слову ), которое переживаешь над страницами житий, и есть опыт встречи с красотой девства. “Сам Христос, - пишет священномученик Мефодий Патарский, - восхваляя твёрдо пребывающих в девстве, говорит: что лилия между тёрнами, то возлюбленная моя между девицами (), сравнивая дар девства с лилией по чистоте, благоуханию, приятности и красоте. Подлинно девство есть весенний цветок, нежно произрастающий на своих всегда белых листьях цвет нетления” (Пир VII 1) . Лилии, нежность, весна, цветение - вот какими словами дышит Святитель, когда говорит о девстве.

Но мы спрашиваем себя: возможно ли это, - чтобы здоровый молодой человек хранил себя в чистоте? Выпишем фамилии: Декарт, Паскаль, Спиноза, Юм, Кант, Ньютон, Лейбниц. Это не перечисление столпов философии нового времени, это имена людей, пребывавших в безбрачном состоянии и при этом не замеченных в извращениях. История запомнила их честными учёными, преданными своему делу, любящими философию так сильно, что эту любовь у них не получалось изводить на кого-то ещё. Все эти люди выросли в христианской Европе, и то, что навык тратить силу любви на духовный труд был для них естественным навыком, - в этом заслуга христианства. “Путём вековых образовательных упражнений, - утверждает К. Г. Юнг, - христианство добилось очень значительного ослабления животных инстинктов-влечений, свойственных эпохам варварства и античности, так что большое количество инстинктивной энергии (жизненных сил) высвободилось для построения цивилизации” . Получается, наша цивилизация и культура являются плодом воспитания в целомудрии. Если это так, то цивилизация далась христианам слишком дорогой ценой, потому что лилия девства весьма капризна и требует особого ухода, и когда мы читаем в житиях о подвигах преподобных, страшно даже подумать, какой крови стоила им борьба за чистоту. “Устремляясь к духу, отцы-пустынники умерщвляли свою плоть, чтобы убежать от крайней огрубелости декадентствующей римской культуры, - продолжает К. Г. Юнг. - Аскетизм - есть форсированная сублимация, и он всегда имеет место там, где животные влечения настолько ещё сильны, что их приходится исторгать насильственно” . Вот древние подвижники и несли свой тяжкий крест подвига среди строптивого и развращенного рода (). И конечно же, если говорить о пользе общественной, о роли в истории - это прекрасно и похвально - но - вот молодой человек, вступающий в жизнь, - как же будут жалеть его и близкие и дальние, как будут отговаривать, если узнают, что он решил пойти в монахи! Откуда этот испуг у вполне церковных людей? Почему девство пугает?

Призрак вод

Благочестивые миланские тетушки и мамушки не пускали своих дочерей в церковь, если там проповедовал святитель : он так говорил о девстве, что девушки оставляли женихов, - самые удачные партии, - забывали свет, роскошную жизнь и вступали в число девственниц. Однако современного читателя вряд ли тронут речи святителя Амвросия. Замечательный русский философ находил бездарным классический текст о девстве священномученика Мефодия Патарского “Пир десяти дев” . В. В. Розанов называл послание святителя к девам “посланием к старым мухоморам” . Конечно, можно сказать, что такие тексты ещё надо научиться читать, но в юном возрасте, когда уже надо что-то решать с девством, просто нет ещё надлежащего навыка чтения серьёзной литературы, а уж когда навык появляется, бывает, что и хранить уже нечего - не все процессы обратимы! И вместе с тем для большинства наших современников не так очевидно, что девство вообще обладает какой-то ценностью. Не уродство ли это - сдерживать природный импульс, естественное, надо сказать, стремление к продолжению рода и к нормальной потребности в телесных радостях? Кто возьмёт на себя власть отбирать природное право человека на радость тела? И если эта радость естественна, то противоестественно-то как раз хранение девства, оно - извращение, задержка развития, болезнь, зараза на теле человечества. Разве Христос завещал хранение девства? Не сказал ли Апостол: относительно девства я не имею повеления Господня ()? И не есть ли вся эта проповедь воздержания, развёрнутая монашеским христианством, преступлением перед человечеством, и не в нём ли причина разного рода недугов семьи, несчастий - не от этой ли скованности, зажатости, страха перед телесным общением? - Вот как можно поставить вопрос, и так его в своё время ставил В. В. Розанов! Василий Васильевич мучился этой темой в начале XX века и чаял избавления от засилья монашеского “бессеменного” типа святости ради иного религиозного идеала - плодовитости, семейности, солнечной религии пола. Сейчас начало XXI века: народ раскрепостился, монастыри опустели, христианство не имеет прежнего влияния, и тем не менее - рождаемость падает, семьи разваливаются; без целомудрия Европа вымирает быстрее.

Есть, правда, вариант примирения, предложенный известным немецким девственником И. Кантом: хранить целомудрие - полезно : “целомудренность (pudicitia) - самопринуждение, скрывающее страсть, - всё же как иллюзия очень полезна, дабы сохранить между тем и другим полом известное расстояние, необходимое для того, чтобы не сделать один пол простым орудием наслаждения другого. - Вообще всё, что называют благоприличием (decorum), именно таково, а именно есть не более как красивая видимость” . Целомудрие - добродетель общественная, и появилась она в определённый момент развития человечества как необходимое условие комфортного сосуществования людей. Но для читателя-христианина очевидно, что эта реплика запечатлела смену идеалов: мера, в которую рос человек, называлась святостью , то есть органической, бытийной пронизанностью Божественными энергиями; когда христиане равнялись на образ святого, добродетели были настоящими и живыми, а протестантизм и рационализм поставили на место человека святого человека приличного. Но подойдут и спросят: неужели это плохо - быть приличным человеком? Нет, это нормальная и необходимая ступень нравственного развития человека, но мы призваны к большему, к лучшему, и разве мы можем назвать преподобного Серафима или преподобного Сергия приличными людьми? Христа мы можем назвать приличным человеком? Они святы, их лики источают свет, свет живого добра , а не его имитации. Можно сказать, что Кант - это этический номиналист : для него целомудрие - только имя, для христианских же писателей-аскетов был характерен этический реализм : целомудрие есть реальное приобщение к святости и подлинной чистоте. Ведь если целомудрие - только имя, красивая видимость, иллюзия, не имеющая под собой ровным счётом ничего, то и хранение девства есть только вид кокетливой игры в добродетель - что ж и держаться за такой фантик? Тогда и отношение к целомудрию и к святости девства становится иным: “Женщины, священники и евреи обычно не напиваются , по крайней мере тщательно избегают показываться в таком виде, так как в гражданском отношении они слабы и им необходима сдержанность (а для этого, безусловно, нужна трезвость). В самом деле, их внешнее достоинство покоится только на вере других в их целомудрие, набожность и обособленные законы” .

Кант, правда, уточняет, что “для нас должна быть дорога даже видимость добра в другом человеке, ибо из этой игры притворства, быть может, незаслуженно снискивающей уважение, в конце концов может получиться нечто серьёзное” . Только ведь иллюзии не греют, да и сам кенигсбергский старец говорил, что 100 талеров в моём воображении ещё не есть 100 талеров в моём кармане, потому-то образ целомудренного человека, рождённый договорной моралью, благополучно развалился под ударами психоанализа. “То, что блестело в XIX веке, - писал Юнг, - конечно, не всегда было золотом, это касается в равной мере и религии. Фрейд был великим разрушителем, но наступление нового века предоставило столько возможностей для ломки, что для этого было недостаточно даже Ницше. Фрейду осталось ещё недоломанное, чем он занялся основательно. Пробудив целительное недоверие, он тем самым косвенным образом подтолкнул к обострению чувства подлинных ценностей. Грёзы о благородном человеке, владевшие головами публики с тех пор, как она перестала воспринимать догмат о первородном грехе, развеялись в определённой степени под воздействием идей Фрейда” .

Итак, человек приличный рассыпался, и те, кто видел в нём предел человеческой святости, бросились клеить разбитый идол и ругать разрушителя. А может быть, всё это попущено Промыслом, чтобы люди стали искать подлинного добра и призрак вод обратился в озеро (см. )? Что же мы должны такого важного узнать о девстве? Прежде всего то, что ценить его придумали не христиане.

Пустой мир

Дохристианский мир чётко различал девство естественное и девство мистическое. Первое нам очень понятно: девушка должна хранить себя до брака. Но - почему? Историки чаще всего дают объяснение в ключе правовых и имущественных отношений. Хозяин, то есть муж, должен быть уверен, что первенец, которому перейдёт всё, будет его сыном. Поэтому невеста должна быть девственницей по определению. Само наше древнее слово “невеста”, которое часто расшифровывают как “незнаемая”, “непознанная”, - нам подсказка. Когда в древности за невесту вносился выкуп, покупалось именно девство, за него шёл торг. В одной из своих свадебных песен Катулл передаёт слова родителей, укоряющих свою дочь-невесту:

Девственность вся ли твоя? В ней есть и родителей доля:

Третья часть от отца, и также у матери третья,

Третья лишь часть у тебя! Так против двоих не упорствуй,

Коль над тобою права с приданым отдали зятю.

(Катулл 62, 60–65)

На девственность заявляются права, как на недвижимость, и есть соблазн считать, что к этому юридическому моменту всё и сводилось. Но девственность - это ещё и красиво, а в древности красоту умели ценить не хуже нашего. У приснопамятного Катулла, которому никогда не ставили в вину излишнюю целомудренность стихов, тем не менее есть такие строки:

Но лишь завянет цветок, подрезанный тоненьким ногтем,

Юношам он уж не люб, и девушкам боле не люб он.

Девушка так же: доколь не тронута, все её любят.

Но лишь невинности цвет осквернённое тело утратит,

Юношей больше она не влечёт, не мила и подругам.

(Катулл 62, 43–45)

Заметим два момента: поэт-язычник говорит о красоте девства как об очевидном факте, не объясняя как умный человек, почему девство считают прекрасным. Второе: тело, утратившее девство - осквернено, поругано, спрофанировано. То есть красота девства сакральна, священна. А это уже язык не правовой, а религиозный. Здесь естественное девство совпадает с девством мистическим, и мне кажется, что соблюдение девства до брака не столько было связано с требованиями права, сколько несло в себе глубинную интуицию девства как хранения силы любви, творческой силы, а значит - силы мистической, которая была необходима для созидания семьи и рода, считалась исчерпаемой, а потому нуждалась в обереге.

Жрицы Весты были девственницами. Веста - древняя римская богиня домашнего очага, богиня земли, богиня-дева. Хранение семьи и благополучия римского государства поручалось девам. Весталки пользовались глубоким уважением у римлян, о чём свидетельствуют их необычные привилегии: куда бы ни шла весталка, её всегда сопровождал ликтор, расчищавший ей путь, если она выступала свидетелем, с неё не требовали клятвы, если ей случайно встречался преступник, ведомый на казнь, ему оставлялась жизнь, весталки имели право быть погребёнными в черте города. Внешне весталки походили на монахинь: их посвящали через постриг, они носили особое аскетическое одеяние. Однако святость весталки напрямую связывалась с её непорочностью, и за нарушение обета девства жрицу могли живой закопать в землю , потому что нарушение девства сулило несчастья римской республике. Тело весталки почиталось священным, и хотя жрицам позволялось после 30-летнего служения вступать в брак, мало кто из них, как писал Плутарх, пользовался этим правом, “да и те, которые сделали это, не принесли себе никакой пользы, большинство же провело остаток своих дней в раскаянии и унынии, причём навели на других такой религиозный ужас, что они предпочли до старости, до самой смерти девство супружеству” . Природа Весты - огонь, она, бестелесная богиня-дева, требовала служительниц, подобных себе. Но разве случайно, что семью хранила девственность? В Греции Весте соответствовала Гестия, покровительница домашнего очага. Религия инков знала алькас - “девственниц солнца”, хранительниц солнечного огня - они жили в особом храме, и только им позволялось шить одежду для императора и готовить для него пищу .

Подобную связь девства и брака демонстрирует и культ Артемиды. С одной стороны, она покровительница в родах, охранительница брака, с другой - богиня-дева и защитница целомудрия. Девушки перед свадьбой жертвовали ей локон в честь Ипполита, пострадавшего за своё целомудрие . Герой Еврипида Ипполит, хранящий девство ради Артемиды, приносит ей венок с девственного заповедного луга, которого не касался серп, на котором не пасли коз . Ипполит живёт, как монах: он не ест “ничто дышавшее”, изучает пророческие книги, участвует в мистериях . Религия Митры тоже знала своеобразное монашество, причём и женское, и мужское.

Есть ещё и другой аспект: девство как условие приобщения к мудрости и знанию. Девственницей (παρθένος) была весьма почитаемая в Греции совоокая Афина, богиня мудрости, покровительница творчества и дарительница красоты. В храме Афины было помещение, где прялась одежда для её статуи - эту работу доверяли только девицам. Знаменитая пророчица Кумская сивилла была девственницей. В древней Индии как только юноша вступал в возраст ученика и отдавался на воспитание брахману, он непременно должен был давать обет целомудрия, потому что считалось, что человек, утративший девство, уже теряет способность вынашивать знание и созревать духовно . Обучение прекращалось тут же, как только узнавали о нарушении обета целомудрия. Воздержанию от общения с жёнами ради сохранения мудрости учили Пифагор и Эмпедокл .

В любом случае, девственное всегда считалось лучшим, потому религии, знавшие человеческие жертвоприношения, отдавали предпочтение нетронутым молодым людям: майя приносили в жертву красивых девственниц для умилостивления богов дождя; инки в конце года закапывали живьём в землю около 500 девственных юношей и девушек.

История религии знает множество примеров просто магии девства. У германцев были девы-прорицательницы, ухаживавшие за родниками и прорицавшие по воде; героиня эпоса Нибелунгов Брюнхильд (Брунгильда) обладала неистовой силой, которая напрямую связывалась с её девственностью: она теряет эту силу с утратой девства . В Белоруссии в период бездождия именно девица шла к колодцу с кувшином, бросала его туда и шептала заклинания. Для многих традиций, например для Древнего Египта, было характерно отношение к детям как к пророкам: дети чисты и непорочны, они ближе к небу и чётче слышат его волю. Надо сказать, что магическое восприятие девства - самая живучая из приведённых интуиций. Коварный злодей или вампир ничего не могут сделать девственнице и ждут, затаясь, смены её статуса - это один из мотивов американских фильмов ужасов. Безбрачные рыцари-джедаи в “Звёздных войнах” - тоже пример современных представлений о магии девства. Любопытно, что все подлинно космические беды в этом фильме начинаются, когда главный персонаж рыцарь-джедай Энекин Скайуокер нарушает обет целомудрия.

Здесь следует остановиться и сделать две оговорки. Первое. После всего вышеперечисленного есть соблазн думать, что христианство собственно ничего оригинального и не предложило, а просто заимствовало уже известную форму религиозной жизни, которую нарекли монашеством. В век постмодерна естественно говорить о бесконечном цитировании и смерти автора, да и читателя вместе с ним, но тут, мне кажется, всё проще. Кант показал нам, что наш рассудок работает только в пределах 12 категорий, и даже гении не могут вырваться за пределы этой познавательной сетки, которую мы как бы набрасываем на мир в акте познания и вынуждены творить в её границах хотя бы потому, чтобы быть понятыми. И эти пределы разума не только не мешают оригинальности, но скорее помогают её рождению. Религиозные архетипы так же универсальны. Любая более-менее развитая религиозная традиция непременно приходит к храмовому богослужению, ритуалу, институту священства, монашеству - всё это универсальные формы, которые заполняются порой совершенно разным материалом. Наше христианское мироощущение подсказывает нам, что эта сетка религиозных архетипов есть следствие единой очень древней перворелигии Эдема, из которого все мы ведём своё происхождение, и христианин может и даже должен учиться вылущивать из самых диких верований и обрядов предчувствия подлинного откровения, в полноте раскрытые в христианстве.

Второе. Девство языческого мира - это иное девство. В том мире царила магия и неосознаваемые предчувствия истины о человеке. Языческий мир утопал в разврате, и к девству относились скорее магически. Те же весталки, по свидетельству многих античных историков, позволяли себе участвовать в самых отвратительных увеселениях - главное, чтобы сохранялось телесное девство. с омерзением пишет о galli - служителях Великой Матери, оскопивших себя в её честь (О граде Божием VII 24–25) , и это отвращение разделяют с ним и языческие авторы . О великом Вергилии Светоний писал: “Умеренный в пище и вине, он питал любовь к мальчикам <…> В остальном он был всю жизнь так чист и мыслью и речью, что в Неаполе его обычно называли Парфением (девственником)” . Сравнивая языческую девственность с христианским идеалом, следует отметить, что связывает эти явления только одинаковое имя.

Упомянув Вергилия, нельзя не подчеркнуть тот факт, что незадолго до рождества Христова слово “девство” стали применять относительно мужчин. Ведь девство - это исключительно женское свойство и добродетель, и вот Вергилия называют девственником, в романе Ахилла Татия (II век) “Левкиппа и Клитофонт” главный герой неоднократно называет себя девственником, доказывая свою верность любимой (V 20; VI 16; VIII 5), постоянно делая оговорку: “я сохранил до сих пор свою девственность, если такое понятие уместно в отношении мужчины” . Всё это было необычно, потому что четыре классические добродетели античного мира - благоразумие, справедливость, мужество и умеренность - были добродетелями исключительно мужскими, по крайней мере три первые были для женщины недоступны, она как бы выпадала из этики, и ей оставалась только умеренность, которую часто отождествляли с целомудрием. И тут такой странный обмен добродетелями. А уже в среде христиан, считавших женщину таким же образом Божиим, как и мужчина, способной к стяжанию благодатных даров и обожению, девственники не стыдились носить нарицание женского происхождения.

Однако наш обзор будет неполным без обращения к ветхозаветной церкви. Здесь усматриваются моменты и универсальные, и специфические. Всякий раз, когда Бог выходил навстречу людям, или люди приступали к святыне, появлялось требование: не прикасайтесь к женам (; ср. ). Близость к Богу требовала от человека особой святости, особого состояния. Это момент универсальный. Среди иудеев находились люди, которые соблюдали это состояние длительное время, а иногда и всю жизнь, и в 6-й главе книги Левит описаны правила обета назорейства. Но это были всё же временные обеты, что объясняется особой ценностью семьи и рода. Иудеи ждали рождения мессии, им мог оказаться любой новорожденный мальчик, и любая девочка могла стать его матерью. Семь смертных грехов для иудея начинаются так: человек, у которого нет жены или есть жена, но нет детей. Такие - убивают свой народ и нарушают первую мицву - “плодитесь и размножайтесь”. Поэтому каждый иудей по достижении 18 лет обязан был вступить в брак. Блаженный Иероним очень точно объясняет такую расстановку ценностных приоритетов: “Тогда мир был пуст и, за исключением прообразов, всё благословение заключалось в детях” . И хотя блаженный Иероним указывает на изредка появлявшиеся в Ветхом Завете фигуры девственников (Илия, Елисей, Иеремия, Даниил), всё же укоренение и осмысление этого состояния стало возможным только после явления Перводевственника Христа.

Девственный Логос

Святитель Златоуст свою “Книгу о девстве” начинает словами “красоту девства иудеи презирают, и это нисколько не удивительно, если они не почтили Самого Христа, родившегося от Девы” . Однако справедливости ради надо сказать, что в философский и богословский обиход слово девство ввёл именно иудей - платоник Филон Александрийский (I век). Продолжая философию эроса Платона и пытаясь совместить её с библейским Откровением, Филон учил о небесном эросе как источнике всякой добродетели. Эрос есть стремление и любовь к добродетели; эрос познания как дар Божий есть сила, побуждающая к познанию. “Общение между Богом и человеком на высших ступенях обозначается Филоном именем девственной харизмы, дара (τ¾ν παρθένον χάριτα), - пишет И. И. Адамов, - здесь имеется в виду ступень самого тесного общения с Богом, когда между Богом и душой не остаётся ничего среднего” . Внимательный и благодарный читатель Филона святитель говорил уже о Девственном Логосе (παρθενικός λόγος), которого отождествлял с лицом Спасителя. “Душа наслаждается радостью и веселием, когда имеет παρθενικός λόγος девственный Логос, потому что за неё пострадал и был распят Христос, Который и есть παρθενικός λόγος девственный Логос. Обладание этим Логосом также, очевидно, имеет место на высших ступенях, потому что оно характеризуется радостью, а лишение Логоса сопровождается печалью и покаянием: душа, в которой по причине её невоздержания умерло слово Божие, или παρθενικός λόγος, впадает в жалость” .

Это даже выглядит как-то необычно - “девственный логос”: “логос” - предельно духовный термин, очищенный от всякой примеси телесного, и “девство” - термин, взятый из области физиологии, обозначающий, конечно же, особую чистоту и святость, но - святость тела, - само сочетание “святость тела” для античного философа было таким же оксюмороном, как “огненный снег”. Плотин, помнится, вообще стыдился, что у него есть тело. Но -Слово стало плотью () - а значит, не просто освятило телесность, но и оправдало тело, показало, что святость есть нормальное и единственно естественное для тела состояние. Потому только в христианстве стало возможным говорить о подлинной святости человека, не нуждающегося для достижения обожения в избавлении от тела, и девство стало синонимом совершенства оправданного и обоженного человека. Поэтому, как писал священномученик Мефодий Патарский, “первосвященнику, первопророку и первоангелу надлежало назваться и перводевственником. В древности человек ещё не был совершенным и потому ещё не был в состоянии вместить совершенство - девство. Он, сотворённый по образу Божию, ещё имел нужду в том, чтобы быть по подобию Божию <…> Для того Он, будучи Богом, и благоволил облечься в человеческую плоть, чтобы и мы, взирая как бы на картине на Божественный образ жизни Его, могли подражать начертавшему её” (Пир I 4) . Тайна девства, только предчувствуемая в дохристианском мире, была явлена в Богочеловеке, когда Христос родился от Девы и избрал образ жизни девственника. Священномученик Мефодий сравнивает Спасителя с Художником, начертавшим для людей образ девственной жизни. Полнота богообщения, дарованная во Христе, та близость к Богу, которую мы в Нём получили, требует от человека особой, чрезвычайной святости, и если Господь, являясь Израилю на Синае через образы огня, дыма, землетрясения, то есть опосредованно, заповедовал людям воздерживаться от плотского общения, то какой же святости требует от нас дар быть единокровными и единотелесными Христу? Люди быстро привыкают ко всему и легко утрачивают способность удивляться, но если задуматься над довольно простым и очевидным для всех фактом: в городе Полоцке почитаются мощи преподобной Евфросинии - то есть святым считается тело (!) мёртвой (!) женщины (!). Для мира античности это безумие! Для иудеев - соблазн, а для нас, призванных - Божия сила и Божия премудрость (ср. ).

Классическим текстом по теме девства является Мф 19:11–12: не все вмещают слово сие, но кому дано, ибо есть скопцы, которые из чрева матернего родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного. Кто может вместить, да вместит . Здесь девственники названы скопцами не в буквальном смысле, а образно. Их скопчество имеет смысл только ради Царствия Небесного. Но Господь отмечает, что понести этот подвиг в состоянии лишь те, кому дано. “Но если это зависит от воли, - размышляет Златоуст, - то спросит кто-либо: для чего он вначале сказал: не вси вмещают, но имже дано есть ? Для того чтобы ты с одной стороны познал, как велик подвиг, с другой - не представлял его для себя необходимым. Дано тем, которые хотят” . В 7-й главе Послания к Коринфянам апостол Павел также отмечает, что относительно девства он не имеет повеления Господня, но даёт совет как получивший от Господа милость быть Ему верным (). Прежде всего отметим, что девство - это не повеление Божие, а совет; подвиг девства - путь не для всех. “Отчего же Апостол не имеет повеления Господнего о девстве? - вопрошает блаженный Иероним, - оттого, что приносимое без принуждения заслуживает большую награду” . Другой момент: девство есть милость быть верным Богу. Верность Богу в девстве означает полную отдачу Богу, и потому - девство выше брака: незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу (). Иными словами, девство есть особое харизматическое служение, особая миссия. И вот апостол Павел видит эту миссию в двойном свидетельстве девства: свидетельстве Креста и Воскресения, так что святых подвижников целомудрия называют преподобными - они уподобляются в своей чистоте Перводевственнику Христу, свидетельствуя своей жизнью и святостью реальность жизни будущего века ещё в этой жизни.

Бог рисует белым

Подвиг девства - в свидетельстве Креста и Воскресения. Это звучит красиво, но - фраза-то довольно туманная. Во-первых, насколько правилен такой союз слов - “подвиг девства”: ведь подвиг есть нечто активное, динамичное, энергийное, а девство есть состояние скорее пассивное, охранительное? К тому же девство - состояние, присущее человеку от рождения, его не надо искать, за него не надо бороться, оно дано, надо только беречь, отсюда - не сводится ли весь подвиг лишь к выполнению функции сторожа, к несению караула над своей невинностью?

Это распространённая ошибка - видеть в девстве и вообще в целомудренной жизни лишь аскезу, то есть негативный пассивно-охранительный духовный труд или подавление страстных импульсов. Кроме того, принято считать, что такое подавление приводит к неврозам, и это действительно факт, от которого не отмахнуться. Однако если мы обратимся к текстам писателей-аскетов, то увидим, что подвиг девства сердцевиной своей имеет не простое воздержание и самоограничение, без которых он, конечно же, невозможен, но они лишь оформляют этот труд, делают его возможным. “Целомудрие, - пишет преподобный , - сохраняется не пособием строгости (воздержания), как вы думаете, а любовию к нему и удовольствием от собственной чистоты” . Душа должна “всю силу любви от плотских предметов обратить к созерцанию умственной и невещественной красоты” , - говорит святитель Григорий. “Совершенная душа есть та, - учит преподобный , - коея страстная сила вся совершенно устремлена к Богу” .

Эта истина универсальна; иногда её именуют принципом сублимации, то есть переориентации силы любви, эроса к Источнику любви, красоты и святости. Ещё Платон доказывал, что похоть обуздывается не только законами, то есть ограничением и подавлением, но лучшими вожделениями (Государство IX 571 b) , и весь его диалог “Пир” посвящён воспитанию эроса в любви к подлинно прекрасному ради реального приобщения к нему. И прозрения Отцов - это не просто заимствования у предшественников, а универсальная общечеловеческая интуиция, естественно присущая каждому человеку как носителю образа Божия. Мотивы воспитания эроса мы найдём и в индийской мистике, и в учении суфиев . Отличие христианского мироощущения состоит в том, что мы знаем, что подлинно прекрасное, в любви к которому растёт человек, есть не безликая, хотя и могущественная сила, как это было у Платона или индусов, а Бог Человеколюбец, возлюбивший меня и предавший Себя за меня (см. ). Принцип воспитания эроса просто и доступно сформулирован апостолом Павлом: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти () - важно не только обуздывать и подавлять вожделения, но и жить, то есть активно действовать и созидать себя в духе. Если нет труда по воспитанию эроса, а есть лишь подавление и ограничение, тогда действительно начинается болезнь, то самое состояние невроза, которого настойчиво ищут всеведущие и вездесущие психологи.

Подвижник-девственник - это не просто пугливый сторож, но человек, проживающий жизнь в её подлинной полноте, ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы и любви и целомудрия (). “Добродетель, - разъясняет Честертон, - не отсутствие порока и не бегство от нравственных опасностей; она жива и неповторима, как боль или сильный запах. Милость - не в том, чтобы не мстить или не наказывать, она конкретна и ярка, словно солнце; вы либо знаете её, либо нет. Целомудрие - не воздержание от распутства; оно пламенеет, как Жанна д’Арк. Бог рисует разными красками, но рисунок Его особенно ярок (я бы сказал - особенно дерзок), когда Он рисует белым” .

Таким образом, подвиг девства имеет две стороны - отрицательную и положительную - воздержание и воспитание силы любви, - и непременно должен проходить по этим двум линиям, на пересечении которых, как на кресте, подвижник несёт свой труд. Путь девства есть путь самоумерщвления и распятия. “Необходимо вмешательство смерти, - пишет Х. Яннарас, - для того, чтобы смертное поглощено было жизнью (). Именно на эту смерть добровольно отваживаются монахи. Они отказываются от брака - естественного пути самоотречения и любви - и стремятся к ипостазированию эроса и плоти по образу Царства Божия. Их цель - обрести ипостасное бытие через послушание и аскезу, совершающиеся в отречении от природы. Тогда единственным источником существования и жизни становится любовный призыв, обращённый к человеку Богом” .

Узники любви

Священномученик Мефодий пишет, что девственников следует причислять к мученикам, потому что они переносят телесные тяготы “не какое-нибудь краткое время, но страдая во всю жизнь и не убоявшись подвизаться поистине олимпийским подвигом девства” . В стихире святым мученикам (Октоих на стиховне в среду вечера, глас 5) поётся: “Несытною любовию души (курсив мой - и. С .) Христа не отвергостеся, святии мученицы…”. Девственники выбирают путь воздержания по причине ненасытимой жажды Бога, которая в обычном человеке лишь дремлет или проявляется в бессознательном стремлении ко всему прекрасному и доброму.

«Кто достигает любви, - пишет преподобный Макарий Египетский, - тот делается уже узником и пленником благодати. А кто почти (παρ¦ μικρόν) приблизится к мере любви, но не достигнет ещё того, чтобы стать узником любви, тот находится ещё под страхом, ему угрожают брань и падение; и если не упрочится он, то низлагает его сатана. Именно так иные введены были в заблуждение. Поскольку была в них благодать, они подумали, что достигли совершенства, и сказали: “Довольно с нас, более не имеем нужды”. Господь бесконечен и непостижим, так что христиане не смеют сказать: “Мы постигли”, - но смиряются день и ночь, взыскуя Бога» . “Чей ум прилеплен к Богу любовью, - говорит преподобный , - тот небрежёт ни о чём видимом, ни о самом теле своём, как бы оно было ему чужое” .

Писатели-аскеты искали тождественный опыт любви у героев Священной истории. Святитель , очень пристально всматривавшийся в жизнь пророка Моисея, видит его как причастника того же пути: “Так Моисей бывшею у него устами ко устом беседою с Богом, как свидетельствует Писание, приведён в ещё большее вожделение таковых лобзаний, и после Богоявления, как будто не видевший ещё Бога, просит увидеть Желаемого. Так все прочие, в ком глубоко укоренена была Божественная любовь, никогда не останавливались в вожделении, всё даруемое им свыше к наслаждению желаемым обращая в пищу и в поддержание сильнейшего вожделения” .

Итак, Святитель настаивает, что желательную силу , силу любить, или эрос, нельзя оставлять в праздности или просто подавлять, но нужно очистить и направить к единственно достойному объекту любви - к Богу, Который и есть источник красоты, добра и любви, и Сам есть Любовь, Добро и Красота. И именно этой подлинной красотой Божией уязвляется подвижник и приобщается ей в меру самоочищения.

Итак, становится понятным смысл упражнения в девстве: подвижник, переживший опыт откровения Божественной красоты, берёт на себя двойственный подвиг, во-первых, очищения, собирания и обуздания своего эроса, во-вторых, правильного направления его энергии к источнику Любви и Красоты - Богу - ради теснейшего единения с Ним.

Но не совсем ясно, при чём же тут девство? Почему телесная невинность имеет такую ценность среди подвижников, так что даже сам подвиг назван именем девства?

Гниющие лилии

У святителя Григория Нисского есть такая необычная фраза: “мы находим полезным для более немощных, чтобы они прибегали к девству, как к безопасной какой крепости, и не вызывали против себя искушений, нисходя к обычаю сей жизни” . Почему - девство - для немощных? Почему девство - безопасная крепость?

Это довольно тонкая тема. И богословы, и философы для уяснения этой проблемы пользовались языком образов: если силу любви, эрос уподобляли водному потоку, то опыт половых отношений, особенно первый опыт, сравнивали с руслом, которое пролагает поток. Очень сложно выровнять вектор течения, проложенный потоком по привычному руслу, или дать потоку другое направление. Преподобный , рассуждая о девстве, употребляет такой жуткий образ: “Аще навыкнет зверь плоть ясти, лютейший сотворится на старость” . Как медведь, отведавший человеческого мяса, уже не может есть ничего другого, так и человек, утративший девство, с первым половым опытом приобретает навык, который требует реализации эроса уже только привычным образом. Поэтому среди христиан так ценилось телесное девство, - сохранившему его легче даётся труд воспитания эроса. Подвиг девства - труд по собиранию воды желания , - а собирать воду непросто. “Если же кто, - пишет святитель Григорий, - все беспорядочно текущие потоки соединит, и разливавшуюся дотоле по многим местам воду заключит в одно русло, тот может собранную и сосредоточенную воду употребить с великою для жизни пользою и выгодою. Так, мне кажется, и ум человеческий, если постоянно растекается и рассеивается к тому, что нравится чувствам, не имеет нисколько достаточной силы к достижению истинного блага” .

Иногда Отцами используется и другой образ: принесение Богу самого лучшего, поэтому довольно часто мы можем встретить мотив девства как жертвоприношения; вспомним здесь про язычников, приносивших своим богам в жертву девственников. А вот рассуждения преподобного Макария Египетского: “Ведь и патриарх Авраам священнику Божию, Мелхиседеку , принёс в дар лучшее из добычи , и за это получил от него благословения (ср. ). Что же сим гадательно даёт разуметь Дух, возводя к высшему созерцанию? Не то ли, что всегда все мы должны прежде всего приносить Богу высшее и тук, первины всего состава нашего естества, то есть самый ум, самую совесть, самое расположение, самый правый помысел наш, самую силу любви нашей, начаток целого нашего человека, священную жертву сердца, лучшие и первые из правых помыслов, непрестанно упражняясь в памятовании о Боге, в размышлении и любви? Ибо таким образом мы сможем ежедневно иметь приращение и продвижение в Божественной любви (œρωτα) при помощи Божественной силы Христа” .

Одним словом, нерастраченность человека, его нетронутость имеют большое значение для успеха в подвиге девства. Однако само по себе телесное девство приобретает ценность только при сообщении ему подлинно христианского смысла. Невинность ещё не добродетель, а лишь удобное условие для её осуществления. “С того времени, - пишет святитель Афанасий, - как ты начала воздерживаться для Бога, тело твоё стало освящённым и храмом Божиим” . Воздержание тогда имеет ценность, когда присутствует верная мотивация: когда его предпринимают для Бога . Телесное девство - не цель подвига, а средство его реализации.

Авторы-аскеты, уточняя смысл девственного подвига, использовали выражение “упражнение в девстве”, подчёркивая тем самым, что подвиг девства есть напряжённое внутренне делание, при отсутствии которого хранение самогó телесного девства теряет свой подлинный смысл. “Ибо апостол, - пишет преподобный Макарий Египетский, - ясно уча, какими должны быть души, удаляющиеся от плотского брака и мирских уз и желающие целиком упражняться (™ξασκε‹ν) в девстве, говорит: Дева заботится о Господнем, чтобы быть святою не толькотелом, но и духом (см. ), - быть свободною от действительных и мысленных, то есть от явных и тайных прегрешений, повелевая душе как невесте Христовой, желающей сочетаться с чистым и нескверным Небесным Царём” . Святитель Григорий Нисский высказывается немного жёстче: “Упражнение в девстве пусть будет положено как некоторое основание для добродетельной жизни; и на сём основании пусть зиждутся все дела добродетели. Ибо хотя девство признаётся делом весьма почётным и богоугодным (оно и действительно таково, каковым почитается): но если и вся жизнь не будет согласоваться с сим благим делом, если будут осквернены нестроением прочие силы души, то оно будет не что иное как серьга в носу свиньи или жемчужина попираемая ногами свиней” .

Таким образом, девство “не к одному только телу относится, но мысленно простирается и проникает во все признаваемые правильными действия души” . Мы говорим о девстве тела и девстве души, но должны ясно осознавать, что для христианина центр тяжести добродетели целомудрия лежит прежде всего в подвиге души. , размышляя о печальном факте надругательства варваров над монахинями Рима, пишет, что насилие над телом не может нанести урон девству человека, не соизволяющего этому беззаконию: “Бог никогда не дозволил бы случиться этому с Его святыми, если бы святость, которую Он сообщил им и которую Он любит в них, могла погибать подобным образом” (О граде Божием I 28) .

Об этих, казалось, понятных истинах подвижники непременно упоминают в своих текстах, потому что человек всегда отличался способностью искажать любую правильную идею, а потому, как говорил один из персонажей Диккенса, “порок есть добродетель, доведённая до крайности” . Всегда были, есть и будут люди, которые способны довести и идею девства до абсурда, даже до изуверства. У англичан есть присловье: “гниющие лилии пахнут хуже сорняков”. Если Господь попускал гнить манне - небесному хлебу, Он дал свободу гниения и лилии девства. Виды гниения разнообразны. Во-первых, уже упомянутое пренебрежение внутренним деланием: “если видимо соблюдаешь тело своё от растления и блуда, внутренно же прелюбодействуешь пред Богом и творишь блуд в помыслах своих, то не принесёт тебе пользы девственное тело твоё” . Во-вторых, излишняя, даже чрезмерная увлечённость внешним подвигом, когда девство из средства превращается в цель, когда забывается сам смысл упражнения в девстве, так что подвижники “не в состоянии свободно возноситься умом и созерцать горнее, будучи погружены в заботу о том, чтобы удручать и сокрушать свою плоть” .

Но самая страшная гниль - это гордыня и связанное с ней гнушение ближним. Святитель Афанасий предупреждает: “Если человек утруждается в подвижничестве, но не имеет любви к ближнему, то напрасно и утруждается” .

Возвращение монахов

Одной из разновидностей гнушения ближним является осуждение брака. Такой взгляд на брак может появиться только у человека, который не понял самого главного: христианство вообще не знает и не принимает безбрачного состояния, потому что само девство есть духовный брак, самый настоящий, не метафорический. Святитель Григорий даже позволял себе говорить о брачном контракте с Богом: “Душа, прилепившаяся к Господу, чтобы быть с Ним единым духом, заключив как бы некоторый договор совместной жизни, - Его одного любить всем сердцем и душею, не будет уже прилепляться к блуду, чтобы не быть одним с ним телом” .

Если реален Бог, - а Он слишком реален, - если реален человек, горящий к Нему любовью, если реален диалог любви Бога и человека, - а подвижники свидетельствуют подлинность этого диалога и своей жизнью, и своим обликом, - значит, перед нами - подлинный брак, идеальный брачный союз, потому что он бескорыстен и вечен. А потому неправильно возводить наименование монах к прилагательному μόνος ‘одинокий’ - это верно лингвистически, но не по сути. Лучше сказать так: “монах” значит “однолюб”. Монахи не холосты и не одиноки, они в очень серьёзном и ответственном брачном состоянии (хотя брак серьёзен и ответственен по определению).

Но мы все прекрасно знаем, как устойчиво и живуче противопоставление монашества и семейной жизни. Почему так?

Почему миряне не любят монахов, это не так важно. Чаще всего это от непонимания или нежелания понимать; в любом случае тут мы найдём больше эмоций, чем мыслей. А вот претензии монахов иногда оформляются в чёткую позицию, главный элемент которой - подозрительное отношение к телесному общению супругов. Размышления на этот счёт мы можем встретить у многих писателей-аскетов. Изданные и широко распространённые, эти тексты смущают многих христианских супругов, но важно понять их происхождение: эти тексты - часть иноческих духовных упражнений, медитаций на темы тленности и греховного поражения человека и всего космоса, одним словом, монашеская дидактика, и как таковая эта дидактика полезна и хороша на своём месте, но возводить её в абсолют неразумно и даже вредно.

Брак и девство так тесно связаны, что пренебрежение одним элементом влечёт гибель и разложение другого. Брак объясняет девственный подвиг, девственная жизнь обосновывает брак. Подлинное девство не противостоит браку, но само, являясь идеальным браком, вытягивает естественный брак к его подлинной высоте и цельности. Там, где нет этой устремлённости, где естественному браку некуда расти, опошляется и профанируется сама идея брака. “Ибо брак не бесчестен потому только, - говорит святитель , - что девство честнее его. Я буду подражать Христу, чистому Невестоводителю и Жениху, Который чудодействует на браке, и Своим присутствием доставляет честь супружеству” .

Древние христианские писатели всегда боролись за брак, боролись с еретиками, гнушавшимися брачной жизнью, и с тех времён отношение к браку как к благословенному и священному подвигу стало критерием правоверия и верности апостольской Церкви. “Церковь, - пишет священномученик Мефодий, - уподобляется цветущему и разнообразнейшему лугу, как украшенная и увенчанная не только цветами девства, но и цветами деторождения и воздержания” . Это покажется странным для многих современных христиан, но святые Отцы с особым благоговением писали о таких вещах, как, например, зачатие детей, называя его священнодействием, потому что, как говорит святитель , “человек, содействуя происхождению человека, становится образом Бога” (Педагог II 10) . Те же мысли высказывает и священномученик Мефодий, и где! - в трактате о девстве! Муж, “соединившись с женою объятиями любви, делается участником плодотворения, предоставляя Божественному Создателю взять у него ребро, чтобы из сына сделаться самому отцом. Итак, если и теперь Бог образует человека, то не дерзко ли отвращаться от деторождения, которое не стыдится совершать Сам Вседержитель Своими чистыми руками” (Пир II 2) . Здесь наши святые писатели не создают какой-то новый взгляд на общение полов и зачатие, но продолжают библейскую традицию. Вспомним хотя бы, с каким девственным и детским удивлением и благодарностью говорит о зачатии человека книга Иова: Ты вылил меня, как молоко, и, как творог, сгустил меня (см. ). Мы стали слишком испорченными, чтобы читать такие тексты ! Отцы нас учат чистому зрению и благоговению к человеку, не только к его душе, но и к телу. “Нам нисколько не стыдно, - пишет святитель Климент, - поименовать органы, в которых происходит зачатие плода, ибо сотворения их Сам Бог не устыдился” (Педагог II 10) ; это звучит для нас неожиданно и с укором, однако это очень важный урок аскезы. Человек, не научившийся принимать свой пол, принимать с благодарностью, не может нести подвиг девства. Надо слишком понять и принять то, что ты - мужчина или женщина, таким тебя сотворил Господь и таким Он Тебя принимает и любит. Ты не бесплотный дух, и никто не ждёт от тебя жизни бестелесного ангела, ты прекрасен в очах Божиих и угоден ему как человек, именно как человек, сотканный Им из костей и жил, и тело - твой самый близкий ближний, нуждающийся в заботе и понимании, требующий благоговейного отношения как соучастник твоей вечности. А потому служение девственника есть служение оправдания тела, веры в тело, как это ни странно прозвучит. Монашество не перерастает христианство, не есть нечто, что выше его, эзотеричнее. «Оба пути - монашество и брак - равным образом признаны и почитаемы Церковью, поскольку ведут к общей цели: “истинной жизни”, не зависящей от пространства, времени, тления и смерти» .

В начале прошлого века протоиерей П. И. Алфеев писал: “Идеал христианского брака вытекает из идеала христианского девства. Там, где девство попирается, загрязняется и низвергается с высоты своего нравственного величия чистоты и святости, там и брак разрушается” . Когда опускают верхнюю планку нравственных ценностей, это влечёт за собой деформацию всего строя жизни. Г. К. Честертон для подтверждения подобной мысли написал даже целый роман - “Возвращение Дон Кихота”, который закончил удивительными словами: “Одно я знаю точно, хотя многие посмеялись бы. Когда возвращаются монахи, возвращается брак” .

В хоровом пении есть неписаный закон, хорошо известный музыкантам: верхний голос в хоре должен петь позиционно чуть-чуть выше общей тональности, тогда хору будет удобно, не понижая, спеть произведение в своей тональности. Когда в обществе унижают монашество (часто сами монахи), стараются приспособить это служение под какие-то социальные или даже просветительские задачи, это обязательно очень плохо скажется на институте семьи. «Можно слышать иной раз такое суждение: мы не понимаем смысла тех женских монастырей, где, по-видимому, отсутствует служение ближним, - пишет в своём дневнике священномученик , - ответ на это пусть даст самое название сих обителей, какое часто у нас на Руси им усваивается. Они часто называются у нас “девичьими”, обозначая этим, что девственная чистота есть их призвание, их служение Господу. Неизъяснимо высоко служение страждущему человечеству, но выработка чистоты сердца - должна быть первою и непременною целью всех без исключения женских обителей и при этом такой целью, которая иной раз может оказаться достаточной для спасения. Без этой первой цели и вторая, то есть служение ближним, будет выполняема по принуждению, с ропотом, будет мертва и неплодоносна» .

По мнению Отцов, даже проблема демографии напрямую зависит от девственного служения: “Если кто думает, что род человеческий вследствие посвящения девиц уменьшается, - рассуждает святитель Амвросий, - то пусть обратит внимание на следующее обстоятельство: где мало дев, там меньше и людей; а где стремление к целомудрию сильнее, там бывает сравнительно больше людей <…> По опыту самой вселенной, девственный образ жизни не считается вредным, особенно после того, как чрез Деву пришло спасение, оплодотворившее римскую землю” .

Таким образом, в рассуждениях о девстве мы выделили три взаимосвязанных позиции: девством называют

1) естественную девственность тела, или невинность;

2) духовное упражнение, возможное даже для утративших невинность;

3) состояние совершенства, обожения человека, охристовление.

В святоотеческой письменности девство есть традиционное для христианской аскезы духовное упражнение, цель которого состоит в воспитании силы любви, или эроса, ради всецелой устремлённости к Единственному объекту любви подвижника - Христу. В этом смысле естественная девственность тела есть основание для упражнения в девстве. Девство не имеет ничего общего с безбрачным или холостым состоянием, потому что девство есть духовный брак подвижника с Богом. Как подлинный брак, девство не противостоит естественным брачным отношениям, а является тем идеалом, на который естественный брак равняется, обретая в нём свою подлинную духовную основу. Не брак есть образ девства, а девство есть образ брака, если угодно, эйдос брака. Христианское девство есть брак, единение верующего человека со Христом без посредника, школа любви, в которой личность человека обогащается, раскрываясь в любви ко Христу, Которому она уневестилась. И в браке, и в девственном служении Писание и святые Отцы видят путь к богообщению, необходимым условием которого является возрастание человека в любви. Смысл брака не ограничивается деторождением: его сущность - во взаимной любви супругов, перерастающей в любовь к Богу. Точно так же и девство не есть только воздержание от полового общения, но прежде всего стяжание любви к Богу, подлинный союз со Христом.

Хоровод Ангелов

На Сырной седмице народ обычно в церковь не ходит - набираются сил перед великим постом. И это, как ни странно, всегда устраивает гурманов богослужения: людей в храме мало, и ты с удовольствием и знанием дела расплетаешь изящный узор сложнейших служб годового круга. А в пятницу вечером - главное блюдо - канон Всем преподобным отцам, в подвиге просиявшим. Тот, кто хоть раз вчитывался в этот текст, влюбится в него навсегда и будет ждать этой службы как чуда встречи с блаженными старцами и старицами, подвиг которых поёт канон. “Цветы пустыннии”, “добрые бисерие”, “цветы присноживотныя”, “птичее житие пожившие” - мирные старцы, хрупкие и простодушные, как цветы, тонкие, как птицы, едва касающиеся своими стопами земли - и много-много света - “светло блистающия”, “светло постившияся”, “блистающе чудесы”, “светильницы рассуждения”, “лучи солнца правды”; с ними и жены богомудрыя - “огнеявленная Феодула”, “небомудренная Марина”, “христоносица Вриена”. Не канон, а праздник света и чистоты! Уязвлённые любовью к подлинно прекрасному - разве они знали отдых в своих трудах, разве мир не гнушался ими как чудаками и вольнодумцами? Проидоша в милотех, и в козиях кожах, лишени, скорбяще, озлоблени. Ихже не бе достоин весь мир, в пустынех скитающеся и в горах и в вертепах и в пропастех земных ().

Они - пророки Красоты - подражали своему Господу во всём и стали подобными Ему, подобны Ему по избытку красоты и человеколюбия. “Ты действительно прекрасен, - обращается святитель Григорий к Спасителю, - и не только прекрасен, но всегда таков в самой сущности прекрасного, непрестанно пребывая тем, что Ты Сам в Себе, не временем цветёшь, а в другое время перестаёшь опять цвести, но вечности жизни спротяжённа Твоя красота; ей имя - человеколюбие” .

Но многих захлебнувшихся любовью

Не докричишься - сколько не зови, -

Им счёт ведут молва и пустословье,

Но этот счёт замешан на крови.

А мы поставим свечи в изголовье

Погибших от невиданной любви… (Высоцкий).

“Блажен постящийся всё время жизни сей, потому что, поселившись в горнем Иерусалиме, будет вместе с Ангелами кружиться в радостном хороводе и упокоится вместе со святыми пророками и Апостолами” .

Бердяев Н. А. Размышления об эросе // Эрос и личность. СПб., 2006. С. 201.

Горький опыт показывает, что наибольший вред целомудрию приносят книги в защиту целомудрия. Почему? В добродетели самой по себе нет интриги, а нет интриги - не о чем писать. Все добродетельные люди одинаковы, это заметил ещё Аристотель, и найти удачу в описании добра под силу только гению, но ведь писать о целомудрии что-то надо, и пишут по принципу “от противного”: “Да здравствует целомудрие, потому что, - знали бы вы, что они там вытворяют”; далее идёт подробное перечисление того, что не есть целомудрие, с большим числом примеров из жизни к вящему восторгу “трезвенного” читателя, и благодаришь Бога только за то, что никому из этих авторов не приходило на ум издавать свои шедевры с иллюстрациями.

Такие “дикие” нравы царили в Кенигсберге конца XVIII века. . Книга стихотворений. М., б. г. С. 47–52. Святитель Григорий Нисский Указ. соч. С. 395.

Конечно же, не надо эту порчу недооценивать. В опыте пола всегда следует помнить о принципе Горгоны : от взгляда Медузы Горгоны человек каменел, и только Персей догадался смотреть на неё опосредованно, через начищенный щит - потому и смог победить. Предельной осторожности требует от нас забота о целомудрии, и на всё, что связано с полом, будь то позитивный опыт или опыт ошибок, не следует смотреть напрямую, надо прибегать к опосредованию: тщательно подбирая слова, избегая воспоминания грехов своих и чужих, очищая смыслы.

Святитель Климент Александрийский . Указ. соч. С. 188.

Яннарас Х . Указ. соч. С. 121.

Цит. по: Неганова Е. Идеал брака в Православии // Богословская конференция Русской Православной Церкви “Учение Церкви о человеке”. Москва, 5–8 ноября 2001 г. Материалы. М., 2002. С. 278.

Честертон Г. К. Возвращение Дон Кихота // Избранное. СПб., 2001. С. 504.

Священномученик . Свете тихий. М., 1996. С. 172.

Святитель Амвросий Медиоланский . О девстве // О девстве и браке. М., 1997. С. 147.

Святитель Григорий Нисский . Изъяснение Песни песней Соломона. С. 110.

Святитель Афанасий Великий Указ. соч. С. 134.

Архимандрит Савва (Мажуко): Борьба с постом

Подавляющее большинство православных, если и постится, то вовсе не так, как это предписывается Типиконом, т.е. церковным уставом. Но совесть-то у всех у нас жива и чувствительна. Мы люди верующие и очень тяжело переживаем сам факт нарушения канонов. Да, духовник может посоветовать, врач предписать, родители пожалеть, но - чувство вины остаётся, а это значит, что каждый пост для современного мирянина это время не духовных упражнений, а, прежде всего, жуткого нравственного стресса - я не делаю, как положено, я нарушаю, я поступаю неправильно. С этим бременем вины нам никак мириться нельзя, уже хотя бы потому, что православный человек и так во всем виноват. С чувством вины мы всегда как-то слишком усердствуем. Хотите в толпе безошибочно обнаружить верующую? Это легко. У обычной православной женщины такое выражение лица, будто это ее сын развязал Вторую мировую войну.

Современный устав церковных постов не работает. Скажу совсем крамольную вещь. Такового устава попросту нет. Он не существует. То, что мы читаем в Типиконе или в календаре - редакция одного из многочисленных монашеских уставов, я подчёркиваю два слова - «монашеских» (!), «многочисленных» (!) .

Почитайте наш Типикон. Это книга для монастыря, там даже главы есть о поведении в трапезе, о братской одежде и прочее. Но мы не можем жить по правилам, написанным в средние века, тем более не для мирян, а для монахов, и не просто для монахов, а для иноков конкретного палестинского монастыря. Не правда ли, жизнь женатого питерского программиста сильно отличается от бытия средневекового палестинского монаха? [...] Мы живём в другом мире, с новыми вызовами, запросами, искушениями. Мир изменился. Ритм жизни иной. Пища другая. Мы - другие. Мы дольше живём, больше читаем, чаще моемся, редко убиваем и нечасто ходим на казнь. У нас есть микроволновки, пылесосы и совсем нет крепостных.

Нам всем известно, что Петров пост - это духовное упражнение для людей, которым не удалось понести Великий пост. Зачем же мне, великопостнику, держать еще и Петров пост? Рождественский пост и Успенский в древности соблюдали только монахи и то некоторых монастырей, потому что у каждого монастыря был свой собственный и постный и богослужебный устав, и это абсолютно нормально. В Рожественский пост миряне постились лишь пять последних дней, а в остальные дни воздерживались лишь от мяса, вкушая молочные продукты. Было время, когда мирянам в Рождественский, Петров и Успенские посты разрешалось вкушать молочную пищу. Почему бы не вернуться к этой практике? Ведь пища стала другой, не правда ли? Вкушать рыбу, кальмаров, мидий и модные грибы - сегодня это роскошь, и не надо себя обманывать - это ведь жуткое уродство тратить на еду во время поста больше, чем в непостное время .

Люди хотят всё делать правильно, «как положено», это естественное свойство хороших людей . Поэтому, мне кажется, необходимо найти правильный подход в решении этой проблемы, ясно понимая, что ее разрешения мы не найдём в канонических текстах, составленных, главным образом, монахами и безбрачным епископатом, а значит потребуется творческое усилие современной канонической мысли, и этого не следует страшиться, потому что это усилие надо бы уже давно пробудить и взяться за решение накопившихся за тысячелетия церковных проблем .

Могут возразить, что подобное творчество противоречит послушанию церкви. А разве мы - не часть этой семьи, мы что же - приёмыши, неродные дети, нашего мнения никто не спрашивает? Вот составят наши богословы Положение, примет его народ Божий, утвердят архиереи, - и будем мы его слушаться все вместе, благодаря Бога в посте и молитве.

Архимандрит Савва (Мажуко)

Апельсиновые святые

Записки православного оптимиста

* * *

От издательства

Архимандрит Саввы (Мажуко), насельник Свято-Никольского монастыря в городе Гомеле, – замечательный белорусский писатель. Он одинаково свободно говорит о религии, политике и культуре, о нашей жизни, не навязывая, но аргументируя свое мнение. Он не дает готовых ответов, но приглашает к размышлению, напоминает читателю о главном: Спаситель любит нас, любит всех людей и лично – тебя! Творчество отца Саввы ведет читателя к осознанию важнейшего в миропонимании: Бог – есть жизнь, жизнь – величайший дар Бога нам, жизнь – всегда прекрасна.

Глубокая, ясная, очень оптимистичная и сердечная проза архимандрита Саввы – редкость для современной православной литературы. «Будучи опытным оратором, он знает, когда рассказать житейскую историю, а когда – процитировать Священное Писание и сказать важные слова. У начитанного и мудрого (с чувством юмора и меры) отца Саввы хочется учиться правильно относиться к жизни» («Литературная Россия»).

Непридуманные рассказы

«Книгу читай поутру с четверть часа до работы, а потом целый день думай, что читал».

Преподобный Амвросий Оптинский

Плач по умершему

Старые люди не боялись боли. Они ее не искали, но уж если надо было что-то испытать, вынести, пережить, шли спокойно, с достоинством. Не прятались. И перед смертью не робели. Говорили о ней без страха.

– Вы меня глубоко не закапывайте. Как Господь позовет, чтоб я с могилы встала, отряхнулась и на Суд пошла.

Так одна старушка говорила. Из глухой белорусской деревни. А моя бабушка повторяла гомельское присловье:

– Помирать – день терять.

А чего смерти бояться? Все умрем. Столько хороших людей уже умерло, что и нам не грех в могилу лечь.

Комфорт и безопасность изменили нас. Порог боли и чувствительности современного человека сильно отличает нас от наших даже ближайших предков, и в этом нет ничего плохого, я и сам каждое утро восхищаюсь чудом горячей воды и благодарю Бога за свет и тепло. Но мы другие. Защитив себя и обезопасив жизни свои, кое в чем мы сделались более уязвимыми, а порой и беззащитными. Факт смертности – нашей и наших близких – мы теперь переносим куда тяжелее и болезненней, нежели наши прадеды.

В старину человека с детства приучали к мысли, что ему придется похоронить родителей. И молодые люди знали, что доведется не просто переживать утрату родителей, но именно – похоронить и сделать это красиво и правильно. А еще было чудесное слово «досмотреть», и достоинство детей оценивалось по тому, как они утешают своих умирающих близких, как успокаивают их угасающую старость. Подумайте: с детства к этому готовили. Не боялись детей испугать или шокировать. Как готовили? Говорили о смерти спокойно, как о чем-то естественном, не смягчая ее трагичности, не врали себе и детям, не прятались от нее. Старики собирали себе на смерть, готовили рубахи и платки – в чем в гроб положат, не боялись часто причащаться, не пугались писать завещаний и – плакали, конечно же, плакали – как же без этого? Кому же охота помирать? Столько дел! Столько работы! Но плач этот был правильным , он разрешался в особый ритуал, обряд – горе избывалось, обряжаясь в погребальные обычаи и традиции.

Приготовление Иисуса к погребению. 1894. Худ. Николай Кошелев

И не только к смерти родителей готовили от юности. Муж и жена – скорее всего кто-то пойдет к Богу раньше, и уже во время венчания люди учились разлуке. Не ведая того, наши предки приучали своих детей к одному из самых изящных духовных упражнений. Покойный Сенека, наставник умирания, советовал своим ученикам: «Нам надо постоянно думать о том, что смертны и мы и любимые нами» (Письма, 63,15). Думать – постоянно. Пребывать в памяти смертной. Не давать суете и малодушию спрятать от нас трагичности мира. Но Сенека говорит не просто о памяти смертной вообще, об отстраненном созерцании космического закона. Это созерцание конкретно. Философ призывал к перемене самого фокуса «смертельного созерцания». Верующих часто, иногда – справедливо, укоряют в эгоизме. В созерцании своей финальности действительно есть нечто эгоцентричное. Но в том, что умру я – нет еще большой трагедии. Порой смерти ждешь, как избавления, отрады. Но – умрут любимые мною люди. Вот это по-настоящему ужасно. Мир полон боли, несчастий, болезней, но быть живым – это так хорошо. Когда Софокл устами одного из своих персонажей говорит «высший дар – нерожденным быть» (Эдип в Колоне, 1225), слушателя и читателя пронизывает космический холод, мурашки бегут по коже, одолевает и парализует благородная метафизическая тоска – до чего эпично, глубоко, красиво! И лишь истрезвившись от этой античной стужи, начинаешь понимать ложь этих слов. Да, ко мне, непомерно эстетствующему эгоисту, эта фраза подойдет, но разве я бы хотел, чтобы никогда на свет не появился мой ясноглазый племянник или веселые братики, моя мама, мои добрые и терпеливые друзья, разве было бы хорошо, если бы они никогда не родились? Да, мир полон боли, горя, потерь, но эти люди – украшение человечества, вместе с ними даже в этот больной мир вошли и смысл и радость, и сквозь горе мы все же радуемся, что кто-то славный побыл на этом свете пусть даже совсем чуть-чуть. Но как же больно от мысли, что однажды им всем придется умереть.

«Человек начинается с плача по умершему». Так говорил покойный Мераб Мамардашвили. Не с плача по себе умершему или умирающему начинается человек, а с принятия и избытия смерти своих любимых. Этому плачу в хороших семьях приобщали с детства – чтобы человек в ребенке проснулся как можно раньше, чтобы через мужественное принятие смертности своей и своих любимых с первых дней своей жизни научиться принимать, благословлять этот мир и – сопротивляться ему. Все наши близкие и друзья, любимые и хорошие – это люди, которых мы однажды потеряем. А еще – это люди, которые потеряют нас.