Гюйо жан мари. Гюйо, жан мари

О КНИГЕ М. ГЮЙО

M . Гюйо. Безверие будущего. Социологическое исследование.

С биографической заметкой о Гюйо Ал. Фулье

и с предисловием профессора Д. Н. Овсянико-Куликовского.

Перевод с французского (11 изд.)

под редакцией Я. Л. Сакера. СПБ

Нас много теперь говорят о религии. И говорят по большей части так, что обнаруживают полнейшее свое незнакомство с этим общественным явлением, во всяком случае заслуживающим серьезного внимания социолога. Поэтому книга М. Гюйо является кстати: она будет способствовать рассеянию густого тумана невежества, покрывающего у нас религиозный вопрос.

Книге предпослано предисловие проф. Д. Н. Овсянико-Куликовского. Почтенный профессор касается в нем наших современных религиозных исканий, которые представляются ему «по меньшей мере ненужными». Мы безусловно согласны с ним в этом случае. По его словам, искания эти в огромном своем большинстве «сбиваются на какую-то игру в религию, на ребяческие упражнения на религиозные темы, - и есть в них что-то и схоластическое, и дилетантское, и фантастическое» (стр. IX). Это строго, но вполне справедливо. Не менее справедливо и то замечание Д. Н. Овсянико-Куликовского, что в названных исканиях «замечается стремление подводить религиозный фундамент под явления общественные» (IX) - например, под наше освободительное движение - и что в подведении такого фундамента нет ни малейшей надобности. «Это черта архаизирующего характера, - говорит он, - противоречащая общей и все усиливающейся тенденции прогресса к освобождению социальных явлений от религиозной ферулы .. Наши религиозные реформаторы и утописты не вводят, правда, новых обрядов, но они ищут новой религиозной санкции для таких «светских» вещей, как либерализм, социализм, освободительное движение и т. д. Это было бы шагом назад - в глубь архаических ступеней и

религии, и культуры, если бы только это был в самом деле «шаг», а не одна «игра ума» и пустая затея» (IX-X). Прибавим, что к числу религиозных реформаторов и утопистов Д. Н. Овсянико-Куликовский относит также и г. Луначарского, который «выступил с попыткой создания «социал-демократической» религии, в чем едва ли есть надобность» (IX). Тут мы должны заметить, что наш автор выражается слишком мягко: на самом деле, можно с полнейшей уверенностью сказать, что в попытке г. Луначарского не было решительно никакой надобности.

Но - нам очень жаль, что мы вынуждены написать это «но», - мы не совсем согласны с Д. Н. Овсянико-Куликовским. Откровенно говоря, мы не видим никакой надобности и в той «грядущей религиозности», перед которой он почтительно склоняется в своем предисловии. Он пишет: «Прогресс положительной науки и философии ставит человека лицом к лицу с непознаваемым, - и на этом пункте начинается та религия, которая, в противоположность религиям прошлого, не связывает (religio значит - «связь») душу человеческую, а освобождает ее от уз, приковывающих ее к месту и времени, злобе дня, тревоге века, как всегда приковывали ее религии прошлого, столь тесно связанные с историей, с культурой, с общественностью, с государством, с классами, интересами групп человеческих. В сравнении с ними религия будущего представляется не религией, но в ней религиозность человека взойдет на высшую ступень той рациональной созерцательности, которая, облагораживая дух человеческий, накопляет и освобождает его энергию для нерелигиозной культурной деятельности и борьбы за гуманность и высшие идеалы человечества» (X-XI).

Эта аргументация кажется нам мало убедительной. Мы думаем, что «рациональная созерцательность» не имеет ничего общего с религиозностью. И нам сдается, что сам же Д. Н. Овсянико-Куликовский подтверждает эту нашу мысль некоторыми своими соображениями. В самом деле, у него выходит, что в основе грядущей религиозности будет лежать «идея бесконечности и вечности Космоса» (X). Идея эта «переходит за пределы человеческого разумения; она, добытая рациональным путем, иррациональна или супрарациональна, иначе говоря, - мистична» (X). Допустим, что это так. Но если это так, то и грядущая религиозность должна быть «иррациональна или супрарациональна, иначе говоря, - мистична». А в таком случае она, как мы сказали, не имеет ничего общего с «рациональной созерцательностью». Кроме того, нельзя называть «мистичным» то, что недоступно научному познанию. Известно, что луна всегда обращена к земле одной своей стороной. Поэтому ее другая сторона навсегда останется недоступной для научного исследования. (Говоря это, мы, конечно, имеем в виду ученых, живущих

на земле.) Но следует ли отсюда, что эта другая сторона луны иррациональна, супрарациональна или мистична? По-нашему, совсем не следует. Нам возразят, разумеется - и, может быть, наш автор будет в числе возражающих, - что иное дело - непознанное или недоступное для познания вследствие каких-нибудь особенных условий, а иное дело - безусловно непознаваемое. Мы ответим, что это так... с точки зрения Кантовой теории познания или одного из ее новейших видоизменений. Но для того, чтобы ссылка на эту теорию познания была убедительной, надо сначала доказать ее правильность, а это не так-то легко сделать. К тому же отождествление «мистичного» с непознаваемым не выдерживает критики.

М. Гюйо говорит в разбираемой нами книге: «Вселенная, без сомнения, бесконечна, бесконечен поэтому и материал для человеческой науки; тем не менее вселенная находится под властью известного числа простых законов, в которых мы все больше и больше отдаем себе отчет» (стр. 358 - 359). Это, как нельзя более, верно. И в этом заключается ответ Д. Н. Овсянико-Куликовскому, считающему «мистичной» идею бесконечности и вечности Космоса. Раз человек окончательно пришел к тому убеждению, что бесконечная вселенная находится под властью известного числа простых законов, в его миросозерцании нет места для мистицизма. Характеризуя взгляды М.Гюйо, почтенный профессор говорит, что покойный французский философ предвидел в будущем «не упадок морали и религии, а, напротив, расцвет морального и религиозного творчества, окрыленного не только внешними гарантиями свободы совести и мысли, но и внутреннею свободою человека от пут догматизма в вопросах религиозного и нравственного сознания» (VI). Это так; но не мешало бы прибавить, что Гюйо под религией будущего понимает нечто, совсем непохожее на религию. Так, он пишет: «Мы можем сказать, что наука - это религия, которая возвращается к действительности, вновь находит свойственный ей путь, вновь находит, так сказать, себя самое. Наука говорит всем живым существам: проникнитесь друг другом, познайте друг друга. Религия говорит им: объединяйтесь друг с другом, заключите между собою тесный, солидарный союз. Это одно и: то же веление» (186). Если «наука - это религия», то несомненно, что в будущем религиозное творчество очень усилится, ибо научная деятельность цивилизованного человечества все более и более возрастает. Но в других местах - например, в первой и второй главах первой части своей книги - Гюйо сам очень хорошо поясняет, что точка зрения религии прямо противоположна точке зрения науки: наука смотрит на природу, как на цепь зависимых друг от друга явлений; религия - т. е., точнее сказать, теория, лежащая в основе религии, - видит в ней «проявления воль,

более или менее независимых, одаренных необыкновенною силою и способных действовать друг на друга и на нас самих» (стр. 50; см. также стр. 51). Ввиду этого становится логически несостоятельным всякое отождествление науки с религией. Гюйо замечает, что «мнимое примирение науки и религии происходит у Спенсера лишь благодаря двусмысленности выражений» (стр. 361). Это его замечание вполне может быть применено к нему самому: только употребляя двусмысленные выражения, можно утверждать, что «наука - это религия» и т. д.

Но как ни двусмысленны подчас выражения, употребляемые Гюйо, все-таки ясно, что под расцветом религиозного творчества в будущем он понимает, собственно, расцвет науки, искусства и нравственности. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать хотя бы вторую главу третьей части его сочинения (стр. 364 - 395). Глава эта носит характерное название: «Ассоциация. - Что в социальной жизни останется от религии?» Оказывается, что ничего не останется. Мы не шутим. Гюйо говорит: «Если рассматривать религии как популяризацию первых научных теорий человеческих, то есть основание думать, что самым верным средством устранить заблуждения и сохранить хорошие стороны религий явится популяризация истинных теорий современной науки» (369). Мы с своей стороны опять скажем, что, конечно, популяризация истинных теорий науки очень усилится в будущем, но что это совсем не ручается за сохранение даже хороших сторон религии, так как ее точка зрения прямо противоположна точке зрения науки. Несколькими страницами ниже мы читаем: «Предмет энтузиазма с течением времени меняется: им была до сих пор религия, но им могут быть и научные доктрины и открытия, в особенности же нравственные и социальные верования. Отсюда новое последствие, то, что самый дух прозелитизма составляющий, по-видимому, особенность религий, никоим образом не исчезнет вместе с ними: он лишь видоизменится» (374). Тут опять ясно, что «останется» только Федот, который будет совсем не тот и которого поэтому очень ошибочно было бы смешивать со старым Федотом.

М. Гюйо - непоследовательный мыслитель, и мы считали своей обязанностью предупредить читателей насчет его непоследовательности. Но он все-таки мыслитель, а не кликуша вроде наших российских «богоискателей». Поэтому, несмотря на его непоследовательность, в его книге есть много таких элементов, которые будут, как мы сказали, способствовать рассеянию густого тумана невежества, покрывающего у нас религиозный вопрос. Больше всего таких элементов находится в первой части его книги. Мы очень рекомендуем эту часть вниманию наших читателей.

К сожалению, и эту часть мы можем рекомендовать лишь с оговорками: мы почти ни в чем не можем безусловно согласиться с Гюйо. Возьмем хотя бы определение религии. По мнению Гюйо, «религия есть в фантастической и символической форме физическое, метафизическое и моральное объяснение всего существующего по аналогии с человеческим обществом. В двух словах, религия - это универсально-социологическое объясне ние мира в мифической форме» (XIX). Религия, в самом деле, многое объясняет по аналогии с человеческим обществом. Но не все. Мы уже знаем, что религиозный человек видит в природе проявление воли божественных существ. Такой взгляд представляет собою тот анимистический элемент, который всегда имел место во всякой религии. Но анимизм возник не по аналогии с человеческим обществом, а по аналогии с индивидуумом, как существом, одаренным сознанием и волей. Первобытный человек все явления природы объяснял по аналогии с самим собою; он олицетворял природу, всюду предполагая наличность сознания и воли. И это олицетворение природы находилось в теснейшей связи с состоянием первобытной техники. Мы потому считаем нужным отметить это, что свойственный Гюйо взгляд на религию, как на универсальный социоморфизм, помешал ему оценить во всей его полноте в высшей степени важное влияние техники на развитие первобытной мифологии.

Вообще надо заметить, что этнологический материал, с которым оперировал Гюйо, теперь уже значительно устарел. Достаточно сказать, что он, видящий в религии универсальный социоморфизм, ничего не говорит о тотемизме, представляющем собою такой яркий пример объяснения явлений - т. е. некото рых сторон их - по аналогии с человеческим обществом.

О КНИГЕ М. ГЮЙО

Рецензия на книгу Гюйо была опубликована в № 9 «Современного мира» за 1909 г., а затем перепечатана в сборнике плехановских статей «От обороны к нападению», вышедшем в 1910 г. Текст статьи, публикуемый в Настоящем издании, взят из XVII т. Сочинений Плеханова и выверен по обоим указанным источникам.

В личной библиотеке Плеханова сохранилась рецензируемая работа Гюйо на французском языке и в русском переводе. В обеих книгах имеется много заметок Плеханова. Замечания, написанные им на полях при чтении этих книг, лишь частично нашли отражение в публикуемой рецензии. Публикацию некоторых мест из книги М. Гюйо с плехановскими заметками см. в «Литературном наследии Г. В. Плеханова», сб. VII, стр. 174 - 179.

К стр. 438

В 1909 г. книга Гюйо вышла в Москве еще одним изданием в переводе под редакцией В. Фриче, под заглавием «Иррелигиозность будущего».

Во всех изданиях ошибочно: «формулы»; у Гюйо: «ферулы» (опеки, надзора).

К стр. 441

П розелитизм (от слова «прозелит» - новообращенный) - настойчивое стремление обратить в свою веру приверженцев других религиозных учений.

Биография (Гольцева. С. Л. )

Гюйо Жан Мари (Jean Marie Guyau) - талантливый французский философ новейшего времени (1854-1888). Наиболее известны из его произведений: "La morale d"Epicure", "La morale anglaise contemporaine", "Esquisse d"une morale sans obligation ni sanction", "Vers d"un philosophe", "Les problemes d"esthetique contemporaine", "L"art au point de vue sociologique", "Education et heredite" и "L"Irreligion de l"avenir". В "Revue philosophique" Гюйо поместил, кроме того, ряд интересных этюдов по этике, психологии и эстетике. В последние годы жизни почти не мог работать вследствие болезни, причинявшей ему иногда невыносимые страдания. Все произведения Гюйо носят печать замечательной ясности мышления и мастерского уменья, не теряясь в грудах научного материала, извлекать из него все ценное для своих выводов.

Гюйо не был ни пессимистом, ни оптимистом; преувеличения, в которые впадают оба эти направления, превосходно разобраны в его "Esquisse d"une morale" и "L"Irreligion de l"avenir". "Nul coeur ne bat-il donc dans ton immensite" - спрашивает у природы поэт философ. Но в следующем вопросе уже слышится подсказываемый им себе ответ: "N"est-ce point de l"amour que ta fecondite?". Эта последняя гипотеза мало-помалу получает для Гюйо значение ключа, отворяющего все двери. Основная мысль, развитием которой задался Гюйо, заключается в идее жизни как общего плодотворного начала, на котором зиждется все: мораль, религия, социология, искусство.

Жизнь в самой своей интенсивности уже заключает начало естественного стремления к распространению, совершенно так же, как жидкость, переполняющая сосуд, разливается вокруг; в идее жизни объединяются обе точки зрения, индивидуальная и социальная, как нечто нераздельное, и нет никакой надобности противополагать их одну другой, как это делают утилитарные теории. Но если вся жизнь представляется в нашем сознании нераздельно личною и коллективною, то тем же характером должно быть запечатлено и то чувство, которое нам дает жизнь, как только она достигает в нас наибольшей интенсивности и свободы - чувство удовольствия. В самом деле, говорит Гюйо, существует ли удовольствие чисто личное и вполне эгоистичное? Чтобы подыскать такое удовольствие, надо спуститься очень низко по лестнице живых существ - до полипа, моллюска, прикрепленного к одному месту.

Но стоит лишь подняться хоть немного выше, чтобы скрещивание сферы деятельности неделимого с областью деятельности других существ сделалось совершенно неизбежным. В человеке чистый эгоизм был бы не только самоизувечением, а просто невозможностью. Ни его удовольствия, ни его страдания не могут считаться безусловно его собственными; начиная с момента рождения, все радости и печали человечества запечатлеваются в нашем сердце. Подобно тому, как личное я в глазах современного психолога является чистейшею иллюзией, ибо мы представляем собою сочетание бесконечного множества существ и отдельных состояний сознания, точно так же можно утверждать, что и эгоистичное удовольствие не более, как иллюзия. Мое собственное удовольствие не существует отдельно от удовольствия других; я чувствую, что все общество должно в большей или меньшей степени в нем участвовать, начиная с маленького общественного союза - моей семьи, и кончая всем обществом, в среде которого я живу.

Это понятие жизни как внутреннего слияния индивидуального и коллективного существований Гюйо последовательно переносит в эстетику, мораль и религию. Основным началом эстетической эмоции является чувство солидарности; такая солидарность может существовать как между различными частями одного и того же неделимого, так и между различными особями. Греки считали гармонию одним из существенных признаков красоты; эта гармония для новейшей психологии сводится к органической солидарности, к своего рода коллективному самосознанию в неделимом существе. Более возвышенною эстетическою эмоциею является та, которая вытекает уже из более широкой солидарности - социальной.

К своей оригинальной попытке построить мораль независимо от понятия нравственного долга и какой бы то ни было санкции Гюйо пришел на основании анализа учения гедонистов вообще и в частности английского утилитаризма, в котором он видит отголоски морали эпикурейцев. Современная английская мораль, по его мнению, слишком выдвигает на первый план мотив удовольствия, становясь почти исключительно на точку зрения целесообразности поведения, т. е. причинности сознательного, а не бессознательного. Научный анализ мотивов не должен, по мнению Гюйо, ограничиваться одними только сознательными побуждениями, так как большинство наших движений отнюдь не исходят из сознания и не образуют сознательных стремлений к намеченной цели. Сознание - это только маленькая светлая точка в громадной темной среде жизни, крошечное выпуклое стекло, собирающее в своем фокусе небольшой пучок световых лучей.

Естественная пружина действия прежде своего появления в сознании уже должна была влиять в области подсознательной, в темной сфере человеческих инстинктов; сознательная цель действия первоначально должна была служить двигательною причиною более или менее бессознательных стремлений, еще не достигших той степени яркости, которая необходима для самосознания. Цель, которою фактически определяется всякое сознательное действие, лежит в той двигательной причине которая производит всякое бессознательное действие, - но это и есть сама жизнь. С накоплением в теле энергии ощущается потребность траты: если трате этой силы что-нибудь мешает, сила эта становится желанием; когда желание удовлетворено, является чувство удовольствия, в противном случае - неудовольствия.

Но отсюда вовсе не вытекает, как думают Эпикур и утилитаристы, чтобы накопившаяся энергия развивалась единственно ввиду ожидаемого удовольствия; удовольствие скорее сопровождает жизнедеятельность, чем вызывает ее; надо прежде всего жить, а уж потом наслаждаться; первым и последним звеном в цепи существования всегда будет функция, жизнь, которая развивается и протекает только потому, что она жизнь. Антогонизм между эгоизмом и альтруизмом находит себе разрешение в том же принципе жизни. Эгоизм является результатом уменьшения жизнедеятетьности благодаря разным неблагоприятным для жизни внешним условиям - а из нормальных жизненных стремлений, из интенсивности жизни необходимо вытекает альтруизм. Эгоист - это тот, кто не живет жизнью в достаточной степени интенсивною, у кого отсутствует сознание о социальном по природе вещей характере индивидуальной жизни.

Закон нормального соотношения между нарастанием жизненной энергии и ее альтруистическою тратою Гюйо называет законом морального плодородия (loi de fecondite morale). Существование этого закона Гюйо доказывает тем, что в силу основного биологического закона жизнь есть не только питание, но и производительность. Производительная функция для физиологов составляет не что иное, как эксцесс питания и роста. Переходя от физического мира к умственному, мы и здесь встречаемся с тем же законом. Заключить в себе умственную силу так же трудно, как удержать пламя; она создана для того, чтобы испускать лучи. Тем же стремлением к производительности отличается и наша воля: мы постоянно чувствуем потребность действовать. Таким образом все наше существо по природе своей общежительно во всех своих стремлениях; жизнь не может быть вполне эгоистичною, хотя бы она этого и хотела.

Общественная жизнь является моделью, типом, по которому в древних верованиях строятся взаимные отношения людей и высших существ. Чтобы обеспечить себе дружбу и покровительство богов, древний человек прибегал к тем же средствам, как и в отношениях с себе подобными: мольбам, подаркам, выражениям покорности и т. п. Религия является, таким образом, социологиею, которая эволюирует вместе с человеческим обществом, отражением которого она является.

Из соч. Гюйо по-русски переведены:

* "Искусство с точки зрения социологии" (СПб., 1891);
* "Современная эстетика" (1889);
* "Происхождение идеи времени" (Смоленск, 1891).
* О Гюйо было неск. журн. статей, между прочим В. А.

Биография (Н. Н. Козюра. БСЭ, 1969-1978 )

Гюйо (Guvau) Жан Мари (28. 10. 1854, Лаваль, - 31. 3. 1888, Ментона), французский философ-позитивист, сторонник утилитаризма. Профессор лицея Кондорсе (Париж). Основные работы посвящены эстетике, морали и религии. Особое внимание Гюйо сосредоточивает на социальном содержании искусства (понимаемом в своей основе как биологическое), искусство, по Гюйо, есть одновременно и результат избытка жизненных сил, и деятельность, требующая напряжённого труда ("Задачи современной эстетики", 1884, рус. пер. 1899, "Искусство с точки зрения социологии", 1889, рус. пер. 1891). Рассматривая духовные явления с точки зрения пользы для биологического функционирования, Гюйо характеризует нравственность как необходимость, обеспечивающую равновесие жизненных сил. Социологические взгляды Гюйо носят мелкобуржуазный характер. Общество будущего рисовалось Гюйо в виде гармонической солидарности умов, воли и эмоций.

По мнению Гюйо, с эволюцией человека традиционные религиозные представления должны отпасть "Безверие будущего", 1887, рус. пер. 1908). Стоя на элитарной позиции, Гюйо разделял человечество на творцов - носителей высшей "жизненной интенсивности", и на пассивную массу.

Соч. в рус. пер.: Собр. соч., т. 1-5, СПБ, 1898-1901.

Лит.: Радлов Э. Л., Принципы философии Гюйо, "Журнал Министерства народного просвещения", 1894,№ 5; Криль Т., Мысли Гюйо о нравственности и воспитании, "Образование", 1896, № 2-3, отдел 2; Fouilee A, La morale, I "art et la religion d"apres М. Guyau, 4 ed., P., 1901; Bergmann E., Die Philosophie Guyaus, Lpz., 1912.

Биография (Ирина Блауберг )

ГЮЙО, МАРИ ЖАН (Guyau, Marie-Jean) (1854–1888), французский философ. Родился 28 октября 1854 в Лавале. С детства проявлял разнообразные способности, занимался математикой и поэзией. В юности увлекся философией, читал Платона и Канта; особенно сильное впечатление произвела на него этика Эпиктета. Первым руководителем в его занятиях была мать, автор известных в ту пору сочинений по педагогике, одно из которых было удостоено премии Французской Академии, а затем его воспитанием занялся отчим, философ Альфред Фуйе. В 17 лет Гюйо была присвоена степень агреже по словесности. В 1873 Академия моральных и политических наук присудила ему премию за сочинение об утилитарной морали (от Эпиктета до современной английской школы). В 1874 Гюйо начал читать курс философии студентам лицея Кондорсе. В 1877–1885 сотрудничал в журналах «Revue philosophique» и «Revue des Deux Mondes», где публиковал статьи и фрагменты своих работ.

В многочисленных философских сочинениях Гюйо дает обоснование ценностей – науки, морали, религии и искусства, – исходя из понятия жизни. Общий для всех «порыв жизни» нерасторжимо связывает человека с другими людьми, создавая основу социальной солидарности и согласия; им обусловлено чувство единства человека с космосом. Все мироздание, как и отдельный человек и общество в целом, движимо законом расширения жизни и возрастания ее интенсивности. В будущем свободное развитие жизненных сил может привести к возникновению новых форм жизни. Поскольку в жизни естественным образом согласуется точка зрения индивидуальная и коллективная, общественная, есть основание надеяться на создание общества будущего, где были бы сняты противоречия эгоизма и альтруизма и господствовала «мораль без обязательства и санкции», главный принцип которой – максимальное распространение жизни во всех направлениях, а значит, расширение общения людей, симпатии или альтруизма. В этом смысле одна из важнейших моральных максим – жить возможно более деятельной и интенсивной жизнью. Книга Набросок морали без долга и санкции (Esquisse d"une morale sans obligation ni sanction, 1885) оставила заметный след в истории идей: эту книгу, как и другую, Безверие будущего, высоко оценил Ницше.

С представлениями Гюйо о морали связана концепция «безверия» (irreligion), которое должно прийти на смену современным религиозным формам (Безверие будущего, L"irreligion de l"avenir, 1887). Гюйо полагал, что время религии как системы догматов миновало, но безверие будущего – не антирелигиозная эпоха, не отрицание религии, а ее высшая ступень. Искусство, также являющееся расширением жизни, создается людьми, способными уловить жизнь природы и передать свои впечатления другим людям путем «симпатии». Такова же и функция философа; кроме того, философия, в отличие от наук, способных только констатировать факты и управляющие ими законы, может судить и об идеалах и целях людей, хотя ни одна отдельно взятая доктрина не в силах полностью выразить творческие возможности жизни.

Многие идеи Гюйо, в том числе подчеркивание им бессознательной стороны в человеке, получили развитие в философии 20 в., в концепциях Ницше, Бергсона и др. Гюйо писал также стихи и драматические произведения.

Основные сочинения:

* Избранные мысли. СПб, 1867
* Происхождение идеи времени. Психологический этюд. СПб, 1899
* Задачи современной эстетики. Очерк морали. СПб, 1899
* Безверие будущего. СПб, 1908
* Иррелигиозность будущего. М., 1909
* Этика Эпикура (La morale d"Epicure et ses rapports avec les doctrines contemporaines, 1878);
* Современная английская этика (La morale anglaise contemporaine, 1879);
* Проблемы современной эстетики (Les problemes de l"esthetique contemporaine, 1884); Искусство с социологической точки зрения (L"art au point de vue sociologique, 1889); Образование и наследственность (Education et heredite, 1889);
* Происхождение идеи времени (La genese de l"idee de temps, 1890).

Е.В. Желудева,

соискатель Военного университета

ЖАН-МАРИ ГЮЙО: СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ ИСКУССТВА

Главной задачей эстетики французского философа Ж.-М. Гюйо (1854-1888) был анализ искусства в его социальном значении. Он вступал в полемику с теми теоретиками (Шиллер, Аллен, Спенсер), которые объявляли искусство игрой. По мнению Ж.-М. Гюйо, концепции подобного рода, отделяя искусство от истины, реальности, добра, тем самым отвергали всякое серьезное его значение. Эстетическая концепция Гюйо была сознательно задумана как синтез философского, социологического, психологического и социально-психологического подхода к искусству.

Принцип подражания, являющийся, согласно Гюйо, одним из основных законов как общества, так и искусства, сообщает искусству силу, которая может быть направлена и на зло, и на добро. Искусство производит эстетические эмоции общественного характера. От личности художника, а также среды, в которой он живет и творит, во многом зависит, будет ли искусство представлять возвышенные или низменные чувства. Не случайно проблеме гения в искусстве Гюйо уделяет огромное внимание.

Прежде всего творец должен быть личностью общительной, умеющей понимать людей и в то же время доброжелательной, способной на жертву. «Гений должен увлекаться всем и всеми, чтобы все понять». Это обеспечивается его способностью «отделяться от своей личности, раздваиваться, обезличиваться, то есть быть высшим проявлением общительности». «Гений заключает в себе многих, - указывает он далее, - не переставая быть единым: он сам, быть может, более других представителей индивидуальность и, в то же время, он носит в себе как бы живое общество»1.

Искусство, по Гюйо, есть «только усилие создать жизнь», и это функция выполняется гениями. Последние в чем-то подобны богам, способным понимать и сочувствовать людям и в то же время любить их, желая им добра, передавать им возвышенные чувства. Гений для Гюйо не простой смертный. Чтобы быть гением и, растворяясь в других, сохранить индивидуальность, человек должен обладать огром-

1 Гюйо Ж.-М. Искусство с социологической точки зрения. СПб., 1900. С. 69.

ным запасом жизненной энергии. «Великий художник - это творец жизни во всех ее видах, ...однако... нельзя создать жизнь, не сделав займа из ее собственных запасов. Художник, одаренный сильным воображением, должен обладать достаточно интенсивной жизнью, чтобы одушевлять по очереди каждое из лиц, которые он создает». Иными словами, основная задача гения заключается в том, чтобы «создавать силою одной своей личной жизни другую, оригинальную жизнь»1.

Таким образом, по мнению Гюйо, социальный характер искусства объясняет нам и социальную природу гениальности. Артистический и поэтический гений, указывает он, есть «крайне интенсивная форма симпатии и социальности, которая удовлетворяется только в создании нового мира, мира живых существ. Гений - это сила любви, и, как всякая истинная любовь, она энергично стремится к оплодотворению и созиданию жизни». Ведущий для Гюйо принцип жизни «наиболее интенсивной и наиболее социальной» мы находим везде.

Вслед за И. Тэном Гюйо выделяет три аспекта взаимоотношений гения и общественной среды: 1) реальное, старое общество, которым обусловливается само существование гения и отчасти его успех; 2) общество, мысленно видоизмененное, понятное самому гению, это мир желаний, страстей и идей, созданный в его уме и являющийся измышлением на почве возможного; 3) новое общество, постепенно создающееся из поклонников и последователей гения, которые путем подражания более или менее осуществляют в своей среде его нововведения2.

Завершая рассмотрение проблемы художественной гениальности, Гюйо отмечает, что мир искусства, как и мир социальный, состоит из новаторов (гениев) и повторителей (публики). От новаторов зависит, будет ли искусство «побуждать общество сочувствовать в воображении лучшему или худшему обществу, идеально представленному». Мыслитель провозглашает: великие поэты и художники сделаются некогда наставниками масс, жрецами социальной религии без догмата.

Рассмотрев механизм, посредством которого, по его мнению, художник способен передавать свои чувства людям, воспринимающим его произведения, Гюйо вновь обращается к выявлению целей и задач искусства по отношению к обществу. По его мнению, искусство обнаруживает свою социальную природу, будучи рассматриваемо с трех различных точек зрения: происхождения, задач и сущности. Последней из этих точек зрения Гюйо уделяет наибольшее внимание.

1 ГюйоЖ.-М. Искусство с социологической точки зрения. С. 70.

2 Там же. С. 77.

Искусство социально не только потому, что его происхождение и задача берут начало в реальном обществе, действию которого оно подвергается и на которое воздействует, но потому, что «создает идеальное общество», где жизнь достигает максимума своей интенсивности и своего распространения. Оно есть, таким образом, высшая форма общественности и всемирной истории. Искусство, утверждает Гюйо, есть расширение идеи общества (посредством чувства) на все существа на земле и даже на существа, превосходящие природу и, наконец, на существа, созданные людским воображением. Художественная эмоция непременно социальна. Результатом ее является расширение индивидуальной жизни, приобщая ее к более широкой мировой жизни. Внутренний закон искусства - создание эстетической эмоции социального характера.

На первый взгляд здесь есть определенное противоречие: ощущения и чувства традиционно рассматриваются как то, что более всего разъединяет людей; о вкусах не спорят, потому что их считают субъективными. Однако, по убеждению Гюйо, есть средство социализировать их, сделать в большинстве случаев тождественными для различных индивидуумов - это искусство. «Из глубин несвязных и несходных индивидуальных ощущений и чувств искусство выделяет такую совокупность их, которые могут находить отзвук сразу у всех или у большинства и которые могут вызвать ассоциацию наслаждений»1.

В эстетическом наслаждении (удовольствии) Гюйо выделяет три его типа: 1) умственное удовольствие распознания предметов памятью; 2) удовольствие симпатизировать автору произведения искусства, его работе, намерениям, успехам; 3) удовольствие симпатизировать существам, изображенным художником. Особенность этих наслаждений заключается в том, что они взаимно не исключают друг друга как удовольствия эгоистические, но, наоборот, находятся в прочной «солидарности». Таким образом, подобно метафизике и морали, искусство поднимает индивида над его собственной жизнью, чтобы заставить его жить жизнью мировой, приобщая не только к идеям и верованиям или желаниям и действиям, но и к ощущениям и чувствам. Искусство, по словам Гюйо, есть орудие общественного единения и согласия и, быть может, более основательное орудие, чем все другие. Без сомнения, одинаково мыслить - уже очень много, но этого еще недостаточно, чтобы заставить одинаково желать; великая тайна в том, чтобы заставить нас одинаково чувствовать, и это чудо совершает искусство.

1 Гюйо Ж.-М. Искусство с социологической точки зрения. С. 94.

На основании этих принципов искусство, по Гюйо, получает тем большее значение, чем полнее и всестороннее осуществляет два существенных условия общности человеческих чувств: 1) необходимо, чтобы ощущения и чувства вызывали симпатию ощущений и чувств высшего свойства. Последние должны быть наиболее интенсивны и общедоступны, т. е. социальны: «Социальная взаимность есть закон эстетического чувства наиболее высокого и сложного». Великое искусство в равной степени оказывается способно вызвать удивление и целого народа (и даже многих народов), и в то же время небольшого числа людей, достаточно сведущих, чтобы найти в нем более сокровенный смысл; 2) имея целью установить между живыми существами связь общественного чувства и симпатии, искусство может достигнуть этого только при посредстве симпатии, внушенной к живым существам, которые созданы искусством. Отсюда вытекает следующая задача эстетики: определить, при каких условиях данная личность является симпатичной и имеет право войти в общение со всеми людьми.

Первое условие, при котором лицо может быть симпатично - его жизненность. Второе условие - его одушевленность чувствами, которые мы можем понять и которые сильны в нас самих.

Согласно Гюйо, жизнь в ее непосредственности - это индивидуальность; симпатизировать можно только тому, что индивидуально или кажется таковым; отсюда для искусства вытекает необходимость и в то же время сложность давать своим творениям печать индивидуальности. Здесь всегда приходится балансировать между двумя крайностями: можно породить бездушный и безжизненный манекен, но можно и создать столь совершенную индивидуальность, что о ней также можно будет сказать, что она «не выражает ничего типичного, не может вызывать продолжительного интереса». Искусство, заставляющее нас симпатизировать индивидуумам, которых оно изображает, тем самым обращается к общественным сторонам нашего существа. Литературный герой - существо общественное, защищает ли он общество или нападает на него, он интересует нас больше всего именно этими точками соприкосновения с последним.

Человеческая социальность должна распространяться на всю природу; этим объясняется рост той части современного искусства, которая занимается описанием природы. «Искусство человека так же, как и искусство природы заключается в том, чтобы отразить целый мир в капле воды». При этом, согласно Гюйо, истинное изображение вещей должно быть ничем иным, как их «симпатическим одухотворением».

Таким образом, Гюйо последовательно направляет все богатство и разносторонность художественной деятельности к одному стрем-

лению - «усилию творить жизнь, - какую бы то ни было жизнь, -лишь бы она возбуждала симпатию в читателе».

Связывая воедино основные компоненты своей социальной философии, Гюйо рассматривает в работах по эстетике ряд этических и религиозных аспектов искусства. Высшим законом искусства должно быть такое нравственное и общественное качество, как искренность. Гюйо убежден, что по степени искренности и духу «истинной общительности», воплощенных в произведении, мы можем точно определить умственное и нравственное здоровье его автора. Прогресс искусства во многом измеряется степенью симпатии, которую оно вызывает к несчастным в жизни, ко всем низшим существам, ничтожным и уродливым созданиям. В этом случае искусство успешно справляется со своей основной задачей - «распространением эстетической социальности».

Будучи, как и многие его современники, встревоженым процессом возникновения и расширения «массовой культуры», Гюйо видит в ней угрозу нравственности и социальности: «Реальное искусство дает в результате постепенное распространение социальности, заставляя нас симпатизировать людям всякого рода, положения и значения, но в этом именно заключается также и опасность. Получается известная противоположность между слишком быстрым расширением социальности и сохранением всех общественных инстинктов во всей их чистоте»1. «Общество более многочисленное есть в то же время и менее избранное». Тревогу вызывает у Гюйо то, что «рост общественности идет параллельно росту активности; чем больше развивается активность, тем больше открывается для деятельности разнообразных путей, далеких от того, чтобы быть всегда прямыми». «Искусство наших дней, - подчеркивает философ, угадывая пороки и слабые места демократии, - делается все более демократичным, и дошло до того, что предпочитает общество порочных людей обществу честных». Есть даже такие направления литературы, «которые избирают объектами наших симпатий элементы несоциальные, как то: неуравновешенных, невропатов, сумасшедших, преступников». И в данной ситуации «чрезмерность художественной социальности приводит даже к ослаблениям общественной и моральной связи»2.

Гюйо делает вывод, что одной лишь «жизненности» в изображении персонажей недостаточно для создания высокохудожественных произведений, огромное значение имеет то, какой тип общества выбран художником для привлечения наших симпатий: «Ни в коем случае не безразлично, есть ли это общество прошлое, настоящее

1 Гюйо Ж.-М. Искусство с социологической точки зрения. С. 157-158.

2 Там же. С. 158-159, 170, 177.

или будущее, и какая, та или другая общественная группа взята в этих обществах»1.

Гюйо обращает внимание на сущностное родство искусства и религии: «Искусство... приводит нас в сношение с... миром путем сочувствия и эмоции... искусство делает из него (из мира) мир живых существ... оно создает из него новое общество, присоединяемое воображением к обществу, в котором мы действительно живем. Искусство, как и религия, есть антропоморфизм и социоморфизм»2. Они обладают также телеологическим родством. Цель религии есть удовлетворение действительное, практическое всех наших стремлений к жизни идеальной, доброй и счастливой, и в то же время удовлетворение, долженствующее наступить со временем или в вечности. Цель искусства - это немедленное осуществление в мысли и воображении и немедленно чувствуемое всех наших мечтаний об идеальной жизни, о жизни интенсивной и экспансивной, о жизни доброй, страстной, счастливой, не подчиненной никакому другому закону или правилу, кроме интенсивности и гармонии, необходимых для того, чтобы дать нам действительное ощущение полноты существо-вания3.

Тема триединства морали, религии и искусства получает у Гюйо законченное выражение. Ключом к их синтезу оказывается понятие жизни. Эстетическое чувство философ отождествляет с жизнью, достигшей осознания своей интенсивности и внутренней гармонии. «Прекрасное» определяется им как восприятие или действие, возбуждающее одновременно жизнь в трех ее формах (чувство, ум, воля) и вызывающее наслаждение с помошью непосредственного сознания этого общего возбуждения. Нравственное чувство, в свою очередь, совпадает с жизнью наиболее интенсивной и экстенсивной, достигшей сознания своей практической плодотворности. Главная форма этой плодотворности - деятельность для другого и общение с другими людьми. Религиозное же чувство, по мысли Гюйо, возникает тогда, когда сознание общественности жизни, расширяясь, простирается на все существа, не только реальные и живые, но и на возможные и воображаемые. Единство эстетики, морали и религии Гюйо ищет, таким образом, в идее самой жизни и ее разнообразных индивидуальных или социальных проявлениях.

Чтобы адекватно понять эстетическую концепцию Гюйо, не следует забывать о том широком смысле, который он придавал понятиям общества и общественности. Жизнь социальная, симпатическая и

1 Гюйо Ж.-М. Искусство с социологической точки зрения. С. 178.

2 Там же. С. 19.

3 См. там же. С. 20-21.

развивающаяся, со своими законами и условиями всякого рода, выражается посредством прекрасного и создает искусство. Высокая задача искусства - производить эстетическую эмоцию социального характера. Целью последней, в свою очередь, становится расширить индивидуальную жизнь, заставить ее слиться с более широкой универсальной жизнью. Соглашаясь с О. Бальзаком, Гюйо утверждает, что искусство может в конечном итоге определять условия для тех или иных процессов в обществе, т. е. создавать некую новую социальную реальность. Нет пределов для содержания искусства; оно все захватывает - от элементарного чувства до высочайших религиозных и метафизических идей, и чем богаче идейное содержание искусства, чем полнее и разностороннее его симпатии, тем оно общественнее, и тем выше его эстетическое достоинство.

Итак, подчеркивает Гюйо, «есть глубокое единство между выражениями: жизнь, нравственность, общество, искусство, религия. Великое, серьезное искусство - то, в котором поддерживается и выражается это единство»1.

Гюйо успешно справился с задачей создания целостной социально-философской концепции. Эта целостность обеспечивается наличием ряда системообразующих идей и понятий, прежде всего «жизнь» и «социальность». Эти понятия тесно связываются Гюйо между собой. «Социальность» трактуется весьма широко и означает всякую направленность вовне энергии живого существа. Подобная расширительная трактовка социальности, хоть и является специфической чертой социальной философии Гюйо, соответствует тенденциям развития позитивизма XIX в. Компоненты социальной философии Гюйо подчинены одной общей задаче - разработке нового общественного идеала. И хотя его контуры остаются у Гюйо довольно расплывчатыми, можно выделить ряд его основных черт: достижение высокого уровня социальной солидарности, характеризующегося единством идей, воль (синергия) и чувств (симпатия); создание в обществе благоприятных условий для раскрытия каждым человеком своего внутреннего потенциала; реализация во всех сферах общественной жизни права свободного выбора.

Гюйо не смог полностью избежать социального утопизма, который сам подвергал всесторонней критике. Однако в целом социально-философская мысль Гюйо обладает непреходящей ценностью и значением. Ее отличает мощная жизнеутверждающая сила и гуманистическая вера в творческие возможности и способности человека.

1 Гюйо Ж.-М. Искусство с социологической точки зрения. С. 460.

в Викитеке

Биография

Приёмный сын философа Альфреда Фулье , мать - писательница Августина Фулье, публиковавшаяся под псевдонимом G. Bruno (фр.) русск. . В 19 лет получил почётную премию от Академии моральных и политических наук за исследования утилитаристских воззрений в истории этики и стал преподавателем философии в лицее Кондорсе . В последние годы жизни почти не мог работать вследствие болезни, причинявшей ему иногда невыносимые страдания. Умер от туберкулёза в 33 года.

Философские взгляды

Все произведения Гюйо носят печать замечательной ясности мышления и мастерского уменья, не теряясь в грудах научного материала, извлекать из него всё ценное для своих выводов. Гюйо не был ни пессимистом , ни оптимистом ; преувеличения, в которые впадают оба эти направления, превосходно разобраны в его Esquisse d’une morale и L’Irréligion de l’avenir .

Основная мысль, развитием которой задался Гюйо, заключается в идее жизни как общего плодотворного начала, на котором зиждется всё: мораль , религия , социология , искусство . Жизнь в самой своей интенсивности уже заключает начало естественного стремления к распространению, совершенно так же, как жидкость, переполняющая сосуд, разливается вокруг; в идее жизни объединяются обе точки зрения, индивидуальная и социальная, как нечто нераздельное, и нет никакой надобности противополагать их одну другой, как это делают утилитарные теории. Но если вся жизнь представляется в нашем сознании нераздельно личною и коллективною, то тем же характером должно быть запечатлено и то чувство, которое нам дает жизнь, как только она достигает в нас наибольшей интенсивности и свободы - чувство удовольствия. В самом деле, говорит Гюйо, существует ли удовольствие чисто личное и вполне эгоистичное? Чтобы подыскать такое удовольствие, надо спуститься очень низко по лестнице живых существ - до полипа, моллюска, прикрепленного к одному месту. Но стоит лишь подняться хоть немного выше, чтобы скрещивание сферы деятельности неделимого с областью деятельности других существ сделалось совершенно неизбежным. В человеке чистый эгоизм был бы не только самоизувечением, а просто невозможностью. Ни его удовольствия, ни его страдания не могут считаться безусловно его собственными; начиная с момента рождения, все радости и печали человечества запечатлеваются в нашем сердце. Подобно тому, как личное я в глазах психолога является чистейшею иллюзией, ибо мы представляем собою сочетание бесконечного множества существ и отдельных состояний сознания, точно так же можно утверждать, что и эгоистичное удовольствие не более, как иллюзия. Моё собственное удовольствие не существует отдельно от удовольствия других; я чувствую, что всё общество должно в большей или меньшей степени в нём участвовать, начиная с маленького общественного союза - моей семьи, и кончая всем обществом, в среде которого я живу.

Это понятие жизни как внутреннего слияния индивидуального и коллективного существований Гюйо последовательно переносит в эстетику, мораль и религию. Основным началом эстетической эмоции является чувство солидарности; такая солидарность может существовать как между различными частями одного и того же неделимого, так и между различными особями. Греки считали гармонию одним из существенных признаков красоты; эта гармония для новейшей психологии сводится к органической солидарности, к своего рода коллективному самосознанию в неделимом существе. Более возвышенною эстетическою эмоцией является та, которая вытекает уже из более широкой солидарности - социальной.

К своей оригинальной попытке построить мораль независимо от понятия нравственного долга и какой бы то ни было санкции Гюйо пришёл на основании анализа учения гедонистов вообще и в частности английского утилитаризма, в котором он видит отголоски морали эпикурейцев . Современная английская мораль, по его мнению, слишком выдвигает на первый план мотив удовольствия, становясь почти исключительно на точку зрения целесообразности поведения, то есть причинности сознательного, а не бессознательного. Научный анализ мотивов не должен, по мнению Гюйо, ограничиваться одними только сознательными побуждениями, так как большинство наших движений отнюдь не исходят из сознания и не образуют сознательных стремлений к намеченной цели. Сознание - это только маленькая светлая точка в громадной тёмной среде жизни, крошечное выпуклое стекло, собирающее в своем фокусе небольшой пучок световых лучей. Естественная пружина действия прежде своего появления в сознании уже должна была влиять в области подсознательной, в темной сфере человеческих инстинктов; сознательная цель действия первоначально должна была служить двигательною причиною более или менее бессознательных стремлений, ещё не достигших той степени яркости, которая необходима для самосознания. Цель, которою фактически определяется всякое сознательное действие, лежит в той двигательной причине которая производит всякое бессознательное действие, - но это и есть сама жизнь. С накоплением в теле энергии ощущается потребность траты: если трате этой силы что-нибудь мешает, сила эта становится желанием; когда желание удовлетворено, является чувство удовольствия, в противном случае - неудовольствия. Но отсюда вовсе не вытекает, как думают Эпикур и утилитаристы, чтобы накопившаяся энергия развивалась единственно ввиду ожидаемого удовольствия; удовольствие скорее сопровождает жизнедеятельность, чем вызывает её; надо прежде всего жить, а уж потом наслаждаться; первым и последним звеном в цепи существования всегда будет функция, жизнь, которая развивается и протекает только потому, что она жизнь. Антогонизм между эгоизмом и альтруизмом находит себе разрешение в том же принципе жизни. Эгоизм является результатом уменьшения жизнедеятетьности благодаря разным неблагоприятным для жизни внешним условиям - а из нормальных жизненных стремлений, из интенсивности жизни необходимо вытекает альтруизм. Эгоист - это тот, кто не живёт жизнью в достаточной степени интенсивною, у кого отсутствует сознание о социальном по природе вещей характере индивидуальной жизни.

Закон нормального соотношения между нарастанием жизненной энергии и её альтруистическою тратою Гюйо называет законом морального плодородия (loi de fécondité morale). Существование этого закона Гюйо доказывает тем, что в силу основного биологического закона жизнь есть не только питание, но и производительность. Производительная функция для физиологов составляет не что иное, как эксцесс питания и роста. Переходя от физического мира к умственному, мы и здесь встречаемся с тем же законом. Заключить в себе умственную силу так же трудно, как удержать пламя; она создана для того, чтобы испускать лучи. Тем же стремлением к производительности отличается и наша воля: мы постоянно чувствуем потребность действовать. Таким образом всё наше существо по природе своей общежительно во всех своих стремлениях; жизнь не может быть вполне эгоистичною, хотя бы она этого и хотела.

Происхождение идеи нравственного долга Гюйо объясняет тем, что сознание долга есть прежде всего импульс избытка силы, которая требует себе деятельности и, встречаясь на пути с препятствиями, вступает с ними в борьбу. Долг вытекает из сознания возможности осуществить что-либо; вместо того, чтобы говорить: «я должен, следовательно, я могу», правильнее сказать: «я могу, стало быть, я должен». В последней своей книге, «L’Irréligion de l’avenir », не удовлетворяясь прежними гипотезами, Гюйо полагает, что истинным источником происхождения религиозных верований является стремление социальной жизни к расширению сферы человеческого общения не только на всех живущих на земле, но и на те существа, которыми мысль человека населила надземный мир. Социологическая основа религии отразилась и на её форме. Общественная жизнь является моделью, типом, по которому в древних верованиях строятся взаимные отношения людей и высших существ. Чтобы обеспечить себе дружбу и покровительство богов, древний человек прибегал к тем же средствам, как и в отношениях с себе подобными: мольбам, подаркам, выражениям покорности и т. п. Религия является, таким образом, социологией, которая эволюционирует вместе с человеческим обществом, отражением которого она является.

Список произведений

Vers d’un philosophe, 1881;
Les Problèmes de l’esthétique contemporaine, 1884;
Esquisse d’une morale sans obligation ni sanction, 1885;
L’Irréligion de l’avenir, étude sociologique, 1886;
L’Art au point de vue sociologique, 1889;
Éducation et hérédité: étude sociologique, 1889;
La genèse de l’idée de temps, 1890.

Издания на русском языке

Ж. М. Гюйо. Иррелигиозность будущего = L"Irreligion De L"Avenir / перевод В. Фриче. - М .: Либроком, 2011. - 404 с. - ISBN 978-5-397-01886-9 .
Гюйо Ж.М. Происхождение идеи времени. Пер. с фр. А.И. Е-ва. Смоленск, 1891.
Гюйо Ж.М. Искусство с социологической точки зрения. СПб., 1901.
Гюйо Ж.М. Безверие будущего. Социологическое исследование. С биографической заметкой о Гюйо Ал. Фуллье и с предисловием Д.Н. Овсянико-Куликовского / Пер. с франц. (11 издание) под ред. Я.Л. Сакера. СПб., 1908.
Гюйо Ж.М. Собрание сочинений. т.1-5. СПб., 1898-1901.

Напишите отзыв о статье "Гюйо, Жан Мари"

Литература

Радлов Э.Л. Принципы философии Гюйо.// Журнал Министерства народного просвещения ,1894.№ 5.
Криль Т. Мысли Гюйо о нравственности и воспитании.// Образование,1896.№ 2-3.,отд.2.
Российская педагогическая энциклопедия в двух томах. Т.1. М., 1993.- С.241-242.
Michael C. Behrent, Le débat Guyau-Durkheim sur la théorie sociologique de la religion, Archives de sciences sociales des religions no. 142, avr.-juin 2008, 9-26.
Ilse Walther-Dulk, Materialen zur Philosophie und Ästhetik Jean-Marie Guyaus, Verlag die brigantine Hamburg, 1965.

Примечания

Отрывок, характеризующий Гюйо, Жан Мари

– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.

С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l"etat de ses troupes dans les differents corps d"annee que j"ai ete a meme d"observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l"esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l"interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu"on rallie l"armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l"artillerie qui n"est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l"on n"y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d"Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.

Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.

Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J"ai assez fait l"Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.

ГЮЙО, МАРИ ЖАН (Guyau, Marie-Jean) (1854–1888), французский философ. Родился 28 октября 1854 в Лавале. С детства проявлял разнообразные способности, занимался математикой и поэзией. В юности увлекся философией, читал Платона и Канта; особенно сильное впечатление произвела на него этика Эпиктета. Первым руководителем в его занятиях была мать, автор известных в ту пору сочинений по педагогике, одно из которых было удостоено премии Французской Академии, а затем его воспитанием занялся отчим, философ Альфред Фуйе. В 17 лет Гюйо была присвоена степень агреже по словесности. В 1873 Академия моральных и политических наук присудила ему премию за сочинение об утилитарной морали (от Эпиктета до современной английской школы). В 1874 Гюйо начал читать курс философии студентам лицея Кондорсе. В 1877–1885 сотрудничал в журналах «Revue philosophique» и «Revue des Deux Mondes», где публиковал статьи и фрагменты своих работ.

В многочисленных философских сочинениях Гюйо дает обоснование ценностей – науки, морали, религии и искусства, – исходя из понятия жизни. Общий для всех «порыв жизни» нерасторжимо связывает человека с другими людьми, создавая основу социальной солидарности и согласия; им обусловлено чувство единства человека с космосом. Все мироздание, как и отдельный человек и общество в целом, движимо законом расширения жизни и возрастания ее интенсивности. В будущем свободное развитие жизненных сил может привести к возникновению новых форм жизни. Поскольку в жизни естественным образом согласуется точка зрения индивидуальная и коллективная, общественная, есть основание надеяться на создание общества будущего, где были бы сняты противоречия эгоизма и альтруизма и господствовала «мораль без обязательства и санкции», главный принцип которой – максимальное распространение жизни во всех направлениях, а значит, расширение общения людей, симпатии или альтруизма. В этом смысле одна из важнейших моральных максим – жить возможно более деятельной и интенсивной жизнью. Книга Набросок морали без долга и санкции (Esquisse d"une morale sans obligation ni sanction , 1885) оставила заметный след в истории идей: эту книгу, как и другую, Безверие будущего , высоко оценил Ницше.

С представлениями Гюйо о морали связана концепция «безверия» (irreligion), которое должно прийти на смену современным религиозным формам (Безверие будущего , L"irréligion de l"avenir , 1887). Гюйо полагал, что время религии как системы догматов миновало, но безверие будущего – не антирелигиозная эпоха, не отрицание религии, а ее высшая ступень. Искусство, также являющееся расширением жизни, создается людьми, способными уловить жизнь природы и передать свои впечатления другим людям путем «симпатии». Такова же и функция философа; кроме того, философия, в отличие от наук, способных только констатировать факты и управляющие ими законы, может судить и об идеалах и целях людей, хотя ни одна отдельно взятая доктрина не в силах полностью выразить творческие возможности жизни.

Ирина Блауберг

Основные сочинения:

Избранные мысли . СПб, 1867

Происхождение идеи времени. Психологический этюд . СПб, 1899

Задачи современной эстетики . Очерк морали . СПб, 1899

Безверие будущего . СПб, 1908

Иррелигиозность будущего . М., 1909

Этика Эпикура (La morale d"Epicure et ses rapports avec les doctrines contemporaines , 1878);

Современная английская этика (La morale anglaise contemporaine , 1879);

Проблемы современной эстетики (Les problèmes de l"esthétique contemporaine , 1884); Искусство с социологической точки зрения (L"art au point de vue sociologique , 1889); Образование и наследственность (Education et hérédité , 1889);

Происхождение идеи времени (La genèse de l"idée de temps , 1890).