В московском хосписе (особой больнице для умирающих) работает много волонтеров. Среди них -- Фредерика ДЕ ГРАФ. У нее не совсем обычная биография -- по образованию она славист и медик, родилась в Голландии; будучи взрослым человеком, приняла Православие, познакомившись с владыкой Антонием Сурожским. И вот теперь живет в Москве.

Путь из ума к сердцу

Как получилось, что вы переехали в Россию?
-- Это не сразу произошло, сперва я почти 30 лет жила в Англии, была духовным чадом владыки Антония, и он благословил меня ехать сюда.
С владыкой я познакомилась очень давно, в 1975 году. Я жила тогда в Голландии и училась на филфаке, на отделении славистики. Как-то раз владыка приехал в наш университет, и моя православная знакомая пригласила меня на встречу: «Тебе будет интересно, приходи!» Я пришла. В первый раз я видела монаха, и мне стало страшно. Не потому только, что он был весь в черном. Его глаза были такие огненные! Мне хотелось скрыться от него, мне показалось, что у меня нет ничего общего с верующими. Владыка тогда провел беседу о медитации и молитве. В конце он сказал, что для православных в субботу-воскресенье будет говение. Был вечер пятницы. Я вернулась домой и почему-то (до сих пор не понимаю -- почему) точно знала, что на это говение поеду, хотя я была неверующая и незваная.
Помню, что на субботу у меня уже были какие-то планы, знакомые должны были на время привезти мне кота. Помню, как я думала перед выходом: выпить чашку чая или уже отправляться? Потом очень решительно выключила кнопку на чайнике -- нет времени пить чай -- и выскочила из дома. И тут же встретила свою православную подругу. Я попросила ее взять меня с собой. Если бы вышла на секунду позже, я бы ее не встретила, все бы пропало. Может быть, Господь дал бы еще шанс, но из-за чашки чая я могла все потерять.
Из-за кота мы пришли с опозданием. К моему ужасу, все уже молились, стоя на коленях, в часовне. Я в жизни не стояла на коленях! И не знала, куда деваться!
После молитвы все должны были спуститься из часовни по лесенке вниз, в комнату для беседы. Вдоль стен стояли стулья, все сели. Я всем руку пожала, поздоровалась (не могу же я просто так, молча, сесть, меня ведь не звали). А потом зашел владыка. С ним я не поздоровалась, так как боялась его.
Беседа была про любовь. А во время перерыва на ланч владыка мне дал полбанана -- это тоже врезалось в память почему-то. И я его спросила: «А у вас в Лондоне есть такие говения?» Он посмотрел на меня и говорит: «Да, есть. Я вам дам адрес». С этого и началось.
У меня денег не было, чтобы куда-то ездить, я была довольно бедной студенткой. И вдруг мне приходит перевод -- денег точь-в-точь, чтобы сесть на пароход и приплыть из Голландии в Англию. Я приехала через три недели после первого знакомства -- знала: если сразу же не поехать, потом будет уже труднее.
Приехала, была на говении. А потом обратилась к владыке Антонию: «У меня все хорошо, только есть один вопрос: как можно из головы найти путь к сердцу?» Это был для меня тогда наболевший вопрос. Он помолчал и сказал: «Ничего, мы найдем путь. Легче найти путь из ума к сердцу, чем из сердца к уму».

-- А что это были за говения?
-- Это было два раза в год -- под Рождество и под Пасху, отдельно на английском и отдельно на русском. Владыка говорил на какую-нибудь тему, а потом -- молчание. Полчаса, сорок минут -- чтобы подумать и проверить свое сердце. После этого -- продолжение беседы, потом снова перерыв на молчание. Около часа дня все собирались, кушали -- как настоящая семья, потом была третья беседа -- короткая, опять молчание и в конце дня -- общая исповедь.
Удивительно было, что владыка, стоя посредине храма у аналоя, сам исповедовался. Видно было, что он свою душу раскрывает перед Богом, и этим он нас приводил к Богу. Чувствовалось, что его покаяние -- это и наше покаяние. В этой личной исповеди он был немногословен и очень правдив. Он стоял криком души перед Богом -- в покаянии. И каждый по своей возможности присоединился к нему. А потом, если что-то еще было личное на душе, мы могли подходить и исповедоваться. И на следующий день, в воскресенье, -- Причастие.
Это было очень красиво, действительно, как семья -- он стоял со своими духовными чадами перед Богом. Хотя он никогда не говорил: это мои духовные чада. Всего два раза за 30 лет я услышала от него эти слова.
Потом я была в России -- мне дали стипендию, чтобы учить здесь русский. И здесь я стала православной, крестилась в храме Рождества св. Иоанна Предтечи в Ивановском. Когда я вернулась из России, то решила переехать в Англию, чтобы в приходе владыки научиться молиться и как-то расти духовно. Кого-то надо иметь перед глазами как пример. Я ведь из семьи неверующих и некрещеных, которые к Церкви были безразличны.
Я пришла советоваться с владыкой, и он мне говорит: «Приходи через неделю, я подумаю и потом поговорим». Я пришла через неделю, он посмотрел мне в глаза и сказал: «Знаешь что, оставайся в Голландии, и через год обсудим». А я смотрю на него и говорю: «Но через год будет тот же вопрос!» Он смотрит, смотрит: «Тогда переезжай сюда». За один миг я решила, я знала, что перееду. И понимала, что надо это делать быстро, иначе передумаешь. Через три недели я раздала почти все, что у меня было, и приехала с двумя чемоданами в Англию. Не было, где жить, денег не было, но, конечно, Господь помог.

-- А когда он сказал вам, что нужно ехать в Россию?
-- Это не было так, что он решил и сказал мне: иди! Он очень ценил свободу человека, очень бережно к ней относился. Это была моя просьба, вопрос к нему: «Что вы думаете о том, чтобы мне поехать?» Однажды он мне сказал: «Я думаю, что ты там побываешь, но я не знаю когда. Будем об этом думать». Когда он говорил «будем думать», это значило -- будем молиться. Так прямо -- будем молиться -- он никогда не говорил.
Через семь лет у нас в Оксфорде была ежегодная конференция, на которую со всей Англии собираются православные. Там было очень много русских, и они расспрашивали владыку, хотел бы он жить в России. Он отвечал, что, видимо, Богу это неугодно, хотя он всегда хотел этого всей душой. Я сидела напротив него и решила лишний раз спросить: «А что вы думаете про меня?» Он, жуя бутерброд, говорит: «Я думаю, хорошо бы, если бы ты туда переехала, потому что ты там нужна». Я чуть не свалилась со стула, потому что владыка никогда ничего не говорит просто так. Я спросила: «А как же мама?» А мама моя в Голландии болела. Он говорит: «Подумаем». Через две недели он подходит ко мне после приходского собрания и говорит: «Знаешь что? Подожди, потому что мне так стало жалко твою маму». Я ему говорю: «Но ведь я уже уволилась!» (Я преподавала тогда в институте.) А он -- как это типично для него -- большими такими темными глазами смотрит и с улыбкой говорит: «Ты можешь обратно?» Я говорю: «Могу». -- «Ну иди обратно». Я думаю: «Ничего себе!»
И вот когда я как-то сидела с больным, вдруг в голове проскакивает непонятная мысль: просить благословения у мамы, чтобы поехать в Россию. А у нас в семье слов-то таких не знали -- «благословение»! Через несколько недель я была у мамы в Голландии. Мы сидим в саду, уже осень. И я спросила: «Мам, а что ты думаешь, если бы я переехала в Россию?» Она, даже не подумав, говорит: «Переезжай!» И я увидела в ней столько света в этот момент! Она по натуре очень боязливая, ничего не знает про Россию, не знает, почему я хочу там быть, она одна и полуслепая… И вот она щедро так сказала: «Переезжай -- и лучше скорее, чем позже, потому что ты уже немолодая!»
После этого владыка меня благословил. Конечно, мне было бы очень тяжело жить в России, зная, что в Голландии осталась больная мама, для которой я -- радость и опора. Но случилось так, что я собиралась ехать в Россию 30 мая, а 28 мая мне позвонили из Голландии: мама умерла. Она умерла от сердечного приступа, хотя никто не знал, что у нее больное сердце.
И вот я здесь уже третий год работаю волонтером в хосписе.

Наука умирать

Вы врач?
-- У меня диплом по восточной медицине, по рефлексотерапии, то есть по иглоукалыванию и массажу. У меня была своя клиника в Лондоне, там я работала 12 лет. Здесь я работаю без иголок, пальцами, потому что в России не признаются заграничные дипломы. Я занимаюсь массажем и учусь психологии -- в хосписе это очень важно, да и нужен русский диплом. Я год уже проучилась, защитила диплом «Переживание горя в экстремальных экзистенциальных обстоятельствах». То есть, когда человек серьезно болен и понимает, что может умереть, -- как ему жить так, чтобы не «провалиться» в свою собственную смерть, чтобы не думать только о смерти, но как-то творчески этим жить и готовиться к переходу в другой мир.

-- А можно ли вообще научить этому?
-- Я думаю, что да. Но это вопрос не только смерти -- это вообще вопрос того, как человек живет. Очень часто слышишь, как человек говорит: я же был хорошим человеком, никому зла не сделал, почему мне такое наказание? Это удивительно, когда человек всю жизнь никак не обращается к Богу, а заболеет -- и обвиняет Бога, что Он так наказывает. На самом деле это не наказание, это частично просто закон природы: когда человек живет небрежно, тело не может выдержать, и человек болеет. Конечно, бывают болезни для вразумления, чтобы человек остановился и дал себе отчет -- зачем он живет.

-- А у неверующего может быть обращение к Богу из таких страданий?
-- Бывает, что человек вдруг опомнится и думает о своей жизни: какая была в ней цель? Но это здесь, в России, почему-то очень редко встречается. Хотя способность уверовать здесь больше, чем на Западе. Я много читала психологических исследований на эту тему. Один американский исследователь приводит статистику, что для 40 процентов людей, которые узнали о раковом диагнозе, это был положительный фактор в их жизни. Здесь, да и в Англии, где я работала в разных хосписах, я этого не видела. Я вижу, что человек ропщет. Или если не ропщет, то он думает, что цель этого дня -- встать с постели и самому дойти до туалета. Это очень печально, хотя, конечно, понятно.

-- А к чужой смерти у неверующего человека может быть правильное отношение? Такое бывает?
-- Если неверующий человек ухаживает за умирающим и у него есть сердце, то он может подходить к больному с теплотой, с лаской, с трепетом. Для больного это важнее всего. Дело не в том, чтобы говорить с больным о Боге, дело в том, чтобы быть духом с Ним, если можно так сказать. Можно без слов говорить о том, что любовь есть, что есть забота, ласка. Очень важно для больного, чтобы ухаживающий за ним -- неважно, верующий или неверующий -- как-то давал понять: я буду относиться к тебе очень бережно, потому что я увидел, что ты стоящий человек. Ведь часто в больнице личность человека, его мир, его жизнь теряются для других людей, больной становится просто «телом в пижаме». А если он чувствует, что он личность для того, кто ухаживает за ним, то он, может быть, наберется мужества, чтобы раскрыться, чтобы сказать: «Да, мне страшно, я стою перед смертью. Я тебе доверяю, потому что вижу, как ты ухаживаешь за моим телом».
Многое без слов становится видно по тому, как человек дотрагивается до тела больного. Больные очень чуткие. Когда человек сам боится смерти, больной прекрасно понимает: этот человек не будет сидеть со мной, он боится. Страх виден по тому, как человек разговаривает с больным: «Ну как вы сегодня? хорошо? Ну до свидания». Больной чувствует, что человек хочет просто спрятаться за словами, и замыкается.

Да, иногда кажется, что лучше вообще ничего не говорить, чем говорить какие-то пустые утешительные слова типа «все будет хорошо, держитесь»… Как быть в такой ситуации?
-- Я думаю, что надо быть собой в своей боли. Потому что это больно -- смотреть, как человек страдает. Я согласна с вами, что нельзя сказать: ах, все будет хорошо, летом поедем на дачу и так далее, -- когда видно, что через неделю человек может умереть. Я глубоко уверена, что все умирающие знают, что они умирают. Даже если родственники говорят: нет, он не знает свой диагноз, мы не говорили, -- человек-то знает свое тело, он это чувствует.
Я думаю, что тут надо научиться быть беззащитным. Не скрывать, что не знаешь, что делать. И даже неплохо иногда показать свои собственные слезы, свою немощность перед страданием. Но, с другой стороны, владыка говорил, что надо творчески быть с больным: не стоит просто плакать вместе и «сидеть в одной яме», а своим подходом показать, что он -- достойный человек. И если у больного есть вопрос о вере, можно сказать ему: это же не конец, это переход в другой мир. «Даже если вы этому не верите, для меня это так. Есть святые, которые живы, и я знаю про своих близких, которые уже перешли эту грань, что они живые. Вы можете не принимать этого, но я в это верю и как-то внутри это знаю». Можно сказать: я всегда буду вспоминать вас, потому что мы встретились, и это будет навсегда. Чтобы умирающий знал, что он не один. Одиночество -- хуже всего.
Хороший пример владыка в своих книгах дает. Умирал один прихожанин нашего храма. Он всегда говорил владыке: «У меня нет времени, чтобы остановиться и осмыслить свою жизнь». Он заболел раком, лежал в больнице и жаловался, что он сейчас не может делать то, что хотел бы делать. Владыка сказал: «Господь тебе дал сейчас время, чтобы осмыслить свою жизнь, чего тебе всегда хотелось». Владыка сидел с этим человеком каждый день, и они разбирали его жизнь -- начиная с настоящего и все дальше и дальше в прошлое: что было не по любви, что было темным, что было недостойно Вечности -- «потому что там только любовь» (это слова владыки). Владыка говорил, что за час до своей смерти этот человек лежал в постели и говорил: «Знаешь, владыко, я умираю, тело умирает, но я до того жив! Я никогда в жизни не чувствовал себя таким живым».
Моя позиция в хосписе очень удобна для общения с больными: во-первых, я добровольцем работаю, свободно могу сидеть с человеком столько, сколько хочу. Во-вторых, важно, что я прихожу как рефлексотерапевт, а не как психолог. Представляете, заходит человек: «Вот я психолог, скажите-ка мне…» Они же сразу замыкаются! А я просто прихожу и говорю: «Я могу вам массаж сделать. Хотите?» Обычно хотят. Каждый сеанс -- 45 минут, это довольно большой срок, чтобы раскрыться, если человек хочет. Можно узнать про его семью, про его работу, чтобы у меня было понятие о его личности. Если человек раздражительный… Я помню, как говорила с владыкой о том, что один человек в моей семье очень гневливый. И владыка говорит: «Это хороший знак! Значит, жизнь в нем есть». Обычно есть тенденция побыстрее проскочить мимо раздражительного больного. А на самом деле, как говорит психология, это человек, в котором еще есть жизнь, который готов бороться, он уже на один шаг дальше пошел. Раздражительность -- это проявление тревоги, с которой он борется. У него есть шанс измениться и использовать болезнь для личностного роста. Но это, к сожалению, так редко бывает!


Псалтырь по-голландски

Как получилось, что вы стали врачом, хотя учились на слависта?
-- Мы с сестрой близнецы, но она окончила школу другого типа на год раньше меня. И она выбрала профессию врача. Я тоже с раннего детства хотела быть врачом. Уже было место в университете в Роттердаме, чтобы начать учиться. И вдруг я решила: «Не хочу быть, как она, хочу по-другому».
А я тогда уже по телевизору слушала курс русского языка, и мне очень понравилось. Я думаю: «О, я русским буду заниматься, славистикой!» Так и получилось, по довольно глупой, совсем не благочестивой причине.
Помню, наш профессор очень любил старославянский язык. Когда мы сдавали экзамен, надо было читать псалом на старославянском и переводить. До этого я в жизни не читала Псалтырь, а голландцы-протестанты все псалмы знают наизусть. Я думала: «Как несправедливо -- я с трудом перевела этот псалом, который первый раз в жизни читала, а они так быстренько: тыр-тыр-тыр-тыр! И зачем он нужен, этот старославянский язык?» А сейчас так хорошо, что все можно читать, понимать.
Уже потом, когда я переехала в Англию и не могла найти себе работу как славист, я решила: уйду в медицину. И пошла учиться. И как-то обходным путем тоже стала медиком. Но я ни о чем не жалею. Я так думаю, что, даже если человек что-то делает не так в жизни, это не случайно. Без русского языка я бы не стала православной, это очевидно. Ведь все молитвы в Церкви -- на славянском, книги богословские -- на русском, и я бы без этого не смогла разобраться в моем вопросе -- как от ума пойти к сердцу.
Но при этом я так люблю быть с больными! Может быть, потому, что, работая с больными, можно совершенно забыть себя. И еще мне безумно интересно, почему человек болеет -- анатомия, как работают органы, в чем причина болезни и т.д. Я даже рада, когда передо мной человек с разными симптомами, сложный пациент. У меня и сестра врач-психиатр, и в роду еще были врачи. Наверное, это передается. Я никогда не хотела стать кем-то другим.

-- В России у вас есть чувство, что это что-то чужое?
-- И да и нет. Бывает, что еду в метро, и тысячи людей мне навстречу по эскалатору. Я смотрю на лица: они все чужие! Я не могу прочесть их лица, они мне совершенно незнакомы. И тогда чувствуешь себя очень одинокой. Но поддаваться нельзя, потому что это просто сентиментальность. Когда встречаешься с человеком лицом к лицу, тогда проступает общечеловеческое.
Самое тяжелое для меня -- это грубость, манера общения людей друг с другом, особенно в Москве -- плюют, толкают. Вот к таким «мелочам» -- когда в трамвае, в метро орут друг на друга, -- к этому очень трудно привыкнуть. С другой стороны, это очень хороший урок, чтобы научиться не терять себя, не реагировать. Я не говорю, что я всегда справляюсь, но тогда снова каюсь внутри и все снова начинаю.

-- А почему же вам сюда хотелось? Почему вы об этом говорили с владыкой?
-- Я не знаю. У нас в роду нет русских. В каком-то смысле я чувствую, что я здесь дома. А в другом смысле -- когда я приезжаю из России в Англию (потому что официально пока еще живу там), у меня ощущение, что я была на войне. Не знаю почему, не потому, что так трудно здесь. Но очень конкретное ощущение, что я вырвалась с войны и потом снова возвращаюсь.
Моя подруга -- духовное чадо о. Иоанна (Крестьянкина) -- давно-давно, может лет 12 назад, взяла меня с собой к нему. Я спросила у него насчет переезда сюда, и он мне задал точно такой же вопрос: «Почему ты хочешь сюда?» Я говорю: «Не знаю, сердце лежит к этому». «А, -- говорит, -- тогда понятно». Так что я вам только это и могу сказать!

Фредерика де Грааф, которая уже 12 лет помогает пациентам Первого московского хосписа как волонтер, стала гражданкой России.

В отличие от актера Жерара Депардье или хоккеиста Сергея Костицына, Фредерика ждала российского паспорта несколько лет, потому что запрашивала и получала его в общем порядке, проходя через все бюрократические препоны. Спасибо всем, кто помогал в этом процессе.

В июне президент подписал соответствующий указ — и подданная Нидерландов Ф. де Грааф наконец-то получила российское гражданство. И хотя ее паспорт в УФМС еще не готов, будем надеяться, что это вопрос нескольких недель, а не лет.

Решение стать подданной России было глубоко личным, выношенным решением Фредерики. Она уже давно хотела переехать в Россию и последовательно оформляла документы.

Фредерика де Грааф изучала русский язык и славистику в университете Голландии. Там же она впервые познакомилась с богословом и проповедником, митрополитом Антонием Сурожским, который служил в Лондоне и много ездил по Европе с лекциями. Фредерика несколько раз бывала в СССР. В 1975 году впервые приехала надолго и крестилась. Она работала в Лондонской клинике как дипломированный рефлексотерапевт и специалист по акупунктуре, а также главной медсестрой во многих крупных хосписах Англии, например, в том, который создала Сесилия Сондерс. Полюбив русский язык и Россию, она снова и снова спрашивала у митрополита Антония, следует ли ей переезжать сюда насовсем. Он благословил ее на этот шаг только в начале двухтысячных годов со словами: «Поезжай, ты там нужна. Только помни: тебе надо видеть в каждом человеке образ Божий».

После получения гражданства Фредерика де Грааф продолжит работать в хосписе как доброволец. Она часто читает лекции для широкой публики: медсестер, психологов, будущих священников, врачей, социальных работников и волонтеров хосписа. Ее благотворное влияние на пациентов сложно переоценить. За время работы в Первом московском хосписе Фредерика помогла сотням и сотням тяжелобольных людей и их близким, благодаря не только большому опыту лечения больных, но и невероятной внутренней силе и свету.

Фредерика всегда замечает, когда кому-то из персонала хосписа или сотрудников фонда «Вера» грустно или плохо – и тут же приходит на помощь. Она многое знает о том, каково человеку быть наедине со своим горем, и как ему помочь: «При серьезной болезни почти всегда присутствуют гнев и отчаяние. Эти чувства - неизбежны, это один из этапов осмысления болезни, когда человек осознает, что вернуться к прошлому не дано. Это нормальная, здоровая реакция, и надо помогать человеку выражать свои эмоции. Я бы даже сказала, стоит помочь человеку их выплеснуть».

ВЕРТОГРАД

«МЫ ОТВЕТСТВЕННЫ ЗА ОТНОШЕНИЕ К СВОЕЙ БОЛЕЗНИ»

Из бесед с Фредерикой Марией де Грааф

Фредерика Мария де Грааф – духовная дочь владыки Антония Сурожского (познакомилась с ним в 1975 г.), голландка, имеет образование филолога-слависта и психолога. Кроме того, она врач-рефлексотерапевт. С начала 2000-х по благословению митрополита Антония приехала в Россию, работает добровольцем в Первом московском хосписе.

Болезнь как дар Божий

Смерти и болезни не должны были существовать. Но они есть. Когда произошло грехопадение, это было отпадение человека от общения с Богом. С этого момента болезнь и смерть вошли в жизнь человека. Человек отвернулся от Бога, и теперь он старается пойти своим путём, обойтись без Бога. И с тех пор смерть есть факт жизни. Но нам не надо забывать, что смерть ждёт каждого из нас. Как владыка Антоний Сурожский говорит, «это наша общая болезнь». Но Православная Церковь верит, что это не конец. Это не смерть, это рождение в вечности. Итак, подготовка к смерти – это на самом деле подготовка к Жизни.

Хотя болезнь трагична, считать её злом было бы неправильно. Зачастую она является следствием нашей разлуки с Богом, внутренней разлуки с собой и разлуки с окружающими людьми. Обычно мы слишком поверхностно живём. Наша жизнь, особенно жизнь в крупных городах, такая суетливая, почти всегда занята чем-то второстепенным. Мы не даём себе время, чтобы остановиться, задуматься, побыть наедине с собой.

Болезнь можно рассматривать как дар Божий, данный нам для того, чтобы вернуться к общению с Богом и к своей глубине, к своему настоящему «я». Когда человек серьёзно заболевает, многое в его жизни уходит на второй план, происходит переоценка ценностей, больные часто сами об этом говорят. Человек выключается из работы и социума, но именно эта новая обстановка может позволить ему, если хватает мужества, углубиться внутрь и, возможно, впервые найти тишину в себе, быть самим собой и встретиться с Богом.

Болезнь – это не несправедливость, это не кара от Бога. Святые отцы говорят, что в жизни человека действуют три воли: воля Божия, воля человека и воля лукавого. И очень многое зависит от самого человека. Часто больной говорит: «Как же это так? Я всегда был здоровым и вдруг заболел! Ну почему – я же был хорошим человеком!» За этими словами стоит: «Бог наказывает меня, а я ни в чём не виноват». Что меня всегда поражает – это то, что человек мало, очень мало обращается к Господу, но стоит ему заболеть, как Бог сразу виновен в том, что он заболел.

В случае болезни часто можно наблюдать, что тело человека просто не выдержало его образа жизни. Например, человек очень много ест сладкого и заболевает диабетом. Это не кара свыше, это наше сластолюбие, и тело просто не выдержало. То же самое можно сказать про стрессы. Человек, конечно, не виноват, что в жизни много стрессов, это факт жизни. Но как он относится к этому, зависит уже от него самого. Когда человек всё время принимает все стрессы близко к сердцу, «впускает их в себя», не находит способов облегчить то, что происходит с ним, тело в какой-то момент говорит: «Хватит, пожалей меня, не могу больше!» – и заболевает. И это не кара Божия, а просто закон природы. В этом состоит наша ответственность перед своим телом, ответственность за то, как мы живём и обращаемся с ним.

Найти смысл в страдании

Конечно, есть случаи, когда, например, болеют дети, когда очень тяжело страдают раковые больные. Тогда из души вырывается вопль: «Господи, как же Ты допускаешь всё это?» Но часто на этот вопрос нет прямого ответа. Владыка Антоний Сурожский сам до конца жизни задавался этим вопросом. И он нашёл для себя ответ, ссылаясь на Откровение Иоанна Богослова: «В конце времён мученики будут стоять перед Богом и говорить: “Господи, Ты был прав во всём”». Наверное, единственное, что можно в этом случае сделать, – это сказать: «Я сам не знаю, почему ты болеешь или болеет твой близкий, но я верю, что в этом есть какой-то глубокий смысл». И что важнее – научиться пребывать с человеком и без слов разделить его горе.

Если найден смысл в страдании, тогда терпеть намного легче. Мне вспоминается больной Пётр, он был ещё молодым (сорока с небольшим лет) и много месяцев находился у нас в хосписе. У него была опухоль позвоночника, и он совсем не мог ходить. В один день он мне объявил: «Фредерика, я хочу покончить с собой». Я ему ответила: «Но, Пётр, это тебе не поможет», – и ушла. Через день он мне объявил: «Фредерика, я уже не хочу покончить с собой». Я спросила: «А что случилось?» И он мне объяснил (он не был особо верующим человеком): «Бог мне показал, что у меня есть задача и что именно я должен быть проводником для моей жены, когда она в свою очередь будет приходить к Богу». Замечательно, что эта задача дала ему мужество всё спокойно претерпеть и умереть своей смертью.

Для человека крайне важно понять, что в болезни есть какой-то смысл. Иначе он впадает в состояние депрессии и становится жертвой судьбы. Но каждый должен пройти этот путь сам. Мы не имеем права сказать другому: «Смысл твоей болезни вот такой». Это просто немыслимо и очень, мне кажется, дерзновенно.

Гнев и отчаяние

Отчаяние, гнев – это часто неприятие факта болезни. Это крик души, который выражает боль: «Я хочу жить, я не готов умереть!» Например, у нас лежали молодые люди с опухолью позвоночника. У них отнимались ноги, и, естественно, единственное, о чём они могли думать, – о том, чтобы вновь ходить. То есть они хотели только одного – вернуться к прошлому, к своей привычной жизни, тем самым отказываясь жить в настоящем, принять свой диагноз и чему-то научиться от своей болезни.

Гнев и отчаяние неизбежны, это один из этапов осмысления болезни, когда человек осознаёт, что вернуться к прошлому не дано. Это нормальная, здоровая реакция, и нельзя запрещать человеку выражать свои эмоции. Я бы даже сказала, стоит помочь человеку их выплеснуть.

Каковы бы ни были эмоции, все их надо мужественно пережить, «познакомиться» с ними, потому что «сбросить» с себя можно только то, что мы опытом знаем и пережили до конца. И не надо ободрять человека, когда он находится в горе, – он имеет на это право. Если его чувства будут подавлены, тогда, естественно, его физическое, душевное и духовное состояние только ухудшается. В таких случаях даже бывает, что никакими средствами не получается снять боль.

Быть честным перед собой и Богом

Когда человек страдает, ему тяжело и телесно, и душевно, и духовно. Часто человеку бывает страшно, не хватает веры и может возникнуть протест. Я думаю, что первое – это быть честным, то есть правдивым перед собой и перед Богом. Не надо бояться говорить с Богом обо всём, особенно о своих отрицательных, тёмных эмоциях. Например, человек может сказать даже так: «Я Тебя ненавижу, я ненавижу свою болезнь, но помоги мне найти мир!» Некоторые говорят: «Ну, да будет воля Твоя». Но не стоит ли за этим поверхностное, то есть ложное смирение – словно покров, за которым человек прячется, лишь бы не смотреть на то, что происходит на самом деле в глубине души. Я считаю, что надо дать возможность переживать горе во всей полноте: гневаться, бунтовать и отчаиваться. Только таким образом больной может найти в себе мир, отпустить всю борьбу. И я уверена, что Бог с радостью принимает такую честность по отношению к Нему, потому что, как говорил владыка Антоний, Господь может работать с настоящим человеком, таким, каков он есть на самом деле, – плохим или хорошим, но без маски, без всякой фальши.

Правдивость – это первое. Суть молитвы – это открытость Богу, для того чтобы была возможность встречи с Ним. Когда больным тяжело душевно и телесно, можно лежать без слов, просто стоять или сидеть перед Христом и раскрыть Ему свою душу, своё сердце. И дать понять Ему всё, что происходит, и постепенно сбросить обиду, гнев, чтобы освободить место для встречи с Ним. Потому что, когда мы находимся в ненависти, в злобе, обычно встреча не происходит. Это так заметно со стороны! Я недавно наблюдала, когда ехала в трамвае, как два человека ссорятся, обличают друг друга. И стало видно, что настоящая встреча вовсе не состоялась, и я подумала: «Как жаль!» Ведь земная жизнь такая короткая! Явно, что когда человек в гневе, тогда он ничего не видит и места в его душе нет ни для кого, в том числе и для Бога. А если это так, тогда стоит вопить к Нему: «Помоги мне это сбросить!» Ведь избавиться от своих отрицательных, часто сильных, эмоций без Его помощи очень трудно. Но нужно не просто бороться, чтобы избавиться от них, а делать это ради встречи с Богом, чтобы Он был внутри. В этом цель молитвы.

Молитва в страдании

Владыка Антоний Сурожский советует: когда нет сил, когда тяжело и пусто на душе и тело тяжелеет, тогда можно обратиться к Богу, как ребёнок обращается к матери: «Обними меня, будь со мной!» И в этом вся его молитва. Или можно сказать: «Господи, помилуй! Прости и помилуй, будь со мной!» Это каждый может сказать, даже если нет сил. Или «Богородице, Дево, радуйся», особенно когда ночью не спится. Бывает, что я это советую больным. Или просто так: «Господи, помилуй». Если человек знает «Отче наш», можно и так молиться, если хватает сил.

Важно, чтобы человек не просто бормотал молитву, но чтобы он действительно стоял перед лицом Божьим, перед лицом Божией Матери и верил, что Они невидимые стоят здесь. Это важно. Повторять молитвы, как попугай, – это лишь небрежность по отношению к Богу.

Можно от всей души воскликнуть: «Господи, помилуй!» – и молчать. Например, десять минут молчать перед Его лицом и ещё раз сказать: «Господи, помилуй!» – но от всей души, от всего сердца. Есть такой пример, который приводил владыка. На юге Франции был священник, который часто ходил в свой храм и всё время видел одного старика, который сидел там. Старик не шевелил губами, не читал молитв, и чёток не было у него в руках. Священник говорит ему: «Что ты здесь сидишь каждый день?» И этот старик взглянул на него сияющими глазами и ответил: «О, я смотрю на Него, и Он – на меня, и нам так хорошо!» Я думаю, что вот это – суть молитвы. Когда, например, человек не в силах читать утренние и вечерние молитвы (мало кто их знает, кроме того, когда человек болеет, вряд ли он будет исполнять эти правила), суть молитвы в том, чтобы человек опытом узнал, что Господь есть, узнал это своим сердцем. Этот опыт и осознание того, что вечность реальна (другими словами, что Христос жив), может снять страх смерти, и человек будет в состоянии смотреть на то, что происходит с ним, в свете вечной жизни.

Ответственность в болезни

Наблюдая за пациентами нашего хосписа, я могу сказать, что часто они меняются. Но не всегда это ярко выражено. Я удивляюсь иногда величию духа людей, которые стоят перед лицом смерти. Они дают мне взглянуть на смерть как на таинство. Помню, был у нас подросток 16 лет, Иван, с раком крови. Дважды он лежал у нас. В первый раз я к нему зашла и спросила: «Ваня, а как ты смотришь на свою болезнь?» И он говорит: «Очень просто. Я скоро умру». – «Ты не боишься?» – «Нет, не боюсь». – «А почему ты не боишься? Как ты относишься к болезни?» – «Ну, это даёт мне возможность жить глубже». Это обычный подросток шестнадцати лет!.. А через минуту он говорит: «Но я не умру». – «Почему ты не умрёшь?» – «Я же не могу оставить свою маму». И это было удивительно – он полностью принимал то, что происходило, он видел, что болезнь давала ему глубину жизни, а вместе с этим, как у многих подростков, у него присутствовала забота о маме. И когда Ваня второй раз поступил в хоспис, он умирал спокойно, потому что сумел принять реальность, какова она была. И в этом, мне кажется, заключалось величие его духа...

А есть другой пример. Врач-педиатр. Она лежала у нас месяца два и всё время плакала о том, что заболела. Психологи, врачи, медсёстры – все старались её вывести из этого состояния, но она ничего не принимала. Это было её решение, это была позиция жертвы. Она плакала до самого конца, и это было так трагично. Но осуждать нельзя, это был её выбор. К сожалению, с этим «примером» теперь должна была жить до конца своей жизни её сестра. И вполне возможно, что от такого поведения и у самой сестры только увеличивался страх умирания.

У человека есть свобода выбора, как болеть и даже как умереть. Мы ответственны за отношение к своей болезни, к своим родственникам, за тот пример, который мы показываем им.

Часто больные чувствуют себя обузой, но у них есть, по словам владыки Антония, божественный дар: они могут своей болезнью дать родным возможность научиться жертвенной любви. А со стороны пациента важно научиться именно с благодарностью принимать эту любовь, отбросив всякие мысли о том, что он им в тягость.

Особенно остро чувствуют себя обузой мужчины, потому что не умеют оставаться бездеятельными. Они не могут обеспечивать семью, строить дачу и так далее. Но стоит говорить им, что выход есть. Кроме благодарности и выражения радости за их любовь, они могут молиться за всех. Ведь мало кто молится за близких, потому что на это обычно нет ни времени, ни привычки. Но когда человек болеет, он может впустить своих близких в своё сердце и говорить: «Господи, смотри на них, смотри на детей, смотри на жену, смотри на всех моих друзей и на души всех моих усопших родных». Можно научиться молиться, глубоко молиться, пока есть силы. Владыка Антоний говорил, что человек не должен считать себя обузой, потому что благодаря больному родственники могут научиться тому, чего не хватает нашему обществу, – жертвенной любви. Молитва – это один из способов, в которых может проявляться жертвенная любовь. Сама болезнь даёт пациенту возможность научиться такой любви, что в этот период жизни несравнимо важнее всякой деятельности в его прежней жизни. В итоге человек от этого становится сам богаче душой. Ведь любовь, и тем более жертвенная любовь, – это единственное, что имеет ценность в вечности.

Когда я начинаю работу, говорю: «Господи, будь моими глазами, будь моим сердцем, будь моими руками». Говорю и забываю об этом, потому что люди требуют внимания, лечения. Прежде всего я их лечу. Врачи просят: «Фреки, идите к такому-то больному, скажите, есть ли у него боль». Я слушаю качество пульса, это даёт мне понять, например, почему человека тошнит – язва это или непроходимость. Кажется, что я ничего не делаю. Но я сижу 30–40 минут с каждым больным. Изучаю пациента, а он, конечно, изучает меня. Больные знают, что я что-то делаю, – это не таблетки, не уколы, но становится легче. А ещё я расспрашиваю людей про их жизнь. Для чего? Ну, во-первых, так гораздо интереснее работать, когда перед тобой не просто «человек в пижаме». А во-вторых, больному очень важно, чтобы врач о нём что-то знал.

Чем больше мы растём в молитвенном общении со Христом, тем меньше страха. В группах добровольцев я часто даю такое задание. Представьте, говорю, что врач вам объявляет: «Вам осталось жить три месяца». Что бы вы пережили? Если честно, если прочувствовать сердцем, осознать реакции своей души... Так вы приближаетесь к тому, что переживает больной. Психологически нужно быть довольно мужественным, чтобы не закрываться от чужой боли, от чужой муки. Надо быть профессиональным и вместе с этим открытым. Сострадать – это не значит сидеть вместе в яме и плакать. Быть рядом и принимать этого человека в своё сердце – вот что такое творческое сострадание. Мы умирать вместе с больным, переживать его горе как своё не можем. Его горе – это его собственное горе. Это его жизнь, которую он прожил. Мы не можем вообразить до такой степени, чтобы пережить. Но мы можем болеть сердцем за этого человека. Мы можем стоять перед Господом и говорить: «Господи, будь с ним! Помоги ему. Смотри, как больно ему! Помоги, Господи!»

Мысли о болезни и смерти

Человеческое тепло – это очень много. Больной человек снова становится ребёнком. Ты видишь, что он такой беззащитный, слабый, испуганный... Так естественно – погладить его по голове. Только это надо делать от сердца, а не автоматически.

Мы все – смертны. И все мы боимся смерти. И наше тело выдаёт этот страх. Почему это так важно? Потому что больной изучает нас, он ищет человека, которому можно открыться. Мы инстинктивно отгораживаемся, и он это чувствует. Медсестра улыбается, но всегда занята – это наша защита, да? Мы становимся бодрыми и многословными, когда не знаем, что сказать. А важнее – научиться молчанию.

Владыка говорил, что, когда дотрагиваешься до больного, он понимает, важен ли он для тебя. Через наше тело коммуникация очень глубокая. Человек никогда не откроет свою душу тому, кто небрежно относится к его телу. Прежде чем говорить с человеком, посмотрите – удобно ли он лежит, поправьте подушку... Если мы не умеем этого делать, он никогда не будет откровенен.

Больной говорит: «У меня всё хорошо!» А что говорят его глаза, осанка, жесты? Важно увидеть то, что стоит за словами. Для этого научитесь и просто смотреть на человека, как художник смотрит на что-нибудь красивое. Кто передо мной? А что он или она хочет передать? Даже без слов. И тогда человек будет знать, что есть кто-то, кто его не боится.

Больной спрашивает у тех, кому доверяет: «Что со мной?» Будьте осторожны! Бывает, что он спрашивает и всё равно не хочет знать правду. Если человека хорошо знаешь, можно его спросить: «А что вы думаете о своём диагнозе?» В хосписе лежал один мужчина, у него была опухоль позвоночника. Он лежал много месяцев у нас и всё говорил: «У меня остеохондроз». И однажды я смотрю, как его жена входит в палату, глаза у неё заплаканные... И с каким страхом муж смотрит на неё! Я к ней подошла в коридоре: «Может быть, с мужем нужно поговорить о диагнозе?» А она отвечает: «Я давно хочу, но боюсь». Но всё же решилась на разговор. И услышала от мужа: «Я с самого начала знал, что у меня рак». Он заплакал, она заплакала. Я ушла. Но зато потом они спокойно могли сидеть вместе. Потому что не стало фальши. Ничего хуже нет, чем фальшь в последние недели, в последние дни на земле. Человек, от которого скрывают правду, обречён на одиночество. Он видит вашу муку. Он стоит перед лицом смерти один. И не может ни с кем поговорить о своих страхах. Он всё внутри переживает и поэтому болеет больше.

Владыка говорил: «Христос там, где боль. И если ты хочешь быть с Ним – оставайся!»

Печатается по материалам «Болеем, не унывая!», «Православие и современность».

У нас в гостях была сотрудница Первого московского хосписа, рефлексотерапевт и психолог Фредерика де Грааф.
Наша гостья рассказала о том, как пришла к Православию, о своем общении с митрополитом Антонием Сурожским, о том почему решила помогать людям в безнадежных болезнях, почему переехала в Россию, о работе в хосписе, а также о своей книге “Разлуки не будет. Как пережить смерть и страдания близких”.

Ведущие: Владимир Емельянов и Алла Митрофанова

В. Емельянов

- «Светлый вечер» на радио «Вера», здравствуйте! В студии Владимир Емельянов и Алла Митрофанова.

А. Митрофанова

Добрый светлый вечер!

В. Емельянов

24 сентября, послезавтра, в четверг, в культурном центре «Покровские ворота» состоится презентация книги Фредерики Де Грааф, которая называется «Разлуки не будет». Фредерика Де Грааф у нас сегодня в гостях.

Наше досье:

Фредерики Де Грааф. Родилась в Индонезии, выросла в Голландии. Под влиянием Митрополита Антония Сурожского приняла православие. 23 года была прихожанкой храма в Лондоне, где служил владыка Антоний. Получила медицинское образование, работала в онкологических больницах и хосписах Лондона. В 2001 году по благословению Митрополита Антония приехала в Россию. С 2002 года работает в качестве рефлексотерапевта и психолога в Первом московском хосписе.

В. Емельянов

Какое интересное название у вашей книги - «Разлуки не будет». Почему она так называется?

Ф. Де Грааф

Мы долго обсуждали, какое название дать книге, и мы решили «Разлуки не будет». Потому что почти последняя встреча, которая была у меня в Лондоне с владыкой Антонием Сурожским, незадолго до его смерти. Он на меня посмотрел, своими глазами - такие пронзительные глаза у него, глубокие, карие. И он мне говорит: «Знаешь что, разлуки не будет - ни с тобой, ни с кем, ни с приходом». И очевидно, он говорил про предстоящую свою смерть. И он знал, когда он умрет, не сказал мне, но знал. 4 августа. И он так твердо сказал: «Разлуки не будет». И это связано с тематикой моей книги, и я поэтому избрала вот это название книги.

А. Митрофанова

То есть она посвящена Митрополиту Антонию Сурожскому?

Ф. Де Грааф

В. Емельянов

Мы вернемся к книге «Разлуки не будет» чуть позже в нашей программе. А вот сейчас хотелось бы поговорить вот о чем. Буквально несколько минут. Я тут, кстати, на одном новостном канале вычитал - я не знаю, как в других городах России происходит, оказывается, 17-19% москвичей хотели бы уехать из страны. Не по политическим, кстати, причинам, по разным причинам. У Фредерики Де Грааф история совершенно другая. Она из Западной Европы, из Нидерландов, очень много лет назад захотела оттуда, из Европы, переехать в Россию. Вот мы хотели бы немножко поговорить о том, почему у вас возникло такое желание? И как вы совершили такой вот… Поступок, можно сказать. Это же еще, я так понимаю, произошло в советские времена?

Ф. Де Грааф

Но это постепенно было. Я училась в МГУ, я окончила факультет университета славистики, я здесь 9 месяцев стажировалась после окончания факультета в Голландии. И когда я уезжала, я знала почему-то, изнутри, что я буду здесь жить. Я об этом говорила с владыкой Антонием, когда я переехала в Лондон, я была у него в приходе. И он мне говорит: «Я думаю, что теперь едешь, но пока подумаем». Если он говорит: «Подумаем», это говорит о том, что он будет молиться. Много лет прошло, и в один день я его спрашиваю - когда у нас была конференция, ежегодная конференция для всех православных христиан в Англии, Великобритании и Ирландии. И во время завтрака он разговаривал с русскими, много было, это после перестройки много приехало из России. Он с ними поговорил, и он рассказывал, как он сам всегда хотел жить в России. Но что Богу не было угодно, он должен был быть на Западе. И я сидела напротив него и спросила: «А как насчет меня? Переехать или не переехать?» Просто так, еще раз спросила. И он посмотрел на меня и говорит: «На твоем месте я переехал бы, потому что ты там нужна». И потом продолжал свою беседу с русскими. И с этого началось. Я давно знала, что я здесь буду. У меня была своя клиника, я акупунктурист, рефлексотерапевт по-русски. И 12 лет у меня была очень удачная клиника. И во время моего пребывания в Англии, 23 года я там жила, приезжали очень больные дети, на сердечные операции. Потому что это был такой договор между Россией и Англией, они приехали в крупные больницы на операции, и многие из детей, они были уже смертники, они умерли во время или после операции. Я там была приглашена в качестве переводчицы, и встретилась там со многими мамами, которые, конечно, были в ужасе. Они думали, что Англия будет спасать моего ребенка, и вдруг ребенок умер. И был один мальчик, 8-летний мальчик, который уже, когда приехал, был уже синий, (нрзб) и отказали в его операции. Потому что начали бояться, я думаю, столько детей уже умерли. И мне было очень жалко и его, и маму, потому что мало кто на Западе представляет, как это трудно, чтобы получить бумаги, деньги, разрешения, чтобы поехать, особенно после перестройки, в Англию. Конечно, утопия, что Англия, там спасают всех. И так не вышло. Я тогда кончила университет акупунктуры уже, четыре года там училась. И я просто сказала: «Ну, может, я могу что-то делать». Не потому, что я думала, что я могу что-то делать, но хоть бы кто-то заинтересовался, заинтересован был им. И к своему удивлению, ему стало лучше. И они мне говорили: «Когда вы будете в России, мы приедем». Я спрашиваю: «А вы далеко живете?» - «Нет, нет, близко, ночным поездом». Я думаю, что в Англии ночной поезд это до Шотландии. Так что для нас это далеко-далеко. И так и получилось - я приехала в Москву как доброволец, и его лечила, и других детей, и других…

А. Митрофанова

А он выжил, да? Этот мальчик.

Ф. Де Грааф

Он выжил до 17 лет без всякого лечения. Даже министерство здравоохранения в Нижнем Новгороде дало деньги, чтобы еще раз лечиться в Лондоне. И он жил до 17 лет. Когда гормональный сдвиг был, он умер. Но он сам отказался от операции, потому что видел, что много своих друзей в больнице уже умерли, и он сам попросил, чтобы лечиться у меня, в моей клинике в Лондоне. И так получилось, и тогда я увидела, что есть огромная нужда, особенно для тех, которые не очень состоятельные, можно сказать, да? И с этого началось, я думаю. И постепенно это росло, вот это желание. Я думаю, что владыка меня благословил, потому что он видел, что у меня, наверное… что у меня хватает сил, чтобы жить в России. Не потому что, я думаю, чтобы так хорошо, так легко. Далеко не так. Я вижу, как и что происходит. Но так решила. Но не сразу же это было.

В. Емельянов

И не жалеете вы?

Ф. Де Грааф

Нет, никак, никак. Нелегко, но никак не жалею.

А. Митрофанова

Вы знаете, в чем парадокс удивительный. Володя, собственно, с этого начал. Очень много людей у нас, живя в России, думают о том, чтобы переехать на Запад, и делают это. Обзаводятся домами там, или квартирами, каким-то жильем, чтобы иметь возможность, в случае чего, переехать в более стабильный регион. Вы совершаете обратный путь и фактически из стабильной благополучной Англии приезжаете в начале двухтысячных, верно?

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

В нестабильную и неблагополучную Россию. И сейчас говорите, что вы об этом не жалеете. Но это что - альтруизм, подвиг? Как вы вообще это себе объясняли? Но это же на самом деле… здравомыслящий человек, наверное, - прощу прощения - покрутил бы у виска и сказал бы, что нормальные люди так не поступают.

Ф. Де Грааф

Да, я согласна. (Смеются.) Часто думают, что я не совсем в своем уме, как это? - «с приветом», говорят. Или что у меня другие причины. У меня ничего нет, я просто вижу перед собой, что можно что-то делать. Не потому, что я такая хорошая, но очень конкретно что-то можно делать. И я сама верующий человек, и думаешь: «Ну раз так, так иди». Всё.

В. Емельянов

Но разве нет в тех же Нидерландах, в Англии тех же самых хосписов и разве…

Ф. Де Грааф

В. Емельянов

- … ваши навыки там бы не пригодились?

Ф. Де Грааф

Пригодились. И легче было бы, конечно. Но там-то возможность, чтобы получить помощь, намного больше, чем здесь. Особенно для бедных, это не очень хорошее выражение, но…

В. Емельянов

А что - бедных, так и есть. Так и есть.

Ф. Де Грааф

Просто так получилось. Я решила, очень сознательно, это нелегкий шаг, чтобы переехать. Но сейчас иду просто. Дальше иду.

А. Митрофанова

Вы сказали, что вы верующий человек. Собственно, и ваша книга, где упоминается Митрополит Антоний Сурожский, и многие интервью, в которых вы о нем говорите, свидетельствуют о том, что у вас вера православная.

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

Вы при этом родились в Индонезии, насколько я помню, жили в Голландии. Причем тут православие?

Ф. Де Грааф

Я думаю, что можно винить владыку Антония, потому что он приехал в университет, в 1975 году, в университет в Гронингене, на севере Голландии, и там он читал лекцию про медитацию и молитву. И тогда я в первый раз видела человека, который черный человек, в черном, монах. Который приехал, и в нем было видно, что он серьезный и что, о чем он говорит, это для него правда. Это не просто слова, это от сердца. Хотя я тогда это не поняла, но глубокое впечатление на меня произвело. И он потом в конце беседы говорит, что будет говение для маленького православного прихода в Гронингене, но только для православных. И мы расстались, и когда я была дома, почему-то стало очень явно, что туда надо ехать. И я поехала туда вместе со знакомой моей, которая была полурусской-полуголландкой. Это было во время Великого поста, потому что я с опозданием приехала. Все стояли на коленях. Мне было так жутко, потому что я в жизни не стояла на коленях. Еще не приглашенная, и всё равно я там. Но вот это было начало. Там было две беседы владыки. И потом он мне сказал: «Хотите приехать в Лондон? Просто на говение на русское?» - «Ну да, хочу». И с этого всё началось. Тогда я приезжала несколько раз в год на говение, с ним поговорила. Я говорю: «Я православной не буду». Но меня крестили здесь, в России, в Москве, когда я стажировалась, стажировка была здесь, в 1977 году, я здесь крестилась.

А. Митрофанова

Вы сказали про стояние на коленях. Вы знаете, что о православных часто говорят, что это люди, которые занимаются самобичеванием, самоуничижением, стоят, опять же, на коленях. Вас это смутило, когда вы…

Ф. Де Грааф

Меня смутило, что они… от меня что-то ожидается…

А. Митрофанова

Вот-вот. Придется встать на колени.

Ф. Де Грааф

- … чего я еще не знаю, почему и как. Не потому, что я осуждаю, что они стоят на коленях. Но для меня был неизвестный мир, поэтому. И больше всего, что я была не приглашенной. Я просто пришла сама от себя.

А. Митрофанова

Потом не смущало уже стояние на коленях?

Ф. Де Грааф

Нет, когда растет внутренний мир, когда знаешь «почему», тогда это не смущает. Но просто внешне, мне кажется, это не надо делать. Это изнутри исходит, и потом волей-неволей стоишь на коленях, или не стоишь, когда колени болят, не стоишь, но внутренне стоишь перед Богом.

В. Емельянов

Я помню, что у нас на приходе девочка одна, ну девушка, наверное, лет 16 может, ну 16-20 лет, я не могу так точно сказать, сколько ей. Есть какая-то часть литургии, когда люди преклоняют колени, и молятся на коленях. Она никак не хотела вставать. И отец Александр как-то ее потом подозвал и говорит: «А чего на колени-то не встаешь?» Она говорит: «Ну, не знаю, не могу. Неудобно мне». Он говорит: «Ну ничего, встанешь, встанешь». Буквально через полгода смотрю - уже стоит, как все.

Ф. Де Грааф

Я помню очень смешной случай. Я еще приезжала в Россию на лето, на месяц как-то, школа языковая и т.д. И я еще не была крещеной, совсем не думала о том, чтобы стать православной. Я ходила в церковь, это тоже было наверняка во время Великого поста, я сейчас думаю. Я помню, над входом в храм, я даже не помню какой храм, висела икона Спасителя. Я вошла, и одна бабушка стоит рядом со мной, и все вдруг на колени встали. И она меня дернула за руки и говорит: «Встаньте на колени! Он тебе поможет». Это первый раз, чтобы так было. (Смеется.) Для меня даже умилительно - как она без всякой церемонии: «Встаньте на колени!» Потом я выходила из храма, она говорит: «Он тебе поможет!». И дальше пошла.

В. Емельянов

У нас сегодня в гостях Фредерика Де Грааф. Мы продолжаем наш «Светлый вечер». Известно, что вы работаете в Первом московском хосписе, который благодаря Господу и невероятными усилиями замечательного человека, чудесного врача, Веры Миллионщиковой, появился в Москве. Он находится на станции метро «Спортивная». И давайте поговорим вот об этой вашей деятельности. Люди там находятся, конечно, в очень тяжелом состоянии. Через ваши руки, через вашу душу, через ваше сердце проходят, сплошным потоком проходят страдания. Боль самого человека, который находится в хосписе, его родственников, которым тоже очень нелегко, и которые, конечно, потеряны в этой ситуации. Потому что очень много вопросов и очень много незнания, как надо себя вести с таким человеком, который уходит из жизни. Вообще, хоспис, конечно, это благое дело. Я считаю, что нам невероятно повезло, что у нас появились такие заведения. Очень часто дома человеку невозможно помочь, купировать приступы невероятной боли или просто обеспечить ему уход, хотя бы. Люди вынуждены оставлять работы, вынуждены находиться с человеком. Но родственники оставляют работы - не на что покупать лекарства.

А. Митрофанова

Потом, родственники все же не профессиональные врачи, а в хосписе есть возможность дать человеку пожить, и пожить достойно.

В. Емельянов

Еще немаловажный момент тоже такой, этический. Мы не очень-то… Ну, как-то вот так отдать человека в дом престарелых - для нормальных людей это как бы, это нечто…

А. Митрофанова

Не комильфо, да, согласна.

В. Емельянов

Не то, Аллочка, не то, что не комильфо, это из ряда вон!

А. Митрофанова

Согласна.

В. Емельянов

Отдать человека в хоспис, ну как бы даже не отдать, а, получается, сдать человека в хоспис, это тоже как-то… Надо, чтобы человек дома, чтобы он ушел из жизни дома, а не в хосписе, на больничной койке и т.д. Вот мы хотим об этом немного поговорить. Об этой сфере вашей деятельности.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что такие мысли есть у людей - бывает чувство вины, что они думают, что действительно «сдали». Но это совсем не так. Стоит несколько дней быть в хосписе и они, сами пациенты, не хотят поехать домой. Потому что часто на три недели, а потом домой, потом снова, потому что количество больных, нуждающихся, очень много. Не только в Москве, но в регионах, со всей России, особенно сейчас. Три недели, и если человек обезболенный, и т.д., тогда обычно домой или в другой хоспис переводим его. Но люди изо всех сил стараются не поехать домой часто. Потому что эта «сдача», мне кажется, ́если такое слово, это связано с институтом, а у нас совсем не как институт. Там живность, там животные есть, рыбки, но это просто и красота. Как Достоевский говорил, что красота это «знак жизни». И жизнь там изобилует, потому что, то же отношение к больным - они в центре. По крайней мере, в идеале - они в центре. И то, чего они желают сейчас, мы стараемся им давать. Я помню вчера - у нас лежит сейчас женщина, которая боится ночи, потому что она боится, что будет с ней ночью, особенно темноты она боится. И я искала ей лампочку, чтобы она могла ее включить, незаметно для других больных, лампочку, чтобы не было страшно. И из таких мелочей становится легче людям, они знают, что они личности, а не просто человек в кровати. Я думаю, что когда они чувствуют, что кто-то их увидел, тогда они могут расслабляться и чувствовать, что они «человек». Они не просто человек с болью, с какими-то проблемами, жалобами, но человек, который прежде всего человек. Но вот это идеал хосписа - чтобы человек был человеком, личностью. И чтобы обращение было - ну как мы с вами. Как с близкими людьми. Но это немножко сентиментально, но с уважением, по крайней мере, с уважением к человеку. И тогда человек может расслабляться, и это далеко идет. Потому что тогда физические симптомы уменьшаются. Когда человек не напряженный, и чувствует, что кто-то его увидел, его уважает, тогда он чувствует себя человеком, и это важнее всего. Я помню сейчас пример человека, которого я лечила. Я смотрю и лечу диагноз по пульсу - и смотрю, что можно сделать, чтобы облегчить какие-то симптомы. И он мне говорит: «Нет, мне надо…». Его слова: «Мне надо друзей, мне надо, чтобы у меня были друзья, жена и сын». И вот это суть. Кто-то, который тебя любит - вокруг. А если нет, для одиноких людей, тогда мы должны быть такими людьми для них.

А. Митрофанова

Вы уже дважды употребили слово «увидел».

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

Чтобы кто-то его увидел, человек хочет, чтобы кто-то его увидел. И радуется тому, что кто-то его увидел. Мы-то с вами уже общались, и я понимаю, что вы вкладываете в это слово. Но мне бы хотелось, чтобы вы об этом рассказали для наших слушателей. Это же не просто физическим образом увидеть - вот проходил мимо и увидел. Ведь вы же подразумеваете глубинный смысл. Увидеть как бы сущность человека, что ли, попытаться увидеть его каким-то внутренним зрением. Вы расскажите об этом, потому что это же очень важный такой момент, это на бегу не получается. На бегу просто - а вот пробежала и заметила, да? А это же про другое.

Ф. Де Грааф

Я согласна с вами. Это вообще нелегко. Потому что мы всегда заняты собой. Я думаю, что это надо… Мне кажется, это тренинг такой, чтобы внутри быть себя, чтобы, прежде всего, увидеть человека перед собой. Что он важнее, чем человек, который встречает с ним. И молчать, глубоко молчать внутри, чтобы увидеть, увидеть, что происходит - какие эмоции, какие страхи. Но прежде всего - но это немножко пафосно, может быть, - образ Божий, который в каждом человеке есть, чтобы обращаться к этому. Не в человека, который плохо выглядит из-за болезни, но человек, который глубже этого существует, жив или не жив, умирает или не умирает, страдает или не страдает, есть красота, которая глубже этого. И мне кажется, красота выходит за людьми, которые стоят перед смертью. Вот этот образ становится иногда так явным, так ясным - это просто захватывающий образ иногда. Видно, что это таинство, каждый человек таинство и я думаю, что беда в том в нашем мире, что мы проходим мимо этого. У нас нет времени, мы заняты. Даже медсестры заняты, потому что уколы надо делать. «До свидания», и т.д. Но увидеть человека, что он уникальный, я бы сказала - это для меня, и для каждого человека, мне кажется, крайне важно.

А. Митрофанова

Это требует полного самоотречения. Это знаете как – это задвинуть не то, что пододвинуть себя с первого места в своей жизни на второе, это задвинуть себя в самый дальний угол, или запереть в кладовке. Между прочим, не всегда хорошо, когда человек полностью забывает о себе.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что быть в состоянии оставить себя - надо владеть собой, прежде всего. Потому что если мы не владеем собой, мы не можем оставить себя. Но мне лично помогает, когда стою или сижу перед человеком, который страдает, это нетрудно. Потому что страдание помогает забыть про себя. Если там ничего особенного нет, то это труднее. Тогда приходят мысли: «А что буду вечером делать? И что буду еще делать? И что надо» и т.д. Но когда настоящая просьба, или беда перед собой, тогда можно забыть про всё. Это нетрудно. Это они дают нам вот эту школу. По крайней мере, я так.

В. Емельянов

Фредерика, я хотел спросить - вот при таком глубоком погружении в проблемы и в состояние этих людей, которым вы помогаете, ну должна же у вас по-человечески просто какая-то усталость накапливаться.

Ф. Де Грааф

В. Емельянов

Я не хочу сказать слово «выгорание», но невозможно же отдавать всё время себя. Но так же действительно можно сгореть. Как вы восстанавливаетесь?

Ф. Де Грааф

Конечно, усталость есть. Душевная усталость, не столько физическая, но душевная усталость есть.

В. Емельянов

Я это и имею в виду.

Ф. Де Грааф

Когда очень устаю, тогда я говорю: «Господи, ты будь здесь. Мне сейчас нечего дать». И он помогает.

В. Емельянов

А вы в этот момент?

Ф. Де Грааф

Я просто… не знаю…

В. Емельянов

Куда-то уезжаете?..

Ф. Де Грааф

Нет. Я вхожу в хоспис, думаю: «Господи, нечего дать». После четырех месяцев подряд, когда уже пусто внутри: «Ты помоги, потому что я сейчас не могу ничего, сердце уже пусто». И он помогает. Но конечно, надо передышку иметь, поэтому я в отпуске, и тогда набираюсь сил. Но тоже это так благочестиво. Я молюсь тоже за людей. И молчание это важно, после работы, чтобы восстановиться.

В. Емельянов

Но вы уезжаете в какой-то уголок, чтобы людей вокруг не было, просто куда-то на природу?

Ф. Де Грааф

Дома, просто дома. Когда я после работы…

В. Емельянов

А, просто дома.

Ф. Де Грааф

А когда отпуск, тогда восстанавливаюсь больше и глубже.

А. Митрофанова

А куда вы ездите, если не секрет? Где восстанавливаются такие люди?

Ф. Де Грааф

Ну, пока я еду или в Англию, или в Голландию, потому что там мои друзья есть, еще родственники есть. Я думаю, что в будущем, наверное, где-то в России, если смогу найти уголок, где можно спокойно быть. Пока не нашла.

В. Емельянов

Может быть, не очень удобный вопрос я хотел бы задать. А вы здесь хотели бы остаться до конца, в нашей стране? Или вы хотите все-таки потом уехать туда?

Ф. Де Грааф

Но это уже невозможно, у меня русское гражданство сейчас. Мне надо было отказаться от своего голландского.

А. Митрофанова

Совершенно сумасшедший шаг. В хорошем смысле.

Ф. Де Грааф

И когда ты делаешь первый шаг, тогда ты идешь до конца. По крайней мере, для меня. Ты не переедешь в другую страну, когда трудно. Обратно поеду - это не по мне. И я иду потому, как Богу угодно, можно сказать. Или как мне кажется, что надо - я не люблю это слово «надо». Но мне кажется, я хочу этого и можно.

В. Емельянов

Очень интересно – «я не люблю слово «надо».

А. Митрофанова

Я тоже не люблю, кстати, слово «надо».

В. Емельянов

Может быть, я лишнее скажу, но я еще не люблю слово «должен».

Ф. Де Грааф

Тоже, я согласна с вами.

В. Емельянов

Ну если я не должен, конечно - если я у Аллы займу 5 тыс. рублей до зарплаты, условно говоря, тогда я должен, да. «А вот ты должен то-то и то-то». Я всегда говорю: «Я никому и ничего не должен».

Ф. Де Грааф

Знаете, мне кажется, надо говорить про долг, действительно. А если есть отношения с кем-то - то ли с друзьями, то ли с Богом - тогда ты «хочешь». Я всегда думаю, если ты говоришь Богу: «Ну, надо, надо к тебе, но не очень хочется». Он бы сказал: «Отойдите, я не хочу быть с тобой». - «Если ты хочешь быть со мной, приезжай, или приходи». Да? «А если нет, тогда буду ждать». Я бы, когда мой друг или подруга сказали бы: «Ну надо к Фредерике, но не очень хочется, но надо!». Если бы я это знала, сказала бы: «Не приходи, мне это больно».

В. Емельянов

Сейчас наш редактор, который у нас в студии сидит и всякие слова в наушники говорит…

А. Митрофанова

Правильные. Говорит, что мы должны, что надо…

В. Емельянов

Он говорит: «Сейчас вам надо на секунду прерваться». Мы прерываемся на секунду, вернемся через минуту.

В. Емельянов

Это программа «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии Владимир Емельянов и Алла Митрофанова.

А. Митрофанова

У нас в гостях Фредерика Де Грааф, волонтер Первого московского хосписа. Мы говорим об очень интересной судьбе этой женщины. Фредерика, вот когда вы говорите о том, что общаетесь с вашими пациентами, иногда даже молчите вместе, и пр., и пр. Стараетесь им как-то помогать. Все-таки, вы христианка, среди них есть люди самые разные наверняка, там же нет какого-то отбора по религиозному критерию.

Ф. Де Грааф

Нет, к счастью нет.

А. Митрофанова

К счастью, нет. А как вы с ними говорите на темы, которые вам кажутся именно такими спасительными. Вы же понимаете, как христианка, что спасение во Христе. Это очевидно далеко не всем. Это очевидно вам, а им нет. И если им страшно, если им страшно умирать, а это, в общем-то, любому человеку страшно, безусловно. Что вы делаете в таких случаях? Вот люди вас не готовы слышать. С тем, что вы им можете передать от себя.

Ф. Де Грааф

Если они не готовы, я молчу. Если нет запроса человека, молчу. Владыка Антоний говорит, что важнее всего, чтобы рядом был человек, который не боялся, который мог бы просто побыть рядом с человеком. И своим, может быть, спокойствием, просто быть рядом. И не говоря ни о чем, просто передать ему, что «жизнь есть». И если человек… Иногда я спрашиваю: «Вы верите, что жизнь продолжается?» - если уже есть какие-то отношения доверительные с человеком. - «Верите, что есть жизнь после смерти?» Если они говорят «нет», то я говорю: «Но у вас мама…» Обычно говорят: «Но мама умерла». - «А мама, вы с ней в контакте?» - «Да, я каждый вечер с ней разговариваю». И это уже пункт прикосновения, можно сказать: «Она-то жива». И не чтобы переубедить, дело не в этом, но иногда можно передать то… Иногда в третьем лице я могу сказать, что у меня такой опыт - «Вы послушайте. Может быть, это не ваш опыт, но это со мной случилось». И к счастью, или может быть к несчастью, у меня много близких умерли. Я могу рассказывать им, чтобы они послушали, что случилось с сестрой, с мамой. И они просто смотрят как в зеркале на то, что происходит с другими людьми. И я никогда не проповедую. Я не верю, что надо спасти человека перед смертью. Я думаю, что Господь шире этого. И стараться, чтобы человек стал христианином перед смертью, когда всю жизнь не хотел этого - это неэтично, мне кажется… Дать ему свободу, свободу. Дай ему своим присутствием понять, что он человек, и что всё хорошо, как есть. Вместо того чтобы агитация вокруг, чтобы стать другим. Это отрицание всей его жизни, этого нельзя делать. Но если у него есть вопросы, тогда я отвечаю, но только тогда. А внутренне всегда можно молиться за человека. Не вслух, но внутренне. Владыка однажды говорит: «Попроси Христа, чтобы он пришел». Он всегда есть, но другое дело, чтобы пригласить его. Можно просто молча: «Будь с нами. Помоги!» Он помогает. Ему все любимы, мне кажется.

В. Емельянов

А я хотел спросить - это правда, что среди сотрудников хосписа случайных людей не бывает. Что это вот… Я имею в виду в том смысле, что это нужно иметь совершенно другую психику, совершенно другое сердце, более доброе что ли, открытое.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что до какой-то степени да. Но я бы не сказала, что мы все ангелы, совсем не так.

В. Емельянов

Ну конечно, мы все не ангелы.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что очень много молодых есть, которые многому научатся, когда они бывают с людьми, которые стоят перед кризисом. Они сами растут. Это дар больных, можно сказать. А те, которые не могут расти, они уходят, я думаю. Но риск, чтобы привыкать к тому, что человек умирает. Это большой риск, я думаю. Потому что оборот сейчас очень большой… И когда человек не увидит личности человека, о чем мы говорили раньше - что человек увидел его - тогда это будет: «Ну, еще один» - я это немножко грубо говорю. Но я думаю, что над этим надо действительно думать. Что человек он один раз только умирает, мы видим многих, но он только один раз умирает, и это таинство.

А. Митрофанова

Вы сейчас о проблеме цинизма говорите, как я понимаю. Что если возникает привыкание…

Ф. Де Грааф

Не цинизма, но привыкания, что человек умирает. Конечно, привыкание есть, это неизбежно, когда много. Но надо, мне кажется, быть очень… Чтобы сердце осталось открытым перед этим человеком. Хотя может быть это уже пятый на этой неделе, но этот человек нуждается в нас сейчас.

А. Митрофанова

Пятый на этой неделе. Мне даже представить это очень сложно. Я не могу это в голове уместить.

В. Емельянов

Но это схожая ситуация у врачей и медсестер, предположим. У очень многих, очень. Всех отделений анестезиологии и реанимации. Там же тоже ежедневно происходят у людей расставания с жизнью. Я как-то задал один вопрос хорошему очень анестезиологу, его уже нет в живых, к сожалению. Я говорю: «Слушай, а как…» Я, правда, очень был тогда молодой человек, мне было лет 17-18, я просто практику проходил в отделении анестезиологии и реанимации в клинике нервных болезней 1-го меда, когда я в медучилище учился. Я говорю: «А как вы?..» Он говорит: «Ты понимаешь, в чем дело - если я буду вот так вот горячо и эмоционально реагировать, как ты сейчас прореагировал на уход этого человека, который случился у тебя на руках, у тебя на глазах. Меня хватит на пять лет максимум. Я пойду вслед за ним. А моя задача их оттуда вытаскивать, хотя бы на время. И если я буду с горячим сердцем это делать, я сам расплавлюсь». Я говорю это не в оправдание ему, а именно в понимание того, что происходит. Потому что все-таки реаниматология - это чудо возвращения человека к жизни. И это реально происходит, и когда ты, например, вот когда мне довелось в свое время быть погруженным в такую среду, на протяжении года почти я с удовольствием бесплатно ходил работать. И опыта набирался, и мне это очень нравилось.

Ф. Де Грааф

Ничего себе.

В. Емельянов

И в принципе, я хотел сказать, что если бы я связал свою жизнь с медициной, например, как это изначально и планировалось, то, конечно, я бы работал в отделении реанимации. Потому что мне кажется две самые замечательные профессии на свете - это акушер-гинеколог…

А. Митрофанова

Вот, только хотела сказать!

В. Емельянов

Жизнь принимает. И анестезиолог-реаниматолог, который эту жизнь пытается вернуть, задержать ее здесь. Хотя, кстати, во многих случаях, как он мне потом сказал: «Ты знаешь, а мы иногда и не спасаем человека».

Ф. Де Грааф

Ну, это понятно.

В. Емельянов

Потому что, да, видно, что он уже собрался, он уже идет туда. Вот зачем его держать, зачем его задерживать здесь?

А. Митрофанова

Это каким-то образом видно? Физическим образом это может быть видно?

В. Емельянов

Это видно, это физическим образом видно. И конечно, это их многолетний опыт. Просто я это к тому говорю, что опять же, к вопросу и о выгорании, и к вопросу о неслучайных людях в таких заведениях. Вот Фредерика, еще хотелось бы вам такой вопрос задать. Ну, в Москве мы более или менее понимаем, у нас хосписов сколько? 15-20 на наш город? Или побольше, или поменьше?

Ф. Де Грааф

По-моему, 9. 7-9, по-моему.

В. Емельянов

А как дела с хосписами обстоят в регионах?

Ф. Де Грааф

В регионах есть. Они растут сейчас, но проблема обучения. Чтобы обучать, потому что очень много людей боятся смерти, и конечно, включая и медсестер и врачей. И пока они в страхе, тогда нет защиты, и тогда ты не можешь увидеть человека и помочь человеку в глубине. И я думаю, что сейчас идет много программ, чтобы обучать в регионах медперсонал. Но это постепенно идет. Еще советский подход к людям, довольно жесткий. Это надо отучить. И это не сразу, не за ночь.

В. Емельянов

Они к вам приезжают, да? За опытом.

Ф. Де Грааф

Это фонд «Вера» этим занимается. Они очень большие…

А. Митрофанова

Они умнички. Они приходили к нам сюда в эфир и рассказывали о своей деятельности.

Ф. Де Грааф

Они много делают. Это постепенно, я думаю. Но не за ночь.

В. Емельянов

Конечно.

А. Митрофанова

Я вот как раз по этому поводу сижу и думаю. Можно обучить каким-то навыкам профессиональным - как человеку помочь уменьшить его боль, облегчить его страдания, но невозможно научить тем вещам, о которых вы нам рассказывали уже вот сейчас, за это время. Невозможно научить тому, как человека увидеть, как его услышать и понять, не физическим образом, а на каком-то совершенно другом уровне.

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

Фактически, не знаю, дотронуться до души, что ли? А это всегда момент какого-то предельного доверия, возникающего между врачом и больным.

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

И это должно быть согласие с обеих сторон.

Ф. Де Грааф

Конечно.

А. Митрофанова

И это больной должен доверять, и врач должен хотеть вот этого прикосновения. Это же… Я не знаю, это такие материи, должна быть такая внутренняя подготовка, мне кажется, какая-то закалка и духовный опыт, прошу прощения…

Ф. Де Грааф

Я думаю, что да.

А. Митрофанова

- … за высокий штиль.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что потому что без веры, без молитвы трудно. Страшно. И даже с этим страшно. Страшно, чтобы открыться. Речь идет об открытости сердца - чтобы не защищаться против боли человека, против гнева, может быть, у человека. Против отчаяния. И это значит быть открытым, оставаться открытым. Это выбор. Есть люди, есть врачи, которые говорят: «Нет, до половины и не дальше». Это то, что они могут дать. Но если и только ласку дать, и то хорошо. И не грубость, тоже много. Это может быть не стопроцентно, но и то хорошо.

А. Митрофанова

Не грубость, хотя бы так. Опять же, возвращаясь к открытому сердцу. Вот вы человек с открытым сердцем. И есть люди, которые идут с вами на контакт. А есть те, которые бьют. Наверняка же, ведь бывает же больно. Если вы с открытым сердцем, вы же туда собираете всё, и не только какое-то взаимное доверие туда проникает, но и всё остальное.

Ф. Де Грааф

Но это неизбежно. Нельзя быть вполовину открытым, вполовину закрытым, да? Конечно, есть вещи, от которых больно, трудно, особенно потому, что я чужая здесь. (Смеется.)

А. Митрофанова

А вы до сих пор себя здесь чужой чувствуете?

Ф. Де Грааф

Но я всегда чужая, потому что и акцент есть, и я не русская. И т.д. Это видно, это видно. И я не чувствую, что это плохо, но это факт. И это, я думаю, что всегда будет так. Потому что, как я смотрю на жизнь, как я живу, совсем по-другому, чем обычно…

В. Емельянов

Вы знаете, я вам вот что скажу. Я-то вообще, вот если бы вы не говорили, я бы и не сказал, что вы не русская, предположим. А акцент ваш, и понимание, и владение, что самое главное, русским языком, очень многие люди, которые работают здесь, из Средней Азии, могли бы позавидовать. Так что вы очень даже русская в этом смысле. (Смеется.) Я хочу задать вам неудобный вопрос.

Ф. Де Грааф

Давайте.

В. Емельянов

Что вы думаете об эвтаназии?

Ф. Де Грааф

Эвтаназия, я думаю, что это крик души о помощи. Я думаю, что в наши времена, когда можно обезболивать человека, это в первую очередь, это просьба врачей, или медперсонала, чтобы быть рядом. Это первое. Я думаю, что это сложный вопрос. Я думаю, что…

А. Митрофанова

То есть, прошу прощения, вы хотите сказать, что когда человек просит сделать ему эвтаназию, он на самом деле хочет другого - он хочет, чтобы с ним кто-то был рядом.

Ф. Де Грааф

Часто, я думаю. Или он думает, это параллельно, что он может быть обузой, особенно здесь в России, обузой для семьи. Он уже месяцами или годами лежит в постели, надо няньку или человек не может работать, потому что надо быть рядом с родственником. И чувствует себя обузой. И я думаю, что ответственность тех, которые вокруг него, очень большая, очень большая. Чтобы они не передали, что действительно тяжело им. Или просто сказать: «Нам тяжело, но мы тебя любим». Когда человек окружен любовью, я думаю, что он не просит эвтаназии. Может быть, так болит, он боится, много страхов есть. Он, может, боится потерять контроль, боится, что боль будет такой, что он не может выдержать. Он может бояться, что не может дать своей жене то, что он раньше мог дать, и т.д., и т.д. Я думаю, что надо выговорить о том, что за этим стоит. Запрос был эвтаназии. Надо, чтобы была связь с человеком. Я помню, у нас лежал - я часто о нем говорю, потому что был такой яркий случай - лежал у нас больной, молодой человек, 40 с лишним лет, с парализованным позвоночником. И он лежал долго, и в один день он мне говорит: «Фредерика, я хочу покончить с собой». Я говорю: «Ну, это не решение вопроса». Я вышла. У него была жена, которая приезжала после работы, это был как будто очаг, очень теплый, и т.д. Но он чувствовал себя обузой. И через несколько дней я вхожу, и он говорит: «Фредерика, я не хочу уже покончить с собой». Я говорю: «Почему, что случилось?» И он говорит - он не был очень набожный, не очень верующий человек - он говорит: «Бог мне показал, что у меня есть задача». - Я говорю: «Какая задача у тебя?» - «Я буду проводником для всех тех, которые после меня придут туда». И для него это было достаточно, чтобы не захотеть покончить с собой. И я думаю, что страдание и осмысление страдания, то есть если есть задача в страдании, это совсем другое дело. Тогда уже на задний план часто уходит проблема эвтаназии.

А. Митрофанова

Но это высший пилотаж…

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

- …это просто высший пилотаж – находясь внутри страдания, понять, что это не… и задавать себе вопрос не: «За что?», не: «Почему я?», а…

В. Емельянов

- «Зачем»?

А. Митрофанова

Да. «Для чего?»

Ф. Де Грааф

Да. Франкл, Виктор Франкл об этом очень явно говорит - вопрос не в том, что я могу взять в жизни, вопрос - что могу давать. Если есть задача, что я могу что-то давать, хотя я и не могу делать, как обычно. Это проблема, что мы всегда хотим делать, и «быть» мы не умеем. Об этом надо говорить, что есть много, что можно еще давать людям, близким.

А. Митрофанова

Вне зависимости от физического состояния.

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

Фредерика Де Грааф, волонтер Первого московского хосписа, сегодня в программе «Светлый вечер» на радио «Вера».

В. Емельянов

И хотелось бы теперь, Фредерика, вернуться к вашей книге, которая называется «Разлуки не будет». Она выходит 24 сентября, вернее, не выходит, презентация этой книги 24 сентября. Вышла она в издательстве Никея. Презентация пройдет в культурном центре «Покровские ворота», начало в 19.00. Мы, наверное, может пригласить наших слушателей на эту встречу.

Ф. Де Грааф

Да, кто хочет, пусть приедет. Маленький зал только. (Смеются.)

В. Емельянов

Ничего, постоим. В свое время на спектаклях театра на Таганке…

А. Митрофанова

Висели на люстре.

В. Емельянов

Да, люди висели на люстрах, и сидели и лежали в проходах, лишь бы попасть на «Гамлета», или на «Юнону и Авось», условно говоря. Давайте немного поговорим о вашей книге. Расскажите нам, пожалуйста, вообще про что она. Почему она так называется, мы поговорили в самом начале нашей программы. О чем эта книга? Для кого она?

Ф. Де Грааф

Я надеюсь, что это может быть в помощь всем тем, которые будут читать. Потому что я совершенно не собиралась писать книгу. Я в течение десяти лет беседовала, и лекции читала в разных институтах. И все меня попросили, чтобы я книгу писала. Я сначала: «Нет, нет, нет, я не буду». И в один момент было столько просьб, что я подумала: «Может быть надо». Потом Никея (?) сам подошел ко мне и сказал: «Вы не могли бы написать книгу?» И потом священник в нашем храме, который совсем меня не знает, говорит: «Ты должна написать книгу». (Смеется.)

А. Митрофанова

Со всех сторон.

Ф. Де Грааф

Да, со всех сторон. И в прошлом году с моей подругой, Марией Грозно (?) мы сидели просто в субботу-воскресенье, и то, о чем я говорила во время своих бесед, мы записали всё. Но более по порядку - сначала проблемы диагноза, как можно реагировать и какие способы есть, потом, когда человек болеет, потом, когда он стоит уже прямо перед смертью. Проблема боли, проблема разлуки с близкими, переживания горя, что будет делать человек, когда умер самый близкий человек, какие переживания, и как можно пережить или какие есть выборы как пережить. И т.д.

В. Емельянов

Есть же опасность еще определенная - люди уходят в депрессию. Кто-то склоняется к бутылке, чего там греха таить. Кто-то находится в таком отчаянии, что ему и самому-то помощь нужна немедленно, психологическая или даже возможно психиатрическая. Поэтому это, мне кажется, очень важно.

А. Митрофанова

Еще и для близких важно. Что мы говорим сейчас про больных, а…

Ф. Де Грааф

Я говорю про родственников, потому что это одно целое. Когда близкий человек умирает, или боль, мы переживаем иногда больше, чем человек, который сам умирает. Потому что есть ощущение беспомощности - «что я могу делать»? И на самом деле есть, что можно делать. Но об этом идет речь в книге. Это не философия, это опыт уже много лет. 14 лет в хосписе, и в Англии я работала в онкологических больницах, и в хосписах английских разных работала, плюс своя клиника была. Так что опыт большой. Это не философия, это просто то, что я вижу, что живет у людей. И у себя тоже, потому что у меня есть свой опыт в потере. Как можно реагировать и какие вопросы есть. Это не обучение, это просто я бы хотела делиться с человеком, что происходит и как можно жить, несмотря на то, что есть боль.

А. Митрофанова

Вы говорите, Володя, ты называешь книгу «Разлуки не будет», Фредерика говорит именно о разлуке. У меня в голове стучит другая фраза, из русской литературы, уж прошу прощения - «смерти нет». Она есть у Булгакова, она есть у Пастернака, встречается в романе «Доктор Живаго». Но эта перекличка она почему-то неизбежна. На уровне ассоциаций.

Ф. Де Грааф

А. Митрофанова

- «Разлуки не будет» - «смерти нет». Я правильно понимаю смысл вашей книги?

Ф. Де Грааф

Да. Да, это да. Потому что жизнь продолжается, и мне кажется, совсем в другом русле, более живом русле, чем здесь. Я думаю, что есть жизнь, она продолжается. Разлука может быть во времени, физическая. Чем больше человек будет молить, тогда разлука не будет внутри с человеком.

А. Митрофанова

Но это если он будет в молитве. Это не всем дано. Вот вам дано, а…

Ф. Де Грааф

Нет, ничего не дано. Можно, надо работать над собой.

В. Емельянов

Да, кстати, Алла, я тоже соглашусь с Фредерикой, потому что может быть дано, и человек, может быть, даже возьмет то, что ему дано, а потом возьмет и бросит это совсем. И навсегда, до гробовой доски.

Ф. Де Грааф

Я думаю, что это постоянная работа над собой.

В. Емельянов

Поэтому, путь разный.

Ф. Де Грааф

Но очень много людей говорит: «Я видел во сне». Неверующие люди - «Я видел моего сына во сне». Был такой случай - у нас была молодая девушка 12-летняя, умерла, давно. Мама плачет, плачет. И она появилась, ей говорит: «Мама, не плачь! Мне хорошо здесь. Пока! У меня есть много дел». И убежала. Это человек, который видел, что жизнь продолжается. И факт, о чем мы говорили - «мама со мной разговаривает, я чувствую, что она рядом». Но люди не делают следующий шаг. Знают, что они живы, они принимают этот факт, но, что они живы - это следующий шаг, который еще неосознанно, внутри, но это есть.

А. Митрофанова

Вам, наверное, приходится такие примеры приводить, когда вы общаетесь с близкими ваших подопечных. Когда вы пытаетесь их каким-то образом утешить. А вообще, какие слова можно было бы говорить людям? Потому что в кругу, наверное, каждого из нас есть ситуации схожие. Хочется каким-то образом близких поддержать. И не всегда знаешь, как?

Ф. Де Грааф

Вы знаете, когда не знаешь как, лучше молчать. Просто быть рядом. Потому что утешить человека, сказать: «Ну, всё будет хорошо, и не бойся»…

В. Емельянов

- «Не плачь».

Ф. Де Грааф

- «Не плачь», и т.д. Это…

А. Митрофанова

Не работает.

Ф. Де Грааф

Не работает. И унизительно. Это значит, мы стоим над ним. Вместо того чтобы рядом, просто быть рядом. Можно сказать: «Я тоже не знаю, но мы вместе. Я тебя люблю». Вот думаю, что больше ничего можно сказать, если человек больше не знает. Если что-то знает… Проповедовать ни в коем случае, потому что это тоже над ним. Он только знает, что это значит стоять перед смертью. Мы ничего не знаем. Мы можем говорить о том, что у меня есть какой-то опыт, что жизнь продолжается, если это есть. Но не выдумка. А иначе просто молчать и быть рядом. И то это много. Мне кажется.

А. Митрофанова

Фредерика, вы когда описывали хоспис и говорили о том, какое впечатление это место производит на людей. Опять же, вот с точки зрения какого-то утешения, что ли - и для больных, и для их близких. Вы говорили о том, что у вас там всякие животные тоже встречаются. А это зачем? Я видела на фотографиях морских свинок, видела кого-то еще, ежики. Вас с ежиком видела. Это с какой целью? Для какого-то… я не знаю, для реабилитации какой-то?

Ф. Де Грааф

Я думаю, что это, во-первых, знак жизни - что жизнь продолжается. Да, есть проблемы, человек стоит может перед переходом, но жизнь продолжается. И я думаю, что это в хорошем смысле отвлекает от себя. Потому что есть всегда опасность, чтобы замыкаться в себе. Я сама вижу, когда я прохожу мимо птиц, которые там есть - это какая-то радость, какая-то легкость, да? Хотя все говорят, что хоспис - это какая-то легкость, которая не ожидается. Но, во-первых, красота, о чем мы говорили, - это тоже дает жизнь, дает умиление, и дает смягчить сердце. Когда сидишь, скажем, перед ежиком, если любишь ежиков. (Смеется.)

А. Митрофанова

Ну кто же ежиков-то не любит!

В. Емельянов

Колючие только.

А. Митрофанова

Заворчал.

Ф. Де Грааф

У нас еще есть крысы. Может быть, их не любят, но они очень умные.

В. Емельянов

Крысы очень умные, очень!

Ф. Де Грааф

Очень. Они катаются в шарике… Это интересно наблюдать что-то вне себя, которое говорит про жизнь.

В. Емельянов

Не замыкаться, да? На себе.

Ф. Де Грааф

Да. Я думаю, что да.

А. Митрофанова

Еще у вас там есть разные штучки, прибамбасы, с позволения сказать. На территории хосписа, я знаю, что можно кататься - как вот это называется? На двух колесах такая штука.

Ф. Де Грааф

Я сама не знаю, как называется, но это так прекрасно!

А. Митрофанова

Это в парках… сигвей?

Ф. Де Грааф

У нас была одна женщина, она была жена человека, который лежал у нас долго - у него паркинсон и раковая болезнь. И она очень отважная. И однажды она тоже на этом скутере - она стоит там, и ветер, и он ее белые волосы уже седые, ей за 70 лет… Она крутилась вокруг хосписа, это была красота смотреть на это, как она с наслаждением каталась вокруг хосписа.

В. Емельянов

То есть у вас и родственники пациентов тоже каким-то образом снимают стресс.

Ф. Де Грааф

Да, очень много. Потому что это одно целое - если родственникам легче, тогда больному легче. Если кому-то плохо, тогда наравне, я обращаюсь к родственникам - и лечу их как больных…

Ф. Де Грааф

Я 70-летней женщине не предложила. (Смеется.) Я даже думала: «О, если она упадет, это всё». Она сама захотела. И каталась. Это было прекрасно!

В. Емельянов

Волонтер Первого московского хосписа, врач-рефлексотерапевт Фредерика Де Грааф была у нас сегодня в «Светлом вечере». Не забудьте про ее книгу «Разлуки не будет», которая вот только-только-только вышла. С вами были Владимир Емельянов и Алла Митрофанова.

А. Митрофанова

Мы хотим напомнить вам, что все наши эфиры есть на сайте радио «Вера» точка ру. И у нас есть возможность для комментирования, и для того, чтобы вы, слушатели, задавали вопросы нашим гостям. Мы анонсируем ближайшие наши эфиры.

В. Емельянов

Может предложите тему сами.

А. Митрофанова

Да-да, вы можете задавать вопросы нашим гостям и оставлять свои комментарии. На сайте есть соответствующий раздел «Голос слушателя», а также есть в социальных сетях - вконтакте и фейсбуке страница радио «Вера». Пожалуйста, обращайтесь и туда. Мы очень ценим ваше мнение.

В. Емельянов

Спасибо вам!

Ф. Де Грааф

Спасибо.

В. Емельянов

До свидания, уважаемые радиослушатели!

Предлагаем вашему вниманию отрывок из книги «Разлуки не будет» православного психолога первого московского хосписа Фредерики де Грааф – голландки по происхождению, которая жила в Англии, приняла Православие и была духовной дочерью митрополита Сурожского Антония, который и благословил ее на переезд из Лондона в Москву.

Пока мы не определили свое отношение к факту собственной кончины, страх смерти неизбежно сопровождает и окрашивает все, что мы делаем. Если же, наоборот, есть «память смерти», именно эта память может открыть для нас смысл и важность каждого момента жизни. Например, когда близкий человек умирает, мое слово может стать последним для него, и с этим словом он перейдет в иной мир.

Митрополит Антоний Сурожский говорил: «Смерть, мысль о ней, память о ней - единственное, что придает жизни высший смысл». Он считал, что болезнь дает нам возможность стать самими собой, возможность отбросить, отпустить чувство вины, непрощения, обиды, и это касается не только человека и его родственников, которые стоят перед лицом смертельной болезни, но и нашей каждодневной жизни.

Я часто слышу от пациентов, что именно благодаря их болезни они совсем по-другому начали смотреть на жизнь, что произошла переоценка ценности жизни. Важно понимать, что болезнь и смерть - не поражение (как со скорбью сказал один молодой пациент: «Я неудачник, я не переборол свою болезнь»), а наоборот, это может быть последний экзамен (по словам отца Иоанна Крестьянкина). Владыка Антоний по этому поводу говорит следующее: «Дни лукавы, время обманчиво. И когда говорится, что мы должны помнить смерть, это говорится не для того, чтобы мы боялись жизни; это говорится для того, чтобы мы жили со всей напряженностью, какая могла бы у нас быть, если бы мы сознавали, что каждый миг - единственный для нас, и каждый момент нашей жизни должен быть совершенным, должен быть не спадом, а вершиной волны, не поражением, а победой. И когда я говорю о поражении и о победе, я не имею в виду внешний успех или его отсутствие. Я имею в виду внутреннее становление, возрастание, способность быть в совершенстве и в полноте всем, что мы есть в данный момент».

Наше отношение к смерти неизбежно влияет на наше душевное, духовное и физическое состояние во время болезни. Если у человека нет опоры, если он не видит смысла в страдании, он, скорее всего, не будет в состоянии лицом к лицу встретить предстоящий кризис. Если нет веры, что жизнь не кончается, а смерть является лишь вратами в вечность, то есть переходом в ликующую жизнь, тогда страх перед смертью может полностью завладеть им.

Разное отношение к смерти

Владыка Антоний различает три типа людей, в зависимости от их отношения к смерти (и к жизни):

Первый тип - абсолютно неверующие, атеисты, которые считают, что нет жизни после смерти. Они умирают спокойно. С такими, как говорит владыка, он не встречался.

Второй тип - те, кто верует «на четвертинку», которые были крещены, но Воскресение Христово, то есть факт, что Христос стал человеком и принял нашу плоть и поэтому жизнь после смерти не кончается, никак не отражается на их собственной повседневной жизни, на их отношении к болезни и смерти.

К сожалению, в моем опыте большинство людей принадлежит к этой группе. Встречаясь с серьезной болезнью, они часто спрашивают: «За что? Зачем? Я всегда был хорошим, порядочным человеком, никому зла не желал, большого вреда не причинил, почему Бог меня наказывает?» Люди этого типа относятся к болезни пассивно или с ропотом. Часто они считают себя жертвой судьбы и таким образом отказываются принять на себя ответственность за свою жизнь, болезнь и отношение к смерти. От них приходится слышать, что болезнь - это наказание Божие.

Митрополит Антоний говорит, что смерть стала неизбежным следствием грехопадения - мы не полностью соединены с Богом или не полностью к Нему устремлены. Владыка цитировал слова из Книги Сираха о том, что очень важно в течение всего времени, которое человек будет употреблять на лечение, искать также и духовного очищения: «Болезнь связана, с одной стороны, со всеобщей судьбой человека, с ослаблением человека, с тем, что мы смертны и подвержены страданию и болезни, а с другой стороны, с тем состоянием души, которое в нас качествует. Как только человек заболел, он должен, прежде всего, войти внутрь себя и поставить вопрос о том, насколько он далек от Бога, какая в нем есть неправда по отношению к ближнему, по отношению к самому себе, насколько он оскверняет и уродует образ Божий, который заложен в нем. И вместе с этим он должен смиренно, не надеясь на то, что он силами „чудесного своего покаяния“ может победить телесную болезнь, идти к врачу и терпеть от него лечение».

Что касается душевной болезни, владыка, сам будучи врачом, говорит о ней следующее: «Мы знаем теперь, что психические состояния в значительной мере зависят от того, что происходит физиологически с точки зрения физики, химии в нашем мозгу и в нашей нервной системе. Поэтому психическое заболевание нельзя приписывать злу, греху или бесу. Очень часто это бывает вызвано скорее каким-то повреждением в нервной системе, чем наваждением бесовским или результатом такого греха, который человека оторвал от всякой связи с Богом. И тут медицина входит в свои права и может очень многое сделать».

Третий тип людей - те, кто верует по-настоящему, кто на своем собственном, личном опыте знает Бога. Для них смерть - лишь успение, переход в иную, вечную Жизнь. Умирая, они готовятся ко встрече со Христом.

Пример человека первого типа - Сократ, который мужественно смотрел смерти в лицо, и все-таки, по словам владыки Антония, смерть стала для него последним словом. Она становится последним словом и для людей второго типа. Только вера и опыт тех, кто относится к третьему типу, в силах поразить смерть.

Пример человека второго типа - пациентка хосписа Лидия.

С первого дня госпитализации и до самого последнего дня своей жизни она горько плакала. Лидия сама была врачом, но никак не могла принять факт собственной смертности. Ее сестра приходила к ней каждый день и старалась утешить, но Лидия отвергала все: лакомства, внимание, заботу. Я думаю, этот образ умирания на всю жизнь сохранится в памяти сестры Лидии и окрасит ее собственные переживания на пороге смерти. История Лидии показывает, какая ответственность лежит на умирающем человеке перед его близкими и окружающим миром. Его отношение к своей смерти останется в памяти близких - либо пугающим, либо вдохновляющим примером.

А вот как реагируют люди второго типа на смерть своих близких.

Петр недолго лежал в хосписе. Ему было всего 19 лет, когда он заболел раком легких. Его семья боялась обсуждать с ним его болезнь. Мама, сама врач, наотрез отказывалась смотреть в лицо реальнос­ти. В результате Петя остался наедине со своими страхами и переживаниями. Я уверена, что он, как и почти все пациенты, знал, что умирает. Но никто из его близких не решился об этом поговорить с ним и вместе встретить горе. Кроме того, родственники не позволяли и медперсоналу трогать эту тему.

Я думаю, что именно страшная душевная оставленность ухудшала Петино физическое состояние, и в результате никакие лекарства не могли облегчить его боли и одышку. Причина страданий скрывалась не только в физическом недуге, но и в психологическом ощущении страха и брошенности.

Состояние Пети также усугублялось состоянием его мамы, которая от страха не могла найти в себе силы, чтобы приласкать своего сына. Она как будто превратилась в кусок льда. Только когда он испустил последний вздох, этот лед треснул, и она закричала на весь хоспис: «Нет! Нет! Петя! Нет!» И, зарыдав, начала его обнимать. Но он уже умер. Только тогда она смогла вступить в контакт со своими чувствами, эмоциями и горем. Она сказала: «Я больше не могу верить в Бога, который позволил моему сыну так страдать!»

Про гнев, злобу и восстание против Бога владыка Антоний говорит следующее: «Порой человек говорит злое и даже творит зло, потому что в нем такая боль, которую он ничем иначе не может выразить».

Теперь приведем пример молодого человека, который вне всяких сомнений принадлежал к третьему типу.

Михаил в 22 года поступил в хоспис с прогрессирующей саркомой ноги. Его состояние ухудшалось, началась одышка. День и ночь рядом с ним в одноместной палате находилась его жена. Детей у них еще не было, о чем они очень жалели. Его мечтой было завести кошку, которую, к счастью, ему вскоре подарили, и она сразу же нашла свое место прямо в его кровати. Несмотря на физические страдания, все свое внимание и заботу Миша направлял на других людей. Он знал свой диагноз, знал, что стоит на пороге смерти, но никогда не жаловался. Всем своим существом он верил, что смерть - это не конец. Я спросила, есть ли у него личный опыт вечной жизни. Он просто ответил: «Нет, но мне достаточно слов Писания: „Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова. Бог не есть Бог мертвых, но живых“».

Миша открыто говорил с женой о том, что умирает. Он считал своей задачей защищать и оберегать ее при жизни, и твердо верил, что после смерти будет продолжать ей помогать. Я думаю, именно благодаря тому, что Миша полностью принимал реальность, то есть свой диагноз и близкую смерть, стало возможным в значительной мере облегчить ему боль и снизить одышку.

Жена держалась так же стойко, несмотря на свое глубокое горе. Любовь этих двух людей, их уверенность в том, что разлука временна, дали им силу встретить расставание с удивительным мужеством. Они были вместе до самого конца. У них было много друзей, они поддерживали Мишу и его супругу.

Смертельная болезнь может стать причиной и толчком к пересмотру всей своей жизни. Такой опыт есть и в моей семье.

У моей сестры, которая сама была врачом, неожиданно обнаружили рак кишечника уже с метастазами в печени. Ей было 50 лет. Врачи говорили, что жить осталось три месяца. Она прожила еще семь месяцев, и, я думаю, это было связано именно с ее отношением к своей судьбе. Она каждый день, несмотря на боли, проводила три часа в день наедине с собой, честно и мужественно просматривая всю свою жизнь. Она поняла: то, что происходит в ее душе, напрямую связано с состоянием ее тела. Даже незадолго до смерти она говорила: «Я не раковая больная, я такая же, как всегда, только с определенной проблемой». Она старалась жить обычной жизнью, несколько раз ездила за границу к своему духовному наставнику. Однажды я спросила ее: «Что будет, если ты умрешь в дороге?» Она просто ответила: «Ну что ж, со мной будет подруга-врач, она меня поддержит». За неделю до ее смерти, я, будучи в России, говорила с ней по телефону. Она сказала, что переполнена благодарности ко всем, кто ей помогает, что хочет всех собрать у себя дома. «А что ты будешь делать, если начнутся боли или не будет сил общаться?» - спросила я. Она ответила: «Я полежу немножко, а потом снова буду с гостями». И еще помню ее слова: «Знаешь, когда стоишь перед смертью, все меняется». Она имела в виду прощение и принятие всего того, что произошло в ее жизни. Моя сестра сумела простить до конца, от всей души, именно перед лицом смерти. Она не встретилась со всеми своими друзьями, как планировала, потому что мирно умерла за два дня до назначенной встречи.

Эти примеры относятся не только к тяжелым больным и их родственникам. Наши страхи, наше отношение к реальности сильно влияют на то, что с нами происходит, будь то серьезная болезнь или жизненный кризис.

По материалам сайта foma.ru фрагмент книги Фредерики де Грааф «Разлуки не будет»