Евангелие — это авангард. Про молодежь и старушек в храмах

15 ноября 1994 г. после непродолжительной болезни на 58-м году жизни скончался ревностный труженик на ниве богословского образования доцент Санкт-Петербургской Духовной Академии протоиерей Стефан Ильич Дымша - известный канонист Русской Православной Церкви. Являясь преподавателем Духовной Академии с 1969 г., одновременно он был и настоятелем двух восстанавливающихся храмов Петербурга - Благовещенской церкви на Васильевском острове и Троицкого собора на Измайловском проспекте.

Отец Стефан Дымша родился в 1937 году, в Белоруссии, недалеко от города Бреста, в простой крестьянской семье. Его религиозное детское воспитание в духе традиционного православия предопределило и его дальнейший путь служения Богу, Церкви и людям. После окончания средней общеобразовательной школы, он в 1954 г. поступил в Минскую Духовную Семинарию, которую закончил с отличием в 1958 г. В том же году без вступительных экзаменов был зачислен в Ленинградскую Духовную Академию, которую закончил в 1962 г. с получением ученой степени кандидата богословия за курсовое сочинение по Византологии на тему: «Михаил VIII Палеолог и Лионская уния». 2 августа 1964 г. он был посвящен в сан диакона. В это же время о. Стефан, желая получить филологическое образование, поступил в Ленинградский государственный университет на отделение русского языка и литературы, который закончил весной 1969 г. с присвоением ему, после сдачи госэкзаменов и успешной защиты дипломной работы, квалификации филолога и преподавателя русского языка и русской литературы. Осенью того же года по благословению митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима, диакон Стефан Дымша был утвержден преподавателем Ленинградских духовных школ. Ему было поручено преподавание церковнославянского и русского языков. С 1970 года он преподает в Академии Византологию и Каноническое право, в 1971 году посвящен в сан иерея. В 1972 г. ему присвоено звание доцента. Во второй половине 1973 г. священник Стефан Дымша был направлен священноначалием Московской Патриархии специализироваться по каноническому праву в Римский Понтификальный институт восточных исследований при Грегорианском университете, полный курс которого закончил в 1975 г. с присвоением ученых степеней бакалавра, лиценциата и доктора Канонического права за соответствующие научные работы.

Вернувшись на Родину, о. Стефан продолжал заниматься преподавательской деятельностью в стенах Ленинградских духовных школ до своей смерти. Одновременно с преподаванием он, с 1976 по 1985 г., заведовал библиотекой Ленинградской Духовной Академии. В различные годы он исполнял должность помощника, а затем старшего помощника Инспектора Ленинградских духовных школ. В 1976 г. он был возведен в сан протоиерея. Впоследствии был награжден палицей и крестом с украшениями.

Доцент протоиерей Стефан Дымша принимал активное участие в различных сферах церковно-общественной жизни. Имея от природы сильный, приятного тембра, тенор, он участвовал в хоре священнослужителей Ленинградской митрополии. Истовое, ревностное служение протоиерея о. Стефана Дымши располагало к нему всех знавших его. Его любили как доброго, отзывчивого пастыря. К нему приходили, чтобы излить свою душу различные люди. И он для всех находил время.

Восстанавливая храмы, в которых он перед смертью служил и являлся настоятелем, о. Стефан пребывал в них постоянно, после занятий и в другое свободное время. Он жил церковной жизнью, болел за порученное ему дело.

Особой чертой характера, пожалуй, являлось его неутомимое трудолюбие во всем. Приходится только удивляться, как почивший находил время и силы для всего, что он делал. Он много читал, писал, переводил. Его статьи публиковались как в отечественной, так и в зарубежной печати. Он участвовал везде, где требовались его знание и опыт.

Кроме того, по поручению Совета Ленинградских духовных школ, доц. прот. Стефан Дымша написал учебные пособия по Общецерковной истории для Регентского отделения и для 3-го класса Духовной Семинарии. Он участвовал во внешнецерковной деятельности Московского Патриархата.

Деятельность доцента протоиерея Стефана Дымши отмечена церковными наградами. Он награжден орденом преподобного Сергия Радонежского III степени, патриаршей грамотой и наградами зарубежных Православных Церквей.

18 ноября 1994 г. состоялось отпевание почившего о. Стефана Дымши. Гроб с телом был доставлен утром в академический храм. До этого тело усопшего находилось сначала в Благовещенской церкви, а затем - в Троицком Измайловском соборе, где до совей кончины служил настоятелем приснопамятный протоиерей Стефан.

Божественную литургию в храме Академии совершил викарный епископ Тихвинский Симон в сослужении пастырей, близко знавших почившего. Отпевание возглавил Митрополит С.-Петербургский и Ладожский Иоанн. Перед началом отпевания Владыка произнес слово, в котором отметил ревностное служение доцента протоиерея Стефана Дымши Церкви Христовой. После 6-й песни заупокойного канона произнес слово профессор протоиерей Николай Гундяев.

Похоронен доцент протоиерей Стефан Ильич Дымша в С.-Петербурге на Серафимовском кладбище, недалеко от храма.

Вечная ему память!

Свя-щен-но-му-че-ник иерей Сте-фан Фе-до-ро-вич Гра-чев ро-дил-ся 30 де-каб-ря 1886 го-да в де-ревне Трост-ная Сев-ско-го уез-да Ор-лов-ской гу-бер-нии (ныне Ко-ма-рич-ский рай-он Брян-ской об-ла-сти) в кре-стьян-ской се-мье. Ро-ди-те-ли его Фе-дор Ива-но-вич и Ели-за-ве-та Про-хо-ров-на Гра-че-вы име-ли че-ты-рех сы-но-вей и че-ты-рех до-че-рей. Фе-дор Ива-но-вич с 14 лет при-слу-жи-вал в Ал-та-ре, а по-том до са-мой смер-ти слу-жил кти-то-ром хра-ма во имя Свя-то-го Ар-хи-стра-ти-га Ми-ха-и-ла в со-сед-нем се-ле Боб-рик. Се-мья бы-ла бла-го-че-сти-вой, и все по-сты про-во-ди-ли на Бо-го-слу-же-ни-ях в Бо-го-ро-диц-кой Пло-щан-ской Пу-сты-ни, в пя-ти вер-стах от до-ма. Тро-их де-тей Гра-че-вы от-да-ли на вос-пи-та-ние в мо-на-сты-ри: дочь Еле-на бы-ла по-слуш-ни-цей Брян-ско-го Пет-ро-Пав-лов-ско-го де-ви-чье-го мо-на-сты-ря, дочь Пе-ла-гия — в Сев-ском Тро-иц-ком де-ви-чьем мо-на-сты-ре, а сын Сте-фан — в Пло-щан-ской Пу-сты-ни. В оби-тель он по-сту-пил в де-ся-ти-лет-нем воз-расте, вос-пи-ты-ва-ясь в стро-го-сти и бла-го-че-стии у мо-на-стыр-ских стар-цев, по-мо-гая от-цу в де-ревне на всех сель-ских ра-бо-тах, а при до-сти-же-нии со-вер-шен-но-ле-тия в 1904 го-ду был за-чис-лен в бра-тию мо-на-сты-ря уже по-слуш-ни-ком. В 1914 го-ду был при-зван в ар-мию, участ-во-вал в бо-ях под Виль-но и Грод-но. По-лу-чил млад-ший офи-цер-ский чин, и за за-слу-ги пе-ред Ро-ди-ной и бес-при-мер-ную храб-рость был удо-сто-ен двух Ге-ор-ги-ев-ских кре-стов. По-сле де-мо-би-ли-за-ции из ар-мии в 1918 го-ду вновь по-сту-пил в род-ной мо-на-стырь, и нес там по-слу-ша-ние вплоть до за-кры-тия оби-те-ли в 1921 го-ду. По-сколь-ку по-слуш-ни-ки в мо-на-сты-рях не да-ют ино-че-ских обе-тов, через неко-то-рое вре-мя Сте-фан Гра-чев же-нил-ся на Ана-ста-сии Сер-ге-евне Ки-ри-лен-ко-вой, ро-дом из де-рев-ни Гав-ри-ло-ва Гу-та, ко-то-рая уха-жи-ва-ла в Пу-сты-ни за ско-том.

С 1924 го-да Сте-фан стал слу-жить пса-лом-щи-ком. В мар-те 1929 го-да Епи-ско-пом Брян-ским и Сев-ским Мат-фе-ем (Храм-це-вым, † 1931) он был ру-ко-по-ло-жен во диа-ко-на к хра-му Ве-ли-ко-му-че-ни-ка Ни-ки-ты се-ла Ар-ки-но Ко-ма-рич-ско-го рай-о-на. 23 мар-та 1930 го-да, в хра-ме в честь Вос-кре-се-ния Хри-сто-ва в Брян-ске, Вла-ды-ка Мат-фей ру-ко-по-ло-жил его в сан иерея к хра-му в честь Бла-го-ве-ще-ния Пре-свя-той Бо-го-ро-ди-цы се-ла Кра-пив-на Нав-лин-ско-го рай-о-на Брян-ско-го окру-га.

2 июня 1930 го-да иерей Сте-фан был пе-ре-ве-ден в се-ло Хол-мец-кий Ху-тор Бра-сов-ско-го рай-о-на. Храм се-ла был по-стро-ен по-ме-щи-ком Сте-па-ном Сте-па-но-ви-чем Апрак-си-ным в 1797 го-ду для жи-те-лей се-ла Кру-пец. Цен-траль-ный Ал-тарь хра-ма был освя-щен во имя Пре-по-доб-но-го Ма-ка-рия Еги-пет-ско-го, се-вер-ный при-дел во имя Свя-тых без-среб-рен-ни-ков Кось-мы и Да-ми-а-на, а юж-ный — во имя Му-че-ни-ков Адри-а-на и На-та-лии. Ка-мен-ный храм был по-крыт ли-сто-вым же-ле-зом, гла-вы и кре-сты вы-зо-ло-че-ны, ин-те-рьер хо-ро-шо укра-шен. По-ме-щик Апрак-син по-да-рил при-хо-ду ста-рин-ную Тих-вин-скую ико-ну Бо-жи-ей Ма-те-ри. На-род по-чи-тал эту ико-ну как чу-до-твор-ную, и с нею хо-ди-ли Крест-ным хо-дом по всем со-сед-ним се-лам и де-рев-ням.

Пле-мян-ни-ца от-ца Сте-фа-на, Пе-ла-гея Его-ров-на Ми-ти-на, пи-шет о нем: «По ха-рак-те-ру он был очень стро-гий. Мы, де-ти, все его очень лю-би-ли, ува-жа-ли и по-ба-и-ва-лись. Он ни-ко-гда де-тей не ру-гал. Мы мог-ли за-брать-ся на печ-ку, иг-рать, шу-меть, мы тре-зво-ни-ли в ко-ло-ко-ла, у нас бы-ли свои неболь-шие ко-ло-коль-чи-ки, пе-ли ду-хов-ные кан-ты, и он нам в этом не ме-шал. Отец Сте-фан все-гда хо-дил в под-ряс-ни-ке. Бы-ло у него и свое хо-зяй-ство. Он хо-дил ко-сить тра-ву для ско-та, ру-бил дро-ва. У него при-слу-ги не бы-ло, и всю ра-бо-ту де-лал сам. Умел пи-лить, стро-гать, лож-ки де-лать... Нас, <де-тей>, отец Сте-фан бу-дил на При-ча-стие, ко-гда уже все Ча-сы про-чи-та-ны, или ко-гда Еван-ге-лие бу-дут чи-тать. Ма-туш-ка от-ца Сте-фа-на нас бу-ди-ла...

В до-ме де-душ-ки в Трост-ной не бы-ло при-ня-то го-во-рить лиш-них слов. Сам де-душ-ка то-же был очень стро-гий. Я бы-ла од-на у ма-мы. А у умер-ше-го тре-тье-го бра-та бы-ло шесть де-тей, и их всех де-душ-ка взял на вос-пи-та-ние. Нас всех де-тей в ито-ге бы-ло се-ме-ро. За сто-лом в Трост-ной мы си-де-ли без вся-ко-го шу-ма. Де-душ-ка, бы-ва-ло, са-дит-ся за стол, и толь-ко он каш-лянет, а мы уже зна-ли, что долж-на быть пол-ная ти-ши-на. Та-кие же по-ряд-ки бы-ли у от-ца Сте-фа-на и в Ху-то-ре Хол-мец-ком. Ба-тюш-ка ел вме-сте с на-ми. Мо-ли-лись мы пе-ред едой все вме-сте, а ко-гда на-до бы-ло — и на ко-ле-нях. А вот на сон гря-ду-щий мы мо-ли-лись толь-ко с ма-туш-кой, а ба-тюш-ка мо-лил-ся уже позд-но от-дель-но, ко-гда мы все за-сы-па-ли. По ха-рак-те-ру он был очень сдер-жан-ный и немно-го-слов-ный... знал хо-ро-шо нот-ную гра-мо-ту, пе-ре-кла-ды-вал на но-ты цер-ков-ные пес-но-пе-ния. И что ему нуж-но бы-ло на-пи-сать и ра-зу-чить, про-бо-вал про-петь это с на-ми, с детьми. Бы-ва-ло, возь-мет скрип-ку, про-иг-ра-ет мо-тив, и за-ста-вит нас про-петь его. И мы пе-ли под скрип-ку.

Жил отец Сте-фан сна-ча-ла не очень бед-но, еда бы-ла са-мая обыч-ная, де-ре-вен-ская, ка-ша, кар-тош-ка, мо-ло-ко, яич-ки, са-ло. По-сле кол-лек-ти-ви-за-ции — ото-бра-ли ко-ро-ву, ста-ли жить бед-нее, а в го-не-ния жи-ли и во-все од-ним по-да-я-ни-ем. Но во все вре-ме-на ма-туш-ка кор-ми-ла всех ни-щих, отец Сте-фан го-во-рил, чтобы ни-ко-му не от-ка-зы-ва-ла. Она ве-ла ни-щих в дом, и уго-ща-ла их.

Отец Сте-фан, ес-ли к нему при-хо-ди-ли при-ча-стить или по-со-бо-ро-вать боль-но-го, ни-ко-му не от-ка-зы-вал, да-же то-гда, ко-гда на-ча-лись го-не-ния. Од-на-жды его при-гла-си-ли в Бра-со-во для бе-се-ды, он то-гда при-шел позд-но ве-че-ром в Трост-ную, по-то-му что ему ид-ти бы-ло бли-же, чем в Ху-тор Хол-мец-кий. От-ца Сте-фа-на то-гда про-дер-жа-ли в Бра-со-во це-лый день, а ид-ти ему бы-ло да-ле-ко до до-ма, и он за-шел к от-цу. Мы, де-ти, уже лег-ли спать. Отец Сте-фан при-шел весь мок-рый... Де-душ-ка рас-то-пил же-лез-ную печ-ку, бы-ло уже хо-лод-но. Шел дождь со сне-гом, за ок-ном был ок-тябрь ме-сяц. На-ча-ли су-шить ба-тюш-ки-ну одеж-ду и обувь. То, что мы, де-ти, мог-ли ле-жа услы-шать, что отец Сте-фан ска-зал де-ду, как ему пред-ло-жи-ли от-речь-ся от сво-ей ве-ры. «Вы кре-стьян-ский сын, — го-во-ри-ли ему, — мы Вам пред-ло-жим лю-бую ра-бо-ту, нам нуж-ны об-ра-зо-ван-ные лю-ди». А он им от-ве-чал: «Не мо-гу я это-го сде-лать». Его спро-си-ли: «Вы слу-жи-ли в цар-ской ар-мии, Вам пред-ла-га-ли там остать-ся?» Он от-ве-тил: «Это не мое при-зва-ние. Я вер-нул-ся в мо-на-стырь». Его спро-си-ли: «А Вы зна-е-те, что с Ва-ми бу-дет в бу-ду-щем, и Вы с этим со-глас-ны?» То-гда он ска-зал: «Да, я свой Крест бу-ду нести до кон-ца».

Од-на из жи-тель-ниц се-ла Хол-мец-кий Ху-тор вспо-ми-на-ет: «Ба-тюш-ка был хо-ро-ший, сле-дил за всем, чи-сто бы-ло, хо-ро-шо... Все при-хо-жане очень лю-би-ли его, нра-вил-ся он всем. Ка-ра-ул-ка, в ко-то-рой жи-ла се-мья от-ца Сте-фа-на, бы-ла со-всем тес-ная. Там сто-я-ла ку-пель, в ко-то-рой он кре-стил де-тей. Пом-ню хо-ро-шо, что ку-пель бы-ла жел-тая. Мы, де-ти, го-во-ри-ли, что она зо-ло-тая. При-ход был боль-шой, де-тей кре-сти-ли мно-го. Че-ты-ре де-рев-ни: Хол-мечь, Ху-тор, Кру-пец, Гав-ри-лов-ка с тре-мя по-сел-ка-ми: Яш-ки-на Па-се-ка, Со-ко-лы, Доб-ро-воль-ский - несколь-ко ты-сяч че-ло-век. В празд-ни-ки на-род ед-ва по-ме-щал-ся в хра-ме, а на Пас-ху не по-ме-щал-ся да-же в огра-де. Боль-ше жен-щи-ны сто-я-ли в хра-ме, но и муж-чи-ны то-же, де-тей при-во-ди-ли мно-го. Хор был боль-шой... По-сле аре-ста се-мью свя-щен-ни-ка вы-гна-ли, а храм за-кры-ли».

2 июня 1932 го-да Епи-скоп Брян-ский и Сев-ский Да-ни-ил (Тро-иц-кий, † 1934) «за усерд-ную и по-лез-ную служ-бу Церк-ви Бо-жи-ей» на-гра-дил иерея Сте-фа-на на-бед-рен-ни-ком. По хо-да-тай-ству бла-го-чин-но-го, про-то-и-е-рея Алек-сия Со-ко-ло-ва, «за усерд-ное слу-же-ние и бла-го-нрав-ное по-ве-де-ние» ко дню Свя-той Пас-хи 1935 го-да Епи-скоп Брян-ский и Сев-ский Иоасаф (Шиш-ков-ский-Дрылев-ский, † 1935) на-гра-дил о. Сте-фа-на ка-ми-лав-кой. Се-мья от-ца Сте-фа-на жи-ла в при-ход-ской сто-рож-ке. Хо-зяй-ства не бы-ло, дер-жа-ли толь-ко ко-ро-ву, но из-за нее на-ло-жи-ли непо-силь-ный на-лог на сда-чу мо-ло-ка, а через неко-то-рое вре-мя ко-ро-ву за-бра-ли.

В но-яб-ре 1935 го-да ста-ло из-вест-но, что с хра-ма, в ко-то-ром слу-жил о. Сте-фан, со-би-ра-ют-ся снять ко-ло-ко-ла. Его вы-зва-ли в прав-ле-ние кол-хо-за, где объ-яви-ли по-ста-нов-ле-ние пра-ви-тель-ства о сня-тии ко-ло-ко-лов с хра-мов. Пред-ло-жи-ли дать под-пис-ку об от-вет-ствен-но-сти за воз-мож-ные вол-не-ния в цер-ков-ном при-хо-де. Отец Сте-фан от-ве-тил, что луч-ше ему быть аре-сто-ван-ным, чем при-зы-вать при-хо-жан снять ко-ло-ко-ла по при-ка-зу вла-сти. На тре-бо-ва-ние от-дать клю-чи от хра-ма он ска-зал, что клю-чи не у него, а у пред-се-да-те-ля ре-ви-зи-он-ной ко-мис-сии, ко-то-рый вско-ре при-шел в храм, но от-дать клю-чи от-ка-зал-ся. То-гда пред-ста-ви-те-ли вла-сти взло-ма-ли за-мок в хра-ме и вы-вез-ли ко-ло-ко-ла. Несколь-ко ме-ся-цев спу-стя Свя-щен-но-му-че-ник Ар-хи-епи-скоп Смо-лен-ский Се-ра-фим (Ост-ро-умов), в ве-де-нии ко-то-ро-го с 30 де-каб-ря 1935 го-да на-хо-ди-лась Брян-ская Епар-хия, на-пра-вил при-ход-ским свя-щен-ни-кам через бла-го-чин-ных цир-ку-ляр-ное пись-мо, в ко-то-ром убеж-дал не про-ти-во-дей-ство-вать пред-ста-ви-те-лям вла-сти при сня-тии ко-ло-ко-лов, так как важ-нее бы-ло не дать по-во-да к за-кры-тию хра-ма, чем со-хра-нить ко-ло-коль-ный звон.
В 1936 го-ду бы-ла за-су-ха, при-хо-жане не раз про-си-ли от-ца Сте-фа-на со-вер-шить мо-ле-бен о нис-по-сла-нии до-ждя. За-тем они про-си-ли со-вер-шить мо-ле-бен на по-лях. Со-глас-но дав-не-му мест-но-му обы-чаю, чти-мо-му в окру-ге со вре-ме-ни по-строй-ки хра-ма в се-ле Хол-мец-кий Ху-тор, ле-том со-вер-шал-ся Крест-ный ход с Тих-вин-ской ико-ной Бо-жи-ей Ма-те-ри для из-бав-ле-ния от сти-хий-ных бед-ствий, па-де-жа ско-та и неуро-жая, с обя-за-тель-ным хож-де-ни-ем по до-мам при-хо-жан. Отец Сте-фан пред-ло-жил пред-се-да-те-лю цер-ков-но-го со-ве-та хра-ма во имя Пре-по-доб-но-го Ма-ка-рия Ве-ли-ко-го схо-дить в сель-ский со-вет и до-бить-ся раз-ре-ше-ния на про-ве-де-ние мо-леб-на. Пред-се-да-тель сель-со-ве-та сна-ча-ла со-гла-сил-ся, но на сле-ду-ю-щий день от-ме-нил свое рас-по-ря-же-ние, и мо-ле-бен про-ве-сти не уда-лось.

26 ав-гу-ста 1936 го-да свя-щен-ник Сте-фан был аре-сто-ван по об-ви-не-нию в ан-ти-со-вет-ской аги-та-ции и за-клю-чен в тюрь-му го-ро-да Брянск. «Ко-гда от-ца Сте-фа-на по-са-ди-ли в тюрь-му в пер-вый раз, — вспо-ми-на-ет Пе-ла-гея Его-ров-на Ми-ти-на, — мы с де-душ-кой Фе-до-ром Ива-но-ви-чем хо-ди-ли по-ви-дать его. Мы по-да-ли за-пис-ку, что разыс-ки-ва-ем Сте-па-на Гра-че-ва, и мож-но ли ему пе-ре-дать по-сыл-ку. Это-го не раз-ре-ши-ли. Мы ре-ши-ли пе-ре-дать ему по-сыл-ку на ули-це. Ко-гда за-клю-чен-ных в тюрь-ме вы-во-ди-ли на ра-бо-ту, а это бы-ло очень ра-но, в пять ча-сов утра, их ста-ви-ли по две-на-дцать ря-дов и вы-во-ди-ли на ре-ку Дес-ну, там раз-гру-жа-ли то-вар-ные по-ез-да. То-гда там бы-ла от-вод-ная от стан-ции вет-ка. Был ка-мень, дро-ва для го-ро-да. А мы сто-я-ли на вы-со-ком ме-сте, чтобы бы-ло всех вид-но. Бы-ва-ло, кри-ча-ли в тол-пе: «Доч-ка, бро-сай хлеб, мы от-цу Сте-фа-ну пе-ре-да-дим». А отец Сте-фан нас уви-дит, каш-лянет (а по кашлю мы его все-гда узна-ва-ли) и го-во-рит нам: «Мы идем на ра-бо-ту». А са-мо-го его мы не ви-де-ли, но слы-ша-ли, что он идет в этой тол-пе. Я бро-са-ла в тол-пу за-клю-чен-ных хлеб. В сверт-ке бы-ли обыч-но ку-сок хле-ба и ку-сок са-ла. А в дру-гой раз он по-про-сил пе-ре-дать пор-тян-ки. Так мы пе-ре-да-ва-ли ему по-сыл-ки несколь-ко раз».

Через три ме-ся-ца до-про-сов об-ви-ня-е-мый отец Сте-фан Гра-чев был осво-бож-ден за недо-ка-зан-но-стью об-ви-не-ния.

По вос-по-ми-на-ни-ям Пе-ла-гии Его-ров-ны, отец Сте-фан по-сле осво-бож-де-ния из за-клю-че-ния при-шел к сво-е-му бра-ту Его-ру, ко-то-рый жил в Брян-ске. Он рас-ска-зал, что в тюрь-ме его при-нуж-да-ли от-речь-ся от ве-ры, но он от-ве-тил, что бу-дет нести свой Крест до кон-ца. Род-ные пред-ла-га-ли ему оста-вить при-ход и уехать к бра-ту Его-ру в Брянск, но отец Сте-фан от-ка-зал-ся, по-вто-рив, что Крест свой бу-дет нести до кон-ца.
4 сен-тяб-ря 1937 го-да был аре-сто-ван про-то-и-е-рей Алек-сий Со-ко-лов. Узнав об этом, отец Сте-фан ска-зал сво-ей су-пру-ге, чтобы она го-то-ви-лась к его аре-сту и су-ши-ла су-ха-ри для него. Пе-ред этим, пред-чув-ствуя арест, он со-ве-то-вал иеро-мо-на-ху Ана-то-лию (Дань-ши-ну), ко-то-рый слу-жил на его при-хо-де пса-лом-щи-ком, со-брать ве-щи и про-би-рать-ся к Москве, к Свя-то-Тро-и-це-Сер-ги-е-вой Лав-ре. Од-на-ко то-го аре-сто-ва-ли рань-ше, 20 июля. При-хо-дил ба-тюш-ка и к сво-е-му от-цу Фе-до-ру Ива-но-ви-чу в де-рев-ню по-про-щать-ся.

Как рас-ска-зы-ва-ет Пе-ла-гея Его-ров-на, в день пе-ред аре-стом в хра-ме, где слу-жил иерей Сте-фан, яв-но слы-шал-ся че-ло-ве-че-ский плач. Лю-ди при-бе-жа-ли в цер-ков-ную огра-ду, за-шли в дом к ма-туш-ке и ска-за-ли: «Ба-тюш-ка за-крыл ко-го-то в церк-ви, там кто-то пла-чет».

Отец Сте-фан сам по-шел от-кры-вать храм вме-сте с на-ро-дом. Они обо-шли все внут-ри, и ни-ко-го не на-шли.

5 сен-тяб-ря 1937 го-да, в по-ло-вине вто-ро-го ча-са но-чи при-шли за свя-щен-ни-ком Сте-фа-ном Гра-че-вым. Се-мью в это вре-мя за-пер-ли на за-сов. По вос-по-ми-на-ни-ям близ-ких, со-труд-ни-ки НКВД за-бра-ли из до-ма аб-со-лют-но все, оста-вив се-мью без средств к су-ще-ство-ва-нию. В крас-ном уг-лу, под ико-на-ми в до-ме от-ца Сте-фа-на сто-ял ко-мод с кни-га-ми, тут же хра-ни-лись об-ла-че-ние и Да-ро-но-си-ца. Утром при-шли од-но-сель-чане, от-кры-ли ма-туш-ку и де-тей, при-нес-ли, кто что мог. Се-мью от-ца Сте-фа-на вы-се-ли-ли из цер-ков-ной сто-рож-ки, а храм за-кры-ли окон-ча-тель-но. При-ют род-ным свя-щен-ни-ка на Ху-то-ре Хол-мец-ком дал один во-ен-ный, ко-то-ро-го пе-ре-ве-ли слу-жить в Бе-ло-рус-сию. Се-мья Гра-че-вых жи-ла в этом до-ме до ле-та 1943 го-да.

Свя-щен-ник Сте-фан был за-клю-чен под стра-жу в тюрь-му в Брян-ске. Пе-ла-гея Его-ров-на Ми-ти-на вспо-ми-на-ет о вто-ром аре-сте от-ца Сте-фа-на: «Мы с де-душ-кой при-шли <к тюрь-ме> в тот мо-мент, ко-гда за-клю-чен-ных вы-во-ди-ли на ра-бо-ту. Снег и сля-коть, это был ко-нец ок-тяб-ря. Тот же го-лос, что и год на-зад с на-ми го-во-рил, в этот раз ска-зал, что от-ца Сте-фа-на с ни-ми нет, но он по-ста-ра-ет-ся узнать, где тот на-хо-дит-ся. Мы с де-душ-кой при-шли на то же ме-сто через два дня. Тот же го-лос ска-зал нам, чтобы мы ис-ка-ли в дру-гом ме-сте, в этой тюрь-ме его нет».

Отец Сте-фан от-ри-цал об-ви-не-ние в контр-ре-во-лю-ци-он-ной де-я-тель-но-сти. По-ста-нов-ле-ни-ем Осо-бой трой-ки при Управ-ле-нии НКВД по Ор-лов-ской об-ла-сти от 29-30 но-яб-ря 1937 он был при-го-во-рен к рас-стре-лу с кон-фис-ка-ци-ей лич-но при-над-ле-жа-ще-го ему иму-ще-ства.

Свя-щен-ник Сте-фан Гра-чев при-нял му-че-ни-че-скую кон-чи-ну 7 фев-ра-ля 1938 го-да в го-ро-де Брянск. 4 ав-гу-ста 1989 го-да он был ре-а-би-ли-ти-ро-ван Про-ку-ра-ту-рой Брян-ской об-ла-сти.

На ос-но-ва-нии ис-сле-до-ва-тель-ских тру-дов со-труд-ни-ков От-де-ла Агио-ло-гии Брян-ско-го Епар-хи-аль-но-го Управ-ле-ния бы-ли по-да-ны ма-те-ри-а-лы в от-но-ше-нии иерея Сте-фа-на в Си-но-даль-ную ко-мис-сию по ка-но-ни-за-ции Свя-тых.

Опре-де-ле-ни-ем Свя-щен-но-го Си-но-да Рус-ской Пра-во-слав-ной Церк-ви от 17 июля 2006 го-да иерей Сте-фан Гра-чев при-чис-лен к ли-ку Свя-тых — вклю-чен в Со-бор Но-во-му-че-ни-ков и Ис-по-вед-ни-ков Рос-сий-ских XX ве-ка.

Свя-щен-но-му-чен-ни-че от-че Сте-фане мо-ли Бо-га о нас!

Священник Стефан Домусчи продолжает размышлять над темой многодетности, основываясь на Священном Писании, Предании, Социальной Концепции РПЦ и своем личном опыте.

Читаю последнее время ЖЖ и не знаю, куда бежать от своей бедности. От бедности опыта в первую очередь.

О чем только люди не пишут! То про проблемы воцерковления, то про духовников всяких младостарчествующих, то как постами и службами поначалу надрывались и все здоровье попортили. Причем, и пишут, и читают все это зачастую люди, когда-то к вере пришедшие, т.е. имеющие опыт пути, набитых шишек и чудесных открытий. Кто-то через митрополита Антония Сурожского , кто-то через Игнатия Брянчанинова , но так или иначе, в Церковь они пришли, и у них есть опыт иной жизни. Духовник… Духовники… А я на вопрос при поступлении в Духовную Академию «Есть ли у тебя духовник?» ответил, что при необходимости все вопросы решаю с отцом. И не было ни ужасов, ни радостей воцерковления. Я не надрывался постами, не рыдал от самоуничижения, читая «николи же сотвори благое пред Тобою»… Картина мира не переворачивалась с ног на голову… Все как-то естественно и с детства…

И вот я сижу и думаю: что я вообще в жизни видел? Крики «попенок» в спину и споры до хрипоты с неверующими одноклассниками - это бывало, но ведь это какой-то совсем особенный опыт, который сегодняшних православных, с их сложностями воцерковления мало интересует. Сознательная вера просыпалась настолько постепенно, что сказать о каком-то особом времени пробуждения просто невозможно. За 10 лет священства я, конечно, много с кем пообщался, много чего почитал, чтобы понимать, о чем пишут другие, но своего опыта воцерковления уже не получить. Это и плохо и хорошо, смотря как оценивать.
И вот сижу я почитываю разное и удивляюсь: «Ах поди ж ты, и такое бывает!?» Но недавно я удивился не тому, чему привык удивляться. Вещь, которую я воспринял как самоочевидную, всколыхнула православную общественность, все вдруг начали спорить и выяснять, как же на самом деле-то? Это я про шумиху вокруг статей отца Павел Великанов , конечно же. И если по вопросу сложностей воцерковления у меня мало опыта, и я редко спорю, то в этом вопросе, он как раз есть, причем не книжный, и не надуманный, не лубочный.

Священническая традиция

Мой прадед прослужил более 60 лет, у него было 6 детей, дед прослужил 55 и у него было 8, а у отца, прослужившего 30 лет, нас трое. Многие знают, что трое недавно стало и у меня. Есть родственники у которых много, есть и те, у кого один… И вот среди всего этого многообразия, ни разу, ни в одной из этих семей, не говорилось, сколько кому надо родить, и тем более количество детей не выдавалось за меру или признак православности. Супруги - взрослые люди, сознательные христиане, они сами решали какое количество детей они потянут, смогут прокормить и воспитать. Конечно, многодетные семьи прадеда и деда всегда воспринимались как замечательный идеал, но и в них не было какой-то идеологии многодетности, все понимали, что у каждого свои силы, как физические, так и психологические… да и обстоятельства могут складываться по-разному. Можешь быть многодетным - будь многодетным, не можешь - не будь. Это то, что я знаю из опыта.
Вы можете посмотреть на десятки, если не сотни священнических семей, которые имеют одного-двух-трех… И то, что разумный подход к количеству детей, принимающий во внимание здоровье супругов, их психологические силы и т.д. - это нормальная и именно традиционная практика очевидно еще из того, что об этом же нам говорит социальная концепция русской Церкви. Нравится это кому-то или нет, но это так. Черным по белому.

Но это о традиции. Мы, как христиане должны традицию проверять богословием и Преданием. Что же нам скажет Предание?

Многодетность и Предание Церкви

Многодетный брак - это норма всех традиционных патриархальных обществ. Здесь нет ничего, ни специфически ветхозаветного, ни христианского. Заповедь плодиться и размножаться была дана человечеству еще до грехопадения, до того, как Еве было сказано, что рожать теперь она будет в муках. Уже в жизни ветхозаветного Израиля многодетность и вообще чадородие воспринималось как особенно важное не столько в свете райской заповеди, сколько в свете ожидаемого рождения Мессии.

В Новом Завете деторождение перестало быть основной целью брака. Оно замечательный плод супружества, но основная цель - любовь по образу Христа и Церкви. «Двое во едину плоть» - это именно о супругах, а не о детях и их количестве. Поэтому, очевидно, что, говоря о чадородии, апостол имеет ввиду не многочадие, а собственно деторождение. Свт. Иоанн Златоуст , прямо писал, что чадородие вторично в браке. Да и что говорить о традиции, если апостол Павел советует быть «как он» - безбрачным. Каким чадородием спаслась, например, Мария Магдалина

Совершенно очевидно, что никакого богословия многодетности в Предании нет. Неслучайно защитники многодетности в основном ссылаются на социологию, на традиции предков и почти ничего не говорят о богословии. Есть богословие брака, частью которого является чадородие, но здесь ничего не говорится о количестве. Если уж говорить о норме семейной жизни, то нормальность семьи должна оцениваться по климату, который в ней существует, по взаимоотношениям между родителями, по отношениям родителей и детей. Это так, потому что любовь - то, что зависит от самих людей… Оценивать же нормальность семьи по критериям, которые от людей не зависят, это очень и очень жестоко, если не сказать хуже. Это все равно, что сказать: нормальный человек - белый, или нормальный человек - худой. Кроме того, говорить так, это отрицать трагедии многих и многих людей, которые не имеют детей не по своей воле… Нормальная семья - та, в которой достигаются цели брака, взаимное спасение в любви и верности.

Важно помнить, что Церковь позволяет разводиться при неспособности к супружеским отношениям (наступившей до брака или в результате самокалечения), но не позволяет этого при бесплодии. Потому что новозаветные цели достигаются вне зависимости от количества и вообще наличия детей. Другое дело, что в истории часто ставили знак равенства между неспособностью чадородию и к супружеству, особенно, если речь шла о царских семьях. В таком случае реальной причиной было бесплодие, но маскировали это все равно под «желание жены уйти в монастырь». Все это еще раз показывает, что супружеские отношения и деторождение даже канонически - разные вещи. Иными словами, дети замечательны и многодетность прекрасна, но она не является критерием веры и нравственности.

Планирование семьи и Предание Церкви

Теперь к главному вопросу, о котором собственно идет спор. Имеют ли нравственное право отец и мать как-то контролировать количество детей или они должны жить с мыслью «сколько Бог пошлет, столько пусть и будет»? Я уверен, что этот вопрос сродни любому рассуждению о свободе и ответственности человека и о том, как они соотносятся с волей Божьей. Иными словами, я совершенно не вижу разницы между мужем, который говорит обессилевшей и болеющей жене «ты же Христианка, ты что, Богу не доверяешь?» и человеком, который говорит больному: «Зачем тебе операция, ты что, Богу не доверяешь?». Для большинства православных очевидно, что человек вправе, заботясь о здоровье и надеясь на Бога, не ждать, что болезнь уйдет сама собой. Для меня настолько же очевидно, что надеясь на Бога, человек, как существо сознательное и свободное, может, рассудив по совести, так же разумно подходить к планированию семьи. По совести - значит не из прихоти, а исходя из своего состояния и/или состояния супруги. Тем, кто возмущается планированием семьи, честнее было бы перестать обращаться к врачам, ведь если будет на то воля Божья, выздоровеешь, а не будет, так ничего не попишешь.

В деторождении есть не только естественная составляющая, связанная с функциями организма, но также и составляющая творческая. Например, прп. Анастасий Синаит пишет, что «человек творит и рождает, по благодати Божией, [другого] человека». Он не написал просто «человек рождает другого человека», но написал «рождает и творит». Можно думать, что это так, потому что он видел разницу между естественными процессами, в которых воля не участвует; процесcами, которые зависят только от воли; и процесcами, которые зависят от воли, но совершаются через естество. Это важно, потому что рождение оказывается сознательным и свободным актом, совершающимся в человеке и по воле и по естеству.

Некоторые священники и миряне стали писать о грехе «предохранения». Более того, они пишут, что в супруги, прибегающие к помощи неабортивной контрацепции, должны нести покаянную дисциплину и не должны причащаться. Но ведь в социальной концепции , принятой Архиерейским Собором в 2000 году, прописано, что неабортивная контрацепция является допустимой в случае, если отказ от дальнейшего рождения детей никак не связан с эгоизмом и желанием пожить бездетно в свое удовольствие.

Получается, что Архиерейский собор признал, что иногда можно грешить? Конечно, нет.
Для наглядности стоит разделить ситуацию на два возможных греха:
а) один связан с тем, что предохранение как грех предотвращает деторождение. Грех здесь видят в том, что это противодействие воле Божьей. Однако, как я уже писал прежде, и как об этом прямо говорят Основы соц. концепции , это может быть грехом только в случае эгоистического отказа от детей. И т.д.
б) второй связан с тем, что предохранение как грех приравнивают к маструбации. Однако, дело в том, что грех часто зависит не от самого действия а от того, что у человека при этом в голове. Сексуальные отношения в блудном сожительстве и в браке отличаются не по форме, а по тому, что у людей в головах.

Сексуальные отношения в блудном сожительстве и в браке отличаются не по форме, а по тому, что у людей в головах.

При этом стоит вспомнить, что одно и то же ночное осквернение считается свв. отцами греховным в случае если человек принимал блудные помыслы, и не считается греховным, если совесть человека чиста. В последнем случае оно считается простым проявлением работы организма. Т.е. сам факт истечения семени не является греховным и становится или не становится таковым только из-за присутствия или отсутствия нечистых помыслов. Учитывая же, что супружеское «ложе непорочно», в происходящем нет того греха, с которым его сравнивают.

Однако, кроме Священного Предания, есть еще практика нравственной жизни. О которой тоже следует сказать, чтобы люди видели могли трезво посмотреть на свою свободу и ответственность перед Богом. Чтобы не лукавили, но и не брали на себя лишнего.

Я могу, я все могу - так ли это?

Кто-то может подумать, что обращаясь к этой теме, я оправдываю чью-то лень, призываю людей расслабиться и жить в свое удовольствие. В то время как супругам следовало бы спрашивать себя «а можем ли мы еще?» и если есть чувство, что «можем» - ничего не бояться и рожать.

Вообще, очень важно понять, что в жизни, как религиозной, так и обычной, ориентироваться на чувство «я могу больше» очень опасно. Проблема в том, что совесть греховного человека не идеальна, она может ошибаться как в одну, так и в другую сторону. В первом случае расслабления она называется лукавой, в противоположном - мнительной. Оба случая описаны в литературе, хотя первому всегда уделяют больше внимания.

Проблема в том, что совесть греховного человека не идеальна, она может ошибаться как в одну, так и в другую сторону. В первом случае расслабления она называется лукавой, в противоположном - мнительной.

Представим себе во что превратится жизнь человека, который в религиозной жизни начнет ориентироваться на принцип «я могу больше». Например, он может спросить себя: могу ли я чаще ходить на службы? Могу ли я перед работой забегать в соседний монастырь на раннюю? Могу ли я к обычному правилу добавить акафист? а два? Могу ли я строже поститься? Не трудно догадаться, что с формальной точки зрения ответ почти всегда будет «да». Прибавляем 4 часа на службу вечером и утром и убавляем от домашних забот вечером и от сна утром. То же самое с молитвой. Можно в пост начать есть только хлеб и сырые овощи и т.д. Что из всего этого получится - другой вопрос. Однако, промолившись неделю в усиленном режиме и, подумывая вернуться к обычному правилу, человек с мнительной совестью сразу же почувствует укол «но ведь ты же можешь больше». Если он пойдет у нее на поводу, она продолжит: «Слабак, нежишься в постели по утрам, вместо того, чтобы помолиться? Тешишь плоть послаблениями… и т.д.». Подобные вещи могут вогнать в ужасное уныние, если не в депрессию .

Все это в полной мере может проявиться и в супружестве, в рассуждениях о количестве детей. Рассуждения «мы же можем еще», как замечательно показал о. Павел еще в первом интервью, можно абсолютизировать и нарожать погодков человек 15, Можно спросить жену: «Как же тебе совесть позволяет жить праздно!?» Тут еще стоит вспомнить, что беременная - это «непраздная» и обвинить всех замужних, кто физиологически может быть беременной, но не беременеет в «праздности».

Однако, мой организм вообще много что может. Вопрос только в целесообразности и цене. В том, для чего я это делаю, какой ценой и какими будут плоды. И вот здесь-то как раз и кроется самая большая сложность. Люди, которые физиологически могут рожать, но не рожают, если они верующие и совестливые, не делают этого не потому что потакают лени… Просто они, во-первых, могут понимать, что их организм не молодеет, не лишается проблем и каждый ребенок дается труднее и труднее… во-вторых, каждому из детей они хотят уделить должное внимание, любовь и заботу…

Но как определить? Где критерии?

Критерии принятия решения

Критериев три.
1. Собственное рассуждение . Да да, именно собственное рассуждение по совести. Никто тебя лучше нее не знает и за тебя не сможет честно определить твои силы и возможности. Только помни, что в Новом Завете важно не количество, а качество.

2. Совет авторитетного человека. Автор книги Притч говорит, что спасение во многом совете. Если тебе не достаточно свидетельства совести, спроси совета. Причем не только духовника, но и врача, родителей и т.д. Может быть ты переоцениваешь свои силы и стоит прислушаться к врачу? Может быть ты думаешь, что сможешь уделять внимание пятерым, но окружающие видят, что и те двое что есть, запущены? Совет со стороны, очень важен.

3. Общепринятая норма . Зная, что совесть немощна, а за советом не набегаешься, церковь многие вещи сделала общепринятыми, чтобы было проще. Ты переживаешь за меру молитвы? На тебе молитвослов и успокойся. Хочешь больше, молись больше, но знай, что норма, которая одобрена Церковью, есть. Тебе тяжело и ты хочешь меньше? Посоветуйся с собой и со священником и делай меньше. Молитвослов - это именно средняя норма. С детьми все сложнее и проще одновременно, т.к. НЕТ некоторой общепринятой и общеобязательной нормы. НЕТ и быть не может. Есть практика, которая показывает, что обычно - это 2-3-4 ребенка, но говорить что это обязательно, нельзя.

Многодетность - это прекрасно. Но при чем тут православие?

Поверьте, я ни в коей мере не нападаю на многодетность. Я очень ценю материнство и почитаю материнский труд, как один из важнейших. Опыт жизни в многодетной семье прекрасен и наши многолюдные и многодетные встречи дают незабываемый опыт радости общения. Это все я понимаю и принимаю. Только не пойму при чем здесь православие?

Источник. Предание.ру

Десятки выпускников МГУ стали священниками, но встретить университетского преподавателя в сане — большая редкость. Совместимы ли преподавание и священство, стоит ли ходить на занятия в рясе, как студенты относятся к Церкви и в каком состоянии находится религиозное искусство, рассказал «ТД» профессор исторического факультета Степан Ванеян. Он же — священник храма Рождества Богородицы в Капотне протоиерей Стефан Ванеян.

Степан Сергеевич Ванеян родился в 1964 году. В 1989 году окончил отделение истории и теории искусства исторического факультета МГУ имени М. В.Ломоносова. Работал в ГМИИ имени А. С. Пушкина, преподавал в частных учебных заведениях и в средней школе. В 1999 г. окончил аспирантуру кафедры всеобщей истории искусства истфака МГУ. В том же году защитил кандидатскую, а в 2007 г. — докторскую диссертацию. С 1998 г. работает на родной кафедре, с 1999 г. — ее старший преподаватель, с 2004 г. — доцент, с 2011 г. — профессор.

В 1992 г. рукоположен во диакона, в 1999 г. — во священника. В 2012 г. возведён в сан протоиерея. Служит в храме Рождества Пресвятой Богородицы в Капотне. Профессор и заведующий кафедрой теории и истории христианского искусства факультета церковных художеств Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, профессор кафедры теологии Национального исследовательского ядерного университета «МИФИ». Также заведовал Общецерковной аспирантуры и докторантуры. Женат, отец троих детей.

Фото — i.ytigm.com

Отец Стефан, поднимаясь на университетскую кафедру, вы продолжаете оставаться священником или становитесь только профессором?

Есть такой миф, питающий всякого рода клерикализм: храм — это особое пространство, а священник приобщен к какому-то другому миру. По моему опыту, это неправильно. Все эти границы между священным и профанным, сакральным и мирским — проблема мифотворчества. Я этого избегаю. Перемена масок неполезна, такого не должно быть. Быть и протоиереем, и профессором, по мне, — идеальный вариант. Все бы так были: профессор МГУ и приходской протоиерей! Но переходы и переключения иногда переживаются непросто. Быть может, они и не нужны, и противопоказаны: всё да будет едино. А так, что называется, тумблеры порой не срабатывают.

Как вы представляетесь студентам?

Как это принято в университете: называю должность, фамилию, имя, отчество.

- А то, что вы священник?

Этого не требуется.

Перед литургией вы молитесь, а перед лекцией?

Перед лекциями и особенно перед семинарами про себя обращаюсь к Господу. Да и прочих поводов помолиться Господь предоставляет достаточно.

Отец Павел Флоренский на лекции в Высших художественно-технических мастерских (ВХУТЕМАС) приходил в рясе. А вы носили священнические одежды в МГУ?

Строго говоря, ряса или подрясник — это своего рода спецодежда. Водолаз же не всегда ходит в скафандре — только когда у него погружение. Еще хуже, когда соблюдается своего рода профессионально-сословный дресс-код: мол, обратите внимание — я-то немного не такой как вы, я особенный, слегка избранный — клирик, не лаик (мирянин — «ТД» ) какой-нибудь… А бедному отцу Павлу что еще оставалось: для него лекции и были его литургией, за неимением иной.

Лекция как эксперимент

Какая лекция для вас удачная, а какая — полный провал?

Зависит от послевкусия. Иногда это ощущение опустошения — ты всё сказал, извлек из себя всё, что только можно. Значит, хорошая лекция. А провал — когда студенты начинают скучать, поднимается гул, белый шум невыключенного телевизора... Свистеть, конечно, не свистят, но возникает ощущение, что ты здесь лишний.

Перед лекциями вы ставите себе цель?

Мне хочется научить студентов реальной научной практике. Для меня настоящая лекция — род эксперимента. Если проводить аналогию с богослужением, то как молитва должна быть общей и единой, то есть молитвой Церкви, так и наука должна быть вербализована, пронизана словом. И лекция — это выход вербализованного опыта, порой - со-общение через слово и самого Слова. Настоящий, профессиональный, опытный ученый - это и ответственный лектор, который всё время имеет потребность в аудитории. Неслучайно великие научные и философские системы строятся именно на курсах лекций.

Лекция похожа на проповедь?

Я бы сказал, у них есть общие принципы, и один из существенных для меня — не поучать. Не приучать к тому, что я самый умный, а вы можете приобщиться к истине через меня. Беда, если священник считает себя избранным. Также и лектор не должен ощущать, что самый главный он, на кафедре, а остальные так, - аудитория. Должен быть не просто контакт, а единство, взаимность дела. И опыт священнический — опыт самоумаления, уподобления Тому, Кто всё свершает, оставаясь незримым.

Значит, лекция — это не передача готовых результатов?

В основе лекции — принцип сомнения. Не суда, не приговора, а мнения, суждения. Это озвучивание некоторых вопросов, которые можно обсуждать, размышления вслух и при свидетелях.

А ответы?

Они не от нас зависят. Мир — это данность, и ответы даются. Требуется продемонстрировать свою способность вопрошать и быть готовым услышать ответ и вместить его, даже если ждешь чего-то иного.

«Я до сих пор обращаюсь»

Мы все в определенный момент становимся перед выбором, куда двигаться дальше. Как вы определяли свой путь? Почему крещение, почему аспирантура, почему остались преподавать?

Крестился я в 1986 году, будучи студентом. Незадолго до этого крестился мой друг и стал не таким, как был. В чём-то моё решение было подражательным. По-хорошему, крещение — это завершение целого процесса внутренней трансформации, конвертация, изменение образа мышления и способа существования. У меня же обращение получилось продлённым: мне кажется, я до сих пор обращаюсь.

Крещение повлияло на университетскую жизнь?

Курсе на третьем меня предупреждали: мол, смотрите, молодой человек, у вас вырисовывается прекрасный диплом, а вы позволяете себе такие вещи, ходите в храм…

Как вы на это реагировали?

Я был легкомысленным и об этом не задумывался — просто продолжал ходить на службы. Предупреждения мне казались пустыми разговорами. У меня был круг церковных друзей, это была альтернатива обычной жизни. Представьте себе: выходишь из своей художественной школы неподалеку от метро «Кропоткинская», а там — храм Илии Пророка в Обыденском переулке. Идёшь по советской улице с советскими домами, заходишь в храм — и там все по-другому. И пахнет иначе, и атмосфера другая, и звуки иные слышатся…

После диплома наступил момент кризиса: вроде как должны были брать в аспирантуру, но не взяли. Я разочаровался, обиделся и пошел работать. Сперва хотел стать художником, а когда стало ясно, что с аспирантурой не выйдет, с головой бросился в церковное служение. Семь лет был диаконом, потом в какой-то момент произошло восстановление отношений с кафедрой. Оказалось, что священнослужение не исключает научной деятельности и наоборот. И в 33 года я поступил в аспирантуру. Разумеется, у меня была семья, уже родились все мои дети… Довольно быстро нашлась преподавательская вакансия, а через год состоялось рукоположение во священника. Слава Богу, мне не пришлось выбирать между Церковью и университетом.

Я для себя открыл, что большинство моих коллег в МГУ — верующие люди, и даже декан, слава Господу, весьма церковный человек.

Что-то изменилось в отношении к вам, когда вы приняли сан?

В отношении религии ныне заметна вот какая перемена: она становится вещью модной, полезной, нужной, статусной. А когда-то ни о какой карьере, ни о каком положении в обществе невозможно было и думать.

Свой среди... своих?

В МГУ к вам обращаются как к священнику?

Конечно! Это естественно, здорово и одновременно очень ответственно, потому что, обращаясь, человек на что-то решается. Очень трогательно, когда подходят коллеги. Мне довелось крестить двух заведующих кафедрами, отпевать многих коллег, и я очень признателен, что есть такой опыт и есть во мне нужда. Это более чем много — оказаться в нужном месте в нужный момент, причастить больную маму, папу или самого человека.

Бывает, что подходят с претензиями к Церкви?

Большинство моих коллег — люди в высшей степени воспитанные, интеллигентные, и они в этом смысле щадят мои чувства. Иногда происходят какие-то разговоры, но я человек достаточно либеральный и готов называть вещи своими именами, не впадая в корпоративность в плохом смысле слова.

Мне не нравится принцип «не выносить сор из избы». Во-первых, Церковь — не изба, а во-вторых, разве можно чисто в бытовом смысле мусор не выносить? Другое дело, что его не надо выбрасывать куда попало. Нужно выбрасывать в мусорные баки, причем лучше раздельные: сюда пластик, сюда органические отходы; это клевета, это обман, это болезнь плоти, это болезнь духа, это дурная традиция (наследственность), это недавние «благоприобретения»... И всё это разложить для переработки!

А студенты не осмеливаются подходить?

Тут не нужно особой смелости. Дискуссии вполне возможны, я к ним готов, но поводов как-то не возникало. Главное — с любым человеком обращаться внимательно и бережно. Что, каюсь, не всегда выходит даже с собственными дипломниками и аспирантами, не говоря уже о тех, у кого я в оппонентах и рецензентах.

Вы преподаете в МГУ уже семнадцать лет. Сильно за это время изменились студенты?

Сейчас больше возможностей быть интеллектуально развитым. Когда я учился, было запрещено читать определенные книги, а сейчас самая разная информация доступна. Одновременно появилось много людей, которые, мягко говоря, неспособны к образованию. Раньше люди знали, зачем получают образование, сейчас это приобрело более условный, так сказать, институциональный и конвенциональный характер. Так что среди студентов много контрастов. Как раньше, так и сейчас для меня подарок — встреча с хорошим дипломником или аспирантом.

Подлинное творчество — из ничего

В университете вы занимаетесь теорией искусства и методологией истории искусства. А что вы думаете про современную культуру, про то, что она все больше визуализируется?

В том, что происходит инфляция визуального, нет сомнения. Вместо того, чтобы что-то представить и воплотить усилием интеллекта, достаточно просто сфокусировать зрачок. Это иллюзия внимания, замена мыслительного усилия рефлексом и сенсорикой. Эти механизмы давно описаны и разоблачены. Картинки могут быть опасными, а не полезными, если не мотивируют, не вызывают потребности в переменах.

Очень многое из того, что называется искусством — форма репродуктивности, воспроизводства, то есть повтора. Любая техника содержит в себе элемент подмены, фактически - протеза. Кисточка — продолжение руки. Колесо — трансформированная конечность. Но подлинное творчество — ex nihilo, из ничего. Это уподобление только одной Инстанции, Которая имеет право быть предметом подражания. Когда я подражаю сам себе, возникают проблемы даже чисто когнитивные: тавтология — только иллюзия достоверности, своего рода самовнушение.

«Се творю всё новое» (Откр. 21:5) — вот что нам дано в качестве именно Откровения. Нельзя родить своих бабушку или дедушку: мы рождаем детей, которых не было, но которые будут здесь - после и вместо нас, если мы - вместе с Тем, Кто всегда и всюду.

Евангелие — это авангард

Вы согласны с тем, что церковное изобразительное искусство, архитектура, музыка переживают не лучшее время? С чем это связано?

С оскудением творчества, непосредственного живого мистического опыта, формализацией этих состояний.

Как его можно возродить?

Должна быть реальная духовная жизнь, встреча с Господом Иисусом Христом, опыт радости, благодарения, обогащения себя принятием Слова. Общение с Богом порождает творческий импульс. Рождаются новые формы творчества. Есть открытия в науке, а есть в творчестве. Открыли новую частицу, открыли новый смысл какого-то евангельского фрагмента. Человек пережил новую грань образа Господа и это передает, этим делится. Творчество - это миссия, это апостольство.

Почему формы христианского искусства — именно такие, к которым мы привыкли?

В эллинистическую эпоху сложились идеальные формы визуального творчества. Подлинники практически не сохранились. Мы не можем представить, насколько совершенна была греческая живопись, которой восхищались римляне, мы видим статуи — но это же мраморные копии греческих оригиналов! Миссия христианских художников была вложить в готовые формы новое содержание.

Если бы во времена Христа совершенным искусством был авангард, Церковь приняла бы его формы?

Но это и был авангард! Быть в авангарде — значит быть впереди и не иметь права озираться назад. Авангард — это граница, «прифронтовая зона». Цель одних художников — просто шокировать публику, других — заработать деньги, третьи же — настоящие мученики, свидетели Истины, которые отказываются от того, что имели, чтобы обрести новое. Само Евангелие — это авангард. Представьте себе то, что говорил и творил Господь, в контексте тогдашнего иудаизма. Как звучало Его слово, которое обличало? В этом смысле творчество, соотнесенное с проповедью Слова Божия, всегда должно было именно таким, на грани, провоцировать в смысле «вызывать» и призывать!

Иными словами, авангард в церковном искусстве возможен?

Да, безусловно: возможен и нужен по определению.

И Христа можно изображать не только так, как на иконах?

Кто сказал, что правильно изображать Его, скажем, так, как Он изображен на иконах XVII века? Это ведь был период упадка в иконописи — многочисленные элементы декора, веточки, цветочки… Насколько шокирующе, с формальной точки зрения, выглядит по сравнению с иконами XVII века рублёвская икона! Это абсолютный авангард! На уровне геометрии это очищение от разных «штучек», абсолютный минимализм, святость простоты и благородство самоотказа.

Принцип здорового питания

Как вы с эстетической точки зрения относитесь к строительству большого количества типовых церквей в Москве?

Когда что-то нужно строить в массовом порядке, нужно выработать приемлемый стандарт — возможно, с вариациями. И потом просто строить церковное здание, которое должно быть красивым и не портить окружающий мир, без претензий на то, что это искусство. Это не исключает возможность создания шедевра архитектуры, например, раз в десятилетие. Но проблема в том, что единого стандарта нет! И строят кто во что горазд.

Вы можете назвать современные примеры удачных церковных зданий?

К сожалению, не смогу. В Европе есть понимание того, что надо говорить доступным, живым языком архитектуры. Миссия — не делать репродукцию того, что было, скажем, 400 лет назад, а строить так, чтобы было понятно и приемлемо, то есть - принято здесь и сейчас, а не в далеком прошлом, которое прошло. Архитектура — вещь функциональная и потому актуальная.

А как же тяга к традиции?

Проблема возникает, когда через поддержание прошлого, воспоминания о прошлом хотят приобщиться к вечности, которая вне времени. Если я всё время назад озираюсь и повторяю то, что было, это репродуктивность, а в психологии — регрессия и невротический симптом. В голове обычно задерживается травматический опыт, вот в чем проблема. Но жизнь-то устремлена вперед, а не утекает назад!

Должно быть ответственное, отрефлексированное отношение к прошлому. Если в нынешнем состоянии что-то беспокоит, нужно это обнаружить и от этого избавиться. Прошлое — оно прошло, его нужно пережить как то, что меня больше не тревожит. Иначе получится смещение внимания с актуальной болезни, а ответственность человека — здесь и сейчас.

Получить что-то можно из будущего, но не из прошлого. Поэтому христианство обращено в будущее: эсхатологизм — это «принцип надежды». А все эти хранители, копиисты, консерваторы... это про другое. Живое не может испортиться, его не нужно консервировать. Консервы — заменители продуктов, и я в этом смысле — за здоровое питание.

Беседовала Ольга Богданова

Фото на главной — из личного архива протоиерея Стефана Ванеяна, фото на слайдере —

Отец Стефан

Отец Стефан молод. И еще он целибат - встречается такое в нашем священстве, хотя и редко, ведь традиция эта не православная по происхождению. Целибат - священнослужитель, который отказался связывать себя узами брака, монахом же стать у него или духу не хватило, или оставил на «потом». Но, как бы там ни было, время, употребляемое белым священством на заботу о семействе, у отца Стефана оставалось свободным для пастырских дел.

Именно поэтому Его Высокопреосвященством был издан указ, где под начало иерея Стефана были приписаны сразу три прихода на севере епархии. Одновременно. С формулировкой: «настоятель храмов».

Северная часть митрополичьей вотчины в целом отвечает понятию «север», так как мало заселена, бедна и разорена. Сюда на исправление и вразумление ссылают из богатых промышленных южных городов нерадивых клириков.

Отец Стефан нерадивым не был. Он был энергичным, все успевал: служить, как положено и когда положено, исполнять требы, вести воскресную школу и даже книжки читать.

Длинная косичка и развевающиеся фалды рясы отца Стефана постоянно видны на приходе в разных местах одновременно - столь стремительны были его движения и энергичны действия. По ступеням он взлетал, возгласы произносил звонко и оглушительно, молебны и панихиды мог пропеть сам, потому что клирос не всегда был в состоянии исполнить ирмосы и тропари распевом казачьей походной песни, отвечающей внутренней сущности молодого батюшки.

Настоятели храмов, в которые ранее причисляли иерея Стефана, через два-три месяца его служения отправлялись в епархию с просьбой вернуть приходу тишину и спокойствие, напрочь утерянные благодаря энергичному и неугомонному клирику.

Теперь, получив настоятельское назначение, отец Стефан сложил все свое нехитрое имущество в два алюминиевых ящика, которые он ласково называл «груз 200», и пошел в областное управление сельского хозяйства. За 10 минут он доказал чиновнику, отвечающему за район будущего служения, что тот, хоть и не носит крестик на шее и держит в кабинете «похабный» календарь, должен все же обязательно предоставить ему транспорт для переезда к месту назначения. Машину чиновник тут же нашел, сам помог ее загрузить, а по благополучном отбытии просителя долго не мог понять, почему он это сделал. Также не поддавалось объяснению, с какой стати красочный настенный ежемесячник с «Мисс Украиной 2004», - порванный, - валяется в урне.

Три храма, попечение о которых было теперь возложено на молодого настоятеля, располагались друг от друга в паре десятков километров. Один из них, центральный, занимал бывшее здание районной ветеринарной лечебницы, закрытой за ненадобностью - по причине отсутствия пациентов. Второй храм оказался типовой церковью XIX века, сложенной из красного кирпича «царского» производства и поэтому сохранившейся, так как разбить кладку прадедов не смогли даже взрывчаткой. Этот храм был красив, солиден, намолен и историчен, но над ним не было крыши, а на оставшихся перекрытиях, над алтарем, росли кусты акации. Третий приход отца Стефана предстал пред ним в наиболее живописном виде. На берегу большого пруда, сплошь заполненного крякающей и гогочущей птицей с частной птицефабрики, были аккуратно сложены полторы сотни железобетонных блоков. Здесь же красовался вбитый в землю деревянный крест с надписью белой краской: «Борисоглебская церковь».

Обозрев владения, отец Стефан разместился в двухкомнатной квартирке, вернее, в бывшей приемной ветеринарной лечебницы, переоборудованной под жилье, и полчаса колотил в подвешенные пустые газовые баллоны, несущие послушание колоколов. Народу пришло достаточно, хотя половина - просто из любопытства: посмотреть на нового попа и остановить долгий трезвон, нарушающий тихое, размеренное течение жизни районного п.г.т.

Отец Стефан представился и звонким голосом, очень подробно, рассказал, что значит православный приход в жизни каждого обитателя поселка городского типа. Посетовав на внутрихрамовую бедность и внешнецерковную убогость данного центра духовности, батюшка взял на себя обязательство быстро привести все в достойный, благообразный и эстетически цельный вид. Прихожане уже ожидали требования на пожертвование и приготовили каждый от 25 копеек до гривны, что в сумме составило бы цену одного обеда в местном кафе. Но новый пастырь этих слов не сказал и вообще ничего не попросил. Он закончил свою проповедь-обращение очень четким заявлением: «Завтра я, староста и псаломщица начинаем обход всех домов поселка. Подряд: дом за домом, улица за улицей. Крестим тех, кто не крещен, служим молебны, освящаем жилье, подворья, огороды и скотину. Пропускать никого не будем. Плату за эту службу, необходимую каждому, взимать будем по честному, то есть по-христиански, так, как написано в Святой Библии: „Получающие священство…. имеют заповедь - брать по закону десятину с народа, то есть со своих братьев“. Со мной вместе будет ходить ваш дорогой участковый, представитель районной власти и пожарник, чтобы все делалось правильно с точки зрения светского закона и благопристойно по правилам церковным.»

Народ не понял, невольно сжался, и в этом внимании было начало уважения, как, впрочем, и раздражения. Списали на молодость, пафосность и неопытность молодого да быстрого попа, но оказались не правы.

В тот же день отец Стефан явился к главе поселковой администрации и решительно доказал последнему, что избирателя надо знать в лицо, проникнувшись заботой о проблемах каждого в преддверии предстоящих выборов. Союз же власти и церкви обеспечит нынешнему руководителю небывалый рост электората, а присутствие его лично или ближайшего заместителя на поголовной миссии освящения и воцерковления выбросит местную оппозицию, конкурентов и недоброжелателей на свалку политической истории поселка городского типа. Надо сказать, что такого местный голова придумать не смог бы, поэтому охотные и радостные заверения во всемерной поддержке благого начинания отец Стефан получил немедленно.

С милицией и пожарниками было еще проще. Настоятель, посочувствовав не очень хорошей статистике правонарушений, преступлений и противопожарной безопасности, напомнил руководителям этих подразделений, что во главе угла их деятельности должна стоять профилактика. И вряд ли когда еще будет столь благоприятное время определить пожаростойкость зданий и потенциальную опасность нарушения общественного спокойствия, чем запланированное мероприятие. Тем более что, кроме священника, прибудет и местный голова. Милиция воспряла духом, предвкушая изобилие самогонных аппаратов и улик повального местного увлечения - растаскивания по домам государственного добра и прочей личной, но чужой, собственности.

Вечером отец Стефан добрался и до птицефабрики. Директор оказался на месте. По-другому и быть не могло. Во-первых, фабрика принадлежала ему лично. Во-вторых, не вызывало сомнений этническое происхождение Гусарского Бориса Соломоновича. Оно, происхождение, накладывало особый отпечаток на его педантичность, работоспособность и предприимчивость, резко выделяя в характере эти черты, не присущие представителям местного национального большинства. Зайдя в директорский кабинет, отец Стефан мгновенно понял: здесь обитает человек, который может все, если ему это нужно и выгодно.

Доказать, что птичницы фабрики Гусарского будут производительней и, главное, честнее, если рядом будет стоять церковь, молодой иерей смог без труда. Причем при помощи одного-единственного довода:

Борис Соломонович, вы же прекрасно знаете, как кристально чисты и трудолюбивы ортодоксальные евреи, а во мне вы видите консервативного ортодокса!

Когда же, расписав все преимущества православных работников перед безбожниками, отец Стефан сообщил ошарашенному директору, что помощь в строительстве храма скостит часть его непомерных налогов, вопрос был решен. Окончательно.

Через полгода отец Стефан сидел в приемной епархиального секретаря с прошением. Он требовал выделить на его приход двух священников. Ведь не может же он служить литургию в трех храмах одновременно…

Детективная история

Отец Стефан регулярно пребывал в детективном раздумье. Раздумье это приходило к нему один раз в год, всегда в начале лета. Батюшка не имел необходимого в данном случае навыка дедуктивного мышления, хотя томик с похождениями Шерлока Холмса не просто так пылился во втором ряду утрамбованного книжного шкафа. Любил о. Стефан иногда о знаменитом сыщике почитать, да и мисс Марпл с господином Мегрэ периодически удостаивались его внимания.

Впрочем, ни английская, ни французская метода расследования к проблеме о. Стефана никак не подходила, ибо восточно-украинская лесостепь мало имеет схожести с туманным Альбионом и Елисейскими полями. В родном приходе было все просто, откровенно, все на виду, но ответа на вопросы «почему?» и «отчего?» отец Стефан не находил.

Дело было в том, что на вверенном ему приходе подвизались две неразлучные подружки: баба Маня, Мария по-правильному, и баба Глаша - Гликерией, то есть, крещеная. Всё у них дружно выходило: и молитва, и исповедь (всегда друг за другом в очередь исповедовались). И за храмом они на пару любили ухаживать: лампадки промыть, подсвечники почистить или цветник приходской облагородить. На службах старушки тоже рядышком у иконы Серафима Саровского молились. «Где Маша, там и Глаша», - говорили на приходе. Но вот только в конце весны и начале лета, в аккурат от Пасхи до Троицы, между двумя подружками пробегала черная кошка, в которую они верить ну никак не должны были, ибо вопросам суеверий настоятель посвящал почти все свои проповеди.

Они и не верили: ни в кошку, ни в ведра пустые, ни в подсыпанную под порог «заговоренную» кладбищенскую землю, ни в прочие происки лукавого. Неподпадаемость под козни «врага рода человеческого» подкрепляли у Марии и Гликерии входные кресты, нарисованные мелом на дверных косяках, а также постоянно горящие лампадки на божницах. Существенную роль в крепости православных бастионов играли и ветки святой вербы, примощенные за иконами, и набор бутылей и бутылок со святой водой, как то: богоявленской, крещенской, сретенской и преображенской. Было и маслице от мощей святых, и земелька с Гроба Господня, и камушки с гор почаевских, афонских и иерусалимских. К этому необходимому набору естественно присовокуплялась толстая книжка «Щит православного христианина» с молитвами каноническими и не очень, а также черные общие тетради, от руки исписанные распевами «псальмов», оставшиеся со времен советского безцерковья.

Видя данный православный арсенал и потенциал, отец Стефан в очередной раз почувствовал недоумение, когда после второй пасхальной недели Мария и Гликерия, как и в прошлом и позапрошлом годах, разошлись по разным сторонам храма. Мария осталась у кивота с преподобным Серафимом, а Гликерия переместилась за угол к великомученику Пантелеимону. Так и молились, чтобы друг дружку не видеть…

«Что за оказия? - размышлял настоятель. - Может, у них какой другой духовник имеется, что каждый год заставляет их между собой в дни пения Цветной Триоди не общаться?»

«Хотя вряд ли, - продолжал рассуждать сам с собой отец Стефан, - сказали бы на исповеди».

Кольнула мысль эта батюшку. Нет, не из-за ревности - из-за беспокойства. Дело в том, что недалеко от его прихода находилось два очага искушений. Первый - в соседнем селе. Жил там священник бывший, попавший под запрет за грех, повсеместно распространенный среди нашего народа. Рассказывали о. Стефану, что принимает бывший батюшка людей и советы раздает. Второй же очаг расположился практически рядом, за селом, на каменном бугре. Объявился там «монах восьми посвящений», вырубивший в скале дом-пещеру и соорудивший рядышком римский костел, православную часовню, пагоду и синагогу, и поклонявшийся в них многочисленным богам по очереди. «Монах» этот окормлял приезжую городскую и областную богему, рассуждал об аскетике и воздержании, попутно любуясь двумя своими женами и несколькими детишками, от сурового аскетического подвига появившимися.

«Неужто туда ходят?» - гнал от себя беспокойную мысль настоятель. Гнать-то гнал, а мысль не уходила. Решил на исповеди спросить, благо подружки-старушки всегда вместе каждый праздник причащались, а тут - Вознесение через несколько дней ожидалось.

Решил и спросил. На всенощной, накануне праздника, когда первой под епитрахиль батюшковскую подошла баба Глаша.

Что это у вас, Гликерия, с Марией за раздоры, что и не смотрите друг на дружку?

Бабушка заплакала;

Да все она, тютина.

Кто? - не понял отец Стефан.

Да шелковица, отец-батюшка-а-а, - совсем разрыдалась баба Глаша. И ушла, сморкаясь в платочек и заливаясь слезами, от аналоя исповедального. Даже молитвы разрешительной не дождалась.

В недоуменной растерянности пребывая, невидящими глазами смотрел отец Стефан на направляющуюся к нему от иконы старца Серафима бабу Машу. Когда же та подошла и начала излагать сокрушенные признания об осуждении, небрежной молитве, скоромной еде в день рождения внука и прочие повседневные прегрешения, батюшка неожиданно для себя спросил:

А что там с шелковицей-то случилось?

Мария запнулась на полуслове и, теребя сморщенными заскорузлыми пальцами край выходного, только в церковь надеваемого, платка, тихо выдавила из себя:

Горе с ней, батюшка.

И тоже заплакала…

Ситуация сложилась - врагу не пожелаешь, хотя их у батюшки отродясь не водилось, врагов то бишь.

Гликерия с Марией сморкались и хлюпали каждый в своем углу, а отец Стефан столпом стоял у аналоя. Теперь он вообще ничего не понимал. Он даже не знал, с какого края начинать мыслить. В центре недоумения стояла шелковица, тютина по-местному, а вокруг нее - две плачущие старушки и один совершенно растерявшийся поп.

Вечером, благо вечера уже светлые были, летние, отец Стефан решил разрешить недоумение кардинальным способом. Обычно маршрут его вечерней прогулки пролегал от церковного двора через кладбище к сельскому пруду. Времени как раз хватало, чтобы неторопливо вычитать вечернее правило, послушать лягушачий концерт и о вечном подумать. На этот раз маршрут был противоположный, в другой край села, где рядышком расположились два небольших флигеля со спускающимися к речушке огородами. Именно здесь и жили столь знакомые, любимые и задавшие ему такую таинственную загадку Гликерия с Марией.

Батюшка пошел по балочке, по-над узенькой речкой, где как раз заканчивались огороды старушек. По краям огородов, засеянных картошкой, тыквами и подсолнухом, в качестве разделительной изгороди росла кукуруза, а между ними шла тропинка к усадьбам.

«Пойду-ка я в гости схожу, - решил священник. - Надо же когда-то разрешить этот ребус».

И пошел. Не доходя до огурцов с помидорами, кабачками и прочей петрушкой, отец Стефан был вынужден остановиться. Дорогу ему преградила громадная старая шелковица, усыпанная черными кисточками ягод. Причем ствол дерева располагался на одном огороде, а большая часть веток тянулась к речке и соответственно нависала над другим огородом…

Что-то мелькнуло в мыслях отца Стефана, догадка почти осенила его, но до логического завершения он дойти не смог, так как все мысли перекрыл стереофонический детский рев, доносившийся и с одной, и с другой стороны. Трое ревело у Гликерии и четверо - у Марии. Практически одинаковая по возрасту четверка доказывала бабе Маше, что «те первые начали», а вообще неотличимая друг от друга тройня вопила бабе Глаше, что «те первые полезли».

Как прорезался у отца Стефана громогласный баритон, трудно сказать. Но после его протяжного, с вибрацией и иерихонской силой «Во-о-о-нмем» все замолчали и недоуменно уставились на неизвестно откуда взявшегося священника.

Глядя на облупленные носы, поцарапанные животы и ссаженные детские коленки, а также на засмущавшихся старушек, отец Стефан произнес поучение:

Шелковица - дерево святое. Под таким деревом сам Господь отдыхал и плоды его вкушал. Поэтому это дерево к церкви относится, и тютину с него можно рвать только по благословению священника. Понятно?

Да! - почти хором ответили ребятишки.

Вот и слава Богу. Утром проснетесь, умоетесь, молитву прочитаете и ко мне за благословением. Кому рвать, кому собирать, а кому и попоститься - если с вечера бабушку не слушал или на друга сердился. Тоже понятно?

Головки согласно закивали, а старушки… Старушки улыбаться начали и на праздник Вознесения уже вместе у преподобного Серафима стояли, как испокон веку повелось.

Таможенный эксклюзив

Как известно, у отца Стефана находилось под началом два прихода. Один в поселке, носящем гордое определение «городского типа», а другой - в забытой людьми и районной администрацией деревеньке.

В деревеньку эту батюшка заглядывал регулярно, но не часто, так как особой надобности в службах не было по причине отсутствия молящихся. Да и вести богослужение с единственным деревенским пономарем-помощником было сложновато. Диалог какой-то выходил, а не богослужение. Поэтому небольшой старенький домик, переоборудованный под церквушку, все называли молельней, тем более что отец Стефан в ней молебны и пел, освящая водичку. Ну, еще панихиды служил.

Все знают, что панихида и водосвятный молебен в большинстве своем «наиглавнейшие» службы в провинциальной глубинке, хотя богословы и учителя Церкви с этим и не согласны. Наш настоятель двух храмов изначально мыслил одинаково с учителями… Но постепенно богословие отца Стефана эволюционировало и пришло в соответствии с местными требованиями и условиями.

Нет, он прекрасно понимал и даже постоянно проповедовал, что выше Литургии нет моления, но как не кивали утверждающе бабушкины платочки на слова настоятеля, на Литургию упорно являлся один пономарь.

Родственников же помянуть да водичку освятить приходили все, кто еще мог дойти до церквушки. Причем не просто приходили, а вместе с тарелочками и блюдечками вареного риса - «кануном». Также приносили продукты «на церкву», то есть батюшке. Отец Стефан сутяжным и меркантильным не был, но даже его целибатную сущность чем-то кормить требовалось, да и на главном его приходе, в поселке городского типа, продукты эти оказывались насущно необходимы по причине регулярных церковных обедов для притча и неимущих.

Отца настоятеля смущало преимущество «второстепенных» служб над основной и главной, и он постоянно занимался самоукорением, а также поиском нужных слов, примеров и доказательств, чтобы побороть доморощенную «богословскую» мысль.

После долгих размышлений и раздумий решил он собранные на два подсвечника деньги потратить на книжки, брошюрки, иконки, видео- и аудиодиски и прочие принадлежности, которые, по мнению настоятеля, должны были побороть увядший интерес прихожан к богословию. Нельзя сказать, что в церковной лавке подобных изданий и изделий не было. Были. Но имели столь неказистый и непривлекательный вид, что особого любопытства ни у кого не вызывали, да и цены были отнюдь не для поселков и деревень.

Практически рядом с приходом отца Стефана проходила недавно появившаяся граница между двумя крайне независимыми государствами, за которой располагалась другая православная епархия. В деле снабжения церковной утварью, свечами, облачениями, книгами и прочим товаром церковно-приходского свойства соседи были обеспечены, по сравнению с о. Стефаном, просто превосходно. Поэтому и он, и другие местные настоятели потихоньку «подкармливались» «за границей», за что периодически получали нагоняи от собственного архиерея… Впрочем, недовольство родного владыки всегда покрывалось его любовью к им самим рукоположенным чадам, а соседний архиерей, видя наплыв из-за кордона, тут же издал негласный указ: «Хохлам на 20 % дороже», чем несказанно улучшил благосостояние собственной епархии.

Как бы там ни было, на межгосударственных отношениях данный прецедент никак не сказался, а вот таможня встала перед дилеммой: с одной стороны - Церковь одна, но с другой - государства разные. Прописывать же законы по перемещению церковных принадлежностей никто не решался ни с той, ни с другой стороны. Поэтому ситуация каждый раз зависела от того, понимают ли таможенники принцип: «Вас накажешь - Бог накажет».

Большинство понимало верно, по-православному, но встречались и эксклюзивы, твердившие о подрыве национальных экономик, интересов и прочих культурных ценностей.

Отец Стефан был абсолютно уверен, что «зарубежные» миссионерские приобретения не могут подлежать никакому таможенному контролю, тем паче, что как по одну, так и по другую сторону границы обличья, язык и менталитет были абсолютно одинаковые.

К сожалению, батюшка ошибся. Ему именно эксклюзив в фуражке с зеленым околышем и попался. Точнее, два эксклюзива - на той и на этой стороне.

Накануне нашему настоятелю двух храмов несказанно повезло. Наряду с иконками, крестиками и разнообразной красиво изданной литературой он приобрел парочку ящиков местного и потому дешевого кагора и упаковку покрывал, которыми укрывают усопших в гробу.

До верху загруженный «жигуленок», вытребованный батюшкой у председателя поселкового Совета, урча и пыхтя, въехал под таможенную арку и замер, ожидаючи пропуска в родное государство.

Таможенник попался молодой, тщательно наглаженный и выбритый, с лицом, выражающим крайнюю государственную ответственность и международную значимость. Мельком оглядев пакеты с книгами и иконами, он заявил, указывая таможенной палкой-указкой на ящики с вином:

Провоз разрешен не более двух литров.

Так это же вино не для питья, а для причастия, - возмутился отец Стефан. - Оно и за вино считаться не должно.

Да хоть в бензобак его используй, - отрезал таможенник. - Нельзя более двух литров.

Давайте машину на штраф-площадку и идите к начальству, разбирайтесь.

Пылая праведным гневом, поднимался отец Стефан на второй этаж таможенного стеклянного корпуса, сочиняя по дороге пламенную речь, обличающую недопустимость подобного отношения к Церкви вообще и к священнику в частности. Сочинить практически успел, но главный таможенник, видимо, уже предупрежденный по рации о злостном нарушении государственной границы, смиренно выложил перед оторопевшим батюшкой красную папку «Ограничений и запрещений».

Видишь, отче, тут написано: «Алкоголь (вино, водка, коньячные изделия) - не более двух литров». Я ничего сделать не могу…

Да как же не можете, - возмутился батюшка. - Мы же одна Церковь! Да и не алкоголь это.

Как это не алкоголь, отец святой?! Вино отродясь алкоголем было и есть.

«Помоги, Господи», - взмолился в уме отец настоятель и тут же выдал:

А я вам докажу… - и почти бегом ринулся к машине. Быстро достал бутылку и, развивая-разбрасывая по сторонам полами рясы ошеломленных таможенников, взлетел к начальнику.

Вот смотрите. Количество градусов - 18, количество сахара - 18 %, и на свет… - отец Стефан поднял бутылку к висевшей лампочке, - не просматривается!

Ну и что? - уже с неподдельным интересом спросил главный таможенник данной местности.

А то, - ответствовал батюшка, - что если бы это было лишь вино, то была бы разница в градусах и сахаре, и лампочка бы сквозь бутылку просвечивалась.

Начальник протяжно-внимательно посмотрел на священника, а затем нажал кнопку селектора:

Миш, возьми мой мотоцикл и смотайся в универсам. Купи бутылку кагора и бегом ко мне.

На другой стороне селектора хмыкнули и задали вопрос:

А закусь?

Я те дам «закусь»! Делай, что говорю.

Минут через пятнадцать в дверях начальствующего кабинета появился взлохмаченный Мишка с бутылкой кагора. Начальник молча забрал у него бутылку и уставился на этикетку. Затем посмотрел на просвет, подняв к электрической лампочке.

Во время этих манипуляций отец Стефан шептал молитву, а Мишка, ничего не понимая, смотрел распахнутыми глазами на начальника.

Слушай, батюшка, - обратился к священнику главный таможенник, - а ведь ты прав. Тут и свет видно, и цифры разные.

При этих словах отец Стефан выдохнул и перекрестился, у Мишки же челюсть поползла вниз, чтобы так и остаться. Священник благодарил Бога за удачную мысль, а Мишка уверился, что поп начальника с ума совратил…

Руководитель таможни лично проводил священника к машине, поблагодарил за подаренную бутылку настоящего Кагора и открыл границу. Выруливая с одной таможни и заруливая на другую, которая присоседилась рядышком, отец Стефан улыбался во весь рот и радостно пел песнь Амвросия Медиоланского «Тебе, Бога, хвалим…»

Как оказалось - рано пел. Родные таможенники приготовили батюшке сюрприз, о котором он до сих пор рассказывает с придыханием и только тогда, когда попросят.

Наша граница была обустроена скромнее, без двухэтажных излишеств, турникетов и телекамер. Тех, кто въезжал в страну родную, как правило, лишь окидывали взглядом и пропускали без обычной для иностранцев строгой проверки. Чем не угодил отец Стефан, не понятно до дня нынешнего, но как он думает - слишком широко улыбался.

Таможенник приказал открыть багажник и, полностью проигнорировав два ящика с настоящим кагором, указал на пакет с сотней покрывал, столь необходимых для последнего пути батюшкиных прихожан.

Это что?

Покрывала.

Почему так много?

Так спрос большой.

Таможенник пожевал губами и четко, отделяя слово от слова, выдал следующее:

Вы, гражданин отец священник, своим торгашеством наносите урон экономике государства, в котором живете.

Отец Стефан даже слова молитв позабыл. Он ошарашено смотрел на местного Карацупу и не знал, что ответить.

Вам, как работнику культа, должно быть стыдно заниматься спекуляцией, - продолжал таможенник, постепенно повышая голос, так как вокруг стали собираться прочие стражи таможенного и пограничного контроля.

Отец Стефан молчал.

Вот скажите, зачем вам в церкви столько покрывал, - вопрошал таможенник, - каждый день банкеты устраивать?

Банкеты?! Да это покрывала покойников в гробу покрывать.

На таможне установилась тишина. Было слышно, как со стороны сопредельного государства летело, нарушая границу, три комара, как квакали лягушки в заграничном пруду, казалось, если еще прислушаться, то можно явственно услышать, как меняется время в разницу «один час» на рубежах родной Отчизны…

Кого накрывать? - полушепотом вопросил таможенник.

Вам надо? Возьмите!

Тишина грозила взорваться чем-то страшным и непредсказуемым. Все вольно или невольно отступили от стоявшего с покрывалами в протянутой руке священника и насуплено, недобро смотрели на него. Сзади послышалось:

Так ты что, поп, всех нас похоронить решил?

Отец Стефан ответить не успел. К нему быстро подошел немолодой уже офицер и тихонько подталкивая его к машине, вполголоса затараторил:

Батюшка, езжай с Богом! Езжай, дорогой, дай нам еще пожить немного… Езжай, Христа ради.

Отец Стефан не упирался. Машина, чрезвычайно внимательно провожаемая несколькими парами глаз, шустро двинулась в сторону родных приходов.

Когда таможенные постройки и рубежи остались за горизонтом, батюшка попросил остановиться и долго ходил по обочине, повторяя одну и ту же фразу: «Слава Богу за всё!»

Книжки же помогли. Бабушки, правда, как считали панихиду и водосвятие «главным делом», так и продолжают считать, но вот два семейства, начитавшись привезенных отцом Стефаном духовных произведений, переехали жить в заброшенную деревеньку и, с Божьей помощью, строят настоящую типовую церковь, где каждое положенное время уже совершается литургийное чудо.

Восьмая заповедь

Как известно, отец Стефан, был целибатом. Есть такой «ранг» у православных священников, благополучно перекочевавший к нам от католиков. И хотя к подобному образу жизни отношение у большинства служащих довольно скептическое, оно имеет место быть.

Дело в том, что православный канон запрещает создавать семью, будучи в сане. То есть, если захотел стать священником, а будущей матушки себе не нашел, то нужно или принимать монашество, или становиться целибатом. Трудно сказать, что сложнее, но как бы там ни было, сочувственных вздохов и взглядов целибат, особенно в возрасте сугубо продуктивном, слышит намного больше, чем отказавшийся от всего мирского монах. Чего с монаха взять-то? Он ведь в подчинении постоянном, под присмотром начальства монастырского да собственного духовника. У него и забот-то: молись да с грехом борись. Даже те, которые в миру, вне обителей, живут, все едино ни на кого не похожи. И для народа понятнее: монах он и есть монах.

А тут «целибат»… Пока отец Стефан на приход свой добирался, верующие и неверующие поселка и так и этак слово склоняли, спрягали и обсуждали, пытаясь выискать в нем тайный смысл. И не смогли. Остановились на двух вариантах. Первый - от деда Архипа.

Целибат - это, девки, цельный батальон заменяющий.

Девки, возраста деда Архипа и постарше, вначале оторопели от подобного определения, а потом разом все налетели на старика со всякими эпитетами, для литературного изложения мало подходящими.

Второе обоснование появилось с легкой руки местного церковного умельца (которого в свое время метили на поповскую должность, им, по причине земельного вопроса, не принятую), и было встречено с большим доверием. Да и как не принять?! Сергей Иванович слыл сведущим в делах церковных и религиозных. Он даже ездил на съезд тщательно законспирированного православного объединения, а также подписывал почти все обращения и петиции, касающиеся масонских происков, штрих-кодов и канонизации Иоанна Грозного.

Целибат есть священник, занимающийся исцелениями, - подвел итог диспута Сергей Иванович, чем изначально вверг в огорчение бабку Фросю, известную своими «врачебными» способностями, а затем не на шутку встревожил местного костоправа - знаменитого на всю округу «дядю Васю».

Баба Фрося вскоре успокоилась, так как у нее был хороший и очень сильный заговор супротив конкурентов, а вот костоправ Василий технике литья воска в заговоренную воду обучен не был, поэтому серьезно опасался уменьшения доходных статей по вправке вывихов и установке дисков.

Как бы там ни было, но приезда нового священника ожидали с любопытством и волнением. Готовились.

Первая служба прошла на редкость слаженно и по меркам поселка городского типа - многолюдно. Ожидаемых речей о грядущем конце света, НЛО и тайных старцах от отца Стефана не услышали, как и призывов к введению десятины. Батюшка только и попросил в проповеди своей, что: любить соседей, не обижать домочадцев, да силой внуков и внучек в церковь не тащить… Никаких исцелений и чудес не произошло, а на исповеди отец Стефан лишь вздыхал, повторял «Спаси, Господи» раз за разом и просил говорить не за всех, а только за себя.

Хотя одно смущение произошло, но его отнесли к отсутствию у нового священника навыков поселковой жизни. Дело в том, что отец Стефан, после четкой, по брошюре «Как нужно каяться», построенной исповеди Сергея Ивановича, спросил у отрапортовавшего грешника:

Чужое брали?

Сергей Иванович совершенно искренне возмутился:

Батюшка, я же православный, как же можно?!

А где Вы работали до пенсии? - не отставал священник.

Как где, в совхозе, овощеводом, - ответствовал Сергей Иванович, - пока он не развалился из-за этой власти антихристовой.

И что же, - продолжал спрашивать настырный священник, - домой ни огурца, ни помидора с капустой не брали?

Тут Сергей Иванович изумился:

Как это не брал? Оно же совхозное, а вот от чужого - Боже упаси!

«Странный какой-то поп», - подумал Сергей Иванович, но все же серьезностью исповеди остался доволен, а разговор о грядущем на днях апокалипсисе отложил на ближайшее будущее.

Других изъянов за батюшкой православный и просто пришедший посмотреть на нового священника поселковый люд не обнаружил и даже дивился, что отец Стефан был со всеми уважителен, внимателен и на «Вы».

Сложность произошла через пару недель, когда отец Стефан, вечно спешащий по приходским делам, совершенно не в соответствии с саном, споткнулся о ступеньку притвора и растянулся во весь свой богатырский рост на церковном дворе. По мнению приходского люда, священник должен быть степенным и немного важным, а не прыгать по двору и строительным лесам, как молодой прораб. Не солидно это для пастыря душ человеческих.

Но батюшка не только упал, он еще и ногу умудрился подвернуть. Подняться без посторонней помощи ему удалось, а вот дальше бежать он уже не смог, впрочем, и просто идти, тоже никак не получалось.

Тут же появилась прилучившаяся именно в это время на данном месте баба Фрося, которая, мелко-мелко крестя полулежащего на ступеньках священника, затараторила:

Лом, лом, выйди вон изо всех жил и полужил, изо всех пальчиков и суставчиков. Лом колючий, лом могучий и стрелючий, и денной, и полуденной, и ночной, и полуночной, часовой, глазной и куриный, и лом серединный. Ступай, лом, в чистое поле, в синее море, в темный лес под гнилую колоду. Не я хожу, не я помогаю, ходит Мать Божья Пресвятая Богородица….

До отца Стефана дошло, чем его потчуют, и он, вспомним семинарские годы, и, забыв нынешнюю свою священническую стать, рявкнул: «Изыди!»

Ефросинья сгинула с настоятельских глаз, как будто ее и не было, лишь ее причитания и сетования еще долго раздавались по селу.

Сергей Иванович был более практичен и рассудителен:

Вам, отче, к нашему костоправу надо. Он тут рядом живет…

Я лучше в больницу, - морщась от боли, выдавил из себя отец Стефан, - а то и там мне начнут «как на море-Океяне бесы кости собирали…»

Нет, батюшка, - уверил Сергей Иванович, - наш костоправ читать ничего не будет, а вот ногу на место поставит. Да и больница далеко…

Настоятель, по причине полного отсутствия возможности двигаться, согласился. Сергей Иванович тут же подогнал свою, купленную во времена советские, «копейку», усадил в нее вздыхающего и кривящегося от боли батюшку, а затем спросил:

Бутылку в лавке возьмем или благословите церковного из кладовой принести?

Какую бутылку? - не понял отец Стефан.

А рассчитываться с костоправом вы чем будете, отче? - удивился Сергей Иванович.

Настоятель благословил взять «церковного».

Василий, с утра вставив «диски» на пояснице очередного, «из городу» приехавшего клиента, пребывал в настроении отдохновительном и философском. Это значит - сидел на скамейке в собственном палисаднике в обществе соседа, дымил «Примой» и рассуждал на околомедицинские и философские темы.

Сосед внимательно слушал. Да ему и не оставалось больше ничего делать, так как еще сто грамм из васильевского гонорара за лечение горожанина он мог получить только при условии полного согласия с идеями костоправа.

Тут и подкатил видавший виды «жигуленок» Сергея Ивановича.

Вот видишь, сосед, - прервав философские изыски, сказал Василий, - мне сам Бог помогает. Ко мне служителя Своего направил… Ты пойди, соседушка, помоги попу дошкандыбать до хаты, вишь на нем лица нет, и в юбке своей он путается.

Пока Сергей Иванович вместе с соседом костоправа вели отца Стефана в дом, Василий успел снять затертый пиджак времен позднего брежневизма и надеть белый халат того же времени и той же кондиции, на кармане которого было вышито: «МТФ 1 смена».

Что случилось, отец святой? - приняв профессорский вид, спросил костоправ.

Да вот, крыльцо… ступенька… - только и мог ответить священник.

Усадив больного на стул, Василий склонился над ногой батюшки, ловко расшнуровал ботинок и так же профессионально стащил его.

Нога заметно распухла.

Ты, отец святой, какого года будешь? - продолжал задавать вопросы Василий, ловко и сноровисто ощупывая ногу сельского пастыря.

Шестьдесят пятого, - ответствовал отец Стефан.

А чего ж жены не завел, деток не заимел?

Так целибат я.

Это как, целитель что ли? - не отставал костоправ, продолжая свои непонятные манипуляции над конечностью батюшки.

Да нет, - смутился отец Стефан, - это просто если до того, как стал священником, не женился и монашество не принял, то становишься целибатом. Уже матушки иметь нельзя.

Вот как? - искренне удивился Василий. - И как же ты с этим горем справляешься? Без бабы мужику ведь никак нельзя.

Отец Стефан, дабы уйти от совершенно ненужной и не нравящейся ему темы, решил перевести разговор в иную плоскость. Тем более, что ему тяжело было думать над правильностью и доходчивостью своих ответов, одновременно следя за манипуляциями рук костоправа.

Скажите, Василий, а что это за обозначение у вас на халате: «МТФ 1 смена»?

Это, отец святой, баба моя на молочной ферме работала, в первой смене, и… - в это время Василий резко сжал руками ногу священника и со всей силы крутанул стопу, в которой что-то резко щелкнуло.

Батюшка взвыл.

- … и вот оттуда халат и принесла, - закончил, улыбаясь, костоправ. Отец Стефан, вытирая со лба, усов и бороды обильный пот, по инерции произнес:

Чужое - грех брать. Восьмая заповедь Божия - «не укради».

Какое чужое, отец святой? - абсолютно искренне огорчился Василий. - Совхозный это халат, с фермы, а чужого я отродясь не брал.

И в сердцах обидчиво закончил:

Нет, что б за ногу поблагодарить, так он мне грехи выдумывает.

Отец Стефан только теперь понял, что боль утихает и, главное, нога точно в соответствии с анатомией расположена, а не наперекосяк.

Да вы меня простите, Василий, может, я не понимаю чего. Не знаю как вас и благодарить. Век молиться буду… - запричитал батюшка.

Василий, с полностью поддерживающим его Сергеем Ивановичем, сменили гнев на милость и ответствовали, что со священника они денег никогда не возьмут, а вот если по стопочке, то за его здоровье - с превеликим удовольствием…

Давно зажила вывихнутая священническая нога, раскаялась и забросила свое ремесло после внушений, бесед и проповедей бабка Фрося, но трудно и сложно отцу Стефану по сей день объяснить, где заканчивается «мое» и начинается «чужое». Видно, как Моисею, лет сорок придется ждать и учить. Пока не выветрится…

Козлиная история

От Кузьминок до шахты 2-бис автобус редко ходит. Два раза на день. Да и кого возить? Кузьминки почти вымерли, а шахта на честном слове держится после очередных экспериментов с реформированием угольной промышленности.

Известно, что чем беднее сельский народ живет, тем больше в его хозяйстве коз обретается. Животное не требовательное, можно сказать даже мало вредное, по причине своей неприхотливости и полного отсутствия претензий на комфортное жилищное обеспечение. Оно везде жить может. Есть, правда, два негатива: лезет вечно туда, куда не надо, да воняет изрядно. Но пользы от коз все же несравнимо больше, чем недостатков.

К козам, естественно, козел нужен. Иначе стадо не увеличишь. Поэтому хороший козел - всегда в цене и постоянно востребован. Такой у бабы Анны в Кузьминках был. Обычно его сами «на дело» забирали, но нынче попросили привезти по причине неимения транспортного средства и дороговизны бензина. Именно поэтому и стояла баба Анна с козлом на поводке на автобусной остановке, ожидая с немногочисленными попутчиками положенного рейса.

Водитель автобуса, увидев бабку с бородатым и рогатым козлом, изначально наотрез отказался от данного пассажира, но затем ввиду слез бабы Анны и народного заступничества, сменил гнев на милость.

Старушка, получив согласие, скромно, но с достоинством уселась на сиденье, предварительно запихав под него козла. Козел вел себя вполне достойно, даже можно сказать скромно. Он тут же уснул и если бы не амбре, струящиеся из-под сиденья, то о нем бы скоро забыли.

Да видно день такой выдался, что забыть не удалось. По пути к шахте автобус еще несколько остановок сделал и пассажирами окончательно заполнился. За бабой Анной уселся никто иной, . Батюшка направлялся на шахту выпрашивать очередную шефскую помощь, поэтому был не в своем обычном рабочем выцветшем на солнце подряснике, а в недавно приобретенной красивой рясе, на которой красовался новый золотом блестящий наперсный крест.

С отцом Стефаном уважительно здоровались, а некоторые, увидев рясу с крестом, и крестились, чем несказанно смущали священника. Это смущение батюшка относил к своей пастырской недоработке: не объяснил людям, что, видя священника, крестом себя осенять не надобно, он не икона и далеко не образ святости.

Автобус происхождения времен развитого социализма на многочисленных дорожных ухабах тарахтел всеми своими составными частями и к пункту назначения ехал долго. Пассажиры, как обычно, рассуждали о дороговизне, никчемных местных руководителях и непутевой молодежи, причем говорили громко, с желанием, чтобы и попутчик-священник в разговор вступил.

Отец Стефан решил помолчать и ограничиться вздохами и сочувственным видом.

Не будешь же в автобусе нравственным богословием заниматься, да еще таким, где обязательно кого-то осудить надо и чье-то мнение поддержать. Агрессивное миссионерство в его нынешние планы никак не входило, тем более, что в кабинеты ему сегодня стучаться, где эти самые молодые руководители сидят и без которых ему зимой в храме топить будет нечем.

Вовремя вспомнилось священнику, что в кармане подрясника книжица недочитанная лежит. Ее и раскрыл священник…

Автобусные диалоги отошли в сторону, дорожные ухабы стали мягче и даже грохочущие миноры умирающих рессор не резали слух. Священник погрузился в интересное, доброе и размеренное повествование о византийских древностях и благочестивых подвижниках. Как на вечерне «Свете тихий» утихомиривает пришедший на службу народ, создает иную неотмирную реальность, так и книга увела отца Стефана из душного полуразбитого автобуса в другое время, где начальство благочестивое, молодежь послушная и вопрос цен никого не волнует.

Вот только после открытия книги стал донимать батюшку запах странный. Нечеловеческий. Стойкий, и крайне неприятный. Если бы книжное повествование рассказывало об адских муках или гоголевских рогатых сущностях, то отец Стефан и не удивился бы, но тут ведь все о мудростях старцев, да о помощи святых изъясняется.

Откуда же такие ассоциации?

Батюшка огляделся. Впереди в чистеньких платочках сидели две старушки, которых отец Стефан прекрасно знал, сбоку и сзади расположились едущие на работу горняки, от которых до работы подобным ароматом никак пахнуть не может. Источник устойчивого запаха, однозначно и четко определяющегося, как адский, не обнаруживался.

Странно, - подумал священник, и попытался опять уйти в мир книжный.

Не удалось.

Один из сидевших сзади шахтеров, поняв, что священник не сообразит, откуда идут волны неприятного содержания, громко произнес, указывая вниз под сиденье.

Батюшка, козел.

Отец Стефан слова услышал, а указывающий перст увидеть никак не мог, поэтому утверждение преобразовал в определение. Ошарашено и растерянно задумался и не нашел ничего лучшего, как повернуться и спросить у горняка:

Почему козел?

Так к козе везут, - разъяснил шахтер, чем ввел отца Стефана в окончательный ступор.

Первое, что пришло в голову, это форма собственной бороды, которая в начальные дни священства действительно походила на козлиную. Но ведь сейчас, по прошествии почти десятка лет настоятельства, его облик украшала ухоженная, профессорская бородка, никак не сопоставимая с этой тварью.

Пока соображал, как же выходить из данной ситуации, как ответить на незаслуженное оскорбление, впереди встрепенулась баба Анна. Повернулась к священнику и старушечьим фальцетом выдала на весь автобус.

Батюшка. Козел наш. Воняет!

Отец Стефан замер огорошено. Он потерял дар речи. Опустил голову и… с ужасом вскрикнул.

Из-под сиденья смиренно и уныло на него смотрела философским взглядом бородатая и рогатая козлиная морда…

Экзамен с псевдонимом

Быстро собрать документы и чтобы завтра был в поезде.

Возражения о том, что колокольня не достроена, художник сбежал вместе с авансом, а Сергей Иванович продолжает создавать приходскую оппозицию, во внимание не принимались.

Не выдумывай - отрезал любимый владыка и, сменив строгий самодержавный взгляд на более знакомую и привычную улыбку, заключил:

Это же надо, пресс-центр епархиальный возглавляет, всё про всех знает, а в академии учиться не желает… Всё. Разговор окончен, - и размашисто перекрестив удрученного настоятеля, владыка выпроводил отца Стефана из кабинета.

На следующий день хмурый отец Стефан возлежал на второй полке купейного вагона и пытался уснуть под равномерный перестук скорого поезда. Не удавалось.

Сначала все мысли не уходили из пределов границ собственного прихода. Затем, ниже расположившиеся попутчики, упорно приглашали разделить с ними трапезу и поговорить о Боге, который у них есть в душе. Батюшка ласково, но наотрез отказался, за что и был наказан слушанием двухчасовой беседы о современном состоянии Церкви и моральном облике разъезжающих на Мерседесах попов. Наконец, допив последние сто грамм, соседи угомонились, успокоились и захрапели. Именно под этот храп отец Стефан с ужасом сообразил, что для поступления в академию надобно, вообще-то, экзамены сдать. Причем, поступить надо без сомнений и строго обязательно. Иного варианта просто не существует. Представить себе недоумение архиерея и его стандартную характеристику, в подобных случаях всегда заканчивающуюся разочарованным взмахом руки и определением «пенёк», отец Стефан еще мог, но вот реакция на приходе, при подобном плачевном развитии событий, будет куда страшнее.

Дело в том, что местный сельский богослов и ревнитель благочестия Сергей Иванович, которому когда-то пророчили священнический сан и настоятельство, но которого он так и не удостоился по прозаической, но канонической причине первого и второго неудачного опыта семейной жизни, всегда подчеркивал, что отец Стефан к последним временам относится наплевательски, всеобщей апостасии не видит и святых отцов не знает.

Остаться в ранге не поступившего абитуриента отцу Стефану было никак нельзя, ибо это станет главным аргументом у Сергея Ивановича в их постоянном приходском богословском диалоге, свидетелями которого, а часто и участниками, становились все прихожане, включая и девяностолетнюю, плохо видевшую и практически ничего не слышащую, бабу Марфу.

Семинарию батюшка закончил давненько, да и последний год заочно учился, так что многое уже подзабыл. Хоть и говорят, что у священника целибата времени «воз с прицепом», но за приходской стройкой, воскресной школой, хозяйственными заботами и постоянными епархиальными заданиями книжки по догматике, вкупе с нетленками святых отцов, открывались крайне редко. Правда, пару лет назад, наладил себе отец Стефан интернет, но там у православных все больше новости обсуждают, да споры спорят, кто благодатней и спасительней.

К часам двум ночи батюшка понял, что он ничего не знает, как сдавать экзамены не понимает и вообще он не только «попал», но и, по всей видимости, «пропал». В голове крутился «Миланский эдикт», «непорочное зачатие», «апокатастасис» и владычное определение «пенёк». Более умных мыслей не возникало.

Документы в заочном секторе приняли быстро, хотя и посетовали, что можно было бы и раньше их принести, а не в последний день перед экзаменами. На вопрос отца Стефана, по каким предметам экзаменовать будут, последовал быстрый ответ: - По всем. Готовьтесь, батюшка. На первый курс только пятьдесят душ примем, а вы уже 76-ой по счету…

Этот «семьдесят шестой» окончательно расстроил новоявленного абитуриента и, пребывая в состоянии полного пессимизма и уныния, отправился отец Стефан искать место, где можно главу преклонити в последнюю ночь перед нежданным испытанием. Место нашлось в священнической гостинице, где в каждом номере выстроились в два ряда десять коек, разделенных тумбочками и столом с электрочайником. Батюшке показалось, что здесь он бывал раньше. Отец Стефан, по давней привычке, начал отыскивать тумбу с дневальным, но на положенном ей месте увидел кивот с иконами, аналой с епитрахилью и понял, что это не знакомый кубрик во флотской казарме, в котором он провел когда-то три года, а гостиница.

К вечеру комната заполнилась иными соискателями академического места, причем каждый из них неизменно вопрошал:

Чего сдавать будем?

На что получал стандартный ответ:

В книжной лавке купил отец Стефан тоненькую книжицу с избранными лекциями по догматике, решив, что на больший фолиант времени все равно не хватит, да и вообще неизвестно о чем спрашивать будут. Лекции не читались, мысли отсутствовали, да и в комнате священническая рать гоняла чаи с вечными поповскими разговорами о том, кто и где служит, кого куда перевели и где подешевле облачение приобрести.

Утром, желающие получить гордое звание «академик», собрались у крыльца семинарско-академического корпуса и выслушали напутственное слово епископа-ректора, который объявил, что на втором этаже, в трех аудиториях, их искренне и с нетерпением ждет преподавательский состав. Именно там, в обстановке христианской любви и взаимопонимания, гранды академического богословия побеседуют с ними на темы догматики, литургики и церковной истории и определят тех, с кем им придется часто встречаться в ближайшие четыре года.

Отец Стефан откровенно нервничал. Впрочем, было заметно, что и собратья его по экзаменационному испытанию тоже волновались.

В первой аудитории, куда зашел отец Стефан, узнавали о знаниях догматического богословия, что, по мнению всех без исключения абитуриентов, было самым непредсказуемым и тяжелым испытанием. Мнение мнением, но реальность оказалась вполне приемлемой для нашего священника. Спросили у него то, что когда-то, в семинарские годы, ему четко и на всю жизнь втолковал старенький, переживший все церковные перипетии последних 50 лет, протоиерей.

Окрыленный успешным началом, батюшка без задержки перешел в следующую аудиторию, где беседовали о литургике. Для отца Стефана, который вот уже десятый год служит, причем часто исполняя не только обязанности священника, но и регента с псаломщиком одновременно, вопросы о расположении кондаков, порядке тропарей и последовательности литургии труда не составили. Можно сказать, что испытание на знание богослужения закончилось к взаимному удовлетворению спрашивающих и отвечающего.

Экзамен по церковной истории отца Стефана не волновал. Любил он историю как таковую вообще, а церковную особенно, да и на форумских баталиях в интернете все исторические темы без его участия не проходили. Более того, именно там, в историческом разделе самого крупного православного форума был отец Стефан модератором. Тем, кто за порядком в дискуссиях и спорах следил, нарушителей правил гонял, а случалось и «банил», то есть вход на форум закрывал.

Окрыленный и уверенный предстал батюшка перед тремя преподавателями, один из которых показался отцу Стефану знакомым, но, заметив на его рясе епископскую панагию, он решил, что видел этого молодого архиерея в прессе или на телевидении. С него-то, епископа этого, вся катаклизма и началась…

Внимательно посмотрев на отца Стефана, епископ открыл папку с его документами, чему-то улыбнулся и задал первый вопрос, потом второй, третий… десятый, казалось, это испытание никогда не прекратится. Два остальных члена экзаменационной комиссии недоуменно смотрели на своего коллегу, который гонял опешившего священника по всему историческому разделу, начиная от первых апостольских времен и заканчивая вопросами о современной истории африканских Церквей. Он не только «гонял», но еще и сокрушенно вздыхал, выдавая вопрос за вопросом, победоносно констатируя: «И вот такие неподготовленные священники окормляют нашу боголюбивую паству». Отец Стефан изначально пытался отвечать, но когда амплитуда вопросов начала раскачиваться от альфы до омеги всех исторических знаний, растерялся, стушевался и замолчал…

Последним словам епископа о том, что надобно знать церковную историю не на уровне форумских интернет-баталий отец Стефан не предал значения. Он просто понял, что положительной оценки, как и Духовной Академии ему не видать.

В большом актовом зале академического корпуса собрались все соискатели зачисления в студенты. В углу, в предпоследнем ряду, сидел насупленный отец Стефан. Сидел и сочинял формы объяснений своего не поступления. Для владыки, для соседей священников, для прихожан с Сергеем Ивановичем.

После вступительного слова стали зачитывать список пятидесяти зачисленных, предупредив, что все, кто не вошел в число поступивших, должны покинуть помещение. Батюшка застегнул свою походную сумку, надел скуфейку и приготовился к выходу, тем более, что его фамилия была по алфавиту одной из первых. Одной из первых она стала и в списке студентов Духовной Академии.

Ничего не понимающий отец Стефан на автопилоте слушал информацию о консультациях, экзаменах первого курса, сочинениях и семинарах… В голове был ворох не согласных между собой мыслей:

Ведь я же не сдал историю! Мне ведь сказали, что, таким как я, даже священником быть опасно.

В деканате заочного отделения отцу Стефану выдали вопросы на будущие экзамены первого семестра, разъяснили, когда приезжать, где жить и кому сдавать, а затем отправили в соседнюю комнату, к ректору.

Вместе с главой Семинарии и Академии сидел за столом и архиерей, столь полюбивший нашего батюшку на экзамене по церковной истории. Мирно сидел. Улыбаясь.

А затем, повернувшись к отцу Стефану всей своей епископской сущностью, дружелюбно сказал:

Позвольте представиться, отец Стефан. Участник вашего форума - Глеб.

Глеб? - глаза батюшки стали не только круглыми, они вообще отказывались четко передавать происходящее.

Так это я, Вас?

Именно, именно - продолжил епископ. - Именно вы и закрыли мне вход на форум, то есть «забанили» по-вашему, из-за спора византийского.

Как библейский соляной столп возвышался над двумя хохочущими епископами отец Стефан. Да и что он мог сказать? Лишь одни междометия.

Вместо отца Стефана владыка-ректор слова последние молвил:

Поздравляю, отче, с зачислением. Надеюсь видеть в вашем образе не только принципиального модератора форума, но и достойного студента. А вам, ваше преосвященство, - добавил с улыбкой ректор, обращаясь к епископу-историку, - все же надобно под своим именем в интернет выходить, а не псевдонимы использовать.

Запечатал

С утра день не задался. Солнышко, весело светившее, пока отец Стефан читал утренние молитвы, скоро затянулось насупленными тучами. Заморосил мелкий дождик, обещая не прекращаться весь день. Плюс ко всему к паперти храма опять подбросили двух котят, решив, что в церкви найдут им применение и поселение.

Староста, планировавший сегодня вместе с отцом настоятелем заделать перед зимой заморской строительной пеной прохудившуюся крышу, бурчал что-то насчет грехов, которые испортили погоду, и бесцельно-хмуро ходил по приходскому двору. На крышу при такой погоде лезть было никак невозможно, да и пена эта заморская требовала сухого применения.

Батюшка напоил пищащих котят молоком и решил съездит в район, к благочинному. Налог епархиальный заплатить, отчет по воскресной школе отдать, да новости церковные последние разузнать.

В автобусе, по причине того же дождя и будничного дня, пассажиров было мало и он быстро «добежал» до города. Водитель притормозил и высадил отца Стефана аккурат напротив ворот городского храма. У колокольни стояла машина отца благочинного, что немного ободрило нашего батюшку, так как обычно застать на месте главу районных церквей было не просто. Отец благочинный был всегда занят, потому что постоянно что-то строил.

Расцеловавшись со спешившим на очередную стройку благочинным, благополучно разрешили проблему с епархиальным взносом, но оказалось, что кроме воскресных школ надобно еще иных пару отчетов составить.

Батюшка, вы же не торопитесь, может быть пару часов подежурите в храме? - спросил благочинный. - Нам к собору новому бетон привезти должны, надо бы присмотреть, а тут никого нет. Один священник приболел, второй соборовать да причащать уехал, а это надолго.

Отцу Стефану предложение даже понравилось. Во-первых, доверяют, а, во-вторых, ждать на автовокзале почти три часа следующего рейса в свое село ему никак не хотелось.

Конечно, отче, подежурю, как раз и бланки эти отчетные до ума доведу.

Уже садясь в машину, благочинный вспомнил:

Да, отче, тут из ДАІ звонили, просили заочно отпеть кого-то. Если приедут, вы, пожалуйста, отслужите.

Отец Стефан заверил, что все сделает, как положено.

По причине хмурой погоды, непрекращающегося дождя, регулярных областных требований, реформирований и смен руководителей после каждых выборов, настроение у начальника ДАІ майора Фесенко было отвратительным. Плюс ко всему, накануне, два его подчиненных, арестовав у пьяного водителя машину, не поставили ее на стоянку, а уехали на ней на дежурство. Водитель оказался сыном очередного «крутого» начальника, наобещавшего майору массу бед и неприятностей.

Утром, после развода, майор вызвал к себе двух проштрафившихся милиционеров и потребовал писать объяснительные, где изложить все факты случившегося. На грозные указания подчиненные никак не реагировали, прощения не просили, да и смотрели на начальника не с подобострастием и сокрушением, а, как показалось майору, с ухмылкой.

Не утрясете за пол дня ситуацию, подам документы на разжалование - закончил в сердцах майор.

Время было обеденное, «крутой» начальник через секретаршу уже дважды передал требование извинений вкупе с объяснениями, а сказать майору было нечего, как и не было у него на столе объяснительных.

Отец Стефан листал книжки в церковной лавке, когда на приходской двор заехала темная Audi, из которой вышли два упитанных офицера милиции в форме ДАІ.

Святой отец, обратился один из приехавших к отцу Стефану, нам тут запечатать покойника надо.

Не «запечатать», а «отпеть» - поправил священник, и хотел еще добавить насчет непринятого в православии обращения «святой отец», да воздержался. Сколько не говори, все едино на католический манер переправят.

А где свидетельство о смерти? - спросил отец Стефан, раскладывая на панихидном столике Евангелие, крест и Требник.

Ох, батюшка, забыли мы его. Вот земельку с могилки привезли, а свидетельство забыли. Да и благочинный ваш все знает. Мы с ним договаривались.

Договорились, так договорились, - сказал отец Стефан и возгласил:

Благословен Бог наш, всегда ныне и присно и во веки веков.

Подошла певчая. Голос ее умело вторил священнику. Милиционеры истово крестились, правда один из них все путал правое плечо с левым. Кадило благоухало иерусалимским благочинническим ладаном. Служба шла торжественно, чинно и молитвенно.

По окончании богослужения окропил батюшка водой святой земельку с кладбища, возгласил «Вечную память» новопреставленному Николаю и обратился к пришедшим стражам наших дорог с пламенным, но кратким наставлением о том, что надобно всемерно молиться об усопшем, дорожить памятью о нем и тогда, в будущем веке, Господь дарует новую встречу с дорогим человеком.

Дорог он нам, святой отец, очень мы его любили, - сказал старший из офицеров, усиленно вытирая рукой глаза.

Да, батюшка, может и встретимся скоро, - добавил второй, опустив голову вниз.

Это «скоро» было сказано с таким тихим придыханием, что отец Стефан тоже расчувствовался и песня ему вспомнилась, милиционерская: «Наша служба и опасна, и трудна…»

Проводил батюшка до машины офицеров, благословил их на дорожку и распрощался. Вскоре и благочинный материализовался, отца Стефана поблагодарил и домой отпустил.

Перед майором Фесенко с нераскаявшимися лицами предстояли два его собственных сотрудника, которые откровенно ухмыляясь, выслушивали начальствующий крик:

Вас где носит?! Где объяснительные? Почему до сих пор с извинениями не съездили? Погон лишиться хотите?

И разжаловать нас не получится. Вам всего, от силы, дня три жить осталось.

Глаза майора в неестественно распахнутом виде выровнялись на уровне лба.

Это как понимать? - взревел начальник.

Да очень просто, товарищ майор. Отпели мы вас в храме нашем Ильинском. Вот и земельку запечатали.

На стол начальника ДАИ был выложен мешочек с землей. И пока майор Фесенко обретал дар речи, один из стражей дорожной службы завершил:

Это сколько же можно терпеть ваши издевательства…

Отец благочинный, уставший от забот и обязанностей, к концу дня наконец-то первый раз за день поел и решил пол часика передохнуть.

Не получилось.

Ревя мотором, к приходскому домику отца благочинного подкатил громадный черный Jееp-Mitsubishi, в народном просторечии называемый «гардеробом». Из гардероба вылез крайне упитанный милиционер в майорских пагонах и с узелком (земли) в руках.

Где тут ваш самый главный поп? - громогласно вопросил страж местных дорог и улиц.

Майора Фесенко сопроводили к отцу благочинному, на которого и был обрушен весь поток профессиональных и не очень слов и предложений, смысл которых был краток:

Ты зачем меня, такой-сякой, на кладбище отправил!?

Благочинный все понял - винить некого, как было понятно и то, что объяснить рассвирепевшему майору, что верить в подобные суеверия есть язычество, он не сможет. Смиренно выслушав милиционера, отец благочинный взял его под руку, поставил у центрального аналоя, одел облачение и начал служить молебен о здравии раба Божия Николая.

В конце службы благочинный высыпал земельку из узелка в горшочки с цветами, стоящие на храмовых подоконниках, а затем громогласно пропел «Многая лета» рабу Божьему Николаю. По окончании окропил майора святой водой и убедительно его заверил, что жить он будет.