Библиотека “Халкидон”

___________________

А. Л. Дворкин

Идея Вселенской теократии в поздней Византии

Царство Мое не от мира сего

Лев Толстой, описывая смерть князя Андрея Болконского, Николая Левина и Ивана Ильича, показал несколько стадий процесса умирания. Здоровый человек не думает о смерти, его сознание и логика не принимают ее, отказываются с ней примириться и тем самым фактически ее отрицают. Но приходит момент, когда каждый с ужасом убеждается в том, что он - смертен и что последнее доказательство этого будет ему предъявлено в очень скором будущем. Вначале человек яростно противится наступающему концу, изо всех сил цепляется за ускользающую жизнь, проблески надежды чередуются в нем с приступами отчаяния. Но постепенно он убеждается в неотвратимости расставания с этим миром, с этим телом, а затем, вначале туманно, но потом яснее и яснее, начинает ощущать нечто по ту сторону, что-то понятное только ему, заставляющее его примириться со смертью, отрешиться от всего окружающего и спокойно, с надеждой и упованием ждать перехода в иную, новую реальность.

Жизнь государств в чем-то похожа на жизнь людей. Они живут, покуда их душа - движущая идея - продолжает вдохновлять граждан, а те, в свою очередь, готовы отдавать за нее энергию, силы и даже жизни свои. Государства смертны, однако им, как правило, весьма редко достается роскошь спокойного умирания: чаще они находят свой конец в крови, ярости и насилии революций, переворотов и войн. История знает всего несколько государств-долгожителей, переживших детей и внуков своих сверстников и умерших в глубокой старости после многолетней агонии. Таким государством-долгожителем

par excellence являлась Восточная Римская империя, чья движущая идея была настолько сильна, что, даже окруженная врагами, лишенная всей территории, кроме полуразрушенной столицы своей, голова без тела, она продолжала влачить затянувшееся существование, пока наконец очень долго задерживавшийся coup de grace не прервал нескончаемой агонии. Византийская империя ушла в невозвратное прошлое.

Смертельный удар, однако, был нанесен Империи гораздо раньше ее исторического конца, еще в 1204 г., когда участники печально знаменитого IV Крестового похода захватили и разграбили Константинополь, основав затем на развалинах православного царства Латинскую империю. Хотя через 60 лет император Михаил Палеолог и отвоевал Константинополь, возвратив Византии ее историческую столицу, никогда ей уже не удалось вернуть прежнего величия и власти: она стала одним государством из многих, далеко уже не самым могущественным, постоянно теснимым более энергичными и воинственными соседями, отхватывающими кусок за куском от имперских территорий. Восточная Римская империя сокращалась все больше и больше, стягиваясь вокруг Константинополя и Салоник, да и сам златоверхий Царьград стал печальным, опустошенным “городом призраков”, сохранявшим лишь тусклый отсвет былого величия. Земель больше не было, торговля давно перешла в руки энергичных итальянских республик, армия была лишь кучкой ненадежных наемников, постоянные междоусобицы и безнаказанные налеты грабительских банд разоряли и уничтожали и без того сильно поредевшее население. Империя сражалась, героическими усилиями и напряжением всех сил отдаляя приближающийся конец, неотвратимость которого делалась, однако, лишь очевиднее день ото дня.

Как же византийцы видели себя в этом изменившемся мире? Как воспринимали они униженное положение Вселенской империи, которая должна была быть провиденциальным выражением земной власти Самого Христа?

До последних дней существования Империи византийцы сохраняли верность теократической идее Царства, сформулированной еще в IV веке церковным историком Евсевием . Универсализму римской

οικουμενη соответствует универсализм христианской Благой Вести. Уже во II в. отцы-апологеты высказывают мысль о провиденциальном соединении имперского и христианского универсализма. Эта мысль сделалась аксиомой для ромеев (так называли себя жители Христианской Восточной Римской империи). Классически четко, например, она выражена в Рождественской стихире:

Августу единоначальствующу на земли
Многоначалие человеков преста,
И Тебе, вочеловечшуся от Чистыя
Многобожие идолов упразднися.
Под единем царством мирским грады быша,
И во едино владычество Божества языцы вероваша.

Понимание империи как церковно-государственного тела с двумя главами - Вселенским Патриархом и Вселенским императором - являлось определяющим фактором в мировоззрении ромеев. Они не сомневались, что тело это должно в конечном итоге объять весь православный мир или, точнее, весь мир, который сделается православным, и Вселенский император со

Вселенским Патриархом в конце концов займут подобающие им места правителей христиан во всем мире. Как человек создан по образу и подобию Божию, так и царство человека на земле было создано по образу Царства Небесного. Как Бог правит на небесах и на земле, так и император, созданный по Его образу, должен править своим царством и исполнять Его заповеди. Да, мир и все, существующее в нем, были отравлены грехом, но Христос, искупивший человека, искупил и Империю. Конечно, Царство Божие недостижимо в этом мире. Но если Империя может быть его прообразом, если император с его министрами и советниками могут быть изображением (μιμισις ) Бога с Его ангелами, архангелами и святыми, то и жизнь на земле может сделаться наилучшей подготовкой к подлинной реальности - жизни на небесах .

Следовательно, правителей других стран и народов даже невозможно сравнивать в их достоинствах и правах с Императором-Самодержцем, “пекущимся о внешнем строительстве Церкви и всей вселенной”. “Император в совете Божием предопределен, чтобы управлять миром”, - писал Леонтий Византийский . Ромеи не понимали и не могли принять чужого суверенитета. Если и существовали какие-нибудь народы, не признающие власти императора, то это было лишь потому, что Империя еще не успела распространиться на них. Принятие варварского народа в Церковь автоматически являлось его принятием в Империю. Если же, по практическим обстоятельствам, ей не удавалось распространить свою власть на территорию этого народа, то это виделось как временное попущение Божие для испытания или наказания Его людей. На самом деле правители варваров были для ромеев не более, чем местными

князьками, чья воля в области церковных дел должна во всем подчиняться священной воле святого самодержца - по выражению Евсевия, “епископа для внешних ”.

Византийцы были последовательны до конца в том взгляде на роль императора, который сложился в их идеологической системе. Вместе с тем совершенно невозможно отрицать имевший место в последние века существования Империи перманентный кризис, выражавшийся в постоянном углублении пропасти между мифом и реальностью. Идея Вселенской империи, сочетавшейся со Вселенской Церковью, была мифом уже во времена Константина и Юстиниана, но такие правители, как тот же Юстиниан, Иоанн Цимисхий или Василий

II Болгаробойца, обладали достаточной властью и престижем, чтобы вполне убедительно (по крайней мере, в потенции) обосновать свои претензии. После 1071 г, когда отборная византийская армия была разгромлена при Манцикерте вторгшимися в Малую Азию турками, эта потенциальность была серьезно подорвана. А в 1204 г. одержал победу соперничающий миф вселенскости, выдвигаемый римской кафедрой, доказав таким образом, что более соответствует как духу времени, так и восторжествовавшей тенденции исторического развития вообще .

Весь трагизм византийской цивилизации заключался в том, что она не видела, не признавала изменившегося духа времени. И это непонимание, нечувствование, по существу - отрицание исторического процесса и было основной ошибкой Византии. Как бы прекрасна, логична и стройна ни была теория, она не могла остановить или переменить движение истории. Все долгие

тысячу сто лет существования Империи могут служить опровержением возможности построения теократического вселенского царства. Но, зачарованные грандиозной идеей, которой нельзя отказать ни в красоте, ни в величии, ромеи просто не чувствовали, не замечали пропасти между теорией и жизнью. Неудачи Империи были для них не более чем временными испытаниями, посланными Богом за грехи, которые только отдаляли, но не отменяли восстановление теократии во всем ее вселенском объеме .

Однако, как бы ни были византийцы зачарованы идеен Единственной и Вселенской империи, в своих практических ежедневных делах они были весьма прагматичны, реалистичны и вполне готовы к временным (как они их видели) компромиссам. Отец Иоанн Мейендорф убедительно показывает, что уже ко времени правления династии Комненов (Х

I-ХП вв.) византийцы de facto признавали политический плюрализм в христианском мире .

Конечно, Комнены ни в коей мере не отвергали универсалистских теократических идей. Свидетельством этому являются их попытки установить феодальные (по типу сюзерен - вассал) отношения с государствами крестоносцев или планы сближения (и в конечном счете соединения) с Германской (“Священной Римской”) империей или, наконец, интересное предложение императора Иоанна II Комнена папе Иннокентию II восстановить политическое и религиозное единство христианского мира под их двойным руководством . Следует отметить, что это предложение послужило прецедентом для целого ряда попыток заключить унию ради спасения Империи, инициатива которых всегда исходила от императоров или их окружения.

Теократия была реальной данностью для ромеев. Тем не менее они никогда не забывали о призрачности всего земного и о том, что рано или поздно всему в этом мире приходит конец. Этот имманентный “пессимизм”, выявлявшийся во времена кризисов и потрясений, был отличительной чертой византийского характера. В кругах, противившихся унионистской политике Палеологов, он был чрезвычайно силен. Вот что пишет английский историк:

“Византийцы не сомневались в том, что их земная жизнь - только прелюдия к грядущему вечному бытию. Купить себе безопасность здесь, на земле, ценой вечного спасения - об этом не могло быть и речи. Среди них отмечалась и склонность к фатализму. Если на них надвигается катастрофа, то это - кара Божия за прегрешения. Византийцы были пессимистами. Во влажном, меланхоличном климате Босфора природная веселость их греческих предков увяла. Даже во времена процветания Империи шепотом передавали друг другу предсказания о том, что Империя не вечна. Рассказывали, например, что на

разбросанных по городу камнях и в старинных книгах мудрецы прошлых времен начертали полный перечень императоров, который теперь подходит к концу. Царство антихриста уже грядет: даже тех, кто был убежден, что Богоматерь никогда не допустит, чтобы посвященный Ей город попал в руки неверных, становилось все меньше. Союз же с еретическим Западом не может принести спасения или как-то изменить судьбу” .

В свете вышесказанного следует рассматривать отношение между имперской властью и священноначалием -

imperium и sacerdotium - в поздней Византии. От равновесия между ними, согласно формулировке Юстиниана, зависит благосостояние Империи:

“Величайшие дары Божии, данные людям высшим человеколюбием, - это священство (

ιεροσινη - sacerdotium) и царство (βασιλεια - imperium). Первое служит делам Божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят от одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому цари более всего пекутся о благочестии духовенства, которое, со своей стороны, постоянно молится за них Богу. Когда священство беспорочно, а Царство пользуется лишь законной властью, между ними будет доброе согласие (σιμφωνια ), и все, что есть доброго и полезного, будет даровано человечеству” . imperium все же занимало первенствующую позицию в этой “симфонии”. Византийцы никогда не сомневались в подлинности печально знаменитого “Дара Константина” (приписываемый императору Константину документ, составленный папской курией в VIII в.). Но в то время как папы основывали на этом подложном документе претензии на законность своей политической власти, византийцы видели в нем лишь еще одно подтверждение первоверховенства императора, дающего (и следовательно, могущего отобрать) эту власть.

Современные исследователи считают, что византийские императоры начали короноваться патриархами с середины V в. . Однако только в XI в. среди некоторых канонистов (например, патриарх Алексий Студит) можно найти мнение, что законность императоров основывается на этом короновании . Но все же патриархи назначались императорами, идея Божественного призвания и назначения которых была аксиомой, и древняя римская традиция провозглашения нового императора армией и Сенатом продолжала оставаться главным критерием их вступления в должность. Коронование всего лишь санкционировало

de facto провозглашенного императора.

Конечно, в разные периоды истории Византии баланс между чашами весов, на которых находились

imperium и sacerdotium, неоднократно колебался . Императоры-исаврийцы, например, претендовали на всю полноту власти в Империи и в Церкви. Как реакция на их требования, появилась фотиевская “Эпанагога”, ставящая патриарха на одном уровне с императором, а в некоторых отношениях и выше него. Однако “Эпанагога” осталась законопроектом и, несмотря на огромное влияние, оказанное ею (особенно в славянских землях) , она никогда не стала официально признанным имперским кодексом. Даже таким сильным и властным патриархам, как сам Фотий, Николай Мистик, Полиевкт и Михаил Керуларий, не удалось полностью воплотить схему отношения двух властей, как она представлена в “Эпанагоге”, в жизнь. Более того, политические претензии этих патриархов спровоцировали обратную реакцию императоров. Николай Мистик потерпел поражение, когда попытался действовать в качестве регента; Михаил Керуларий, носивший царские красные сапожки и возвышавший и смещавший императоров, был низложен, когда он попытался диктовать чисто гражданскую политику. Урок был хорошо усвоен: после завершения карьеры Керулария мы долгое время не слышим о властных патриархах, игравших сколько-нибудь заметную роль в политике: сильные императоры Комненовской династии не потерпели бы подобных претензий. Во время их правления идея царской власти была опять поднята на высоту, неслыханную со времен исаврийцев. Феодор Вальсамон около 1180 г. писал, что император выше всех законов, как гражданских, так и церковных, и что он один может заниматься законотворчеством, как церковным, так и гражданским. Он должен заботиться не только о телах, но и о душах своих подданных. Одного только он не может - это диктовать догматы веры .

Положение изменилось лишь после IV Крестового похода и падения Константинополя в 1204 г. На развалинах Византии образовались три греческих государства, соперничавших за имперское преемство. Трапезундская империя никогда не могла серьезно обосновать свои претензии - слишком далеко она находилась. Династия Ангелов, утвердившаяся в Эпире, благодаря более выгодному географическому положению и своим военным успехам (в 1223 г. она даже отвоевала Салоники), имела гораздо больше шансов на победу. Но в конце концов не Трапезунд и не Эпир, а Никейская империя Ласкаридов была повсеместно признана как преемница Константинополя. Тому было несколько причин, главной и решающей из которых, безусловно, являлось коронование Феодора I Ласкарида законным патриархом Михаилом Авторианом (избранным на Соборе в Никее в марте 1208 г.) . Более того, Феодор был не только коронован, но и миропомазан, что никогда до этого не делалось при поставлении нового императора. Вероятнее всего, тут сыграло роль влияние

западного обряда коронования, уже с давних времен включавшего в себя миропомазание. Латинский император Константинополя был, разумеется, коронован по этому обряду, и, конечно, никейский император никак не хотел быть обойденным.

Богословски миропомазание значило:

“…личное освящение и посвящение личности императора Церковью, т. е. привносило аспект, не разработанный до этого в Византии. Миропомазание, обычно используемое лишь однажды при крещении, теперь употреблялось во второй раз при короновании императора. При ослаблении политической власти и престижа императоров усиливается акцент на их религиозной и мистической роли, и, следовательно, они начинали зависеть гораздо больше от Церкви - проводника мистической власти” .

Это новое понимание императорской власти было сформулировано в полемике о законности имперского наследства между Никеей и Эпиром, деспот которого Феодор Ангел после завоевания Салоник в 1224 г. был коронован как “Римский император” архиепископом Охридским Димитрием Хомиатином . В этой полемике победа осталась за Никеей, и точка зрения, что законность императора гарантируется патриаршим коронованием, была принята как единственно правильная. Баланс между

imperium и sacerdotium переменился опять, и на сей раз в пользу sacerdotium.

Новое соотношение сил было доказано на практике во время правления Михаила VIII Палеолога, вернувшего столицу Империи в Константинополь. Заявление Феодора Вальсамона, что император выше как гражданских, так и церковных законов, оказалось опровергнутым. Михаил, ослепивший маленького Иоанна IV Ласкарида

, был немедленно отлучен от причастия патриархом Арсением. Император низложил патриарха, но это привело лишь к худшим результатам, вызвав так называемый “арсенитский раскол”. Хотя новый патриарх Иосиф в конце концов снял с Михаила запрещение Арсения, он сделал это только после того, как коленопреклоненный император всенародно исповедался и покаялся в своем грехе и принес патриарху моление о прощении . Безусловно, это был триумф Церкви. Даже Арсений выразил свое удовлетворение происшедшим. Тем не менее часть его последователей продолжала оставаться в расколе, отказываясь признавать императора-преступника. Вскоре они имели случай убедиться в своей правоте, когда Михаил, пытаясь противостоять агрессивным планам Карла Анжуйского, подписал Лионскую унию (1274 г .), т. е. полностью капитулировал перед папскими претензиями. Это вызвало бурю в Империи, большинство населения которой перешло в оппозицию к императору. К сожалению, никто из многочисленных защитников политической выгоды религиозного компромисса не извлек очевидного урока из результатов и последствий Лионской унии. Ни одна из ее целей не была достигнута : Карл Анжуйский продолжал оставаться постоянной угрозой до 1282 г., когда его армия была уничтожена в результате восстания, получившего название “Сицилийская вечерня”. Внутри самой Империи царили раскол, ожесточение, борьба и беспорядки. Михаил был отлучен от Церкви , даже его родные, сестра и сын находились и оппозиции к нему. Когда он умер в декабре 1282 г., то, с одной стороны, был ненавидим большинством своих подданных за принятие унии и попытки (порой сочетавшиеся с самыми крутыми мерами) навязать ее им, а с другой - отлучен от причастия папой за неудачу этих попыток. Православная Церковь отказала ему в погребении.

К тому времени Византия давно уже превратилась в национальное греческое государство. Потеря Анатолии и большей части Балканского полуострова свела Империю к землям, бывшим исторической колыбелью греческой нации, что часто подчеркивал впоследствии знаменитый философ Плифон . Именно через осознание территориального преемства с древними греками он, а вместе с ним и многие другие гуманисты-эллинофилы пришли к осознанию своего этнического родства с Гомером и Гесиодом, Софоклом и Еврипидом, Периклом и Демосфеном, Платоном и Аристотелем. В наше время заявление о чистоте греческого этноса в XIV в. может вызнать разве что скептическую улыбку, но тогда оно воспринималось многими весьма серьезно.

Этот новый греческий национализм в реальной жизни способствовал отступлению на задний план наднациональной, вселенской функции Империи. Теперь император мог претендовать лишь на некую мистическую ауру вокруг своего титула и довольствоваться ролью главы весьма неясно определяемого “содружества наций”. Но и этот ослабевший престиж уже начинал подвергаться сомнению. Около 1395 г. московский великий князь Василий

I спрашивает Константинопольского патриарха Антония о необходимости литургического поминания императора. Ответ Антония показывает, что теократическая идея, несмотря ни на что, не была забыта:

“Святой царь занимает высокое место в Церкви; он не то, что другие местные начальники и правители. Цари вначале упрочили и утвердили благочестие во всей вселенной; цари собирали Вселенские Соборы, они же подтвердили своими законами соблюдение того, о чем говорят божественные и священные каноны... И если, по Божию попущению, язычники окружили владения и земли

царя, все же до настоящего времени царь получает то же самое поставление от Церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем ромеев, т. е. всех христиан (курсив мой. -А. Д.). На всяком месте, где только именуются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами, и этого преимущества не имеет никто из прочих князей или местных властителей... Невозможно христианам иметь Церковь и не иметь царя. Ибо царство и Церковь находятся в тесном союзе и общении между собою и невозможно их отделить друг от друга. Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками, неистовствовали против Церкви и вводили развращенные догматы... Высочайший и святой мой самодержец благодатию Божией есть православнейший и вернейший поборник, защититель и отмститель Церкви… Послушай верховного апостола Петра, говорящего в Первом Соборном Послании: “Бога бойтесь, царя чтите”; не сказал “царей”, указывая на то, что один только царь во всей вселенной (οικουμενη )... Ибо если некоторые другие из христиан присваивали себе имя царя, то все эти примеры суть нечто противоестественное, противозаконное, более дело тирании и насилия” .

Такова была теория. В реальной жизни, однако, император все более привыкал воспринимать себя в качестве главы греческой нации. Западные государи уже давно не называли его иначе, чем “Император греков”, а в 1440 г. его собственный подданный, Иоанн Аргиропулос, писал о борьбе за свободу “Эллады” в письме, адресованном Иоанну VIII, “императору Эллады” . Времена, когда Лиупрандт Кремонский, посол Оттона I, не был принят при дворе императора Ннкифора Фоки из-за того, что его верительные грамоты были адресованы “императору греков” (968 г.), давно миновали .

Слова “эллин” и “эллинский”, первоначально избегаемые из-за языческих ассоциаций, которые они вызывали, постепенно делались все более приемлемыми и даже престижными среди византийской светской интеллигенции, а через нее в конце концов и среди правящих кругов. Медленно, бессознательно и исподволь теократическая идея вселенского царства подменяется секулярной идеей эллинизма.

Однако теократическая мечта не исчезает в XIII-XVI вв. Интересно, что в середине XV в., накануне падения Константинополя, видный византийский гуманист Георгий Схоларий на вопрос о своей национальности ответил: “Я не называю себя эллином, так как я не придерживаюсь эллинской веры. Я мог бы называть себя византийцем, так как я уроженец Византия. Но я предпочитаю просто называть себя христианином” . Мнение

, выраженное Георгием, никогда не исчезало в церковных кругах и дожило даже до наших дней. Вселенский Патриархат подхватил теократическую мечту из рук ослабевшего царства.

Юрисдикция Патриархата, в отличие от Империи, по-прежнему распространялась на громадные территории, включающие в себя земли, оккупированные турками, задунайские районы и огромные пространства, занимаемые русскими княжествами. Более того, Вселенский Патриархат для всех православных в каком-то смысле продолжал являться центром православного мира. Конечно, император по-прежнему был последней инстанцией при назначении патриарха, но сам Патриархат обладал гораздо большими возможностями и властью, чем обедневшая имперская канцелярия. Частыми делаются заявления патриархов об их сверхнациональных обязанностях и вселенской власти. В том же письме к великому князю Василию

I патриарх Антоний пишет:

“Ужели ты не знаешь, что патриарх занимает место Христа, от Которого и насаждается на владычнем престоле... Поэтому, сын мой, советую и внушаю твоему благородию, чтобы ты так же чтил патриарха, как Самого Христа… Ибо мы блюстители божественных законов и канонов и обязаны так действовать по отношению ко всех христианам, в особенности же по отношению к великим людям - князьям народов и местным властителям, каково твое благородие... А так как я поставлен всеобщим учителем для всех христиан, то на мне лежит непременный долг, в случае когда я услышу о твоем благородии что-либо такое, что вредит твоей душе, писать тебе об этом, как твой отец и учитель, наставляя и убеждая тебя к исправлению” .

Но еще более характерным является письмо патриарха Филофея Коккина, написанное в 1370 г. русским князьям, не признававшим митрополита Алексия. Вот что он пишет относительно патриаршей власти:

“Так как Бог назначил наше смирение главой всех христиан, где бы они ни находились во вселенной, и ходатаем и хранителем их душ, все они зависят от меня, отца и учителя их всех. Следовательно, если бы только это было возможно, моей обязанностью было бы обходить всю землю, города и страны и учить всех Слову Божию. Я должен был бы делать это непрестанно, так как это

есть моя самая прямая обязанность. Однако, так как обходить всю вселенную - сверх возможностей слабого и бессильного человека, наше смирение выбирает лучших людей, самых выдающихся в добродетели, утверждает и рукополагает их пастырями, учителями и архиереями и посылает их во все концы вселенной. Один из них идет в вашу великую страну, к множествам людей, ее населяющих, другой достигает других мест земли, третий идет в иные места; и так каждый из них, в назначенных для него стране и месте, имеет все местные права, епископскую кафедру и все права нашего смирения” .

Мы не будем анализировать весьма оригинальную богословскую позицию автора этого послания, ибо она не относится к рассматриваемой нами теме. Важно то, кем патриарх претендует быть для “внешних”, кем он хочет для них казаться, даже несмотря на то, что с точки зрения православной экклезиологии роль, заявку на которую он делает, является, по меньшей мере, сомнительной. Очевидно, теперь уже более не светские власти, а патриарх играет активную роль во внешних сношениях; патриарх (вспомним письмо патриарха Антония Василию I) считает своей обязанностью защищать императорский трон. Именно патриархи сохраняли б

ό льшую верность имперской идеологии, чем сами императоры, ищущие путей соглашения с Западом, в пользу которых не верил никто, кроме узкого круга интеллектуалов-“латинофронов”, Поэтому не приходится удивляться, что унионистская политика таких императоров, как Михаил VIII, Иоанн V и Иоанн VIII, заранее была обречена на провал.

Реалисты в Патриархате имели все основания сомневаться, в состоянии ли Рим оказать реальную военную помощь, способную остановить турок. Более того, было совершенно очевидно, что уния, выдвигавшаяся Западом как непременное предварительное условие военной помощи, приведет к еще большему расколу. Практически все население Империи, со времени IV Крестового похода отстаивающее свою веру против насильственной латинизации, сочло бы себя преданным. Все больше и больше православных попадало под власть турок, и единственной их связью с Константинополем оставалась Церковь. Если она из неких сиюминутных политических соображений подчинится Риму, пойдут ли они за ней против своих убеждений и против воли турок,

которые, безусловно, этого не одобрят? Последуют ли за патриархом его задунайские и русские епархии? Насколько вероятно, что православные христиане, считающие своим главой Константинопольского патриарха, но независимые от Империи, подчинятся западной Церкви, т. е. добровольно отдадут свою душу ненавистным “франкам” только ради спасения Империи? В 1437 г. (т. е. за два года до Флорентийского Собора) из 67 епархий, подчинявшихся Константинопольскому патриарху, только 8 остались во владениях императора и еще 7 в Морейском деспотате . Иными словами, уния с Римом могла бы стоить Вселенскому патриарху как минимум трех четвертей его епархий. Это был весьма веский аргумент в прибавление к богословским доводам.

В глазах любого беспристрастного наблюдателя Вселенская

империя был обречена. Единственная возможность опять объединить епархии Вселенского патриархата в одном государстве состояла в принятии неотвратимого и в признании зависимости от турок, под властью которых все равно уже находилось большинство епархий . Империя погибнет, но Церковь таким образом будет сохранена. В последние годы существования Империи большая часть византийцев осознала этот горький факт и смирилась с ним, поэтому ставшая крылатой фраза последнего имперского мегадуки (премьер-министра) Луки Нотары : “Лучше турецкая чалма, чем тиара кардинала” - совсем не была такой шокирующей, как кажется сначала. Из двух зол выбирают меньшее. Единственный путь сохранения Церкви, а вместе с ней и вселенской теократии, патриархия видела в отказе от спасения любыми средствами давно умершей Империи, о чем бесплодно хлопотали романтики-латинофроны, как правило проповедовавшие с университетских кафедр в безопасности и комфорте Италии.

Реалисты были правы: спасти Империю было невозможно.

Во вторник, 29 мая 1453 г., после героической шестинедельной защиты, пал Константинополь.

После падения Империи Вселенский патриархат остался носителем неумирающей теократической мечты. Однако сама организация жизни православного меньшинства в Оттоманской

империи вскоре привела к перемещению акцентов. Патриарх делается не только главой Церкви, но и “миллет башой” - .главой греческой нации. Религия начинает ассоциироваться и в конце концов идентифицируется с национальностью. Теократический идеал постепенно подменяется греческим религиозным национализмом. Это отождествление вселенскости с эллинизмом живет и до нынешнего дня: достаточно вспомнить все попытки насильственной эллинизации различных народов и претензии вселенских патриархов быть главой греческого рассеяния, а то и всей православной диаспоры. “Byzance après Byzance” [

Гносеология

«Теория всеединства» в познании:

Есть три источника познания:

• - эмпиризм (опыт);
• - рационализм (разум);
• - религиозная мистика (интуиция). Она – главная!

Каждый из них исследует разные стороны бытия.

Однако познание сущности мира возможно лишь путем всеединства, т.е. объединения трех способов познания: науки (опыта), философии (разума) и религии (интуиции, мистики).

Социальная философия

Теория «вселенской теократии»:

В мире господствую «небратские отношения» вражды между людьми и культурами. Для исправления этого необходимо соединить положительные элементы духовных культур Востока и Запада. А для этого сначала – воссоединить христианские церкви: православие, католицизм, протестанство.

Восточная (православная) церковь – обладает богатством мистического созерцания.

Западная церковь – наднациональную духовную власть, независимую от государства (Папа римский).

Основа «вселенской теократии» -союз государства и церкви, при нравственной власти последней . В результате будут преодолены вражда и эгоизм, создано «царство божие» на Земле в виде всемирного государства под властью русского императора и Папы римского (католической церкви).

Роль России.

Она примирит крайности Востока и Запада, заложит фундамент свободной вселенской теократии, всеединства, т.к. русский народ свободен от всякой ограниченности и односторонности, выше узких национальных интересов. Реформы Петра I-го доказали способность русского народа к сочетанию восточной и западной культур.

Кроме того, русский народ обладает способностью к самоотречению , столь необходимому для вселенской церкви, терпимостью.

Бердяев Николай Александрович

выдающийся философ, религиозный идеалист, экзистенциалист

Сначала был легальным марксистом, затем стал религиозным мыслителем, активным критиком марксизма.

В философии - последователь В. Соловьева.

В 1922 году выслан за границу: Берлин, Франция (с 1924). Дзержинский Каменев – лекция в Чека на Лубянке. «Со мной случилась тоска».

Бердяев - философ свободы.

Отличие философии от науки

Философия не является наукой, т.к. она есть свободное творчество , а не приспособление.

В то время как наука есть процесс познания действительности и, следовательно, неизбежного приспособления к ней.

Антропоцентризм (учение о личности)

Бердяев - сторонник экзистенциализма (в центре его внимания – духовное «Я» человека).

Тема свободы личности, творчества, духовности – одна из центральных

У Бердяева.

Личность есть центр бытия , высшая духовная ценность.

Личность – первичнее бытия. Личность есть свободное, активное,творческое начало. Она должна противостоять окружающему бытию как воплощению необходимости , причинности, пассивности.

Между личностью и обществом (окружающим миром) всегда конфликт. Общество хочет поглотить, поработить личность. Выход – первенство (примат) личности над безличностным (коллективом, родом, классом, обществом).

Бердяев выделил два основных типа философии и стоял за тот, которым утверждалось: первенство (начало) свободы над бытием, самостоятельность субъекта над миром, динамизм, дуализм, антропологизм.

Существование дуализма (равноправного начала духовного имматериального) являлось для Бердяева основным и определяющим (в том числе - дуализм свободы и необходимости, духа и природы, индивидуального и общего).

Учение о свободе – главное в его творчестве.

Отрицал понятие свободы как познанной необходимости (данное Спинозой)., т.к. она оказывается подчиненной необходимости.

Свобода – есть свобода духа, творчество, внутренняя глубинная энергия человека.

Свобода иррациональна , т.е. непостижима рассудком. Она коренится и возникает в том Ничто, из которого Бог сотворил мирю.

Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900) - выдающийся русский философ, известный публицист и поэт, родился в Москве в семье крупнейшего историка С. М. Соловьева. Получив прекрасное домашнее образование и окончив гимназию с золотой медалью, Владимир Соловьев поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Через год, увлекшись биологией, он перевелся на естественнонаучное отделение физико-математического факультета. Еще через три года, разочаровавшись в естествознании, он возвращается к изучению истории и успешно оканчивает университет (1873). Магистерскую диссертацию он защитил в 1874 г. В 27 лет Соловьев стал доктором философии

Творчество Владимира Соловьева обычно подразделяют на три периода:

• 1) славянофильство (1874-1881);
• 2) отход от славянофильства - критический период, когда философ мыслит скорее социально-политическими, чем философскими категориями (1881-1889);
• 3) период синтеза всех своих идей, создание собственного учения, период в основном позитивного, созидающего творчества (1889-1900).

С точки зрения политолога, наиболее интересным представляется второй период, в течение которого были написаны такие работы, как «Духовные основы жизни» (1882-1884), «История и будущность теократии» (1885-1887), «Оправдание добра» (1887), «Россия и Вселенская Церковь» (1889), «Русская идея» (1888), и множество публицистических статей. Отделяя себя от славянофилов, Соловьев видоизменяет и свою геополитическую концепцию. Теперь по своему политическому положению Россия видится ему уже не как одна из трех противостоящих сил: «...В великом споре Востока и Запада она (т. е. Россия. - Б. И.) не должна стоять на одной стороне, представлять одну из спорящих партий, - ...она имеет в этом деле обязанность посредническую и примирительную, должна быть в высшем смысле третейским судьею этого спора».

В духовном и культурном плане Соловьев выступал за политику «примирения» и «соединения» с Западом, за продолжение политического курса Петра Великого. Разница, по его мнению, должна состоять в том, что петровское «соединение» с западной Европой носило внешний и формальный характер, а «действительное и внутреннее примирение с Западом состоит... в свободном соглашении с тем духовным началом, на котором зиждется жизнь западного мира...» . Понимание политики Соловьевым носит преимущественно трансцендентальный характер. Политика как теория и практическая деятельность должна быть направлена в первую очередь на единение христиан, взаимопонимание подданных и власти. Политика христианских стран, в том числе и России, должна быть христианской, для которой первым началом должно быть «превращение частной правды во вселенскую», свободное единение человечества во Вселенской Церкви.

Истинная и верная политика для Соловьева также вытекает из истинности всеединства: единение религиозное (христианство) должно вызвать к жизни единение церквей (католической, православной, протестантской) и единение («примирение» или «соединение») христианских государств. «Русская политика,- утверждает Соловьев,- должна быть политикой христианской». Под теократией он понимал, с одной стороны, боговластие, т. е. свободное единение Божества с человечеством, с другой - союз между Папой и русским царем.

Единение церквей должно привести к созданию «богочеловеческого теократического общества», социальная структура которого будет состоять из части божией (священники, клир), части активно-богочеловеческой (князья, начальники) и части пассивночеловеческой (народ), причем в «человеческом достоинстве» все люди должны быть равны. Такое общество «вселенской теократии» должно объединить все христианские народы, включая российский, и управляться под началом Рима.

В работе «Русская идея» Соловьев отмечает, что Россия должна очиститься от своих политических грехов, заключающихся в стремлении к черноморским проливам, в русификации Польши и вообще в национальном эгоизме, и приготовить себя к осуществлению «своей действительной национальной идеи», которая должна быть, прежде всего, идеей христианской. Воплощением этой идеи Соловьев представлял Вселенскую Церковь, которая будет «вселенским братством», исходящим из «вселенского отечества через непрестанное моральное и социальное сыновство». «Таким образом,- отмечал он, - все три члена социального бытия одновременно представлены в истинной жизни Вселенской Церкви, направляемой совокупностью всех трех главных действующих сил: духовного авторитета вселенского священника... представляющего истинное непреходящее прошлое человечества; светской власти национального государя... олицетворяющего собой интересы, права и обязанности настоящего; наконец, свободное служение пророка (вдохновенного главы человеческого общества в целом), открывающего начало осуществления идеального будущего человечества . Отсюда следует понимание Соловьевым такой важной политической категории, как национализм. Национальные различия, по его мнению, пребудут «до конца веков». Но национализм, национальная гордость разрушают единство мира во Христе. «Россия, - отмечает он, - являет наиболее полное развитие... и наиболее могучее выражение абсолютного национального государства, отвергающего единство Церкви и исключающего религиозную свободу». Отсюда вытекает и суть русской идеи, которая заключается в служении империи, национальному государству Вселенской Церкви, вселенскому государству и обществу, в восстановлении на земле «верного образца божественной Троицы»

В. Соловьеву принадлежит заслуга в постановке и разработке проблемы, которую принято с тех пор обозначать словосочетанием «русская идея». В мае 1888г. он выступил в Париже с лекцией на Французском языке под названием «Русская идея». В ней мыслитель поставил вопрос, который считал крайне важным - вопрос о смысле существования России во всемирной истории. Ответом на него и служила сформулированная автором «русская идея». Соловьев считал, что каждая нация, объединенная соответствующее государственное единство, призвана выполнять в составе человечества определенную миссию, или роль. Миссия, или роль, нации в составе мирового целого и есть национальная идея.

Национальная идея не вытекает непосредственно из материальных условий существования России. Национальная идея- это задание, данное Богом, долг народа перед Богом. Соловьев пишет: «Идея нации есть не то, что сама она думает о себе во времени, но, то что Бог думает о ней и вечности». Для Соловьева все нации - это члены и элементы человечества как социального организма, но при этом они - «существа моральные». Причем Соловьев считает, что в этом моральном мире существует роковая необходимость. Он пишет: « Призвание или та особая идея, которую мысль Бога полагает для каждого морального существа - индивида или нации - и которая открывается сознанию этого существа как верховный долг, - эта идея действует во всех случаях как реальная мощь, она определяет бытие морального существа, но делает она это двумя противоположными способами: она проявляется как закон жизни, когда долг выполнен, и как закон смерти, когда это не имело места».

Как определить существо национальной идеи? Кто скажет народу о его долге? Ведь народ может и заблуждаться относительно своего призвания. Надо проанализировать всю историю российского государства от зарождения до современности, проанализировать те моменты в развитии христианской цивилизации, в которые Россия внесла небольшой вклад, и на этой основе определить ее миссию в будущем. Русская идея, или историческая миссия России, состоит в том, чтобы стать инициатором в создании европейского сообщества стран на основе христианских ценностей, в создании теократии.

Проработка утопического проекта всемирной теократии осуществляется Соловьевым во многих трудах 80-х годов- «История и будущность теократии», «Россия и вселенская церковь», «Великий спор и христианская политика».

Всемирная теократия предстает у Соловьева как социальная форма Богочеловечества, отражающая в себе принцип троичности Божества. Три ипостаси - Отец, Сын и Святой дух - проецируется в человеческую деятельность соответственно как три «служения»: священство, царство и пророчество. Возникает вопрос о том, как в реальной человеческой истории эти три служения распределены. Соловьев без колебаний признает функции первосвященство за папой римским. Он сомневается в том, что воплотить царственный элемент теократии выпало на долю Византии. Византийский цесаризм не справился с этим служением, и задача создания праведного общества потерпела в Византии решительное крушение. Но для служения царского подходит «третий Рим» - Россия как наследница Византии. От народа, являющегося носителем третьей силы, требуется свобода от ограниченности, возвышение над узкими национальным интересами. Эти свойства, по мнению Соловьева, присущи в особенности национальному характеру русского народа. Действительно, идеалы русского народа носят религиозный характер, он способен к сочетанию восточной и западной культуры (что доказали реформы Петра 1), он обладает прирожденной способностью к самоотречению, что подтверждается приглашением варягов на правление еще в 862г.

Гораздо хуже в христианском мире обстоит дело с пророческим служением. Оно изначально появилось в форме протестантства, которое возникнув из распри Рима и Константинополя, существенно исказило это третье теократическое начало: отделив пророчество от священства, оно не подарило миру и истинных пророков. Для пророческого служения он находит замену в лице ортодоксального иудаизма («еврейства») на том основании, что у последнего имеется совпадающее с истинно христианским понятие о пророческом призвании и что само протестантство является до известной степени возвратом к еврейству.

По замыслу Соловьева, вселенская теократия должна быть свободной теократией: объединение наций происходит на добровольных началах. В теократическом обществе исключалось всякое принуждение к вере, этим оно радикально отличалось от Средневековья, когда церковь допускала жестокие гонения на инакомыслящих. И Соловьев сурово критиковал русскую православную церковь за ее стремление опереться на государственную власть в искусственном насаждении веры. Он иронично называл сложившуюся систему в Росси «псевдотеократией», в которой правит зловредный триумвират из лжецерковника Победоносцева, лжегосударственного человека Д. А. Толстого и лжепророка Каткова.

Соловьев прямо заявлял, что только католическая церковь обеспечит самостоятельность церковной власти перед государством и обществом. Что же касается русской православной церкви, то она давно превратилась в послушное орудие мирской власти, и отвергает единство христианских конфессий. Первый шаг, который должна сделать Россия, - это совершить подвиг национального самоотречения, принести в жертву свой национальный эгоизм. На деле это означало соединение русской церкви с католической, что непосредственно могло быть достигнуто благодаря подчинению русского государства римскому первосвященнику. Новый миропорядок будет поддерживаться государственной властью русского монарха, и в семейство христианских народов войдут мир и благословение.

Таким образом, для того чтобы национальная идея была осуществлена на практике, необходимы определенные предпосылки. Во- первых, необходимо обеспечить соблюдение гражданских свобод - свободы слова, свободы совести. Во - вторых, должна быть преобразована русская православная церковь: нужно преодолеть подчиненность ее государству и ее враждебность по отношению к западному христианству.

Соловьев считал, что с созданием вселенской теократии Россия внесет в отношении европейских народов элементы сердечности, непосредственности, утраченные рациональным Западом. С другой стороны, сотрудничеством Западом позволит преодолеть характерные для России тенденции варварства, нигилизма и тем самым будет способствовать вступлению России на путь подлинного просвещения и прогресса. Для России этот проект важен еще и потому, что находясь на границы двух миров, она испытывала постоянное давление со стороны Азиатского Востока. Объединение со странами Европы позволило бы России более тесно интегрироваться в сообщество христианских стран, что дало бы твердую гарантию сохранения христианских основ русской культуры.

Некоторые исследователи считают, что к концу жизни Соловьева постигло жестокое разочарование в мессианском предназначении России и во всемирной теократии и что реакцией на это разочарование стало предсмертное сочинение философа «Три разговора» с включенной в него «Повестью об антихристе». Так Е. Н. Трубецкой утверждает, что в мучительных сомнениях Соловьев приходит к пониманию страшной истины о том, что вселенское зло в борьбе с добром принимает обличие добра и тем самым прельщает неискушенных. Антихрист, в заключающей «Три разговора» повести предстал в образе исключительной гениальности, красоты и благородства, с высочайшими проявлениями бескорыстия и деятельной благотворительности. Противопоставляя себя Христу, он заявляет: «Христос принес меч, я принесу мир. Он грозил земле страшным судом, но ведь последним судьей буду я, и суд мой будет не судом правды только, а судом милости».

Действия антихриста, по меткому замечанию Е. Трубецкого, во многом пародируют прежние идеи автора повести. Антихрист создает теократию, о которой мечтал Соловьев, но без Христа, без любви, основанную на подавлении в человеке свободной воли к добру и искушении его лестью. Ситуация действительно представляется парадоксальной. Разъясняя смысл этого парадокса, Е. Трубецкой говорит, что Соловьев в «Трех разговорах» осознал ложность идеи теократии и отрекся от нее. Доказательству этого утверждения он посвятил свою статью «Крушение теократии в творениях Соловьева».

Думается, что одно произведение оказавшееся последним, еще не дает повода говорить о полном отказе Соловьева практически от всего, продуманного и написанного. И представляется более убедительной в оценке этого вопроса позиция А.Ф. Лосева. Он, с одно й стороны, подобно Е. Трубецкому, считает, что «обожествление» государства является одной из самых существенных идей Соловьева. Но в то же время он оспаривает его оценку теократических идей Соловьева и пишет: «Никак невозможно сказать, что он отходит от своих теократических идей окончательно. Его разочарование относится скорее к возможности немедленного и самого глубокого осуществления теократического идеала. Сам этот идеал, безусловно, остается у него нетронутым».

Таким образом, под крушением теократии Соловьева, видимо, следует понимать ее историческую невоплощенность. Причем рискованность теократического проекта ощущалась Соловьевым не только в последние годы жизни. Именно поэтому в его логике рассмотрения теократия обязательно присутствует горизонт «морального обязательства» или долга. Судьба России зависит от воплощения иконописного лика Софии в форме теократии. Из-за невыполнения этого долга сокрушена может быть сама Россия: в мире моральной необходимости невыполнение замысла Бога о народе карается смертью.

В своих размышлениях о «русской идее» он обобщает весь опыт русской мысли 19в. В результате его синтезирующих усилий Россия уже оказывается не в финале подлинной истории, а в ее начале. С нее, с ее теократического преображения может быть начато преодоление розни мира, враждебного противостояния христианских конфессий, да и Востока и Запада как таковых.

В классической теократии глава церкви, являясь одновременно главой государства, являет собой «наместника бога на земле» (фараоны Древнего Египта, императоры в империи древних инков, халифы в Арабском халифате), «первосвященником» (Папа Римский в Ватикане).

Теократические концепции в прошлом и настоящем.

Впервые термин «теократия» встречается в сочинении Иосифа Флавия Против Апиона (94 н.э.) в описании общественно-политического строя древних иудеев в сочинении. Впоследствии понимание термина «теократия» и его смысловое наполнение менялось со временем, причем разные историки и философы трактовали его по-своему.

Идеалы христианской теократии были описаны Августином Блаженным в его знаменитом трактате О Граде Божьем . Концепция мусульманской теократии в наиболее завершенном виде нашла отражение в творчестве суннитского законоведа Абу л"-Хасан ал-Маварди. Он полагал, что халифат является божественным творением, призванным охранять исламскую веру и осуществлять справедливое правление над всем миром. Цель всемирного халифата – покорение и обращение в мусульманство всех «неверных» и установление над ними единой и неделимой власти халифа. В мировом мусульманском государстве халиф должен соединять в своем лице власть духовную (великий имам) и политическую (эмир).

В Новое время концепция слияния религиозной и политической власти в ее наиболее систематизированном виде нашла отражение в произведениях Жозефа де Местра . Являясь ярым противником Французской революции, он разрабатывал идею государства, построенного по принципу церковной иерархии во главе с римским папой.

Интересно, что в России также существовала теократическая утопия о необходимости слияния русской монархии с католической церковью и построением на этой основе некоей вселенской свободной теократии, «в рамках которой русский народ должен пойти на самоотречение и признать папу главой вселенской церкви». Ее сторонником был известный российский философ и публицист 19 в. Владимир Соловьев .

Понятие теократии разрабатывал в своих трудах в дальнейшем другой российский философ-мистик и публицист Николай Бердяев , полагавший, что «Теократия в политическом отношении есть как бы анархизм, в экономическом отношении – как бы социализм, в мистическом – самодержавие Единого Бога, царствующего над аристократическими детьми Своими, через Христа обретшими всеобщее Богосыновство». Он рассматривал теократию с позиций христианства и определял ее исключительно как общество священников.

Утопичность проектов построения «царства божьего на земле» в силу их несбыточности, и невозможности поставить знак равенства между мирским и божественным, лучше всего показывает в работе Теократия современный российский юрист Е.Н.Салыгин. Систематизируя все существующие представления об этом явлении, он дает собственное, более широкое определение теократии как системы религиозно-политических властеотношений. Исходя из его определения, к теократическим можно отнести такие государства, как Саудовская Аравия, Бахрейн, Катар, Оман и Иран, хотя официально они не считают себя таковыми. Бесспорно, что последним примером теократии в ее классическом понимании было государство талибов в Афганистане ().