Мы были такими как вы а вы станете такими как мы откуда. Мы были такими же,как вы.Два взгляда на одну проблему

Несколько лет назад посчастливилось нам побывать в Почаеве. До сих пор разглядывая фотографии, ощущается благодать святого места. Много положительных эмоций и мгновений пережили мы во время этой поездки. Были даже необъяснимые моменты. Но сейчас речь о более важном.
Монастырское кладбище (Почаев)

Неподалеку от Лавры, в конце Липовой улицы - церковь Рождества Богородицы. Ее построили в том месте, где в 1773 году торжественно короновали чудотворную икону Почаевской Божьей Матери. Храм появился в 1776-1780 гг. Рядом с храмом расположено монастырское кладбище.
К сожалению в тот день оно было закрыто. И мы были только у ворот.

Так вот, на вратах висит огромное стихотворение афонского монаха.

Это общий вид, но на нём ничего не видно, ниже я попыталась сфоткать, чтобы было реально прочесть слова стихотворения

В центре там такие слова

"Мы были такими вы. Вы будете такими, как мы" эта надпись- цитата взята из монастыря на горе Афон в Греции. Надпись начертана там, где захоронены останки умерших монахов. На Афоне существует традиция: умерших монахов там не хоронят в привычном для нас понимании, а помещают тело в специальные каменные гробницы. В течение трех лет об усопшем иноке вся братия усиленно молится, а потом гробницу открывают. Если мягкие ткани тела истлели, а косточки белые или желтоватые, значит, монах вел праведную жизнь и его Господь принял в Небесные обители. Его честные мощи помещают в специальную «костницу» в монастыре. За сотни лет существования монастыря там скопилось огромное количество глав и костей отошедших ко Господу иноков. В «костнице» постоянно дежурит монах. Так вот один из них в начале XX века написал стихотворение-размышление - 1905 г. монах Виталий."
В инете есть еще романс на этот стих.

Люблю бывать по временам,
Где скрыта тайна жизни нашей,
Где, может быть, сокроюсь сам
Вслед за испитой смертной чашей.
Здесь я минуты провожу
Томим уныньем неисцельно
И здесь отраду нахожу,
Когда душа скорбит смертельно.
Смолкает тут житейский шум,
И вместо мыслей горделивых
Приходит ряд суровых дум
Судей нелестных справедливых.
Передо мной убогий храм
Наполнен мертвым костями.
Они свидетельствуют нам,
Что мы такими ж будем сами.
Немного лет тому назад
Как жили те земные гости.
И вот ушли они в «вой град»,
Оставив нам лишь эти кости.
Не в силах были и они
Владеть собой в иную пору
И между ними как людьми
Бывали ссоры из-за сору!
Теперь довольные судьбой
Лежат, друг другу не мешая,
Они не спорят меж собой:
Своя ли полка иль чужая.
Мы тоже гости на земле,
И нам лежит туда дорога:
Идем по ней в какой-то мгле,
Не видя вечности порога.
И святость любим и грешим.
Гонясь за счастием – страдаем.
Куда-то всякий день спешим
И то, что вечно, забываем.
Боимся смерти и суда,
Желаем здесь пожить подольше,
Стараясь избегать труда,
И чтоб скопить всего побольше.
Не можем слова перенесть
Иль чуть неласкового взгляда,
А скорбных испытаний крест –
Для нас мучительнее ада.
Других виним почти всегда,
Хоть сами Бога прогневляем.
Себя ж винить мы никогда
И в самом малом не дерзаем.
Для личной прихоти своей
Готовы потом обливаться,
Не спать подряд и пять ночей,
Во все опасности пускаться.
Кривить душой на всякий час,
Безбожно совесть попирая,
И все, что только тешит нас,
К себе усердно загребая.
За честь всегда стоим горой,
Ценим труды свои и знанья.
И невниманье к нам порой
Приносит нам души терзанья.
Таков есть страстный человек –
Хвастливый бог земного рая.
Он суетится весь свой век,
Покоя день и ночь не зная.
И всем безумно дорожит
Пока здоровьем обладает.
Когда ж болезнь его сразит,
Совсем другой тогда бывает.
Ударит грозный сметный час,
Душа греховная смутится…
И все что дорого для нас
Со всем на век должны проститься.
Бессильны нежности друзей,
Ничтожны ценности имений.
Они не могут жизни сей
Продлить хоть несколько мгновений.
Напрасно с помощью спешат
И врач искусство изощряет:
Больному все трудней дышать,
И он конечно умирает.
Хладеет грудь, и тухнет взор,
Все чувства рабски умолкают;
И нас как будто некий сор
Поспешно в землю зарывают…
Затем немного надо знать,
Что с нами здесь потом бывает:
Вот эти кости говорят…
Им наша совесть доверяет.
Один момент – и жизнь мечта!
Зачем же столько треволнений?
Зачем вся эта суета
И масса горьких наслаждений?
Мы забываем тот урок,
Который смерть на повторяет,
Что жизнь дана на краткий срок,
И детства дважды не бывает.
О, смерть, кому ты не страшна?
Кому ты только вожделенна?
Блажен, кто ждет тебя как сна,
Кто помнит, что душа бессмертна.
И нет несчастнее того,
Кто вспомнить о тебе страшится.
Вся жизнь мученье для него
И сей, однако, он лишится.
А там для праведных покой
И радость вечно со святыми:
Для грешных ад с кромешной тьмой
И участь их с бесами злыми.
Теперь, быть может, что иной
Одежды всякий день меняет.
Умрет – положат лишь в одной,
И то случайно не бывает.
А тот, кто даром мудреца
Владеет, Бога же не знает,
Умрет не более глупца:
Напрасно только жизнь теряет.
Недалеко уж этот срок,
И эта в вечности дорога…
Припомни мудрый тот урок:
«Познай себя – познаешь Бога».
Познай откуда ты и кто
Зачем пришел, куда идешь,
Что ты велик, и ты – никто,
Что ты бессмертен, и – умрешь.

Св. гора Афон, Свято-Пантелеимонов монастырь. 1905 г. Монах Виталий

Каждую субботу с заходом солнца, когда на Святой Горе Афон по византийскому отсчету времени наступает полночь, а за ней начинается новый день, стрелки главных часов на звоннице в русском Пантелеимоновом монастыре монахи устанавливают на верхней отметке - «12». Святогорцы еженедельно корректируют ход часов в соответствии с астрономическим временем. Исключение составляет Иверский монастырь, где действует особая (халдейская) система времени, согласно которой сутки начинаются с момента восхода солнца. В вечерней тишине даже в отдаленном от монастырских стен архондарике (гостинице) паломники слышат, как старинные часы с музыкальным механизмом (1893 года) отмечают каждую четверть часа и бьют каждый час. Святая Гора быстро погружается в ночную темноту, но в монастыре, кажется, не существует ночи. Афонские старцы считают, что целонощная молитва особо приятна Богу, поэтому большую часть ночи монахи проводят на богослужении, во время которого не ощущается течение времени. Ночные часы самые благоприятные и ценные для соборной и келейной молитвы.

Ровно в полночь по афонскому времени в храме целителя и великомученика Пантелеимона, в его притворе, отделенном от основной части церкви плотной бордовой завесой и освещаемом только несколькими свечами и лампадами, служится малое повечерие, завершаемое традиционным чином прощения. Монахи и паломники против часовой стрелки медленно обходят притвор и прикладываются к иконам, а потом подходят к служащему священнику. Если в этот час здесь присутствует игумен Иеремия, сначала священник делает ему поклон, а затем и вся братия кланяется до земли игумену и берет у него благословение.

По уставу каждую субботу братия монастыря причащается святых Христовых таин, поэтому в ночь на субботу в основной части храма продолжается общая исповедь, начатая в пятницу примерно за два часа до начала малого повечерия. Духовник монастыря иеромонах Макарий (Макиенко) согбенно сидит перед алтарем на маленькой табуретке и исповедует сначала всю братию и послушников, а паломники томительно выжидают своей очереди и подходят к нему самыми последними. У некоторых из них в руке клочок бумаги с пометками, освещаемый ими время от времени огарком свечи или фонариком: вспоминать о своих грехах и каяться в них проходится почти в темноте.

Давно замечено, что все худые и сутулые люди имеет впалую грудь и острые плечи. Отец Макарий тоже. Его бледное лицо с большим лбом, серо-голубыми глазами, провалившимися щеками и с редкими волосами на скулах напоминает многим известную картину Репина, на которой изображен Иван Грозный. Духовник никогда не смотрит в глаза собеседнику или исповедующемуся, а отводит их в сторону или кратко изучает того, кто следующим подойдет к нему на исповедь. Сухими пальцами он медленно перебирает четки, а когда тихо читает разрешительную молитву, то привстает и поднимает глаза к куполу. Незнакомым ему людям, если они этого не спрашивают, он редко дает какие-либо советы. Среди монашеской братии бытует такое мнение: важно не то, что тебе говорит отец Макарий, а то, о чем он умалчивает. О нем говорят как о монахолюбивом духовнике, который, если чувствует искреннее раскаяние, то помогает исповедникам не только советом, но и своей личной духовной силой, которую даровал ему Бог. Тех паломников, кто из романтических или серьезных побуждений какое-то время хочет поработать в обители трудником, и тех, кто желает навсегда остаться на Святой Горе, иеромонах Макарий, неожиданно перейдя на «ты», испытывает таким вопросом: «Ты приехал сюда умирать?» Умирать для мира…

Исповедь заканчивается поздней ночью, и, когда последний паломник покидает монастырский двор, привратник закрывает за ним на ключ главные ворота. Жизнь в монастыре и в архондарике, кажется, уже замерла. После повечерия по уставу в обители и архондарике запрещено разговаривать, брать что-либо в рот съестное и даже пить. Это относится даже и к тем, кто не будет причащаться. Монахи и послушники давно разошлись по келлиям, где они творят уединенную молитву и готовятся к причастию. В келлиях электричества нет, монахи для освещения используют ночью старые автомобильные аккумуляторы, а в келлиях паломников - только настольные керосиновые лампы или свечи. Спать приходится очень мало, ведь утреннее богослужение в будние дни начинается примерно в семь часов после полунощницы, по европейскому времени это глубокая ночь, примерно два или три часа.

На территории монастыря за час-полтора до утрени можно слышать мелодичные дробные звуки деревянного била, раздающиеся около братского корпуса: это монахи пробуждаются для исполнения келейного правила, состоящего из молитв по четкам, земных или поясных поклонов. В архондарике будильником служит не било, а обыкновенный звонкий колокольчик. Все стараются без опоздания следовать в храм, где начинается утреня, а за ней - первый, третий и шестой часы. Монахи и послушники благоговейно обходят темный храм, полагают поклоны и прикладываются к иконам и святыням. Безмолвно и чинно стоят монахи у стасидий, глаза у многих закрыты, пальцы перебирают узелки на четках. Паломники с непривычки чувствуют усталость, поэтому некоторые из них сидят в стасидиях.

Литургия по субботам проходит не только в главном храме, но и в кладбищенской церкви. Иеромонах Макарий с небольшой группой певчих выходит из алтаря главного храма и в фиолетовой темноте направляется в сторону «горки» - монастырского кладбища, где уже оранжево светятся маленькие окна в церкви во имя апостолов Петра и Павла, расположенной над усыпальницей. Не дойдя нескольких метров до кладбища идущие гуськом монахи включают карманные фонарики, и желто-голубые лучи освещают кривую тропинку в сторону церкви. Несколько ступенек ведут в небольшой, кубической формы храм, над которым возвышается типичный для Афона купол, крытый черепицей из серого камня. Здесь иеромонах Макарий регулярно по субботам и в дни церковных поминовений совершает панихиды и литии по усопшей братии. И в это время, кажется, затихают вдалеке морские волны и ветер в кронах деревьев кладбищенского сада, а утренние звезды на южном небе еще ближе спускаются к земле, чтобы отразиться в каплях росы на траве.

В главном храме богослужение завершилось, присутствовавшие на нем уже сидят на своих местах в трапезной. Они смиренно и в молчании ожидают возвращения с кладбища отца Макария с братией. Когда игумена Иеремии нет на трапезе, металлическое блюдо с коливом подносят отцу Макарию, и он, начертав на нем знак креста, сначала часть кладет себе, потом прислуживающие послушники подносят блюдо с коливом всем монахам, послушникам, монастырским рабочим и паломникам. У тех уже приготовлены для колива столовые ложки или кулечки из обыкновенных салфеток. Некоторые принимают коливо прямо в ладони.

«Какая это радость - умереть не в городской больнице, а на Афоне!..»

К смерти святогорцы относятся как к чему-то естественному. Они радуются, что живут, и в то же время радуются, что умрут. «Бояться смерти - это значит бояться того, чего не существует на свете», - говорит паломникам иеромонах Николай (Генералов).

Последние часы и минуты земной жизни монахов исполнены покоя и светлой радости как для умирающего, так и для тех братьев, кто пришел к его келлии проститься с ним. Так было, говорят, и с престарелым иеромонахом Гавриилом, скончавшимся летом 2006 года. Его душа в продолжение долгой земной жизни благочестно пребывала в теле и так же благочестно разлучилась с телом в час смерти. Он скончался благодушно, с радостью и спокойствием, хотя его мучили болезни. Страдание от них он считал необходимым условием духовной жизни. Перед кончиной отец Гавриил очистил свою совесть покаянием, омыл грехи слезами, убелил ризу своей души и в последний раз причастился. Проститься с ним пришли и иеромонах Лаврентий и молодые послушники из молдавского скита на Провате. Сам иеромонах Гавриил был родом из Молдавии и потому часто их исповедовал и давал им отеческие советы. Его келлия с видом на море располагалась в одноэтажной постройке позади трапезной. Свою келлию он превратил в маленькую церковь. В ней было много бумажных икон, среди них - копия чудотворной «Самонаписавшейся», или Ясской, иконы Божией Матери из Иоанно-Предтеченского скита, населенного румынами и молдаванами, а также иконки преподобного Паисия Величковского и молдавского господаря Стефана III Великого, а еще - настенный календарь из Ново-Нямецкого Кицканского монастыря, что на берегу Днестра. У изголовья монаха булавками было приколото пожелтевшее от времени черно-белое фото, где был изображен гроб, а над ним надпись: «Думай о своем дне последнем и век не согрешишь».

«Это поддерживает мой дух покаяния…» - говорил отец Гавриил.

На полу - цветастые домотканые коврики, какие можно увидеть только в Молдавии. За маленьким столиком отец Гавриил угощал своих гостей, потому иногда в келлии пахло всякими яствами, привезенными паломниками из его отечества, которое отец Гавриил оставил в начале 60-х годов прошлого века. Каждый уходил от него с каким-нибудь подарком: короткими четками, деревянными крестиками и иконками, а еще - грецкими орехами. К нему тоже приходили с подарками, и тогда монах вспоминал, как он в былые годы работал в монастырской трапезной и готовил братии из капустных и виноградных листьев постные голубцы по-молдавски. При этом он показывал свой шершавый и покрытый синими венами кулак:

Вот такой каждый был размером. А еще братии мамалыгу варил. С овечьей брынзой подавал. Тогда, правда, в нашем монастыре мало было людей. Спроси нашего отца Авксентия. Он приехал с юга Молдавии, где живут гагаузы. Отец Авксентий любил петь, а еще виноградом заниматься. А какое домашнее вино он делал!..

За несколько лет до кончины отец Гавриил часто сидел на солнечной стороне своего домика-келлии или ходил с высокой палкой около главных ворот монастыря, собирал разные лекарственные растения, которые помогали ему бороться с недугами - больными ногами и незаживающей раной на носу. Оставлять обитель даже на короткое время, чтобы в Салониках лечь на обследование в больницу, никак не желал. Не слушал светских советов паломников, перебивал собеседника, и тогда в его речи чувствовался молдавский акцент:

Мэй, знаешь, какая это радость - умереть не в городской больнице, а у нас, на Афоне! Здесь Сама Божия Матерь встречает после смерти монахов. Потом проводит душу усопших через все мытарства от земли до Неба…

Погребение по афонской традиции

О кончине одного из насельников монастыря оповещают братию двенадцатью ударами в колокол. На Святой Горе издавна существует особый обряд погребения умерших, получивший распространение и в других монастырях Востока в связи с нехваткой места для устройства кладбищ.

После совершения чина исходного последования тело, окутанное черной мантией, относится на специальных носилках в монастырскую усыпальницу. Усопшего хоронят без гроба, тело зашивают в рясу и предают непосредственно земле в день смерти монаха. Тело умершего не омывают, нательное белье не меняют, на грудь возлагают икону Пресвятой Богородицы, лицо покрывают куколем. По афонской традиции, усопшего инока облачают в схиму и многокрестие. Если это иеромонах, то его облачают еще и в епитрахиль, в руки его кладут Евангелие и покрывают лицо воздухом. Иеродиакона облачают в орарь и лицо покрывают малым покровом. Затем над головой усопшего полагается плита (для предохранения от повреждений), и тело засыпают землей. Над могилой совершается заупокойная лития. Игумен обычно произносит краткое слово, посвященное новопреставленному. Кстати, игуменская могила в Пантелеимоновом монастыре находится не на кладбище, а в южной части внутреннего монастырского двора, у алтаря главного храма.

Отпевание совершается с торжественностью. В течение 40 дней после смерти монаха каждый день благословляется коливо, все монахи совершают канон по усопшему брату: в память о нем и все должны прочитывать за него одни четки, с молитвой об упокоении совершают по сто поклонов.

В истории монастыря второй половины Х1Х века известен случай, произошедший со схимонахом Неофитом, усердно выполнявшем монастырские послушания и подвизавшемся в молитве, за что терпел от духа злобы нападения: когда он ложился спать, то бесы сталкивали его с постели. В конце жизни Господь посетил его тяжелой болезнью: несколько месяцев он лежал неподвижно на спине, и тело его стало источать тяжелый запах. При этом монах страдал судорогами в ногах. Ежедневно он причащался, постоянно благодарил Бога и никогда не роптал. Перед кончиной схимонах Неофит сказал: «Желал бы еще пожить, чтобы послужить братии…» Когда тело умершего принесли в церковь, то оно издало «приятнейшее благоухание, что засвидетельствовало о награде ему за его добродетели и терпение на земле» .

Три года ежедневно усопшего поминают на проскомидии, а затем имя его вносится в большую поминальную книгу, называемую «Куварас». Такие книги, читаемые в афонских монастырях в заупокойные субботы, содержат имена всех усопших монахов обители, начиная с глубокой древности, как, например, у греков в Великой лавре.

По большому счету, монах не нуждается не только в гробе, но и в каком-либо памятнике. На его могиле стоит скромный деревянный крест с лампадой - молчаливый проповедник блаженного бессмертия и воскресения. На могилах нет привычных цветочных венков, на кладбище не едят и не пьют, здесь не льют вино на холмик, не оставляют на могиле рюмку водки и кусок хлеба, как это мы нередко видим в миру.

Думая об усопшем иеромонахе Гаврииле, в голову приходят слова, сказанные иеромонахом Лаврентием:

Теперь душа новопреставленного отца Гавриила, освободившись от бремени тела, получила настоящую свободу и радость во Христе. А его тело обрело покой на кладбище рядом с другими братьями… Рано или поздно и мы придем к нему и соединимся с ним.

«Смерть равняет лбы…»

По прошествии нескольких лет (трех, а в иных монастырях - пяти лет) могилу раскапывают и вынимают череп и кости. Если тело усопшего истлело полностью, кости чисты и имеют желтоватый цвет, считается, что это признак особой духовности и праведности почившего. После вскрытия могилы тела усопших находят обычно истлевшими и кости обнаженными. Бывает и так, что труп полностью не разложился. Но не земля виновата в том, что тело не истлело, а грехи почившего. «Тело не принято землей», значит, рассуждают монахи, усопший вел не вполне праведную жизнь. Считается, что посмертная жизнь такого монаха трудна, поэтому могилу зарывают снова и назначают особо горячо молиться за усопшего брата. Монахами усугубляются молитвы за покойного, они читают разрешительную молитву, «тянут» за покойного четки, чтобы вымолить у Бога его нераскаянные или забытые грехи, и тогда тело скоро распадается. После эксгумации череп и кости обычно омываются в воде с вином и насухо вытираются хлопчатобумажной тканью. Затем они переносятся в усыпальницу - костницу . В костнице установлены длинные крашеные деревянные полки, где в строгом порядке лежат черепа с надписью имени и даты рождения и смерти, а иногда только с указанием года смерти почившего. Все черепа без нижней челюсти и часто без зубов. В скитах и каливах череп почившего старца нередко хранится в келии его ученика. Когда-то на одной из полок костницы Пантелеимонова монастыря находилась и честная глава преподобного Силуана Афонского († 1938, память 11/24 сентября), теперь же она покоится в серебряном ковчеге в Покровском храме. У монахов-славян принято наносить черной краской на лобную часть черепа имя умершего монаха и год его упокоения. Иногда пишется также и эпитафия, что была начертана на могильном деревянном кресте. Смотришь на черепа бывших игуменов, монахов и послушников - и как тут не вспомнить цветаевскую строку: «Смерть равняет лбы…»!?

В небольшом австрийском горном селении Хальштатт, - рассказываю иконописцу отцу Ефрему, - жители, начиная с XVII века, вместо надгробий устанавливают на могилах своих родственников разрисованные черепа покойников. На черепах указывают имена, фамилии, даты рождения и смерти, а кроме этого еще рисуют цветными красками семейные гербы или какие-нибудь узоры. Дело в том, что Хальштатт расположен на склоне горы, и для кладбища отведен очень небольшой участок земли. По этой причине через каждые 20 лет из старых могил извлекают останки мертвецов, чтобы освободить место для новых захоронений. Неподалеку в старой пещере находится хранилище для костей, которые пронумерованы и сложены на специальных полках. Черепа же кладут на могилы. Некоторые к праздникам украшают веночками или живыми цветами. Говорят, что среди расписанных черепов встречаются «настоящие шедевры».

Отец Ефрем улыбается моим словам.

Вынутые из могил кости усопших иноков «сортируются», затем помещаются в общие ящики или специальные полукруглые ниши: «ножные» - к «ножным», «ручные» - к «ручным» и т.д.

По свойству и цвету костей, особенно черепа, монахами-святогорцами определяется праведность земной жизни покойного.

Кости святых и праведных мужей, - рассказывает иеромонах Иоаким (Сабельников), - как правило, чисты, они желтого цвета, иногда издают благоухание и даже источают капли мира. Это - «признак особой духовности покойного». Кости белого цвета свидетельствуют о помиловании и спасении души усопшего. Значит, его покаяние перед Богом принято, и он удостоен прощения грехов. Кости темно-зеленого цвета и смрадные по запаху свидетельствуют о печальной участи души усопшего и его смертных грехах.

В истории монастыря известен такой факт: 7 ноября 1840 года после малой вечерни была открыта могила схимонаха Никодима. Когда вынули и обмыли его кости, они оказались желты и благоуханны. Кости положили в корзину и, по обычаю, внесли в церковь на всенощное бдение. Во время бдения благоухание от костей так усилилось, что заглушило собой церковный фимиам, и в самом алтаре ощущалось оно священнослужителями. Когда с зажженной свечой иеромонахи подошли к костям усопшего, то увидели, что из ушных отверстий черепа текли две струи благоуханного мира, от которого на всю церковь разносилось благоухание. Монахи сразу поняли, почему из сухой кости истекло миро: вспомнили, что почивший отец Никодим был чтец и певец и так любил Священное Писание, что день и ночь был готов слушать его без утомления .

Двери братской усыпальницы всегда открыты, и здесь часто можно видеть молодых и старых монахов, приходящих сюда поодиночке, чтобы помолиться о своих усопших братьях.

Наши умершие братья, - говорит иеромонах Макарий, - хотя и навсегда отошли от нас, хотя и пребывают временно плотью в земле, а душой они, конечно, у Господа. Они не исчезли, а продолжают жить невидимой для нас духовной жизнью перед очами Божиими. Помните, Сам Господь говорит в Святом Евангелии: «Бог же не есть Бог мертвых, но живых, и ибо у Него все живы» (Лк. 20: 38).

Монахи не сомневаются, что и усопшие братья молятся о них, потомках. Говорят, что души усопших продолжает видеть тех братьев, с кем они расстались. Благочестие живых братьев доставляет усопшим монахам радость. Ведь на земле монахи готовятся к исходу из этого мира - в небесное отечество. Ибо на земле они лишь «пришельцы и странники».

«Человек, яко трава дние его…»

Монастырские иконописцы - монахи Ефрем и Варсонофий, послушник Димитрий. В 2004 году опии принимали участие в реставрации кладбищенской церкви. Отец Варсонофий поет в хоре, к тому же по ночам печет хлеб, а днем работает с кистями и красками. Во время коротких перерывов отец Ефрем отложит в сторону кисти и краски, отломит кусочек свежевыпеченного хлеба, который ему приносит отец Варсонофий, и сделает несколько глотков несладкого чая. На несколько минут закроет уставшие от напряжения глаза, снимет старомодную оправу очков и задумается. Потом достанет любимый томик творений преподобного Ефрема Сирина и на некоторое время углубится в чтение. Вдруг задержится на какой-то странице, отложит книгу, переведет взгляд в морскую даль, тронет за плечо или тихо позовет трудника и молча укажет ему то место в книге, которое рекомендует прочитать.

«Дни текут и улетают, часы бегут и не останавливаются, в стремительном течении времени мир приближается к концу своему. Ни один день не дозволяет другому идти с ним вместе, ни один час не ждет другого, чтобы лететь заодно. Как воду невозможно удержать и остановить перстами, так не останется неподвижной и жизнь рожденного от жены. Бог определил меру жизни человека, и эту определенную меру дни делят на части. Каждый день, незаметно для тебя, берет свою часть из жизни твоей, и каждый час со своей частицей неудержимо бежит путем своим. Дни разоряют жизнь твою, часы подламывают здание ее, и ты спешишь к концу своему, потому что ты - пар. Дни и часы, как тати и хищники, скрадывают и расхищают тебя; нить жизни твоей постепенно отрывается и сокращается. Дни предают погребению жизнь твою, часы кладут ее во гроб, а вместе с днями и часами исчезает на земле и жизнь твоя. Жизнь, которой живешь ты сегодня, уходит и улетает с концом этого же дня, потому что каждый день берет свою часть из твоей жизни и с ней уходит, и в быстром полете времени часы уходят, исчезают и обращаются в ничто! Как спешно текут дни, так быстро пролетает и жизнь: нет ей возможности остановиться и стать на одном месте!»

Монахи говорят, что их единство и общение с умершими особенно чувствуется во время усердной молитвы за них. Ежедневно монахи поминают всех, чьи имена занесены в особые поминальные папки, которые перед дневной службой раздает в храме монах Олимпий. Таких папок у него около двадцати, если не больше. Причем, в самой первой строке на листе не стоят привычные «об упокоении» или «о здравии».

С ныне покойным иеромонахом Гавриилом я познакомился в одно из своих посещений Пантелеимонова монастыря. Он пришел на кладбище со стареньким личным помянником. Сначала он сидел на лавке в костнице, а его губы, видно, шептали имена тех, кого он ежедневно поминал. Причем в книжицу, из которой торчали поминальные записки, почти не смотрел, ибо помнил все имена наизусть. Потом отец Гавриил медленно пошел по кладбищенской дорожке, крестился возле каждой могилы, что-то высматривал, словно выбирал и себе там место.

Само кладбище Пантелеимонова монастыря, на первый взгляд, ухожено не самым лучшим образом: все, кроме могил и тропинок, заросло травой, но на холмиках не угасает огонь лампад. Имеются в стороне и несколько покривившихся от времени и ушедших в землю крестов. Здесь - безымянные могилы. Вокруг кладбища - идиллический пейзаж с устремленными в ночное звездное небо кипарисами, цветущим по весне миндалем, а также маслинами и виноградом. Летними ночами здесь стрекочут неугомонные сверчки, а по утрам из кладбищенского сада доносится пение птиц.

Не только на афонском, но на всяком кладбище погружаешься в размышления и, стоя над чужими могильными холмиками, начинаешь мысленно расплетать непростое кружево собственной жизни. Особенно в костнице, возле длинных полок с беззубыми черепами с черными глазницами, невольно чувствуешь горечь плодов от своих грехов и вспоминаешь о том, как прошла, проходит и как должна бы проходить твоя земная жизнь. «Хочешь - не хочешь, - говорят монахи, - а кладбище для кого-то ближайшее, для кого-то отдаленное, но для всех - неминуемое будущее». Посещение кладбища Пантелеимонова монастыря заставляет паломников задуматься о неотвратимости смерти и о том, что жизнь на тебе не кончается. Об этом говорят и слова, начертанные на видном месте в усыпальнице: «Мы были такими, как вы. Вы будете такими, как мы».

Великая стража: Жизнь и труды блаженной памяти афонских старцев иеросхимонаха Иеронима и схиархимандрита Макария / Авт.-сост. Иоаким (Сабельников), иеромонах. М., 2001. Кн. 1. С. 316.

Каждую субботу с заходом солнца, когда на Святой Горе Афон по византийскому отсчету времени наступает полночь, а за ней начинается новый день, стрелки главных часов на звоннице в русском Пантелеимоновом монастыре монахи устанавливают на верхней отметке – "12". Святогорцы еженедельно корректируют ход часов в соответствии с астрономическим временем. Исключение составляет Иверский монастырь, где действует особая (халдейская) система времени, согласно которой сутки начинаются с момента восхода солнца. В вечерней тишине даже в отдаленном от монастырских стен архондарике (гостинице) паломники слышат, как старинные часы с музыкальным механизмом (1893 года) отмечают каждую четверть часа и бьют каждый час. Святая Гора быстро погружается в ночную темноту, но в монастыре, кажется, не существует ночи. Афонские старцы считают, что целонощная молитва особо приятна Богу, поэтому большую часть ночи монахи проводят на богослужении, во время которого не ощущается течение времени. Ночные часы самые благоприятные и ценные для соборной и келейной молитвы.

Ровно в полночь по афонскому времени в храме целителя и великомученика Пантелеимона, в его притворе, отделенном от основной части церкви плотной бордовой завесой и освещаемом только несколькими свечами и лампадами, служится малое повечерие, завершаемое традиционным чином прощения. Монахи и паломники против часовой стрелки медленно обходят притвор и прикладываются к иконам, а потом подходят к служащему священнику. Если в этот час здесь присутствует игумен Иеремия, сначала священник делает ему поклон, а затем и вся братия кланяется до земли игумену и берет у него благословение.

По уставу каждую субботу братия монастыря причащается святых Христовых таин, поэтому в ночь на субботу в основной части храма продолжается общая исповедь, начатая в пятницу примерно за два часа до начала малого повечерия. Духовник монастыря иеромонах Макарий (Макиенко) согбенно сидит перед алтарем на маленькой табуретке и исповедует сначала всю братию и послушников, а паломники томительно выжидают своей очереди и подходят к нему самыми последними. У некоторых из них в руке клочок бумаги с пометками, освещаемый ими время от времени огарком свечи или фонариком: вспоминать о своих грехах и каяться в них проходится почти в темноте.

Давно замечено, что все худые и сутулые люди имеет впалую грудь и острые плечи. Отец Макарий тоже. Его бледное лицо с большим лбом, серо-голубыми глазами, провалившимися щеками и с редкими волосами на скулах напоминает многим известную картину Репина, на которой изображен Иван Грозный. Духовник никогда не смотрит в глаза собеседнику или исповедующемуся, а отводит их в сторону или кратко изучает того, кто следующим подойдет к нему на исповедь. Сухими пальцами он медленно перебирает четки, а когда тихо читает разрешительную молитву, то привстает и поднимает глаза к куполу. Незнакомым ему людям, если они этого не спрашивают, он редко дает какие-либо советы. Среди монашеской братии бытует такое мнение: важно не то, что тебе говорит отец Макарий, а то, о чем он умалчивает. О нем говорят как о монахолюбивом духовнике, который, если чувствует искреннее раскаяние, то помогает исповедникам не только советом, но и своей личной духовной силой, которую даровал ему Бог. Тех паломников, кто из романтических или серьезных побуждений какое-то время хочет поработать в обители трудником, и тех, кто желает навсегда остаться на Святой Горе, иеромонах Макарий, неожиданно перейдя на "ты", испытывает таким вопросом: "Ты приехал сюда умирать?" Умирать для мира...

Свято-Пантеимонов монастырь на Афоне Исповедь заканчивается поздней ночью, и, когда последний паломник покидает монастырский двор, привратник закрывает за ним на ключ главные ворота. Жизнь в монастыре и в архондарике, кажется, уже замерла. После повечерия по уставу в обители и архондарике запрещено разговаривать, брать что-либо в рот съестное и даже пить. Это относится даже и к тем, кто не будет причащаться. Монахи и послушники давно разошлись по келлиям, где они творят уединенную молитву и готовятся к причастию. В келлиях электричества нет, монахи для освещения используют ночью старые автомобильные аккумуляторы, а в келлиях паломников – только настольные керосиновые лампы или свечи. Спать приходится очень мало, ведь утреннее богослужение в будние дни начинается примерно в семь часов после полунощницы, по европейскому времени это глубокая ночь, примерно два или три часа.

На территории монастыря за час-полтора до утрени можно слышать мелодичные дробные звуки деревянного била, раздающиеся около братского корпуса: это монахи пробуждаются для исполнения келейного правила, состоящего из молитв по четкам, земных или поясных поклонов. В архондарике будильником служит не било, а обыкновенный звонкий колокольчик. Все стараются без опоздания следовать в храм, где начинается утреня, а за ней – первый, третий и шестой часы. Монахи и послушники благоговейно обходят темный храм, полагают поклоны и прикладываются к иконам и святыням. Безмолвно и чинно стоят монахи у стасидий, глаза у многих закрыты, пальцы перебирают узелки на четках. Паломники с непривычки чувствуют усталость, поэтому некоторые из них сидят в стасидиях.

Литургия по субботам проходит не только в главном храме, но и в кладбищенской церкви. Иеромонах Макарий с небольшой группой певчих выходит из алтаря главного храма и в фиолетовой темноте направляется в сторону "горки" – монастырского кладбища, где уже оранжево светятся маленькие окна в церкви во имя апостолов Петра и Павла, расположенной над усыпальницей. Не дойдя нескольких метров до кладбища идущие гуськом монахи включают карманные фонарики, и желто-голубые лучи освещают кривую тропинку в сторону церкви. Несколько ступенек ведут в небольшой, кубической формы храм, над которым возвышается типичный для Афона купол, крытый черепицей из серого камня. Здесь иеромонах Макарий регулярно по субботам и в дни церковных поминовений совершает панихиды и литии по усопшей братии. И в это время, кажется, затихают вдалеке морские волны и ветер в кронах деревьев кладбищенского сада, а утренние звезды на южном небе еще ближе спускаются к земле, чтобы отразиться в каплях росы на траве.

В главном храме богослужение завершилось, присутствовавшие на нем уже сидят на своих местах в трапезной. Они смиренно и в молчании ожидают возвращения с кладбища отца Макария с братией. Когда игумена Иеремии нет на трапезе, металлическое блюдо с коливом подносят отцу Макарию, и он, начертав на нем знак креста, сначала часть кладет себе, потом прислуживающие послушники подносят блюдо с коливом всем монахам, послушникам, монастырским рабочим и паломникам. У тех уже приготовлены для колива столовые ложки или кулечки из обыкновенных салфеток. Некоторые принимают коливо прямо в ладони.

"Какая это радость – умереть не в городской больнице, а на Афоне!.."

К смерти святогорцы относятся как к чему-то естественному. Они радуются, что живут, и в то же время радуются, что умрут. "Бояться смерти – это значит бояться того, чего не существует на свете", – говорит паломникам иеромонах Николай (Генералов).

Последние часы и минуты земной жизни монахов исполнены покоя и светлой радости как для умирающего, так и для тех братьев, кто пришел к его келлии проститься с ним. Так было, говорят, и с престарелым иеромонахом Гавриилом, скончавшимся летом 2006 года. Его душа в продолжение долгой земной жизни благочестно пребывала в теле и так же благочестно разлучилась с телом в час смерти. Он скончался благодушно, с радостью и спокойствием, хотя его мучили болезни. Страдание от них он считал необходимым условием духовной жизни. Перед кончиной отец Гавриил очистил свою совесть покаянием, омыл грехи слезами, убелил ризу своей души и в последний раз причастился. Проститься с ним пришли и иеромонах Лаврентий и молодые послушники из молдавского скита на Провате. Сам иеромонах Гавриил был родом из Молдавии и потому часто их исповедовал и давал им отеческие советы. Его келлия с видом на море располагалась в одноэтажной постройке позади трапезной. Свою келлию он превратил в маленькую церковь. В ней было много бумажных икон, среди них – копия чудотворной "Самонаписавшейся", или Ясской, иконы Божией Матери из Иоанно-Предтеченского скита, населенного румынами и молдаванами, а также иконки преподобного Паисия Величковского и молдавского господаря Стефана III Великого, а еще – настенный календарь из Ново-Нямецкого Кицканского монастыря, что на берегу Днестра. У изголовья монаха булавками было приколото пожелтевшее от времени черно-белое фото, где был изображен гроб, а над ним надпись: "Думай о своем дне последнем и век не согрешишь".

"Это поддерживает мой дух покаяния..." – говорил отец Гавриил.

На полу – цветастые домотканые коврики, какие можно увидеть только в Молдавии. За маленьким столиком отец Гавриил угощал своих гостей, потому иногда в келлии пахло всякими яствами, привезенными паломниками из его отечества, которое отец Гавриил оставил в начале 60-х годов прошлого века. Каждый уходил от него с каким-нибудь подарком: короткими четками, деревянными крестиками и иконками, а еще – грецкими орехами. К нему тоже приходили с подарками, и тогда монах вспоминал, как он в былые годы работал в монастырской трапезной и готовил братии из капустных и виноградных листьев постные голубцы по-молдавски. При этом он показывал свой шершавый и покрытый синими венами кулак:

– Вот такой каждый был размером. А еще братии мамалыгу варил. С овечьей брынзой подавал. Тогда, правда, в нашем монастыре мало было людей. Спроси нашего отца Авксентия. Он приехал с юга Молдавии, где живут гагаузы. Отец Авксентий любил петь, а еще виноградом заниматься. А какое домашнее вино он делал!..

За несколько лет до кончины отец Гавриил часто сидел на солнечной стороне своего домика-келлии или ходил с высокой палкой около главных ворот монастыря, собирал разные лекарственные растения, которые помогали ему бороться с недугами – больными ногами и незаживающей раной на носу. Оставлять обитель даже на короткое время, чтобы в Салониках лечь на обследование в больницу, никак не желал. Не слушал светских советов паломников, перебивал собеседника, и тогда в его речи чувствовался молдавский акцент:

– Мэй, знаешь, какая это радость – умереть не в городской больнице, а у нас, на Афоне! Здесь Сама Божия Матерь встречает после смерти монахов. Потом проводит душу усопших через все мытарства от земли до Неба...

Погребение по афонской традиции

О кончине одного из насельников монастыря оповещают братию двенадцатью ударами в колокол. На Святой Горе издавна существует особый обряд погребения умерших, получивший распространение и в других монастырях Востока в связи с нехваткой места для устройства кладбищ.

После совершения чина исходного последования тело, окутанное черной мантией, относится на специальных носилках в монастырскую усыпальницу. Усопшего хоронят без гроба, тело зашивают в рясу и предают непосредственно земле в день смерти монаха. Тело умершего не омывают, нательное белье не меняют, на грудь возлагают икону Пресвятой Богородицы, лицо покрывают куколем. По афонской традиции, усопшего инока облачают в схиму и многокрестие. Если это иеромонах, то его облачают еще и в епитрахиль, в руки его кладут Евангелие и покрывают лицо воздухом. Иеродиакона облачают в орарь и лицо покрывают малым покровом. Затем над головой усопшего полагается плита (для предохранения от повреждений), и тело засыпают землей. Над могилой совершается заупокойная лития. Игумен обычно произносит краткое слово, посвященное новопреставленному. Кстати, игуменская могила в Пантелеимоновом монастыре находится не на кладбище, а в южной части внутреннего монастырского двора, у алтаря главного храма.

Отпевание совершается с торжественностью. В течение 40 дней после смерти монаха каждый день благословляется коливо, все монахи совершают канон по усопшему брату: в память о нем и все должны прочитывать за него одни четки, с молитвой об упокоении совершают по сто поклонов.

В истории монастыря второй половины Х1Х века известен случай, произошедший со схимонахом Неофитом, усердно выполнявшем монастырские послушания и подвизавшемся в молитве, за что терпел от духа злобы нападения: когда он ложился спать, то бесы сталкивали его с постели. В конце жизни Господь посетил его тяжелой болезнью: несколько месяцев он лежал неподвижно на спине, и тело его стало источать тяжелый запах. При этом монах страдал судорогами в ногах. Ежедневно он причащался, постоянно благодарил Бога и никогда не роптал. Перед кончиной схимонах Неофит сказал: "Желал бы еще пожить, чтобы послужить братии..." Когда тело умершего принесли в церковь, то оно издало "приятнейшее благоухание, что засвидетельствовало о награде ему за его добродетели и терпение на земле".

Три года ежедневно усопшего поминают на проскомидии, а затем имя его вносится в большую поминальную книгу, называемую "Куварас". Такие книги, читаемые в афонских монастырях в заупокойные субботы, содержат имена всех усопших монахов обители, начиная с глубокой древности, как, например, у греков в Великой лавре.

По большому счету, монах не нуждается не только в гробе, но и в каком-либо памятнике. На его могиле стоит скромный деревянный крест с лампадой – молчаливый проповедник блаженного бессмертия и воскресения. На могилах нет привычных цветочных венков, на кладбище не едят и не пьют, здесь не льют вино на холмик, не оставляют на могиле рюмку водки и кусок хлеба, как это мы нередко видим в миру.

Думая об усопшем иеромонахе Гаврииле, в голову приходят слова, сказанные иеромонахом Лаврентием:

– Теперь душа новопреставленного отца Гавриила, освободившись от бремени тела, получила настоящую свободу и радость во Христе. А его тело обрело покой на кладбище рядом с другими братьями... Рано или поздно и мы придем к нему и соединимся с ним.

"Смерть равняет лбы..."

По прошествии нескольких лет (трех, а в иных монастырях – пяти лет) могилу раскапывают и вынимают череп и кости. Если тело усопшего истлело полностью, кости чисты и имеют желтоватый цвет, считается, что это признак особой духовности и праведности почившего. После вскрытия могилы тела усопших находят обычно истлевшими и кости обнаженными. Бывает и так, что труп полностью не разложился. Но не земля виновата в том, что тело не истлело, а грехи почившего. "Тело не принято землей", значит, рассуждают монахи, усопший вел не вполне праведную жизнь. Считается, что посмертная жизнь такого монаха трудна, поэтому могилу зарывают снова и назначают особо горячо молиться за усопшего брата. Монахами усугубляются молитвы за покойного, они читают разрешительную молитву, "тянут" за покойного четки, чтобы вымолить у Бога его нераскаянные или забытые грехи, и тогда тело скоро распадается. После эксгумации череп и кости обычно омываются в воде с вином и насухо вытираются хлопчатобумажной тканью. Затем они переносятся в усыпальницу – костницу. В костнице установлены длинные крашеные деревянные полки, где в строгом порядке лежат черепа с надписью имени и даты рождения и смерти, а иногда только с указанием года смерти почившего. Все черепа без нижней челюсти и часто без зубов. В скитах и каливах череп почившего старца нередко хранится в келии его ученика. Когда-то на одной из полок костницы Пантелеимонова монастыря находилась и честная глава преподобного Силуана Афонского (? 1938, память 11/24 сентября), теперь же она покоится в серебряном ковчеге в Покровском храме. У монахов-славян принято наносить черной краской на лобную часть черепа имя умершего монаха и год его упокоения. Иногда пишется также и эпитафия, что была начертана на могильном деревянном кресте. Смотришь на черепа бывших игуменов, монахов и послушников – и как тут не вспомнить цветаевскую строку: "Смерть равняет лбы..."!?

– В небольшом австрийском горном селении Хальштатт, – рассказываю иконописцу отцу Ефрему, – жители, начиная с XVII века, вместо надгробий устанавливают на могилах своих родственников разрисованные черепа покойников. На черепах указывают имена, фамилии, даты рождения и смерти, а кроме этого еще рисуют цветными красками семейные гербы или какие-нибудь узоры. Дело в том, что Хальштатт расположен на склоне горы, и для кладбища отведен очень небольшой участок земли. По этой причине через каждые 20 лет из старых могил извлекают останки мертвецов, чтобы освободить место для новых захоронений. Неподалеку в старой пещере находится хранилище для костей, которые пронумерованы и сложены на специальных полках. Черепа же кладут на могилы. Некоторые к праздникам украшают веночками или живыми цветами. Говорят, что среди расписанных черепов встречаются "настоящие шедевры".

Отец Ефрем улыбается моим словам.

Вынутые из могил кости усопших иноков "сортируются", затем помещаются в общие ящики или специальные полукруглые ниши: "ножные" – к "ножным", "ручные" – к "ручным" и т.д.

По свойству и цвету костей, особенно черепа, монахами-святогорцами определяется праведность земной жизни покойного.

– Кости святых и праведных мужей, – рассказывает иеромонах Иоаким (Сабельников), – как правило, чисты, они желтого цвета, иногда издают благоухание и даже источают капли мира. Это – "признак особой духовности покойного". Кости белого цвета свидетельствуют о помиловании и спасении души усопшего. Значит, его покаяние перед Богом принято, и он удостоен прощения грехов. Кости темно-зеленого цвета и смрадные по запаху свидетельствуют о печальной участи души усопшего и его смертных грехах.

В истории монастыря известен такой факт: 7 ноября 1840 года после малой вечерни была открыта могила схимонаха Никодима. Когда вынули и обмыли его кости, они оказались желты и благоуханны. Кости положили в корзину и, по обычаю, внесли в церковь на всенощное бдение. Во время бдения благоухание от костей так усилилось, что заглушило собой церковный фимиам, и в самом алтаре ощущалось оно священнослужителями. Когда с зажженной свечой иеромонахи подошли к костям усопшего, то увидели, что из ушных отверстий черепа текли две струи благоуханного мира, от которого на всю церковь разносилось благоухание. Монахи сразу поняли, почему из сухой кости истекло миро: вспомнили, что почивший отец Никодим был чтец и певец и так любил Священное Писание, что день и ночь был готов слушать его без утомления.

Двери братской усыпальницы всегда открыты, и здесь часто можно видеть молодых и старых монахов, приходящих сюда поодиночке, чтобы помолиться о своих усопших братьях.

– Наши умершие братья, – говорит иеромонах Макарий, – хотя и навсегда отошли от нас, хотя и пребывают временно плотью в земле, а душой они, конечно, у Господа. Они не исчезли, а продолжают жить невидимой для нас духовной жизнью перед очами Божиими. Помните, Сам Господь говорит в Святом Евангелии: "Бог же не есть Бог мертвых, но живых, и ибо у Него все живы" (Лк. 20: 38).

Монахи не сомневаются, что и усопшие братья молятся о них, потомках. Говорят, что души усопших продолжает видеть тех братьев, с кем они расстались. Благочестие живых братьев доставляет усопшим монахам радость. Ведь на земле монахи готовятся к исходу из этого мира – в небесное отечество. Ибо на земле они лишь "пришельцы и странники".

"Человек, яко трава дние его..."

Монастырские иконописцы – монахи Ефрем и Варсонофий, послушник Димитрий. В 2004 году опии принимали участие в реставрации кладбищенской церкви. Отец Варсонофий поет в хоре, к тому же по ночам печет хлеб, а днем работает с кистями и красками. Во время коротких перерывов отец Ефрем отложит в сторону кисти и краски, отломит кусочек свежевыпеченного хлеба, который ему приносит отец Варсонофий, и сделает несколько глотков несладкого чая. На несколько минут закроет уставшие от напряжения глаза, снимет старомодную оправу очков и задумается. Потом достанет любимый томик творений преподобного Ефрема Сирина и на некоторое время углубится в чтение. Вдруг задержится на какой-то странице, отложит книгу, переведет взгляд в морскую даль, тронет за плечо или тихо позовет трудника и молча укажет ему то место в книге, которое рекомендует прочитать.

"Дни текут и улетают, часы бегут и не останавливаются, в стремительном течении времени мир приближается к концу своему. Ни один день не дозволяет другому идти с ним вместе, ни один час не ждет другого, чтобы лететь заодно. Как воду невозможно удержать и остановить перстами, так не останется неподвижной и жизнь рожденного от жены. Бог определил меру жизни человека, и эту определенную меру дни делят на части. Каждый день, незаметно для тебя, берет свою часть из жизни твоей, и каждый час со своей частицей неудержимо бежит путем своим. Дни разоряют жизнь твою, часы подламывают здание ее, и ты спешишь к концу своему, потому что ты – пар. Дни и часы, как тати и хищники, скрадывают и расхищают тебя; нить жизни твоей постепенно отрывается и сокращается. Дни предают погребению жизнь твою, часы кладут ее во гроб, а вместе с днями и часами исчезает на земле и жизнь твоя. Жизнь, которой живешь ты сегодня, уходит и улетает с концом этого же дня, потому что каждый день берет свою часть из твоей жизни и с ней уходит, и в быстром полете времени часы уходят, исчезают и обращаются в ничто! Как спешно текут дни, так быстро пролетает и жизнь: нет ей возможности остановиться и стать на одном месте!"

Монахи говорят, что их единство и общение с умершими особенно чувствуется во время усердной молитвы за них. Ежедневно монахи поминают всех, чьи имена занесены в особые поминальные папки, которые перед дневной службой раздает в храме монах Олимпий. Таких папок у него около двадцати, если не больше. Причем, в самой первой строке на листе не стоят привычные "об упокоении" или "о здравии".

С ныне покойным иеромонахом Гавриилом я познакомился в одно из своих посещений Пантелеимонова монастыря. Он пришел на кладбище со стареньким личным помянником. Сначала он сидел на лавке в костнице, а его губы, видно, шептали имена тех, кого он ежедневно поминал. Причем в книжицу, из которой торчали поминальные записки, почти не смотрел, ибо помнил все имена наизусть. Потом отец Гавриил медленно пошел по кладбищенской дорожке, крестился возле каждой могилы, что-то высматривал, словно выбирал и себе там место.

Само кладбище Пантелеимонова монастыря, на первый взгляд, ухожено не самым лучшим образом: все, кроме могил и тропинок, заросло травой, но на холмиках не угасает огонь лампад. Имеются в стороне и несколько покривившихся от времени и ушедших в землю крестов. Здесь – безымянные могилы. Вокруг кладбища – идиллический пейзаж с устремленными в ночное звездное небо кипарисами, цветущим по весне миндалем, а также маслинами и виноградом. Летними ночами здесь стрекочут неугомонные сверчки, а по утрам из кладбищенского сада доносится пение птиц.

Не только на афонском, но на всяком кладбище погружаешься в размышления и, стоя над чужими могильными холмиками, начинаешь мысленно расплетать непростое кружево собственной жизни. Особенно в костнице, возле длинных полок с беззубыми черепами с черными глазницами, невольно чувствуешь горечь плодов от своих грехов и вспоминаешь о том, как прошла, проходит и как должна бы проходить твоя земная жизнь. "Хочешь – не хочешь, – говорят монахи, – а кладбище для кого-то ближайшее, для кого-то отдаленное, но для всех – неминуемое будущее". Посещение кладбища Пантелеимонова монастыря заставляет паломников задуматься о неотвратимости смерти и о том, что жизнь на тебе не кончается. Об этом говорят и слова, начертанные на видном месте в усыпальнице: "Мы были такими, как вы. Вы будете такими, как мы".

Великая стража: Жизнь и труды блаженной памяти афонских старцев иеросхимонаха Иеронима и схиархимандрита Макария / Авт.-сост. Иоаким (Сабельников), иеромонах. М., 2001. Кн. 1. С. 316.

Человек, яко трава дние его, яко цвет

селный, тако отцветет: яко дух пройде

в нем, и не будет, и не познает ктому

места своего.

Псалом 102, 15-16.

C заходом солнца, когда по византийскому отсчету времени на Святой Горе наступает полночь, а за ней начинается новый день, стрелки главных часов на звоннице в Русском Свято-Пантелеимоновом монастыре на Афоне устанавливают в каждую субботу на верхней отметке - «12». Старинные часы с музыкальным механизмом (1893) отмечают каждую четверть часа и бьют каждый час. Еженедельно святогорцы корректируют ход часов в соответствии с астрономическим временем. Святая Гора быстро погружается в ночную темноту, но в монастыре, кажется, не существует ночи. Афонские старцы считают, что целонощная молитва особо приятна Богу, поэтому большую часть суток монахи проводят на богослужении, во время которого не ощущается течение времени. Ночные часы считаются у них самыми благоприятными и ценными для соборной и келейной молитвы,

С заходом солнца, ровно в 12 часов по афонскому времени, в притворе храма великомученика Пантелеимона, отделенном от главной части храма завесой и освещаемом только несколькими свечами и лампадами, служится примерно в течение часа малое повечерие, завершаемое чином прощения. Монахи и паломники обходят притвор и прикладываются к иконам, а потом подходят служащему священнику. Если в это время здесь присутствует игумен Иеремия, сначала священник делает ему поклон, а затем и вся братия кланяется ему игумену до земли и берет у него благословение.

По уставу каждую субботу братия монастыря причащается Святых Христовых Тайн, поэтому в ночь на субботу в основной части храма продолжается общая исповедь, начатая в пятницу. Духовник монастыря иеромонах Макарий (Макиенко) исповедует сначала всю братию, а паломники томительно выжидают своей очереди и подходят к нему последними. У некоторых из них в руке листок с пометками, освещаемый ими время от времени огарком свечи или фонариком: вспоминать и каяться в своих грехах проходится почти в темноте. Отец Макарий помогает исповедникам советом и своей личной духовной силой, которую даровал ему Бог. Тех, кто желает навсегда остаться на Святой Горе, духовник неожиданно испытывает таким вопросом: «Вы приехали на Афон, чтобы умереть здесь?..»

Исповедь заканчивается поздной ночью, и когда последний паломник покидает монастырскую площадь, привратник за ним закрывает на ключ главные ворота порты. В это время внешняя жизнь в монастыре и в гостиннице (архондарике) уже замерла. После повечерия по уставу в обители запрещено разговаривать, брать что-либо в рот съестное и даже пить. Монахи и послушники давно разошлись отдыхать по кельям, где совершаются уединенная молитва и подготовка к причастию. В кельях электричества в это время нет, монахи используют ночью автомобильные аккумуляторы, а в кельях паломников – только небольшие настольные керосиновые лампы или свечи. Спать приходится мало, ведь утреннее богослужение в будние дни начинается примерно в семь часов после полунощницы, по европейскому времени – это глубокая ночь, примерно два или три часа.

За час-полтора часа до утрени на территории монастыря можно слышать мелодичные дробные звуки деревянного била, раздающиеся около братского корпуса: это монахи пробуждаются для исполнения келейного правила, состоящего из молитв по четкам, земным или поясным поклонам. В архондарике для послушников и паломников будильником служит не било, а обыкновенный колокольчик. Все без опоздания следуют в храм, где начинается утреня, а за ней - первый, третий и шестой часы. Все благоговейно обходят темный храм, полагают поклоны и прикладываются к иконам и святыням. Безмолвно и чинно стоят монахи у стасидий, глаза у многих закрыты, пальцы перебирают узелки на четках. У некоторых паломников от непривычки чувствуется усталость и они сидят в стасидиях. Литургия по субботам проходит не только в главном храме, но и в кладбищенской церкви. Иеромонах Макарий с небольшой группой певчих выходит из алтаря основного храма и в темноте направлятся в сторону «горки» - монастырского кладбища, где уже светятся маленькие окна в церкви святых апостолов Петра и Павла, расположенной при усыпальнице. За несколько метров перед металлической калиткой кладбища монахи включают карманные фонарики, и желто-голубые лучи освещают кривую тропинку в сторону церкви. Несколько ступенек ведут монахов в небольшой кубической формы храм, над которым возвышатся типичный для Афона купол, крытый черепицей из серого камня. Здесь иеромонах Макарий регулярно по субботам и в дни церковных поминовений служит панихиды и литии по усопшей братии. И в это время, кажется, затихают морские волны и ветер в кронах деревьев кладбищенского сада, а утренние звезды на южном небе еще ближе приближаются к земле, чтобы отразиться в каплях росной травы.

Смерть воспринимается святогорцами как нечто неизбежное и естественное. «Бояться смерти – это значит бояться того, чего не существует на свете», - эти слова произнес однажды иеромонах Николай (Генералов), беседовавший с паломниками на тему о смерти. Последние часы и минуты земной жизни монахов исполнены покоя и светлой радости как для умирающего, так и для тех братьев, кто пришел к его келье проститься с ним. Так было, говорят, и с иеромонахом Гавриилом, скончавшимся летом 2006 года. Его душа в продолжение долгой земной жизни благочестно пребывала в теле и так же благочестно разлучилась с телом в час смерти. Он скончался благодушно, с радостью и спокойствием, хотя иеромонаха Гавриила и мучили болезни. Перед кончиной он очистил свою совесть покаянием, омыл грехи слезами, убелил ризу своей души и в последний раз причастился. Проститься с ним пришли отец Лаврентий и молодые послушники из молдавского скита на Провате. Иеромонах Гавриил - родом из Молдавии и он часто их исповедовал и давал отеческие советы. Его келья с видом на море располагалась в одноэтажной постройке позади трапезной. В ней много бумажных икон: среди них - копия чудотворной «Самонаписавшейся, или Ясской» иконы Божией Матери из Иоанно-Предтеченского скита, населенного румынами и молдаванами, а также иконки преподобного Паисия Величковского и молдавского господаря Стефана Ш Великого, а еще - настенный кадендарь из Ново-Нямецкого Кицканского монастыря, что на берегу Днестра. В келье редкий раз было убрано, на полу - цветастые домотканные коврики, какие можно увидеть только в Молдавии. За маленьким столиком он угощал своих гостей, потому иногда здесь пахло всякими явствами, привезенными паломниками из Молдавии. Каждый уходил от него с каким-нибудь подарком: короткими четками, деревянными крестикамии иконками. В последние годы ходил около монстыря с высокой палкой, собирал разные лекарственные растения, которые помогали ему бороться с недугами – больными ногами и незаживающей раной на носу. Оставлять обитель даже на короткое время, чтобы лечь в городскую больницу, не желал. Иеромонах Гавриил к советам не прислушивался, перебивал собеседника, и в его речи чувствовался молдавский акцент: «...Мэй, знаешь, какая это радость умереть не в Салониках, а на Афоне! Здесь Сама Божья Матерь встречает после смерти монахов. Потом проводит душу усопших через мытарстсва от Земли до Неба...».

На Святой Горе издавна существует особый обряд погребения умерших, получивший распространение и в других монастырях Востока в связи с нехваткой места для устройства кладбищ. После совершения чина исходного последования тело, окутанное черной мантией, относится на специальных носилках в монастырскую усыпальницу. Хоронят без гроба, тело зашивают в рясу и предают непосредственно земле в день смерти монаха. Умершего предварительно готовят к погребению, тело не омывают, нательное белье не меняют, на грудь возлагают икону Пресвятой Богородицы, лицо покрывают куколем. По афонской традиции усопшего инока облачают в схиму и многокрестие. Если это иеромонах, то его облачают еще и в епитрахиль, в руки его кладут Евангелие и покрывают лицо воздухом (ударение на «у». – Примечание автора.); иеродиакона облачают в орарь и лицо покрывают малым покровом. Затем над головой усопшего полагается плита (для предохранения от повреждений) и тело засыпают землей. Над могилой совершается заупокойная лития. Игумен обычно произносит слово, посвященное новопреставленному. Отпевание совершается с торжественностью, в течение 40 дней после смерти монаха каждый день благословляется коливо, все монахи совершают канон по усопшему брату: в память о нем и все должны прочитывать за него одни четки, с молитвой об упокоении совершают по сто поклонов. Три года усопший поминается на проскомидии ежедневно, а затем имя его вносится в большую поминальную книгу – «Куварас». Такие книги, читаемые в афонских монастырях в заупокойные субботы, содержат имена всех усопших монахов обители, начиная с глубокой древности, как это делается, например, в Великой Лавре.

По большому счету монах не нуждается не только в гробе, но и в памятнике. На его могиле стоит скромный деревянный крест с лампадой - молчаливый проповедник блаженного бессмертия и воскресения. На могилах нет привычных цветочных венков, на кладбище не едят и не пьют, здесь не льют вино на холмик, не оставляют на могиле рюмку водки и кусок хлеба, как это мы привыкли видеть в миру.

По прошествии нескольких лет (три года, а в иных монастырях – пять лет) могилу раскапывают и вынимают череп и кости. Если же тело усопшего истлело полностью, кости чисты и имеют желтоватый цвет, считается, что это признак особой духовности и праведности почившего. После вскрытия могилы тела усопших находят обычно истлевшими и кости обнаженными. Бывает и так, что труп полностью не разлагается. «Тело не принято землей», значит, действие почвы тут не при чем, рассуждают монахи, «усопший вел не вполне праведную жизнь и основная причина – греховность». Считается, что посмертная жизнь такого монаха трудна, поэтому могилу зарывают снова и назначают особо горячо молиться за усопшего брата. Монахами усугубляются молитвы за покойного, они читают разрешительную молитву, «тянут» за покойного четки, чтобы вымолить у Бога его нераскаянные или забытые грехи, и тогда, говорят, тело скоро распадается. В некоторых монастырях неразложившиеся части тела выбрасывают в море.

После эксгумации череп и кости обычно омываются в воде с вином и насухо вытираются хлопчатобумажной тканью. Затем они переносятся в усыпальницу (на языке монахов – «костница» или «гробница») В костнице установлены длинные деревянные полки, где в иерархическом порядке стоят черепа с надписью имени и даты рождения и смерти, а иногда только с указанием года смерти почившего. Все черепа без нижней челюсти и часто без зубов. В скитах и коливах череп почившего старца может храниться прямо в келье его ученика.Когда-то на одной из полок костницы Свято-Пантелеимонова монастыря находилась и честная глава преподобного Силуана Афонского (11/24 сентября 1938 года), а теперь она покоится в серебрянном ковчеге в Покровском храме. Среди монахов-славян принято переносить черной краской на лобную часть черепа имя умершего монаха и год его упокоения. Иногда пишется также и эпитафия, что была начертана на могильном деревянном кресте. Смотришь на черепа бывших игуменов, монахов и послушников и - как тут не вспомнить цветаевскую стихотворную строку – «Смерть равняет лбы…»!?

Если с высоты Афона мысленно представить себе небольшое австрийское горное селение Хальштатт, то его жители, начиная с 17 века, вместо надгробий устанавливают на кладбищенских могилах своих родственников разрисованные черепа покойников. На черепах указываются имена, фамилии, даты рождения и смерти. а кроме того, наносятся цветными красками семейные гербы или узоры. Дело в том, что Хальштатт расположен на склоне горы, а для кладбища отведен очень небольшой участок. По этой причине через каждые двадцать лет из старых могил извлекают останки мертвецов, чтобы освободить место для новых захоронений.Неподалеку в старой пещере находится хранилище для костей, компактно разложенных на специальных полках и имеющих специальные номера. Черепа, не занимающе много места, выставляют на могилах миниатюрного кладбища. Некоторые черепа к праздникам украшают веночками или живыми цветами. Говорят, что среди расписанных черепов встречаются «настоящие шедевры».

Но вернемся на Афон...Все большие и малые кости тщательно сортируются. Мелкие кости помещают в общие ящики или специальных полукруглых нишах: «ножные»- к «ножным», «ручные» - к «ручным» и т.д. По свойству и цвету костей, особенно черепа, монахами-святогорцами определяется праведность земной жизни покойного. Кости святых и праведных мужей, рассказывает иеромонах Иоаким (Сабельников), как правило, чисты, они бывают желтого цвета, а иногда издают благоухание и даже источают капли мира. Это – «признак особой духовности покойного». Кости белого цвета свидетельствуют о помиловании и спасении души усопшего. Значит, его покаяние перед Богом принято и он удостоен прощения грехов. Кости темно-зеленого цвета и смрадные по запаху свидетельствуют о печальной участи души усопшего и его смертных грехах.

Двери костницы всегда открыты, и здесь часто можно видеть молодых и старых монахов, приходящих сюда поодиночке, чтобы помолиться о своих усопших братьях. Говорят, что души усопших продолжает видеть тех братьев, с кем они расстались. Благочестие живых братьев доставляет усопшим монахам радость. Здесь монахи готовятся к исходу из земного мира - в небесное отечество. На земле они чувствуют себя «пришельцами и странниками».

В 2004 году монастырский иконописец монах Ефрем участвовал в реставрации кладбищенской церкви. Во время коротких перерывов отложит в сторону кисти и краски, сделает несколько глотков чая, откроет любимый томик творений преподобного Ефрема Сирина и углубится в чтение. Потом задержится на какой-то странице, отложит книгу, переведет взгляд в морскую даль, тихо позовет трудника и молча укажет то место в книге, которое рекомендует прочитать:

«... Дни текут и улетают, часы бегут и не останавливаются, в стремительном течение времени мир приближается к концу своему. Ни один день не дозволяет другому идти с ним вместе, ни один час не ждет другого, чтобы лететь заодно. Как воду невозможно удержать и остановить перстами, так не останется неподвижной и жизнь рожденного от жены. Бог определил меру жизни человека, и эту определенную меру дни делят на части. Каждый день, незаметно для тебя, берет свою часть из жизни твоей, и каждый час со своей частицей неудержимо бежит путем своим. Дни разоряют жизнь твою, часы подламывают здание ее, и ты спешишь к концу своему, потому что ты – пар. Дни и часы, как тати и хищники, скрадывают и расхищают тебя; нить жизни твоей постепенно отрывается и сокращается. Дни предают погребению жизнь твою, часы кладут ее во гроб, а вместе с днями и часами исчезает на земле и жизнь твоя. Жизнь, которой живешь ты сегодня, уходит и улетает с концом этого же дня, потому что каждый день берет свою часть из твоей жизни и с ней уходит, и в быстром полете времени часы уходят, исчезают и обращаются в ничто! Как спешно текут дни, так быстро пролетает и жизнь, - нет ей возможности остановиться и стать на одном месте!»

Само кладбище Свято-Пантелеимонова монастыря, на первый взгляд, ухожено не самым лучшим образом: все, кроме могил и тропинок, заросло травой, но холмиках не угасает огонь лампады. Зато вокруг кладбища – идиллический пейзаж с устремленными в ночное звездное небо кипарисами, цветущим по весне миндалем, а также маслинами и виноградом. Летними ночами здесь стрекочут неугомонные сверчки, а по утрам из кладбищенского сада доносится пение птиц. Посещение кладбища и особенно костницы заставляет паломников задуматься о неотвратимости смерти и о том, что жизнь на тебе не кончается. Над чужими могилами и около беззубых черепов с черными глазницами невольно чувствуешь горечь плодов от своих грехов и рассуждаешь о том, как проходит и как должна проходить твоя земная жизнь. К этому призывают и проникновенные строки, начертанные на видном месте в усыпальнице: «Мы были такими вы. Вы будете такими, как мы».

Анатолий Холодюк Святая Гора Афон - Мюнхен

Фев 4, 2013 by in Без рубрики

Люблю бывать по временам,
Где скрыта тайна жизни нашей,
Где, может быть, сокроюсь сам,
Вслед за испитой смертной чашей.

Здесь я минуты провожу,
Томим уныньем неисцельно,
И здесь отраду нахожу,
Когда душа скорбит смертельно.

Смолкает тут житейский шум
И, Вместо мыслей городливых,
Приходит ряд суровых дум,
Судей нелестных, справедливых.

Передо мной убогий храм
Наполнен мертвыми костами,
Они свидетельствуют нам
Что мы такими будем сами.

Немного лет тому назад,
Как жили те земные гости,
И вот ушли они в "свой град",
Оставив нам лишь эти кости

Не в силах были и они
Владеть собой в иную пору:
И между ними, как с людьми,
Бывали ссоры из-за сору.

Теперь, довольные судьбой,
Лежат друг другу не мешая.
Они не спорят меж собой:
Своя-ли полка иль чужая.

Мы тоже гости на земле,
И нам лежит туда дорога.
Идем по ней в какой-то мгле,
Не видя вечности порога.

И святость любим и грешим.
Гонясь за счастием - страдаем.
Куда-то всякий день спешим
И то, что важно забываем.

Боимся смерти и суда,
Желаем здесь пожить подольше,
Стараясь избегать труда,
И что б скопить всего побольше.

Не можем слова перенесть,
Иль чуть неласкового взгляда,
И скорбных испытаний крест -
Для нас мучительнее ада.

Других виним почти всегда,
Хоть сами Бога прогневаем,
Себя ж винить мы никогда
И в самом малом не дерзаем.

Для личной прихоти своей
Готовы потом обливаться.
Не спать подряд и пять ночей,
Во все опасности пускаться.

Кривить душой на всякий час,
Безбожно совесть попирая,
И все что только тешит нас,
К себе усердно загребая.

За честь всегда стоим горой,
Ценим труды свои и знанья,
И невниманье к ним порой
Приносит нам души терзанья.

Таков есть страстный человек,
Хвастливый бог земного рая!
Он суетится весь свой век,
Покоя день и ночь не зная.

И всем безумно дорожит,
Пока здоровьем обладает.
Когда ж болезнь его сразит,
Совсем другой тогда бывает.

Ударит грозный смертный час -
Душа греховная смутится...
И все что дорого для нас,
Со всем на век должны проститься.

Безсильны нежности друзей:
Ничтожны ценности имений -
Они не могут жизни сей
Продлить хоть несколько мгновений.

Напрасно с помощью спешат,
И врач искусство изощеряет:
Больному все трудней дышать -
И он, конечно, умирает.

Хладеет грудь и тухнет взор,
Все чувства рабски умолкают.
И нас как будто некий сор
Поспешно в землю зарывают...

Затем немного надо знать,
Что с нами здесь потом бывает:
Вот эти кости говорят...
Им наша совесть доверяет.

Один момент - и жизнь мечта!
Зачем же столько треволнений?
Зачем вся эта суета
И масса горьких наслаждений?

Мы забываем тот урок,
Который смерть нам повторяет.
Что жизнь дана на краткий срок
И детства дважды не бывает.

О смерть, кому ты не страшна?
Кому ты только вожделенна?!
Блажен, кто ждет тебя, как сна,
Кто помнит, что душа безсмертна.

И нет несчастнее того,
Кто вспомнит о тебе страшится:
Вся жизнь мученье для него,
И сей, однако, он лишится.

Я там - для праведных покой
И радость вечно со святыми:
Для грешных - ад с кромешной тьмой,
И участь их с бесами злыми.

Теперь, быть может, что иной
Одежды всякий день меняет;
Умрет - положат лишь в одной,
И той случайно не бывает.

Я тот, кто даром мудреца
Владеет, Бога же не знает.
Умрет, не более глупца:
Напрасно только жизнь теряет.

Недалеко уж этот срок:
И эта к вечности дорога...
Припомним мудрый тот урок:
"Познай себя - познаешь Бога".

Познай, откуда ты и кто.
Зачем пришел, куда идешь.
Что ты велик и ты - ничто,
Что ты безсмертен, и - умрешь.