Архимандрит Савва (Мажуко)Неизбежность Пасхи. Великопостные письма

Архимандрит Савва (Мажуко) устал от предсказуемости церковной публицистики и отказался от привычного формата «проповедь на текущий праздник». Читатели «Правмира» теперь будут получать от него письма. Каждый день первой седмицы и потом в течение Великого поста архимандрит будет облегчать участь «мучеников поста» и показывать всю невероятную красоту этих важных дней.

В центре нашего церковного года – Пасха. Она стоит не просто неуловимо плавающей датой, но и внушительной смысловой конструкцией. Можно даже сказать так:

В начале была Пасха. И Пасха была с Богом. И Бог был Пасха. Все от Пасхи произошло, и без Пасхи ничего бы не было, что было.

Чем Церковь жива? Пасхой. От Пасхи, как круги по воде, расходятся во все стороны и наши богословские порывы, и церковные уставы, и богослужебные правила. Исходят от Пасхи, в Пасху возвращаясь, вновь замыкаясь и сходясь в этой светлой и радостной Тайне.

А что такое Пасха? На этот вопрос нельзя ответить раз и навсегда. Этот вопрос невозможно закрыть. Мы отвечаем на него каждый год. Ищем ответ очень долго и все вместе. В этом вопросе и лежит смысл Великого поста. Великий пост – это долгое, семинедельное отвечание всей Церкви на вопрос «что такое Пасха?». Длящееся незавершенное действие. Незавершаемое, но увенчиваемое ответом «Воистину воскресе!»

Великий пост – дело всей Церкви. Нельзя «поститься про себя». Великий пост – не мое личное дело, не личное дело Патриарха или священника, это наше общее дело. Как это дело назвать одним словом? Богомыслие. Великий пост – событие богомыслия всех православных христиан без исключения. Никто из православных христиан не должен остаться вне поста, то есть вне работы созерцания Страстей и Пасхи. Об этом говорит и 69-е правило святых апостолов: «Аще кто епископ или пресвитер или диакон или иподиакон или чтец или певец не постится во Святую Четыредесятницу пред Пасхою, или в среду, или в пяток кроме препятствия от немощи телесныя, да будет извержен. Аще же мирянин, да будет отлучен».

Не хочешь быть отлучен от общения церковного? Постись.

А если я просто не могу такое есть! Я просто не выдержу!

Вот ради таких вопросов и стоит искать последний смысл постного порядка. Воздержание от пищи – не цель поста и даже не его смысл. Пост не в пище.

Цель поста – богомыслие Страстей и Воскресения.
Воздержание от пищи – средство, не цель и даже не отличительная особенность поста, это некий метод, способствующий этому богомыслию, созерцанию смыслов. Таким образом, у поста есть два аспекта – центральный и подчиненный. Воздержание от пищи и другие ограничения носят служебный характер по отношению к главному делу поста – всецерковному богомыслию.

Что нам дает такая расстановка акцентов? Богомыслие – главное, воздержание от пищи – служебное, подчиненное, не абсолютное. Стратегии постного воздержания могут быть разными. Не для всякого человека отказ от рыбы или молока будет способствовать созерцательной работе. Кого-то эти аскетические опыты, наоборот, отвлекут от созерцания. Неразумный пост не должен стать препятствием к богомыслию, как и распущенность или беспечность в воздержании. Пост для человека, а не человек для поста.

Критерий постных ограничений: что я не позволил бы себе делать, если бы созерцал Страсти Христовы? Это простой вопрос. Он очень многое проясняет в наших церковных уставах, снимая целый ворох пустых вопросов. Из него надо исходить, когда пытаешься определить свою меру аскетического усилия. Хочешь определить свою меру поста, спроси себя еще раз: что я не позволил бы себе делать, если бы созерцал Страсти Христовы? Есть люди, которые не могут ругаться или врать, если в комнате есть иконы. В церкви мы инстинктивно, не сговариваясь, говорим шепотом. Нас останавливает священное пространство. Великим постом обуздывает священное время. Если в святые недели я предаюсь богомыслию, разве я могу вместе с этим развлекаться на пирушке или смотреть комедию? Все очень просто.
Пост – дело всей Церкви. Общецерковный характер поста заключается в том, что в большие посты вся Церковь, то есть каждый крещеный человек, даже ребенок, получает конкретное церковное задание, тему для созерцания и богомыслия: если это рождественский пост, тема – «Воплощение Бога-Слова, Творца нашего мира», если Великий пост – «Страдание Господа, Его смерть и победа над смертью». Для того, чтобы это богомыслие буквально заполнило всего человека, приходится отказаться, во-первых, от внешних впечатлений, хотя бы ограничить их, чтобы найти место для созерцания, во-вторых, правильно настроить свой навык питания, потому что избыток пищи, ее качество сильно влияет на способность концентрироваться, собирать внимание, укрощать эмоции.

Пост – дело всей Церкви. Из чего это следует? Из Прощеного воскресенья. Мы просим друг у друга прощения не для того, чтобы лишний раз всплакнуть и освежить эмоции. Хотя это тоже бывает полезно. Если мы все вместе приступаем к одному большому и серьезному делу, нам следует закрыть все личные и несущественные вопросы. Ничто не должно мешать этому большому делу. Нельзя делать большое дело, не забыв себя, не оставив всю суету и мелочность, недостойную великой задачи.

Мы просим друг у друга прощения в канун поста, чтобы вновь пережить и обнаружить единство, вступить в пост вместе, соборно. Поэтому в чине прощения участвуют все, ругался ли ты с кем-то или ты кротчайшее существо – войди в церковное единство, не только осознай, но и переживи дело поста как дело всей Церкви.

Разрушит ли наше единство и соборность разнообразие стратегий воздержания от пищи? Нет. Потому что это всего лишь средство. Единство разрушает отказ от всецерковного дела созерцания Пасхи Крестной и Пасхи Воскресения.

А как это – созерцать всей Церковью? Прежде всего – церковная служба. Богослужение есть частный случай богомыслия. Храм – учебная аудитория созерцания. Здесь мы перенимаем опыт богомыслия древних мистиков и пророков. Научишься слушать и понимать церковную службу – поймешь все богословские тайны Евангелия.

Опыт постного всецерковного богомыслия – постное богослужение. Но есть такие счастливцы, которые умеют хранить огонь церковного богомыслия и вне церковных стен. Для нас это велико и почти недостижимо. Но в Церкви этот опыт доступен каждому. Надо просто попытаться. Всецерковное богомыслие приучает и готовит к непрестанному созерцанию.

Это опыт не только богословия и богомыслия, но еще и опыт красоты, потому что постное богослужение – это очень красиво.

Прятаться от этой красоты – глупо. Прятать эту красоту – преступно.

С Триодью я познакомился, когда мне было шестнадцать. Она была несколько старше, что только шло на пользу нашим отношениям. Сначала я только слушал, и это было божественно, но чтобы увидеть ее своими глазами, мне пришлось пробраться на клирос, выдав себя за певчего, и с тех пор мы не расстаемся, потому что глупо и преступно отлучать себя от такой красоты.

Триодь – это книга. Церковная. Богослужебная. Свое исключительное внимание я всегда отдавал Триоди Постной, несколько пренебрегая ее сестрой, Триодью Цветной. Постная Триодь – книга, содержащая в себе песнопения Великого поста, от недели о мытаре и фарисее до Великой субботы.

Откуда читают Великий канон? Из Триоди.

Где берут певчие стихиры для постной службы? Из Триоди.

Однако клуб почитателей и читателей этой книги невелик. Дело в том, что богослужебные книги не читают, их используют в богослужении. Они, собственно, никогда и не воспринимаются как книги. Вы ведь не будете относиться серьезно к телефонному справочнику или таблицам Брадиса, это просто нужные и полезные издания , но книгами их не назовешь. И от этого мне немного грустно.

Сейчас на наших клиросах – одинаковый и привычный набор книг: Часослов, Минеи, Октоих, Псалтирь. Есть даже «страшная книга» Типикон и не менее жуткая «Богослужебные указания» (никогда не читайте на ночь!). У наших предшественников было не так. Книги были не функциональными, а жанровыми: стихиры были в стихирнике, кондаки в кондакаре, паримии в паримийнике, тропари и каноны в тропарионе. Однако со временем ради удобства стали появляться единые богослужебные своды. Так где-то в восьмом веке появились первые Триоди.

Появились – это надо произносить с оговоркой. Почти у каждого монастыря была своя Триодь, то есть из массы тропарей и канонов каждая обитель отбирала свои тексты. Их не просто выбирали, но создавались и свои собственные тексты. Из сложившихся традиций, конечно же, выделились самые сильные и удачные версии. Девятый век – время расцвета церковной гимнографии. Появляется корпус богослужебных текстов преподобных Феодора Студита и Иосифа Песнописца, и в основу современной Триоди легли две разные Триоди, написанные этими поэтами. В триодные сборники в разное время и в разных монастырях включались тексты и других авторов.

Самая древняя молитва Триоди известна нам по панихиде. Это икос «Сам Един еси бессмертный», написанный еще в пятом веке неким Анастасием, который и подумать не мог, что его произведение будут использовать в заупокойных целях в неизвестной северной стране. Кондак «Душе моя» был написан прп. Романом Сладкопевцем для Страстной седмицы по поводу предательства Иуды, но оказался накрепко связанным с Великим покаянным каноном прп. Андрея Критского, тексты которого тоже вошли в Триодь без ведома автора.

Были и другие поэты, удивительные и трогательные. Но у меня как читателя есть свои любимые произведения. Они написаны женщиной, и это тоже один из невероятных моментов биографии Триоди. Инокиня Кассия жила в девятом веке. Была знакома с прп. Феодором Студитом, состояла с ним в переписке, основала монастырь. Ей принадлежат самые трогательные, на мой взгляд, песнопения Триоди, и это, прежде всего, стихира Великой среды «Господи, яже во многи грехи впадшая жена». Она же участвовала в написании канона Великой субботы «Волною морскою». А вот стихира, которую вы найдете в самом начале Триоди, в неделю о мытаре и фарисее:

«Вседержителю Господи!
Вем колико могут слезы:
Езекию бо от врат смертных возведоша,
грешную от многолетных согрешений избавиша,
мытаря же паче фарисея оправдаша!
И молюся: с ними причтав, помилуй мя».

Это тоже творение инокини Кассии. Она писала не только текст, но и музыку к своим стихирам.

Только немного грустно оттого, что придут новые «Студиты» и «инокини Кассии», которые напишут что-то такое прекрасное и невероятное, что их потомки освежат свои души чистой музыкой их поэзии, а мы этого не увидим.

Святой Василий Великий никогда не слышал канона Андрея Критского.

Святитель Николай ни разу не совершал выноса Плащаницы в Великую пятницу.

В церкви, где служил святой Спиридон, никогда не пели кондак «Душе моя».

Может быть, мы мало видели, и жизнь наша не так благочестива, но живем мы в хорошее время и у нас есть то, чего были лишены наши святые предки.

Триодь – источник радости и учебник молитвы.

Триодь – плод великопостного богомыслия и камертон, по которому мы проверяем подлинность нашего молитвенного опыта. Хорошо не только слушать Триодь в церкви, но и читать постом в тишине келлии или кабинета. И что-то подсказывает мне, что клуб читателей и почитателей Триоди год от года будет только увеличиваться.

«В камере Ильич не только писал на полях классических книг, но и усердно клал земные поклоны, чем приводил в замешательство своих тюремщиков». Зачем это было нужно Ленину и для чего кланяемся до земли мы? Архимандрит Савва (Мажуко) продолжает писать письма читателям «Правмира», рассказывая о невероятной красоте и смысле Великого поста.

В детстве с интересом читал биографию Ленина. Это был легкий увлекательный детектив о том, как Ильич ловко обходил царскую охранку. Тюремные будни вождя дышали спокойным уютом, а чернильница из хлеба и молока будила здоровый пролетарский аппетит. Там в камере Ильич не только писал на полях классических книг, но и усердно клал земные поклоны, чем приводил в замешательство своих тюремщиков. Известно - безбожник!

Ленин обнаружил, что земной поклон - это лучшая зарядка для всех групп мышц. И не сомневайтесь, кланялся он не ради молитвы. Просто делал гимнастику. Так я впервые узнал о земных поклонах. От Ленина.

Второй эпизод - замечательный «Нахалёнок», рассказ Шолохова. Восьмилетний Мишка, маленький и озорной, «озвучивал» поклоны благочестивого деда - звонко стукал в стенку, как только голова деда касалась пола.

Вот мое первое впечатление от земных поклонов: нечто нелепо-забавное, с шутовским звоном головы о дощатый пол. Так нас видят нецерковные люди.

Архимандрит Савва (Мажуко). Фото: Ефим Эрихман

Не все. Многие. Обижаться не следует. Рассматривать свою жизнь под новым углом зрения - полезное духовное упражнение. Нас так видят? Это повод разобраться: что мы делаем, с какой целью, кто все это начал, надо ли продолжать?

Для современного горожанина земной поклон смотрится ненужным излишеством и архаизмом. Есть у меня приятель из «сочувствующих». Любит церковную службу, но сознательно не ходит в храм, когда следует класть земные поклоны. Большой ценитель умно-сердечной молитвы.

Что там у вас? Первая седмица? Без меня. Приду в субботу. Все эти метания создают глупую суету, отвлекают, выматывают, мешают молиться. Не надо так улыбаться. Эти ваши упражнения еще и порождают особый вид благочестивого тщеславия, тончайшего лицемерия и самообмана. Время поклонов прошло, как вы не понимаете? Богу не нужны поклоны. Бог есть Дух, и служить Ему нужно не телом, а душой и поступком.

Почему бы нам, действительно, не отменить этот неэстетичный обряд?

Но мне сложно представить Великий пост без земных поклонов. Один из первых признаков постной службы - молитва святого Ефрема Сирина.

Красивейшая. Трогательная. Живая.

«Господи и Владыка живота моего!
Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми!
Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй мне рабу Твоему!

Ей, Господи Царю!
Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего,
Яко благословен еси во веки веков. Аминь».

Влюбился я в эту молитву сразу, в первый год церковной биографии. Правда, не из-за поклонов и глубокого содержания, а просто потому, что батюшка только эту молитву читал «человеческим» голосом, без обычной богослужебной манеры.

В этом тексте все так просто и ясно, что, кажется, даже ребенку не нужно объяснять. Все про нас, все про жизнь, ничего лишнего.

Но молитва еще и динамична. Она разбита на три прошения, и после каждого следует класть земной поклон. Потом следуют двенадцать поясных с молитвой «Боже, очисти мя грешнаго», и повтор - теперь полностью с одним земным поклоном.

Читать эту молитву постом с поклонами предписывает Типикон - так называется «страшная» церковная книга, в которой запечатлен весь устав нашего богослужения. Однако предписания Типикона отличаются от современной практики. В древности кланялись иначе.

Во-первых, молитва святого Ефрема - тайная: «И посем, воздевше руце, молимся во своей мысли, глаголюще в себе молитву святаго Ефрема». То есть этот текст следует говорить про себя, безмолвно, так же, как, например, священник читает во время шестопсалмия особые светильничные молитвы: прихожане слушают шесть псалмов, а батюшка молится по своей книжечке. На Афоне молитву святого Ефрема читают молча. Но ведь нехорошо такую чудесную молитву произносить про себя, поэтому наши предки положили оглашать ее всем храмом.

Немного иначе совершался в древности и сам земной поклон. Сейчас мы кланяемся так: не торопясь полагаем крестное знамение и опускаемся на колени, склоняя голову. «Страшная книга» тоже говорит о голове: «И сотворив молитву, творит поклон великий, елико можно главою до земли довести». Так что дед Нахалёнка делал все согласно уставу. Однако этот устав ничего не говорит о крестном знамении. И это не должно нас удивлять. Вместо крестного знамения в древности был широко распространен другой сакральный жест - воздеяние рук : «И посем, воздевше руце , молимся во своей мысли, глаголюще в себе молитву святаго Ефрема».

Это «воздеяние рук» сохранилось в наше время только как литургийный жест священника, например, во время Херувимской песни или евхаристического канона. В древности, совершая поклон, христиане поднимали руки к небу, устремляя взор ввысь, а затем без крестного знамения падали на колени, касаясь лбом земли. Воздеяние рук на молитве не есть изобретение христиан. Этот религиозный жест универсален, как и поклоны. Воздевали руки и преклоняли колени практически во всех развитых религиозных традициях. Достаточно вспомнить знаменитый тибетский поклон.

Молитву с поднятыми к небу руками поминает даже апостол Павел: «Желаю, чтобы на всяком месте произносили молитвы мужи, воздевая чистые руки без гнева и сомнения» (1 Тим. 2:8).

Древность знала и более глубокий поклон, когда молящийся простирался ниц всем телом, раскидывая руки крестообразно. Сейчас этот вид поклона сохранился только в монашеском постриге.

Устало спросим: зачем это все? Неужели Богу нужны наши поклоны?

Нужны. Потому что нашему Отцу дорого все, что мы делаем искренне и от всего сердца. Ведь это так естественно, когда молится душа, когда чувства переполняют сердце, запечатлеть этот избыток сердца в священном действии, явить этот избыток, дать ему излиться в телесном проявлении, позволить ему воплотиться.

Молитва - действие глубоко таинственное и личное. Избыток сердца вовлекает в молитву тело. Но бывает и наоборот: молящееся тело заражает молитвой душу, будит ее.

Человек един и неделим. Если ты помолился телом, но не сумел разбудить душу, ты все-таки помолился. Молилось тело. Это тоже немало.

Этот надежный путь от тела к душе хорошо знают опытные педагоги. Станиславского вряд ли можно назвать церковным человеком, но однажды, пытаясь добиться от своего актера «тяжелой» интонации в монологе, он заставил его на репетиции держать в руках громоздкий стул. Эта тяжесть в руках помогла актеру понять и поймать нужную интонацию. Он шел от тела к душе. Если дремлет душа, самое простое - попытаться разбудить ее через тело. Поэтому старинные учителя много работали над осанкой учеников, их манерой держаться, правильно ходить, сидеть, вести себя за столом. Нельзя этот метод переоценивать. Не следует и недооценивать.

Церковная молитва творится не только умом и сердцем, но и телом. Это одно из духовных упражнений. Духовных - несмотря на вполне физическое действие.

Допускаю, что монахи, создававшие наш богослужебный устав, предписали земные поклоны из практических соображений: на слишком длинных службах богомольцы нуждаются в естественном приободрении, и тут поклоны весьма кстати. Эту ценность поклона и заметил проницательный Ильич.

Однако есть люди, которым поклоны только мешают. Это нормально, ведь мы все разные. Для них гораздо лучше стоять спокойно и не отвлекаться. Что ж, - «это свободная страна»! - и, я думаю, никто не вправе требовать от таких людей исполнения всех поклонов и крестных знамений. Церковное богослужение ценно именно тем, что здесь у каждого может быть свой молитвенный ритм, вполне допустимый и законный, если он не мешает другим. Единообразие - не синоним единства. Можно молча сидеть на стульчике в темном уголке церкви, а перед Богом непрестанно стоять на коленях и оплакивать свою жизнь. Одного человека избыток сердца заставляет замереть, другого - побуждает к действию. Оба - правы. Каждый - стоит или падает на колени - стоит и падает перед своим Отцом, Который у нас один.

В семидесятые годы прошлого столетия на святую гору Афон приехал русский Патриарх Пимен, а с ним, как говорят православные, «сонм духовенства». Во время посещения русского монастыря за «сонмом» увязался один маленький старчик, который все вглядывался в лица сановитых митрополитов, будто что-то искал. Выбрав себе «жертву» посолиднее, старчик спросил в лоб:

– А ты монах, что ли, будешь?
– Да, отче, я имею монашеский постриг.
– А акафист Матери Божией наизусть знаешь?
– Нет.
– Так какой же ты монах?

Православные иноки всегда с какой-то неожиданной теплотой почитали Матерь Божию. Великий старец Серафим умер на коленочках перед иконой Пречистой. А я знал одного старенького епископа, который совсем недавно так же, молясь Царице Небесной, отошел к Богу.

Этот старенький владыка очень любил службу Похвалы Богородицы. Никогда не пропускал. Это красивейшее богослужение совершается на пятой неделе Великого поста в пятницу вечером. Цвет богородичных служб – цвет чистого ясного неба, лазоревый. На один постный день вдруг в церковную службу вторгается небесная лазурь Богородичной службы.

В нашем монастыре на этот праздник меняется не только цвет облачения, но и происходят существенные изменения в убранстве алтаря. Вместо традиционного семисвечника за Престолом ставится большая икона «Похвалы Богородицы» в голубом балдахине, а перед ней, на самом Престоле, выстраивается целая «армия» подсвечников с горящими свечами. Очень красиво! Очень торжественно! Всё ради Царицы Небесной!

Этот обычай завел в Троице-Сергиевой лавре тот самый Патриарх Пимен, когда был лаврским наместником. Еще до войны молодым иеромонахом он много путешествовал по стране. Однажды на праздник Похвалы он оказался в киевском Ионинском монастыре и увидел, как необычно убран алтарь в этот праздник. Отцу Пимену это пришлось по сердцу, и, став наместником лавры, он завел этот обычай и у себя в обители. А через лавру и к нам, в Гомель, перебралась традиция «свечей Похвалы».

Икона Похвалы – богословский гимн. Это довольно редкий образ. Но это настоящее богословие в красках, «конспект мариологии». Богословски подкованный человек может читать эту икону как богословский трактат. В центре – Матерь Божия в традиционных одеждах, но с необычным жестом: голова наклонена в сторону, и Богородица словно заслоняется от чего-то правой рукой. Это жест кроткого и смиренного смущения, чистой стыдливости, хотя все это не те слова, а лучше – смотрите сами.

Вокруг фигуры Богоматери – «облако свидетелей» – пророки, которые предсказывали Ее служение. Изображают их часто со свитками в руках, но есть более живые варианты, когда икона, образ до конца вытесняет из своего пространства «буквы», и у провидцев в руках «предметы» пророчества: Аввакум держит кусок горы, Осия – прозябший жезл, Гедеон – орошенное руно, у Давида – домик, Иезекииль ухватился за врата, Моисей обжигает себе руки горящим кустом, Иаков показывает на Чистую лестницей, у Исаии в руках невероятные клещи. Хорошее упражнение для студентов-богословов – разъяснить, что означает каждый предмет.

Над фигурой Пречистой – мальчик Христос, или, как говорят иконоведы, образ Спаса-Эммануила, «Отроча хотящее родитися». У ног Пречистой – единственный пророк без нимба – весь прогнулся, будто под непосильным бременем собственного пророчества – пророк Валаам. Он оставил, пожалуй, самое красивое и лиричное пророчество о рождении Христа, которое я знаю. Над Валаамом – «предмет» его пророчества – ярко горящая звезда. Не от ее ли яркого света прячется говоривший с ослицей?

Невероятная икона! Как невероятно и необычно само богослужение Похвалы. Мы привыкли к акафистам в наших храмах, однако строго по Уставу, лишь однажды в год предусматривается Типиконом служба с акафистом. Один акафист один раз в год – акафист Божией Матери на пятой неделе Великого поста. Этим подчеркивается исключительная важность этого самого древнего из акафистов.

В Триоди есть синаксарь, который рассказывает, что праздник Похвалы был установлен в честь троекратного избавления Константинополя от нашествия врагов. Современные исследователи ставят под сомнение связь этих событий с богослужением. Скорее всего, служба Похвалы – след праздника Благовещения, который довольно часто приходится на постные дни. А само пение акафиста, похоже, было введено по поводу победы императора Ираклия над персами, которая, как утверждают историки, пришлась на весенние дни конца Великого поста.

До сих пор ведутся споры: кто написал этот текст, по какому поводу, в честь какого события был установлен праздник Похвалы. Версий немало. Однако есть веские основания считать, что текст акафиста многослоен. Например, знаменитый кондак «Взбранной Воеводе», скорее всего, был написан отдельно от акафиста и другим автором, а все припевы икосов, начинающиеся словом «радуйся», появились намного позже самого акафиста. Некоторые исследователи убедительно доказывают, что наиболее древняя часть акафиста была посвящена не Благовещению, а Рождеству. Однако все это заботы ученых мужей и жен. Еще в древности наши предки почувствовали необыкновенную святость и подлинность этого текста, поэтому люди церковной культуры никогда не пропускают богослужение Похвалы.

Особенностью этой службы является то, что акафист поется не весь сразу, а разделяется на четыре части. Четыре раза выходит духовенство на середину храма и поет Божией Матери. Обычно акафист поют всем храмом, и это воистину всецерковная молитва, всецерковное созерцание!

Греки так любят это богослужение, что, говорят, вместо четырех выходов за одну службу решили эти четыре части акафиста распределить на четыре пятницы. Так почитают Царицу Небесную! Даже католики любят этот акафист. Покойный папа Иоанн Павел Второй объявил полную индульгенцию тем, кто полностью прочитает этот молитвенный текст. Индульгенция – дело серьезное, а чтение или пение акафиста – это трудно. Само слово «акафист» значит «не сидеть», «неседальное пение», молиться – только стоя.

Почему так трогает это богослужение, почему так восхищает эта икона? Откуда такая сердечная теплота у суровых подвижников к Царице Небесной и любовь к Ее акафисту?

Ответ прост. Каждый из нас жаждет чистоты. На иконе Царицы Небесной мы эту чистоту видим . Это именно то, что нас так трогает в образе Пречистой, в молитвах к Богородице – неизреченная чистота и святость.

Всегда есть соблазн «всего лишь». Временами приходит лукавая мысль: да ведь и нету никакой святости, вот и этот старец, как говорят, всего лишь авантюрист, а этот батюшка всего лишь пьяница, а церковь всего лишь социальный институт, а может, и просто финансовый. А религия всего лишь прибежище слабаков и неудачников, а грехи всего лишь игра гормонов и влияния среды. Нет греха. Нет святости. Это всего лишь иллюзии и невежество.

С этим можно спорить. И нужно спорить. Уж слишком мелкая аргументация, а мелкомыслие – вещь заразная и вредная. А можно и не спорить. Просто посмотреть на икону Царицы Небесной, открыться Ее чистоте и святости.

Одна моя приятельница, светская дама, успешная и сильная, как-то случайно зашла в храм. Просто заскочила на минутку. Раньше почему-то не приходилось. И вот она стоит и рыдает, и не может остановиться. И смущается, и старается успокоиться – не получается. Где успешность? Где сила? Может, это всего лишь истерика? А может, душа впервые задышала, раскрылась, почувствовав присутствие родного, настоящего. Скучала по святыне, задыхалась без чистоты.

Я неоднократно слышал, как простые люди говорят о Пречистой Деве: «Царицачка Небесная», «Матушка», «Родименькая», «Родненькая». Не может человек долго жить без святыни, без чистоты. Ищет ее, чистоту эту, ошибается, обманывается, выдумывает, а она рядом. Просто смотри на икону. Лечи свои раны ее светом, питай душу ее чистотой.

Взирай на невидимое.

Архимандрит Савва (Мажуко)

Поститься по Типикону? Так пробуют многие, особенно новоначальные христиане. Но правильно ли это? Архимандрит Савва (Мажуко) из Беларуси с начала Великого поста начал публиковать на сайте « Православие и мир » цикл статей под названием «Постные письма». Это письмо, которое мы перепечатываем для наших читателей ниже, - о том, что Типикон – это на самом деле не обязательный к исполнению устав для всей Церкви, а один из памятников литургической мысли, который лишь весьма условно регулирует нашу церковную жизнь. Это устав для одного из мужских монастырей, и следование этому уставу для тех, кто не является монахом этого монастыря, а кроме того, живет и в другое время, становится причиной серьезных эмоциональных проблем. В конце концов такой человек начинает отождествлять свой личный и неустранимый комплекс вины с верой православной.
Наш старинный регент проявлял интерес к церковному уставу только в особые «священные времена». Первое воскресенье Великого поста – один из немногих дней в году, когда он брал в руки толстенный фолиант, глубокомысленно его раскрывал на известной странице и торжественно зачитывал настоятелю:

– На трапезе же ядим варение со елеем, а не рыбы. Аще же прилучится, пием вино, уставленное во славу Божию по две чаши. Такожде и в вечер по две.

Архимандрит Савва (Мажуко) Все это читалось с ноткой отеческого укора и благочестивого негодования – вы, отец настоятель, пренебрегаете церковным уставом, как вы думаете спасти свою душу и на что вы рассчитываете, я не знаю, но никогда не поздно все исправить. Чаще всего настоятель выбирал путь спасения, и регент одаривал благодарным и покровительственным взглядом и батюшку, и старинную книгу. Книга называлась Типикон. Это и есть тот самый документ, по которому выстраивается дисциплинарная и богослужебная жизнь Русской Православной Церкви.

Типикон – это, прежде всего, устав церковной службы. Как совершать богослужение, какие петь песнопения, что читать из Апостола и Евангелия – всё там. Однако, Типикон – это книга, которая окончательно сформировалась позже всех богослужебных книг. В Русской Церкви существовало множество уставов и дисциплинарных и богослужебных, и это было нормой для церковной старины. С тех древних времен у нас и водится пословица «в чужой монастырь со своим уставом не ходят». Каждая обитель имела свой устав церковной службы, свой устав поста. Сегодня нам даже трудно это представить, но так жили наши предки большую часть церковной истории. Монастыри были очагами просвещения, они могли себе позволить и писать, и записывать. Поэтому не удивительно, что до нас дошли только монашеские уставы. Типиконов приходских церквей у нас практически нет.

Книга Типикон, по которой выстраивается жизнь Русской Православной Церкви, тоже является монастырским уставом. Только это не устав какого-то конкретного монастыря, а свод правил, заимствованных из множества различных уставов, претерпевших неоднократную правку редакторов. Первый печатный Типикон был издан в России в 1610 году и потом на протяжении XVII века он переиздавался семь раз, всякий раз подвергаясь безжалостным исправлениям. Тот устав, которым пользуемся мы сегодня, приобрел свою окончательную форму в издании 1682 года. Позднейшие версии мало чем от него отличались.

Большая часть Типикона посвящена богослужению. Этот аспект устава интересен узкому кругу клиросных эрудитов. А вот дисциплинарный раздел Типикона касается каждого из нас, особенно в той части, где содержатся предписания о посте.

Откуда вы знаете, что в первую неделю поста установлено сухоядение, а рыба постом разрешается только на Вербное и в праздник Благовещения? Кто вам сказал, что в субботу Лазареву предписывается рыбная икра, а в воскресные дни дозволяется вкушать с маслом? Большинство верующих об этих тонкостях знают из церковного календаря.

А как эти предписания попали в календарь? Правильно. Из Типикона. Подозреваю, что со знакомства с этой книгой у некоторых товарищей наконец-то созрел образ личного врага.

Продолжаем разговор. А откуда эти правила попали в Типикон? Официальный ответ: от святых отцов. Почему официальный? Потому что апелляция к святым отцам сразу замораживает дальнейшее исследование и взывает к покаянию. Однако свод дисциплинарных правил – это не творение святых отцов, по крайней мере, канонизированных святых. В современный Типикон постные законы перекочевали из свода правил, составленных Никоном Черногорцем, авторитетным канонистом XI века. Если вы думаете, что Никон канонизирован, вы сильно ошибаетесь. Хотя, на самом деле, это не так уж и важно. А вот что важно, так это понять сам принцип постной дисциплины, чтобы раз и навсегда разобраться в этом вопросе и бросить винить себя в том, чего нам никто не предъявлял.

Для кого писал свои правила Никон Черногорец? Для монахов. Для монахов какого монастыря? Если вы наберетесь терпения и откроете Типикон, по которому якобы живет Русская Православная Церковь, вы найдете там массу правил, относящихся к жизни неизвестного мужского монастыря. Там, в частности, сообщается о том, когда следует отставлять жезлы на богослужении, как трудиться на общих послушаниях, где получать одежду, как себя вести на трапезе. Рядом с этими правилами находятся и предписания о посте. Вот что я хочу сказать: если вы не монах этого мужского монастыря, никто не смеет вам предъявлять строгость их постного устава.

Великий пост – общецерковное дело. Если вы православный человек, вы обязаны соблюдать Великий пост, то есть предаваться вместе со всей Церковью особым духовным упражнениям, связанным с подготовкой к Пасхе Крестной и Пасхе Воскресения. При этом никто не смеет требовать от вас соблюдения буквы Типикона. Вы должны сами найти для себя возможную меру поста. Труд по самостоятельному поиску этой самой меры – дело непростое и требует времени. Первые три поста – учебные. Хотя в моем случае оказалось, что первые двадцать пять постов были учебными, и я не могу поручиться, что освоил предмет.

Фото: Александр Хромеев / tatarstan-mitropolia.ru

Почему я на этом заостряю внимание? В нашей Церкви я наблюдаю явление, которое меня глубоко огорчает. Назову его так – заложники совести . Такими заложниками является большинство русских православных людей. Они не знают, им никто не рассказал, что Типикон – это, на самом деле, памятник литургической мысли и регулирует он нашу церковную жизнь весьма условно. К созданию нового современного Типикона, понятного и логичного, наша Церковь, видимо, не готова. Но многие просто и не слыхали о такой книге.

И клонят люди молчаливо головы, как овечки – положено, значит, надо выполнять. А выполнить – невозможно. Это устав для мужского монастыря, а вы – не монах, а даже если и монах, то живете в другом месте и в другое время. И этот жуткий надрыв рождает серьезные эмоциональные проблемы, так что человек начинает отождествлять свой личный и неустранимый комплекс вины с верой православной. Точно также мы путаем богомыслие с самокопанием, наглость с простотой, забитость и трусость со смирением, жестокость с благочестивой ревностью, самодурство с духовничеством.

В юности я очень любил эпиграфы, и к этому разговору у меня тоже был припасен один из Венечки Ерофеева.

Все болезни нашей церковной жизни в одном предложении: «Все должно быть медленно и неправильно, чтобы не возгордился человек, чтобы он был грустен и растерян».

Это не Православие. Православие – религия Пасхи, радости и полноты жизни. А я все чаще встречаю православных, которые признаются, что были бы счастливы никогда не слышать о Церкви. И это не из лености и небрежения, а от простого недоразумения, которое можно и нужно устранить.

Быть православным не значит быть виноватым.

Поститься не означает стать заложником совести.

Пост – это честь быть причастным всецерковному подвигу.

Как быть? Простым верующим – посмеяться над своими страхами и взять на себя труд самим «изваять» свой устав поста, ориентируясь на Типикон. Да-да, я не оговорился, Типикон – книга святая и полезная, и если он рекомендует своим типиконным монахам сухоядение, значит, и нам следует этот день как-то выделить и отметить. Может быть, и не сухоядением, но какой-то маленький подвиг по силам следует понести. Не надо обольщаться. Сегодня мы знаем о свойствах продуктов питания гораздо больше, чем наши предки. Это знание плюс самонаблюдение с ориентиром на Типикон и дают тот самый личный и законный устав поста для мирянина.

Мы себе можем это позволить. Ведь даже в общецерковном документе о посте , принятом в Шамбези в 2015 году, нет определения тому, что считать постными продуктами. Для каждой местности и возраста они свои. Однако церковным богословам и иерархам надо бы найти силы и пастырскую волю объясняться с людьми, может быть, издавая не только пасхальные, но и великопостные послания, разъясняющие не только высокий смысл поста, но и его недоумения. Жить и так не просто, а мы еще и накладываем на людей «бремена неудобоносимые», которых никто от нас и не требует нести.

И, в конце концов, не пора ли дать задание нашим богословам разработать современный работающий и соответствующий церковной реальности Типикон? Не Церковь для Типикона, а Типикон для Церкви.

Не люди должны служить книге, слепо и с запретом на критическую мысль и понимание, а книга должна служить на пользу людям, должна работать. Служебная книга, даже самая уважаемая, должна служить. Типиконопоклонство, как и любой другой вид идолопоклонства, всегда требует человеческой крови, и судьбы заложников совести тому пример.

Если мы принимаем с предельной серьезностью тот факт, что пост – это дело всей Церкви, то мы никак не можем оставлять решение постных вопросов полностью на совести отдельного человека. Допустим, я, «премудрый и разумный», разобрался со своей проблемой «заложника совести», хотя мне и пришлось дорого за это заплатить. Но ведь есть люди, которые так и продолжают жить в этом режиме вечно виноватого, всем должного и обязанного, во всем ошибающегося, непрестанно оступающегося человека. Простой вопрос: как человек с этой исходной установкой будет горячо и радостно свидетельствовать об Истине Христова Благовестия? Способен ли такой христианин смело и решительно влиять на события в стране, изменять жизнь к лучшему, заражать других своим неиссякаемым жизнелюбием и любознательностью? Если у него нет сил даже на то, чтобы благословить собственную жизнь.