Главная > Здоровье

Смотреть что такое "Зелинский Ф. Ф." в других словарях

диций русской историографии / Е.Н. Носов // Раннесредневековые древности Северной Руси и ее соседей. СПб., 1999. С. 160.

29. Откуда есть пошла Русская земля. Века VI - X / сост., предисл., введ. к док., коммент. А.Г. Кузьмина. М., 1986. Кн. 2. С. 584 - 586, 654.

30. Публичный диспут 19 марта 1860 года о начале Руси между гг. Погодиным и Костомаровым. [Б.м.] и [б.г.]. С. 29.

31. Рыбина Е.А. Не лыком шиты / Е.А. Рыбина // Родина. 2002. № 11 - 12. С. 138.

32. Се Повести временных лет (Лаврентьевская летопись) / сост., авт. примеч. и указ. А.Г. Кузьмин, В.В.Фомин; вступ. ст. и пер.

A.Г. Кузьмина. Арзамас, 1993. С. 47.

33. Седова М.В. Скандинавские древности из раскопок в Новгороде / М.В. Седов // VIII Всесоюзная конференция по изучению истории, экономики, языка и литературы скандинавских стран и Финляндии: тез. докл. Петрозаводск, 1979.

Ч. I. С. 180 - 185.

34.Скрынников Р.Г. Войны Древней Руси / Р.Г. Скрынников // Вопр. истории (ВИ). 1995. № 11 - 12. С. 26 - 27, 33, 35, 37.

35. Скрынников Р.Г. История Российская. IX - XVII вв. / Р.Г. Скрынников. М., 1997. С. 54 -55, 67.

36. Скрынников Р.Г. Русь IX - XVII века / Р.Г. Скрынников. СПб., 1999. С. 18, 20 - 45, 49 - 50.

37. Скрынников Р.Г. Крест и корона. Церковь и государство на Руси IX - XVII вв. / Р.Г. Скрынников. СПб., 2000. С. 10, 15 - 17, 22 -23.

38. Славяне и Русь: проблемы и идеи. Концепции, рожденные трехвековой полемикой, в хрестоматийном изложении / сост. А.Г. Кузьмин. М., 1998. С. 428, примеч. 255.

39. Фомин В.В. Варяги и варяжская русь: к итогам дискуссии по варяжскому вопросу /

B.В. Фомин. М., 2005. С. 422 - 473.

40. Сойер П. Эпоха викингов / П. Сойер. СПб., 2002. С. 290, 331. Примеч. 26.

41. Стендер-Петерсен А. Ответ на замечания

В.В. Похлебкина и В.Б. Вилинбахова / А. Стен-дер-Петерсен // Kuml. 1960. Aarhus, 1960. S. 147 -148, 151 - 152.

42. Толочко П.П. Спорные вопросы ранней истории Киевской Руси / П.П. Толочко // Славяне и Русь (в зарубежной историографии). Киев, 1990. С. 118.

43. Фомин В.В. Начальная история Руси /

B.В. Фомин. М., 2008. С. 163 - 223.

44. Шаскольский И.П. Норманская теория в современной буржуазной историографии / И.П. Шаскольский // История СССР. 1960. № 1.

C. 227, 230 - 231.

45. Шаскольский И.П. Норманская теория в современной буржуазной науке / И.П. Шаскольский. М. - Л., 1965. С. 168 - 172.

46. Янссон И. Контакты между Русью и Скандинавией в эпоху викингов / И. Янссон// Труды V Международного конгресса славянской археологии. Киев, 18 - 25 сент. 1985 г. М., 1987. Т. III. Вып. 1(б). С. 124 - 126.

47. Янссон И. Русь и варяги / И. Янссон // Викинги и славяне. Ученые, политики, дипломаты о русско-скандинавских отношениях. СПб., 1998. С. 25 - 27.

Norman theory and its scientifical unfoundedness

It is shown that the Norman theory which holds complete control in Russian and foreign historiography, in University and school textbooks, doesn’t appear to have confirmation in historical, archeological, linguistical and anthropological materials and that the home land of Varangian and Varagian Rus, who came to Eastern Slavs in 862 and who played an important role in their history, is South Baltic Pomorye, where the sources locate several Ruses where Slavic and Slavic-speaking people lived.

Keywords: norman theory, normanists, antinormanists, South-Baltic Russian.

М.В. НОВИКОВ, Т.Б. ПЕРФИЛОВА (Ярославль)

Ф. Ф. ЗЕЛИНСКИЙ И ИДЕЯ СЛАВЯНСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ

Анализируется одна из основополагающих идей в творческом наследии Ф. Ф. Зелинского - идея славянского Возрождения, а также ее обоснование и популяризация в контексте отстаивания классического гимназического образования.

Ключевые слова: методология истории, славянское Возрождение, классическое образование, античная культура, Серебряный век.

Данной статьей мы продолжаем серию публикаций о выдающихся отечественных историках конца XIX - начала XX в., внесших серьезный вклад в развитие теоретико-методологических основ исторической науки и исторического образования . К ним мы, безусловно, относим и Ф.Ф. Зелинского (1859 - 1944), русского по языку и мировосприятию, поляка по крови, эллина по духу, автора более 800 публикаций. Он вошел в анналы отечественной культуры рубежа XIX - XX вв. как историк, филолог-классик, поэт, прозаик, полиглот, переводчик, энциклопедист. Доктор философии и классической филологии, заслуженный профессор Санкт-Петербургского университета, член-корреспондент Российской академии наук - таким запомнила его предреволюционная Россия. В 1922 г. он навсегда покинул Россию и возглавил кафедру классической филологии Варшавского университета, был почетным доктором четырнадцати университетов Европы, в том числе Оксфорда и Афин, членом нескольких европейских академий наук .

Однако имя этого многогранного исследователя, окруженного почетом и признанием, почти полностью предается забвению в России после 1922 г. «Краткая литературная энциклопедия» с каждым новым изданием отводит Ф. Ф. Зелинскому все меньше строк, а «Большая советская энциклопедия» и вовсе о нем умалчивает . В «Очерках истории исторической науки в СССР» имя ученого вскользь упоминается в ряду тех специалистов, труды которых «не могут быть названы марксистскими» . Статья С. С. Аверинцева о Ф.Ф. Зелинском, помещенная в биографическом словаре «Русские писатели. 1800 -1917» , написана в намеренно критичном и раздраженном тоне и лишена того пиетета, которым обычно окружают имена ученых такого масштаба.

В советскую эпоху имя Ф. Ф. Зелинского было известно лишь узкому кругу специалистов. Оно мелькало в оглавлениях хрестоматий и сборников античной литературы, в сносках и комментариях исследований, как правило, посвященных русской культуре Серебряного века. Каждому новому поколению читателей Ф.Ф. Зелинский становился все менее и менее известным: из знаковой фигуры переломной эпохи Российского государства он превращался в «фоновый персонаж» .

Только спустя много десятилетий, в конце XX в., началось «возвращение» Ф.Ф. Зелинского в Россию. Его труды стали переиздаваться в ведущих издательствах; его

имя все чаще мелькает в заголовках научных публикаций. Наша работа тоже в какой-то мере призвана способствовать пробуждению интереса читающей аудитории к личности и творчеству этого сложного и противоречивого в своих мыслях и поступках человека и ученого.

Фаддей Францевич (Тадеуш-Стефан) Зелинский относился к той плеяде выдающихся российских ученых рубежа XIX -XX вв., которые, болезненно воспринимая узкую специализацию, начавшуюся в исторической науке, гордо позиционировали себя «всеобщими» историками. Фокус их научных интересов терялся в пестром многообразии сложнейших для осмысления тем, будораживших их сознание. История человечества в переломные эпохи его существования, историческая среда, формировавшая мировидение людей, произведения художественного творчества как отражение культурно-исторических реалий, выдающиеся личности в зеркале идей и настроений своей эпохи - вот далеко не полный перечень проблем, интересовавших «всеобщих» историков.

Ф.Ф. Зелинский - филолог по образованию, без ложной скромности раскрывая богатство своей натуры, называл себя «ученым, учителем, писателем». Ему -«мыслителю, историку» - было приятно подчеркивать, что он не погряз в частных интересах своей специальности и не лишился способности «обозревать общенаучное движение» . В совершенстве владея греческим языком и латынью, он интересовался этимологией, ономастикой, сравнительным языкознанием - теми научными дисциплинами, которые поощряли неустанный труд филолога, не оставляя между тем незамеченными достижения в этнографии, естествознании, психологии, политических и социальных науках. Его склонность к поискам историко-культурных аналогий, рецепций античных идей в пространстве культуры Европы эпохи Возрождения, периодов Просвещения и неогуманизма, интерес к возможностям использования ретроспективного метода выдавали в нем человека с энциклопедическим кругозором, «универсального» специалиста.

«Моя специальность, - не раз подчеркивал Ф.Ф. Зелинский, - научила меня уважать все науки, входящие в состав грандиозного научного знания» . Полностью разделяя мысль своего учителя

О. Риббека о том, что «филологу все пригодится», он, приковывая внимание аудитории к любимейшему и главнейшему предмету своих исследований - античности и ее культуре, отмечал: «...наука об античности не есть специальность наряду с другими специальностями, замкнутыми в себе и самодовлеющими; это -предмет энциклопедический, постоянно сближающий своего представителя с другими областями знания, поддерживающий в нем сознание единства науки и уважение к отдельным ее отраслям и всем этим сообщающий ему такую широту горизонта, какой не может сообщить никакая специальная наука» .

Профессиональная деятельность Ф.Ф. Зелинского и его благополучная карьера оборвались в 1939 г., когда германские оккупационные войска вошли на территорию Польши и закрыли Варшавский университет. Профессор какое-то время продолжал жить в одном из университетских разбомбленных, полуразрушенных зданий, пока не был вывезен своим сыном Феликсом, наполовину немцем, в Баварию. Продолжая в уединении трудиться над многотомным сборником «Религия античного мира», Ф.Ф. Зелинский подписывался под публикациями как профессор Варшавского университета , к тому времени уже уничтоженного завоевателями. Так проявлялись его верность вновь обретенной родине и память о корнях генеалогического древа. Ф.Ф. Зелинский скончался в Унтершендорфе (Бавария) в 1944 г.

В данной статье мы предлагаем к рассмотрению лишь один аспект огромного и противоречивого творческого наследия Ф.Ф. Зелинского - теорию славянского Возрождения. Справедливо разделяя процесс возрождения античных традиций в культуре на два этапа - романский (XIV -XVI вв.) и германский (XVIII - XIX вв.), ученый полагал, что третий этап будет непременно русским, и даже шире - славянским, и связывал это с широким распространением в России и других славянских государствах классического гимназического образования, основанного на изучении древнегреческого языка, латыни и античной культуры.

Ф.Ф. Зелинский обладал колоссальным опытом работы в классических гимназиях, который позволил ему осознать идею «универсализма школьной античности» . Именно в этих учебных заведениях гим-

назисты получали возможность, по его мнению, через анализ и комментарии лексико-грамматических структур древних текстов постигать их смысловое поле и добиваться адекватного восприятия семантики литературных и научных произведений, выражающих духовный мир античных народов и исторический контекст создания письменных памятников.

Система обучения греческому и латинскому языкам предоставила Ф.Ф. Зелинскому шанс осознать психологические механизмы воздействия лингвистики на процессы «умственного пищеварения», т. е. на развитие интеллектуальных способностей и формирование готовности выпускников классических гимназий «ко всякого рода научному труду». Он понял также благо -творное воздействие античной истории и культуры на нравственное становление молодежи, и, хотя механизмы формирования личности школьника оставались для него загадочными, он не сомневался в том, что представления о «нравственном величии и гражданской доблести» оформляются в мотивы поведения именно на его занятиях .

Обнаруживая результаты своей филологической деятельности в развитии художественных, исторических, философских способностей учащихся, их правового сознания, замечая совершенствование их познавательных умений и культуры умственного труда, Ф.Ф. Зелинский не мог не убедиться в особом значении классической филологии и предмета ее исследования - античности - для системы гуманитарных наук. Постижение греко-римской словесности, по его представлениям, должно было перерасти свои узкие рамки специальных занятий и стать фокусом, сердцевиной обучения в классических гимназиях. Самому себе профессор уготавливал роль ученого-подвижника. Заметим, он единственный в то время в России горячо защищал классическое образование и отводил классическим языкам место главного структурообразующего элемента в комплексе учебных дисциплин, составлявших программу обучения в российских средних образовательных учреждениях привилегированного типа.

Классическое образование не только закладывало фундамент общей культуры учащихся - оно, по мнению Ф.Ф. Зелинского, давало возможность сформировать новый тип умственной культуры русско-

го народа, новый тип мышления, приближавшийся к европейскому сознанию, которое развивалось на культурных ценностях античности. Для Ф.Ф. Зелинского борьба за сохранение классических гимназий превращалась, таким образом, в главное средство реализации его жизненной сверхзадачи - приближения славянского Возрождения . Он был готов собственным примером доказывать осуществимость этой задачи в обозримом будущем при условии, что каждый подросток уже с самого юного возраста будет приобщаться к античному культурному наследию, поэтому и не считал для себя предосудительным работать с 9 - 11-летними учениками.

Идея славянского Возрождения придала профессиональной деятельности Ф.Ф. Зелинского совершенно особый смысл. Рожденная в атмосфере русской культуры Серебряного века , она стала главной куль-турфилософской идеологемой ученого. Именно он, по словам Н.М. Бахтина , явился ее создателем - «провозвестником и сподвижником».

В своих научно-популярных сочинениях, например в статье «Памяти И.Ф. Анненского», появившейся в 1911г. , Ф.Ф. Зелинский выступал пропагандистом третьего Ренессанса, делая акцент уже не столько на русском, сколько на славянском Возрождении, на «общей культурной судьбе славянства» . Грядущее славянское Возрождение представлялось ему третьим в ряду великих Ренессансов: после романского XIV - XVI вв. и германского XVIII - XIX вв. .

Время наступления славянского Возрождения он точно определить не мог, хотя и был уверен в том, что приобщение к античной культуре, главным образом, к ее литературному наследию является важной вехой в приближении новой культурной эпохи в Европе, к началу XX в. вновь устремившейся осваивать более глубокие и малоизвестные пласты своего коренящегося в античности классического основания.

Оказавшись в эмиграции, Ф.Ф. Зелинский придал своей идеологеме более развернутый характер, позволяющий понять, почему именно славяне, вслед за романскими и германскими народами, должны были выполнить важную культурную миссию, связанную с возрождением античных идейных прообразов и художествен-

ных прототипов, необходимых для обеспечения новой фазы в культурном прогрессе человечества. Примеряя на себя роль пророка, он с уверенностью заявлял, что именно славяне «являются третьим великим европейским народом», который, наконец, войдет в ряд мировых, «оплодотворив семенем античности свою душу» (цит. по: . Благодаря усвоенному античному наследию славянская душа сможет, в свою очередь, «оплодотворить души других народов. Речь, конечно, идет не о гегемонии идейной или культурной, - пояснял профессор, - но лишь об исполнении некоего долга: поскольку славянские народы долгое время были должниками романских и германского народов, настало время возвратить заем в общую сокровищницу, прибавив к нему собственные ценности, созданные в результате соединения классической античности с национальным духом. Надежный путь указан двумя предшествующими Возрождениями» (Там же: 4).

Концепция славянского Возрождения, предложенная Ф.Ф. Зелинским, отличалась педагогической простотой. В ней отсутствовали глубокие философские рассуждения, не регламентировались и не навязывались способы достижения поставленной цели, время наступления славянского Ренессанса рассматривалось в неопределенной перспективе. Отсутствие оформлен-ности концепции позволяет предположить, что она создавалась исключительно для обитателей «книжного пространства» : тонкого слоя истинных ценителей античности, воспринимавших ее единственно возможным лоном для создания совершенной культуры, универсальным истоком культурного развития народов, еще ничем стоящим себя не проявившим, своего рода русской и славянской «Атлантидой в истории гуманизма и гуманитарных наук» .

Однако впечатлительные натуры, которых могло быть немало среди поклонников таланта Ф.Ф. Зелинского, отличались готовностью внести более радикальные преобразования в идею своего учителя и пророка. Так, Н.М. Бахтин не сомневался в том, что изучение античности в России будет средством изменения мира: «Стать исследователем греческой культуры, - с запальчивостью восторженного подростка заявлял он, - означало принять участие в опасном и восхитительном за-

говоре против основ современного общества во имя греческого идеала» .

Идея славянского Возрождения завораживала тех, кто задумывался о самоопределении русской культуры и планировал слияние в нерасторжимом единстве автохтонных, русских, творческих задач и европейских культурных форм - немногочисленных представителей российской творческой интеллигенции, для которых «Афины и Рим действительно были основой культурного койне» , выпускников классических гимназий, которые благодаря реформам 60-х гг. XIX в. превратились в ощутимую когорту цените -лей классического наследия, студентов и выпускников университетов, сумевших благодаря таланту их педагогов выявить в современной жизни античное «семя». Античность, превращенная усилиями сторонников модернизации древней истории из академической, рафинированной, мертвой и никчемной дисциплины в «нашу», «живую» и востребованную науку, вновь могла оказать ощутимые услуги тем ее ценителям, кто был увлечен культурными преобразованиями в России и европейском мире. К их числу принадлежали, к примеру, братья Бахтины, Николай Михайлович и Михаил Михайлович - ученики Ф.Ф. Зелинского, весьма серьезно относившиеся к идее славянского Возрождения. В своих воспоминаниях Н.М. Бахтин откровенно поведал о том, что Фаддей Францевич - «наш старый учитель» -вдохновил часть своих слушателей на создание кружка, получившего «несколько высокомерное» название «Союз Третьего Возрождения». Здесь собирались философы и поэты, некогда изучавшие античность, «для обсуждения проблем соотношения действительности с классической древностью». Участники «Союза» верили в то, что они являются «провозвестниками нового современного мира с эллинской концепцией жизни» .

Обсуждение животрепещущих проблем «Союза» происходило и на домашних семинарах Ф.Ф. Зелинского, на которых присутствовали такие философы, как Л.В. Пумпянский и А.К. Топорков (Немов), впоследствии пришедшие к марксизму. Внебрачный сын Ф.Ф. Зелинского -Адриан Пиотровский, влюбленный, в отличие от отца, в революцию, стремился создать пролетарский театр сатиры, также используя уроки классической древности,

пригодные, по его соображениям, для построения нового социалистического общества .

Следовательно, идея славянского Возрождения оставалась довольно смутным проектом нового грядущего культурного подъема России и Европы, которая в своем усеченном и деформированном виде нашла применение даже в большевистской России. Это произошло вопреки ожиданиям Ф.Ф. Зелинского, в просвещенческие планы которого не входила инициатива насилия, революционных по характеру преобразований культурной жизни славянства, и случилось это потому, что его мечты о рывке в культурном развитии славянских народов не обрели конкретных, «программных» очертаний - четких представлений о сроках, этапах, средствах, результатах славянского Возрождения он не имел. «Исход не в нашей власти, -замечал он. - В нашей власти только одно: работать и работать» .

Реализуя себя как преподаватель, ученый, переводчик, поэт, писатель-публицист, Ф.Ф. Зелинский, как ему казалось, приближал славянское Возрождение. И его профессиональная деятельность, кажущаяся порой далекой от умозрительных установок третьего Ренессанса, в действительности не могла бы без них быть успешной и желанной. Он самоотверженно трудился, «заражая» аудиторию своей любовью к античности, приобщая учащихся и слушателей к сокровенным смыслам культуры античности силой своего воображения, ораторским даром, талантом перевоплощения. Ему было важно с малолетства воспитывать школьников на уроках классической древности и прививать им любовь к образцам греко-римской словесности, используя для этого самое эффективное и доступное, по его мнению, средство - обучение классическим языкам.

Преданность Ф.Ф. Зелинского идеалам классического образования не осталась незамеченной. Именно его, считавшего, что древние языки должны занимать центральное место в образовании молодежи, руководство Санкт-Петербургского учебного округа привлекло для чтения лекций о предназначении курса истории Древнего мира и образовательном значении античности ученикам выпускных классов гимназий и реальных училищ. Опубликованные материалы лекций, получившие название «Древний мир и мы» (многократ-

но переиздававшиеся, в том числе и на иностранных языках ), дают нам возможность получить важную информацию о преподавательском кредо Ф.Ф. Зелинского, конкретизировать его замыслы по приближению славянского Возрождения.

Ф.Ф. Зелинский был уверен в том, что повышение уровня классического образования в гимназиях должно осуществляться для повышения умственной культуры русского народа. В этом его убедили наблюдения за «цивилизованными европейскими народами», «культурная сила» которых была тем значительнее, чем серьезней у них было поставлено классическое образование. Народы, лишенные возможности получать классическое образование, к примеру, испанцы, не играют, по мнению Ф.Ф. Зелинского, «никакой роли в мире идей, несмотря на свою численность и славу своего прошлого» . Россия, на протяжении долгого времени не знавшая достоинств классической школы, также не могла претендовать на характеристику культурной страны: «она стала таковой лишь с тех пор, - решительно заявляет Ф.Ф. Зелинский, - как завела у себя классическую школу» (Там же: 10).

На протяжении веков, независимо от того, какие образовательные и воспитательные цели реализовывала классическая школа: спасение души путем изучения христианских сочинений, признание достижений античной науки, обучение латинскому языку ради его формальных красот или выяснение основополагающих нравственных идей, которыми мир живет и поныне - обращение к Священному Писанию, сочинениям Аристотеля, Гомера и греческих трагиков, Цицерона, Горация всегда имело одну цель. Она состояла в «культурном, т. е. умственном и нравственном совершенствовании человека» (Там же: 11).

Сводя изучение античности к получению классического образования, а его -преимущественно к овладению греческим и латинским языками, Ф.Ф. Зелинский пытался доказать, почему классические языки должны занимать центральное место в образовании молодежи. Конечно, ему -«мыслителю, историку» - недостаточно было авторитетно заявить, что раз европейские народы берегли классическое образование все пятнадцать-двадцать веков после заката греческой и римской цивилизаций, то и русские, несмотря на недоброжелательное отношение большей ча-

сти их общества к античности, не должны отказываться от классических гимназий. «Каждое слово» своих лекций перед молодежью профессор старался подчинить «посильному выяснению образовательного значения античности» .

Прежде всего он направил свои усилия на рассмотрение положения о том, что образовательное значение древних языков заключается в апперцепционном (а не ассоциативном) методе их усвоения. Прибегая к апперцепционному методу, «мы первым делом изучаем организм языка, вполне сознательно усваивая его этимологию, семасиологию, синтаксис, - шаг за шагом учась понимать и образовывать сначала простые предложения, затем все более и более сложные, наконец, периоды... Этим путем достигается не ремесленная сноровка, а научное понимание языка... » (Там же: 22). Семасиология в классических гимназиях сводилась к заучиванию греческой и латинской лексики, что было важно не только для чтения древних авторов. По мнению Ф.Ф. Зелинского, знание лексического состава языка было необходимо для освоения научной терминологии, в основе которой сохранялись корни греческих и латинских слов, а также для осмысленного изучения романских языков, особенно французского.

Апперцепционное усвоение, в отличие от пассивного - ассоциативного, востребованного при овладении родным языком, дает наибольшую пищу уму, стимулируя «умственное пищеварение», поэтому оно является наиболее желательным дополнением к усвоению родного языка.

Кроме того, по своим «психологическим свойствам» классические языки являются интеллектуалистическими (в отличие от преимущественно сенсуалистического русского языка), т. к. они изобилуют временами - «порождениями сортирующей памяти и рефлексии» и наклонениями - порождением рефлексии на характер действия, сопровождающегося ожиданием и возможностью. Времена и наклонения - основные показатели интеллекту-алистического характера языка. В русском языке, наоборот, времена едва намечены, и все внимание сосредоточено на видах глагола, передающих непосредственное впечатление, воспринимаемое органами чувств. Русский язык легче оценивать с психологической, а не с логической точки зрения (Там же: 24 - 25, 34, 44). Следова-

тельно, полагал Ф.Ф. Зелинский, преимущественно интеллектуалистические классические языки являются наиболее желательным дополнением к преимущественно сенсуалистическому русскому языку.

Наконец, «питательность» древних языков связана с их этимологией: «оба языка почти свободны от той неудобоваримой и лишь засоряющей память примеси, которая обусловливается несоответствием правописания произношению» . В отличие от французского и немецкого языков, закрепощающих сознание учащихся непрозрачностью грамматических явлений и произвольностью окончаний, латынь и греческий - это «царство законности, а не произвола», где каждое языковое явление имеет свое разумное основание (Там же: 28).

Рассмотрев достоинства древних языков с точки зрения «психологического науковедения», т. е. их воздействия на «психическую натуру человека», Ф.Ф. Зелинский сосредоточил свои усилия на доказательстве положения о ценности греческого и латинского языков в «логическом отношении».

Первым опытом логики, примененным к явлениям языка, профессор называл грамматику. По его мнению, в отличие от русского языка, «сравнительно весьма неграмматичного» и в своем синтаксисе гораздо менее логичного, греческий и латинский языки - преимущественно грамматичные, поскольку они являются ин-теллектуалистическими. Следовательно, обучение грамматике и синтаксису необходимо начинать именно с них. В русских предложениях «У меня нет денег», «Мне хочется спать» трудно вычленить подлежащее и сказуемое, т. к. в живой речи, к тому же усвоенной ассоциативно, происходит постоянное уклонение от грамматических норм. Напротив, при переводе на русский почти каждой фразы древнего языка, прозрачной не только в правописании, но и в построении, ученику не надо постоянно спрашивать себя: «Где здесь подлежащее, где сказуемое, что здесь выражает и - следствие или цель, и т. д.». Именно поэтому грамматический анализ превращается в действенное средство понимания текста, что придает упражнениям по разбору предложения разумный и плодотворный характер.

Грамматика «выросла именно на древних языках, а не на русском, и потому сидит на русском языке точно краденое

пальто» , - делает вывод Ф.Ф. Зелинский, и если задаться целью оставить след в умственном развитии гимназиста, то это с наибольшей результативностью следует делать не на русской грамматике, а при синтаксических разборах фрагментов сочинений греко-римских авторов, советует он.

Логическое мышление гимназистов постоянно совершенствуется и при изучении этимологии греческих и латинских слов, сохранившихся в новых языках. Полагая, что язык - это «исповедь народа», Ф.Ф. Зелинский широко практиковал занятия по этимологии, с тем чтобы через анализ языковых структур показать быт создавшего язык народа, а также «душу народа», «народное сознание».

Латинский и греческий языки, по представлениям Ф.Ф. Зелинского, играли важную роль не только в развитии познавательных и мыслительных способностей учащихся - их изучение превращалось в школу для практического усовершенствования стиля. Он не сомневался в том, что «только античная проза, принуждая нас при переводе пускать в ход все стилистические достоинства родного языка, может... спасти русскую речь от угрожающих ей серьезных и неотвратимых утрат» (Там же: 50): оскудения художественной речи, сведения грамотного литературного языка к разговорной речи, засорения ее словами иностранного происхождения.

Итак, из рассуждений Ф.Ф. Зелинского о пользе изучения «системы обоих древних языков» следует, что фундамент классического образования составляют этимология, семасиология и синтаксис, благодаря постижению которых гимназист осознавал организм и строй классических языков, узнавал о происхождении лингвистических явлений, оценивал содержание языковой среды. Обучаясь распознавать закономерности природы греческого и латыни, гимназисты, по соображениям Ф.Ф. Зелинского, обретали «тот дух научности, который приспосабливает человека ко всякого рода научному труду» . Систематические лингвистические занятия благотворно влияли на «будущих интеллигентов», давая им «такую подготовку ума, которая позволит им с наименьшей затратой сил и времени и с наибольшей пользой» воспринимать любые знания, востребованные будущей профессией (Там же: 18; курсив Ф.Ф. Зелинского).

При всей важности изучения системы древних языков лингвистические занятия не исчерпывали всей полноты программы по античности в классических гимназиях, т. к. «здание классического образования», выстраиваемое на занятиях, включало в себя еще два элемента: чтение и толкование подлинников лучших произведений греко-римской литературы, а также рассмотрение наиболее важных для понимания жизни античных народов направлений их развития.

При таком подходе к познанию истории и культуры классических народов, считал Ф.Ф. Зелинский, древний мир действительно превращался «в высшей степени в широкую, богатую и разнообразную область знаний» .

Работа с подлинниками произведений выдающихся представителей античной культуры имела для учащихся неоценимое значение, считал Ф.Ф. Зелинский. Осваивая на уроках «метод филологической интерпретации» текстов, гимназисты приучали себя решать все возникающие по поводу переводов сомнения «исключительно авторитетом науки». Превратив текст «в общее поле для наблюдений и исследований», и ученик, и его учитель получали возможность доказывать друг другу свою точку зрения, апеллируя не к эмоциям и домыслам, а к знаниям, наблюдениям, опыту. Усвоив метод филологической интерпретации, выпускник гимназий мог применять его не только по прямому назначению, но и во время исследовательских процессов на поприще естественных наук, полагал профессор, т.к. эмпирически-наблюдательный метод, используемый в естественных дисциплинах, напоминает технологии филологических открытий.

Нравственный аспект овладения методом филологической интерпретации значит не меньше его применения на практике, утверждал Ф.Ф. Зелинский. В ходе занятий гимназист проникается мыслью о том, что следует признавать самое неприятное для тебя положение, если оно доказано, и, наоборот, - отказываться от самого дорогого для тебя убеждения, раз оно опровергнуто. Такие взгляды Ф.Ф. Зелинский считал «залогом умственной свободы и умственного прогресса» . Не желая угождать релятивистам, ученый, тем не менее, был уверен в том, что переубеждение в научном споре является верным

способом достижения истины. При этом Ф.Ф. Зелинский умел распознавать сам и учил слушателей различать «беспринципную перенастраиваемость» - признак «нравственной или умственной слабости» - тех случайных попутчиков науки, кто без обоснованного «логического основания» с легкостью меняет свое мнение, - от сторонников «интеллектуальной переубеждения». Способность к переубеждению свойственна, по его мнению, всем, поклоняющимся Логосу - «слову-разуму». Такие ученые, опасаясь косности и умственной слепоты, находили в себе силы отказаться от прежних взглядов, которые, вступив в противоречие с открывшейся науке истиной, превратились в заблуждения.

«Чтение авторов» важно еще и потому, утверждал Ф.Ф. Зелинский, что это прививает вкус к достойной литературе. Памятники греко-римской античной поэзии и прозы, являясь порождением ин-теллектуалистических по характеру языков, и сами являются интеллектуалисти-ческими - «признание верховных прав разума», общая атмосфера уверенности в том, что «разум управляет волей» (Там же: 62 - 63), прослеживаются во всех произведениях греко-римской литературы, начиная с Эсхила. Для «развивающегося человека» полезно признавать силу разума и обращаться к литературе классической древности, которая является полной противоположностью современной, где «эмоциональное начало возобладало над интеллектуальным» (Там же: 63).

Древние писатели, изучаемые в классических гимназиях, были не просто прекрасными стилистами и поклонниками Логоса, замечает Ф.Ф. Зелинский, - «они были также на высоте культуры своей эпохи и могли бы смело применить к себе гордое заявление Ф. Лассаля: “Я пишу каждое свое слово во всеоружии образования моего времени”» . Являясь разносторонне развитыми людьми, греко-римские авторы прослыли писателями-энцик-лопедистами, поэтому для толкования их сочинений требуются универсальные познания и «широта горизонта». Для того чтобы дать правильную интерпретацию текстов, созданных всесторонне образованными людьми, преподаватели классической филологии постоянно совершенствуют свои познания в гуманитарных, точных, естественнонаучных дисциплинах: только таким образом им удается расшиф-

ровать бытовые, военные детали, тонко -сти античной юриспруденции, эстетики, грамотно распознать культурные реалии древности. Прививая это «чувство правды» своим воспитанникам, преподаватели античности действуют «на весь ум» своих учащихся и, помогая им впитывать универсальные по характеру знания, формируют интеллект своих подопечных и высокую умственную культуру.

Трудно переоценить и работу с историческими произведениями на занятиях по «чтению авторов». Сочинения знаменитых греческих и римских историков представляют интерес не просто как источники информации о давно ушедших исторических эпохах. Изучаемые в хронологической последовательности, они способствуют привитию учащимся «духа историзма». «Дух правдивости и справедливости» способны «насаждать» труды Геродота, Фукидида, Полибия, которые, по мнению Ф.Ф. Зелинского, близки к идеалу «исторической истины». Уроки по античной истории имеют большое значение при формировании «чувства правды» гимназиста, т. к. создание правдивого образа древности требует служения истине, даже если она идет вразрез с общественным мнением и стереотипами мышления.

Итак, резюмирует Ф.Ф. Зелинский, в ходе «образовательного труда» в гимназии, начав с изучения греческого и латинского языков, учащийся получает возможность прикоснуться к истории и культуре классических народов. Через знакомство с античной религией, литературой, философией, историей, правом гимназист постигает те элементы великой культуры, завещанные древностью, которые превратились в «живительные соки для нашей собственной культуры» . В этом процессе знакомства с вечными ценностями и приобщения к ним и состоит, по представлениям Ф.Ф. Зелинского, предназначение классических гимназий.

Размышляя о третьем Ренессансе, Ф.Ф. Зелинский возлагал на гимназии большие надежды. В культурном, «т. е. умственном и нравственном совершенствовании человечества», Ф.Ф. Зелинский видел главное предназначение классической школы во всех без исключения государствах, в том числе и в России, «где она имела не очень сильную опору в истории» (Там же: 10, 14)). Именно поэтому он враждебно относился к тем своим оппонентам,

которые считали изучение античности в гимназиях «странным пережитком... подлежащим скорейшему и окончательному упразднению» (Там же: 2).

Пытаясь разобраться в причинах «предубеждения общества против школьной античности», Ф.Ф. Зелинский проанализировал те аргументы, которые обычно использовали противники сохранения классического образования в России. Античности «вменяют в вину, - отмечал Ф.Ф. Зелинский, - что она не нужна... что она трудна... ретроградна» (Там же: 133).

Обвинение античности в ее бесполезности и ненужности, парировал претензии своих идейных противников профессор, может возникнуть только у людей, вставших на узкоутилитарную позицию и определяющих ценность школьных знаний непосредственной их применимостью в жизни и работе. Возражая против этого прагматического подхода, Ф.Ф. Зелинский не только в очередной раз подчеркнул мысль о том, что античность - это незаменимый элемент культуры образованного человека, «фундамент, на котором мы только теперь начинаем возводить настоящее здание нашей культуры» (Там же: 2), но и указал на совершенствование интеллектуальных способностей гимназистов в ходе изучения ими греко-римской словесности.

Ф.Ф. Зелинский горячо защищал идею сохранения классического образования в России и с помощью разнообразных доказательных методов пытался противостоять нападкам той части российского общества, которая разуверилась в востребованности гимназий, считала их учебную программу и методы обучения устаревшими и несовершенными. Повторим, что для маститого профессора именно классические гимназии были средством осуществления славянского Возрождения. «У нас в России, - утверждал он, - общество было всегда особенно чутко к нравственным вопросам и запросам; у нас его сознание менее стеснено традиционными рамками, более рвется на простор, от условного и преходящего к действительному, природному, вечному. У нас, поэтому, интерес к античности должен бы быть сильнее, чем где бы то ни было. И когда я слышу проповедь ненависти и пренебрежения к античности в нашем обществе, мне кажется, что я имею дело с каким-то колоссальным и позорным недоразумением. Мне хотелось бы крикнуть обществу: “Да что вы

делаете! Перед вами чаша с... самым питательным напитком, но... вы плаксиво, точно дети, от нее отворачиваетесь...”» .

Вопрос о том, состоялся или нет в XIX - XX вв. славянский этап Возрождения, не является предметом рассмотрения данной статьи, да и вряд ли это возможно сделать в столь тесных рамках. Последние же слова Ф.Ф. Зелинского хотелось бы адресовать той части современного российского общества, которая, подобно своим предшественникам 100 лет назад, отдает предпочтение естественнонаучному и техническому образованию в ущерб гуманитарному.

Литература

1. Бахтин Н.М. Ф.Ф. Зелинский / Н.М. Бахтин // Из жизни идей / сост. С.Р. Федякин. М., 1995. С. 116.

2. Бахтин Н.М. Русская революция глазами белогвардейца (Подготовка текстов и прим. О. Е. Оссовского) / Н.М. Бахтин // Бахтиноло-гия: Исследования, переводы, публикации. К столетию рождения Михаила Михайловича Бахтина (1895 - 1995) / сост., ред. К.Г. Исупов. СПб., 1995. С. 355.

3. Брагинская Н.В. Славянское Возрождение античности [Электронный ресурс] / Н.В. Брагинская. Режим доступа: http//ivgi.rsub.ru.

4. Дроздова С.Ю. Ф.Ф. Зелинский об эллинских корнях христианства / С.Ю. Дроздова // Филос. науки. 2007. № 10. С. 137. Примеч. 1.

5. Зелинский Ф.Ф. Памяти И.Ф. Анненского / Ф.Ф. Зелинский // Из жизни идей: науч.-по-пул. ст. 3-е изд. Спб., 1911. С. 364 - 378.

6. Зелинский Ф.Ф. Античный мир в поэзии А.Н. Майкова / Ф.Ф. Зелинский // Рус. вестн. 1899. № 7. С. 140.

7. Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей: науч.-по-пул. ст. / Ф.Ф. Зелинский. 3-е изд., испр. и доп. Спб., 1916. Т. 1. Из предисл. к первому изд.

8. Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей: науч.-по-пул. ст. / Ф.Ф. Зелинский. 3-е изд. Спб., 1911. Т. 2. С. 5.

9. Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей: науч.-по-пул. ст. / Ф.Ф. Зелинский. Спб., 1907. Т. 3. С. 340.

10. Литературная энциклопедия. М., 1930.

11. Лукьянченко О. Вертикаль жизни Фаддея Зелинского [Электронный ресурс] / О. Лукьянченко. Режим доступа: // http://www.relga.rsu.ru/ n52/cult. 52. htm - 2004.

12. Махлин В.Л. Третий Ренессанс / В.Л. Мах-лин // Бахтинология: Исследования, переводы, публикации. К столетию рождения Михаила

Михайловича Бахтина (1895 - 1995) / сост., ред. К.Г. Исупов. СПб., 1995. С. 133.

13. Новиков М.В. В.П. Бузескул и конструирование «образа» истории / М.В. Новиков, Т.Б. Перфилова // Ярославский пед. вестн. 2008. № 3(56). С151 - 154.

14. Новиков М.В. В.П. Бузескул: принципы исторического исследования / М.В. Новиков, Т.Б. Перфилова // Там же. № 1. С. 48 - 56.

15. Новиков М.В. Модернизация древней истории в творчестве Р.Ю. Випперта и В.П. Бузес-кула / М.В. Новиков, Т.Б. Перфилова // Там же. № 2. С. 96 - 100.

16. Новиков М.В. Р.Ю. Виппер и историческое образование: вопросы дидактики / М.В. Новиков, Т.Б. Перфилова // Там же. 2007. № 3.

17. Новиков М.В. Р.Ю. Виппер и развитие теории исторического познания / М.В. Новиков, Т.Б. Перфилова // Вестн. Вят. гос. гуманит. унта. 2007. № 3. С. 33 - 44.

18. Новиков М.В. Теоретико-методологические взгляды Р.Ю. Виппера / М.В. Новиков, Т.Б. Перфилова // Ярославский пед. вестн. 2007. № 2. С. 77 - 82.

19. Очерки истории исторической науки в СССР / под ред. М.В. Нечкиной. М., 1966. Т. 4.

20. Перфилова Т.Б. Образ античной демократии в историографии Нового времени: интерпретация В.П. Бузескула / Т.Б. Перфилова. Ярославль, 2007.

21. Перфилова Т.Б. Образ античной истории в «умственных разрезах» Р.Ю. Виппера / Т.Б. Перфилова. Ярославль, 2006.

22. Российский гуманитарный энциклопедический словарь: в 3 т. М. - СПб., 2002. Т. 2. С. 22.

23.Ростовцев М. Зелинский Фаддей Францевич [Электронный ресурс] / М. Ростовцев. Режим доступа: // http//www.rulex.ru/01130409. htm.

24. Русские писатели. 1800 - 1917: биографический словарь / гл. ред. П.А. Николаев. М., 1992. Т. 2. С. 336, 337.

25. Хоружий С.С. Трансформации славянофильской идеи в XX веке / С.С. Хоружий // Вопр. философии. 1994. № 11. С. 54.

F.F. Zelinskiy and the idea of Slavic renaissance

One of the fundamental ideas in creative heritage of Zelinskiy - the idea of Slavic Renaissance -is analysed as well as its explanation and popularization in the context of setting the classical gymnasium education.

Keywords: methodology of History, Slavic Renaissance, classical education, ancient culture, «Silver Age»


Э. В. Диль
С. Э. Радлов
Б. Ф. Казанский
Б. В. Варнеке Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Фадде́й Фра́нцевич Зели́нский (польск. Tadeusz Stefan Zieliński ; 14 сентября 1859 года , д. Скрипчинцы , Киевская губерния - 8 мая 1944 года , Шондорф-ам-Аммерзее , Бавария) - российский и польский антиковед , филолог-классик , переводчик, культуролог, общественный деятель. Профессор Санкт-Петербургского и Варшавского университетов.

Академик Польской Академии наук, почетный академик Российской Академии наук, член-корреспондент Российской, Баварской, Британской Академий наук, Геттингенского научного общества, почётный доктор многих европейских университетов, в частности, Афин, Гронигена, Оксфорда и Сорбонны .

Биография

В 1883 году защитил магистерскую диссертацию в Петербургском университете и с того же года - приват-доцент на его историко-филологическом факультете . По работе «Членение древнеаттической комедии» (Лейпциг, 1885) в 1887 году защитил диссертацию на степень доктора классической филологии в Дерптском университете .

С 1887 года преподавал древние языки в (по 1904 год ), жил там же на профессорской квартире . Осенью того же года стал также экстраординарным, а в 1890 г. ординарным профессором по кафедре классической филологии Санкт-Петербургского университета, которым состоял вплоть до своего отъезда из России в 1922 г. Расцвет педагогической деятельности в столичном университете, по воспоминаниям самого Ф.Ф. Зелинского, пришелся на 1895-1917 гг. 1905 год принес автономию университетам. В 1906-1908 гг. Зелинский был деканом факультета . Согласно воспоминаниям Н. П. Анциферова , Зелинский был одним из наиболее популярных профессоров факультета (М. И. Ростовцев уступал ему), «слушать его собирались студенты всех факультетов» . В начале 1900-х также начал преподавать на Высших женских (Бестужевских) курсах (ВЖК), а с 1906 г. - на Историко-литературных и юридических Высших женских курсах Н. П. Раева .

Огромное внимание Зелинский уделял популяризации знаний об античности. Помимо многочисленных публикаций он вел студенческий кружок, куда вкладывал всю свою душу. Профессор получал в работе с молодежью не только радость научного поиска, но и радость общения. По его собственным словам, "мой кружок... усилившись женским элементом, стал очень представительным". Бестужевки и слушательницы курсов Раева ("раички") "...никогда не колебались в верности мне... я стал для них поистине "наш Фаддей Францевич" . Многие студентки увлекались научным руководителем, письменно признавались ему в любви, присылали ему локоны волос в письмах. Со своими студентами профессор совершал научные поездки в Грецию, туристические на Южный Урал и т.д., что еще больше увеличивало авторитет ученого у молодежи, но наживало ему взрослых врагов. Академическая жизнь Зелинского не была безоблачной. На факультете имели место интриги. Некоторых врагов Зелинский нажил отрицательными рецензиями. Но очень многие завидовали популярности профессора, распространяли порочащие слухи, а порой просто клеветали. Из-за этого в 1912/1913 г. студенческий кружок фактически распался после самоубийства студентки Субботиной (Автобиография, с. 155). Косвенно эта история отразилась в сказке "Каменная нива" (Иресиона: Аттические сказки).

«Весьма значительны заслуги Зелинского по пробуждению в русской интеллигенции интереса к античной культуре, дискредитированной „классическими гимназиями“ Толстого и Делянова», - отмечает И. М. Тронский в ЛЭ . Зелинский считал своими учениками С. Городецкого и А. Блока. А. А. Блок причислял его к «истинно интеллигентным и художественным людям» . Друзьями Зелинского были Вяч. Иванов и И. Анненский. Он лично знал Ф. Сологуба, К. Бальмонта, В. Брюсова, И. Бунина, М. Кузмина, А. Ремизова, а также М. Горького и А. Луначарского. Зелинский интересовался новаторским искусством Айседоры Дункан , произнёс вступительное слово на её вечере в Консерватории 22 января 1913 года, где она в сопровождении оркестра Русского музыкального общества и хора Театра музыкальной драмы исполняла «Ифигению в Авлиде» Глюка. Также он принял участие в судьбе российских последователей Дункан - студии «Гептахор» , в связи с чем о нём ходили сплетни .

Революцию 1917 г. Зелинский назвал "великой катастрофой". Но он был счастлив тем, что нашел "третий путь" - не "жалкое существование развалины" в России, и не эмиграция. Он обрел новую родину в только что образованной Польской Республике. В 1918 г. он был впервые приглашён профессором и заведующим кафедрой классической филологии в Варшавский университет . Это была командировка с условием возвращения, иначе, по его словам, "дочь стала бы заложницей" . В 1920-1922 гг. ученый снова работал в России. Об этом времени пишет в своем дневнике М.Н. Рыжкина: "Холод... Мрак... Закутанный в плащ поверх шубы Зелинский. Пятнадцать окоченевших уродов, теряющихся во мраке и составляющих его аудиторию..." (Автобиография, с. 169-170, прим. 172).

В апреле 1922 г. ученый выехал в Польшу для постоянной работы. Как отмечают, в знак признания его заслуг его даже провожал на вокзале нарком просвещения Луначарский .

Варшавский университет предоставил ученому квартиру. Зелинский работал в штате университета до 1935 г., и до начала мировой войны в 1939 г. - почётным профессором . В это время он ездит по всей Европе, активно выступает с докладами, получает мировое признание. Являлся членом Германского Археологического института в Риме, Института этрусских исследований во Флоренции, Научного общества во Львове (1920), Варшавского научного общества, Вроцлавского филологического общества и редактором его научного журнала «Эос» . В 1930 г. в Польше рассматривался вопрос о выдвижении Зелинского на Нобелевскую премию по литературе. Зелинский стал прототипом героя одной из повестей крупнейшего польского писателя межвоенного времени Ярослава Ивашкевича (1894-1980), который посвятил ему стихотворение.

В ноябре 1939 г., после гибели Варшавского университета и своей квартиры, Ф.Ф. Зелинский вместе с дочерью Вероникой переехал к сыну Феликсу в Баварию, где бывал с 1922 г. каждое лето. Там же он и умер 8 мая 1944 г., успев завершить 5 и 6 тома "Истории античной религии", материалы к которым в значительной мере погибли в Польше (впервые опубликованы в 1999-2000 гг.).

Семья, личная жизнь

Жена - Луиза Зелинская-Гибель (1863-1923), брак с 1885 г., немка из Прибалтики.

Сын - Феликс Зелинский (1886-1970). С 1920 г. жил в Шондорфе (Бавария) с женой Карин (1891-1964).

Дочери: Людмила (Амата) Зелинская-Бенешевич (1888-1967), жена крупнейшего византиниста Владимира Бенешевича (1874-1938), расстрелянного в СССР; Корнелия Зелинская-Канокога (1889-1970); Вероника (1893-1942).

Внебрачным сыном Зелинского от Веры Викторовны Петуховой был переводчик, филолог-классик и драматург Адриан Пиотровский (1898-1937), также расстрелянный в СССР.

В 1910 г. у Зелинского начался роман с 18-летней слушательницей Бестужевских курсов Соней Червинской. Эта любовь стала для ученого новым сильным импульсом к жизни и творчеству. От Софии Петровны Червинской (1892-1978) у Ф.Ф. Зелинского родились дочери Тамара (1913-2005) и Ариадна (1919-2012). Попытка вывезти их в Польшу весной 1922 г. сорвалась. София Петровна с дочерьми, пережив ряд арестов, поселилась в Ростове-на-Дону, где преподавала иностранные языки в университете.

Признание

А.Ф. Лосев так охарактеризовал Зелинского: «Мой идеал учёного? Думаю, что к идеалу приближается Фаддей Францевич Зелинский, который, во-первых, был в душе поэт-символист, а во-вторых, крупнейший, европейского масштаба, исследователь античности … По-моему, вот это совмещение классика, филолога-классика, поэта и критика замечательно» (Студенческий меридиан. № 8. 1988. С. 24).

Творчество

Больше всего Зелинский занимался исследованием древнегреческой комедии, преимущественно аттической, которой посвящены его работы на русском , немецком и латинском языках :

  • «О синтагмах в древнегреческой комедии» (Санкт-Петербург, 1883, магистерская диссертация);
  • «De lege Antimachea scaenica» (Санкт-Петербург, 1884);
  • «О дорийском и ионическом стилях в древнеаттической комедии» (Санкт-Петербург, 1885);
  • «Die Gliederung der Altattischen Komedie» (Лейпциг, 1885);
  • «Die Märchenkomedie in Athen» (П., 1885);
  • «Quaestiones comicae» (П., 1887) и др.

Ему принадлежат также издания «Царя Эдипа», «Аякса » Софокла и XXI книги Ливия с русскими примечаниями, статьи по критике текста трагедий Софокла и схолий на них (ЖМНП , 1892) и др.

В римской литературе Зелинский фокусировался в основном на Цицероне, Горации, Овидии .

Интерес Зелинского сосредоточился главным образом на следующих областях филологического знания:

  • Цицерон и его роль в мировой культуре. Наиболее крупные работы его в этой области -
    • издание пятой речи Цицерона против Верреса, перевод речей Цицерона (отчасти в сотрудничестве с Алексеевым , Санкт-Петербург, 1903),
    • «Цицерон в истории европейской культуры» («Вестник Европы », 1896, февраль),
    • «Cicero im Wandel der Jahrhunderte» (Лейпциг, 1897),
    • «Уголовный процесс 20 веков назад» («Право», 1901, № 7 и 8),
    • «Das Clauselgesetz in Ciceros Reden» (Лейпциг, 1904, Supplementband к «Philologus»).
  • Гомеровский вопрос:
    • «Закон хронологической несовместимости и композиция Илиады» (сборник «Χαριστήρια», Санкт-Петербург, 1897),
    • «Die Behandlung gleichzeitiger Ereignisse im antiken Epos» (Лейпциг, 1901; Suppl. к «Philologus»)
    • «Старые и новые пути в гомеровском вопросе» (ЖМНП , май, 1900).
  • История религий:
    • «Рим и его религия» («Вестник Европы », 1903),
    • «Rom und seine Gottheit» (Мюнхен, 1903),
    • «Раннее христианство и римская философия» («Вопросы философии и психологии », 1903),
    • «Соперник христианства Гермес, трижды великий» («Вестник Европы », 1904),
    • «Hermes und die Hermetik» («Archiv für Religionswis senschaft», 1905).
  • История идей и история античной культуры. Большая часть главным образом популярных статей в этой области объединена в сборнике «Из жизни идей» (т. I, Санкт-Петербург, 1905); ср. «Die Orestessage und die Rechtfertigungsidee» («Neue Jahrb. für das class. Alterthum», 1899, № 3 и 5) и «Antike Humanität» (ibid. , 1898, 1 и 1902).
  • Психология языка.
    • «Вильгельм Вундт и психология языка» («Вопросы философии и психологии», ).
  • Сравнительная история литературы.
    • Ряд введений к переводам произведений Шиллера («Семела», «Орлеанская дева»), Шекспира («Комедия ошибок», «Перикл», «Антоний и Клеопатра», «Юлий Цезарь», «Венера и Адонис», «Лукреция») и Байрона («Гяур», «Абидосская невеста», «Осада Коринфа»), вышедшим под общей редакцией С. А. Венгерова .
    • К той же области относятся статьи «Мотив разлуки» (Овидий - Шекспир - Пушкин , «Вестник Европы », 1903) и «Die Tragoedie des Glaubens» («Neue Jahrb. für das class. Alterthum», 1901).
  • В связи преподаванием в средних школах России им были составлены доклады, напечатанные в «Трудах комиссии по вопросу об улучшении средней школы»: «Образовательное значение античности» (т. VI) и «О внешкольном образовании» (там же, т. VII).

В популярном изложении те же мысли в защиту классического образования были изложены в публичных лекциях Зелинского, изданных под заглавием «Древний Мир и мы» (второе издание в сборнике «Из жизни идей», т. II).

Отличительная черта всех перечисленных трудов Зелинского - блестящее соединение острого анализа и глубокого философского и психологического синтеза .

По мнению некоторых исследователей древнегреческого театра, в том числе В. Н. Ярхо и переводчика С. В. Шервинского , переводы Зелинского довольно далеки от оригинала (то же отмечал Н. П. Анциферов ). В них, в частности, придавалась анахронистическая психологическая мотивация действий персонажей, что нередко искажало смысл происходящего .

Ф. Ф. Зелинский гордился своей причастностью к антиковедению, классической истории, что воспринимал и как особую честь, выпавшую на его долю, и как человеческое счастье .

Издания

Переводы античных авторов:

  • Цицерон, Марк Туллий. Полн. собр. речей в двух томах. Т. 1. СПб., 1901 (второй том не вышел; полного академического издания Речей Цицерона в России нет до сих пор, двухтомник 1962 г. неполон).
  • Овидий. Баллады-послания. М., 1913.
  • Софокл. Драмы. В 3 т. М., 1914-1915; новое издание: М.: Наука, 1990 ("Литературные памятники").
  • Тит Ливий. История Рима от основания Города. Кн. XXI // Историки Рима. М., 1970.

Цикл "Из жизни идей":

  • Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей. СПб., 1904. 4-е изд.: СПб.: Алетейя, 1995. 464 с.
  • Зелинский Ф.Ф. Древний мир и мы. СПб., 1903. 4-е изд.: СПб.: Алетейя, 1997. 416 с.
  • Зелинский Ф.Ф. Соперники христианства. СПб., 1907. 2-е изд.: СПб.: Алетейя, 1995. 408 с.
  • Зелинский Ф.Ф. Возрожденцы. Пг., 1922. 2-е изд.: СПб.: Алетейя, 1997. 326 с.

Цикл "Античный мир":

  • Зелинский Ф.Ф. Античный мир. Т. 1: Эллада. Ч. 1: Сказочная древность. Вып. 1-3. Пг., 1922-1923 = Сказочная древность Эллады. М.: Московский рабочий, 1993. 382 с.; М.-СПб.: Культура, 1994; М.: Директ-Медиа, 2014. 538 с.
  • Зелинский Ф.Ф. Независимая Греция. Варшава, 1933 (на польск. яз.; русского перевода нет).
  • Зелинский Ф.Ф . Римская Республика. СПб.: Алетейя, 2002 (оригинал: Варшава, 1935).
  • Зелинский Ф.Ф. Римская Империя. СПб.: Алетейя, 1999 (оригинал: Варшава, 1938).

Цикл "Религии античного мира":

  • Зелинский Ф.Ф. Древнегреческая религия. Пг., 1918; Киев: Синто, 1993. 128 с.; Paris, 1926; Oxford, 1926; История античных религий. Ростов-на-Дону: Феникс, 2010 и др. изд.
  • Зелинский Ф.Ф. Религия эллинизма. Пг., 1922; Томск: Водолей, 1996. 160 с.; М.: Директ-Медиа, 2014. 169 с.
  • Зелинский Ф.Ф. Эллинизм и иудаизм // Зелинский Ф.Ф. История античных религий. Т. I-III. СПб.: Квадривиум, 2014. 864 с. (I. Древнегреческая религия; II. Религия эллинизма; III. Эллинизм и иудаизм - Пер. с польск. Ильи Бея) (оригинал: Варшава, 1927).
  • Зелинский Ф.Ф. Религия республиканского Рима / История античных религий. Т. IV. - Пер. с польск. Ильи Бея, СПб.: Квадривиум, 2016. 864 с. (оригинал: Варшава, 1933-1934, в 2 частях).
  • Зелинский Ф.Ф. Религия Римской Империи. Краков, 2000 (на польск. яз.; русского перевода нет).
  • Зелинский Ф.Ф. Античное христианство. Краков, 1999 (на польск. яз.; русского перевода нет).

Прочие сочинения:

  • Zielinski T. Die Letzten Jahre des zweiten punischer Krieges. Leipzig: Teubner, 1880; Aahen, 1985.
  • Зелинский Ф. Ф. О синтагмах в древней греческой комедии. СПб., 1883.
  • Зелинский Ф. Ф. О дорийском и ионийском стилях в древней аттической комедии. СПб., 1885.
  • Zielinski T. Die Gliederung der altattischen Komoedie. Leipzig: Teubner, 1885.
  • Zielinski T. Die Marchenkomodie in Athen. St. Petersburg, 1886.
  • Zielinski T. Cicero im Wandel der Jahrunderte. Leipzig: Teubner, 1897; Darmstadt, 1973 (всего вышло 6 изданий).
  • Зелинский Ф.Ф. Tragodoumena. Исследования в области развития трагических мотивов, вып.1. СПб., 1919.
  • Zielinski T. Tragodumenon libri tres. Krakow, 1925.
  • Зелинский Ф.Ф. История античной культуры. СПб.: Марс, 1995. 384 с.
  • Зелинский Ф.Ф. Иресиона: Аттические сказки. В 4-х выпусках. Пг., 1921-1922; Аттические сказки. СПб.: Алетейя, 2000. 190 с.
  • Зелинский Ф.Ф. Мифы трагической Эллады. Минск: Вышэйшая школа, 1992. 368 с. (вариант книги: Сказочная древность Эллады).
  • Зелинский Ф.Ф. Автобиография // Древний мир и мы. Классическое наследие в Европе и России. Альманах. Вып. 4. СПб.: Дмитрий Буланин, 2012. С. 46-197.
  • Zielinski T. Kultura i rewolucja: Publicystyka z lat 1917-1922. Warszawa, 1999.

О нем:

  • Srebrny S. Tadeusz Zielinski // Eos. 1947. Vol. 42. P. 5-65.
  • Гусейнов Г. "...И ты стоскуешься по белым храмам и душистым рощам...". О жизни и книгах Фаддея Францевича Зелинского // Зелинский Ф.Ф. Сказочная древность Эллады. М., 1993. С. 3-14.
  • Добронравин Н.А. Древнегреческая трагедия в Новой Европе, или судьба Фаддея Зелинского // Зелинский Ф.Ф. Возрожденцы. СПб., 1997. С. 319-323.
  • Лукьянченко О.А. Вертикаль жизни (наброски к биографии Ф.Ф. Зелинского) // Зелинский Ф.Ф. Римская Республика. СПб., 2002. С. 5-22.
  • Приложение к биографическому очерку о Ф.Ф. Зелинском, написанное его дочерью Ариадной Фаддеевной // Зелинский Ф.Ф. Римская Республика. СПб., 2002. С. 425-436.
  • Аксер Е. Тадеуш Зелинский среди чужих // Древний мир и мы. Альманах. Вып. 4. СПб., 2012. С. 12-23.
  • фон Альбрехт М. Наводя мосты между культурами и народами: филолог Ф.Ф. Зелинский // Древний мир и мы. Альманах. Вып. 4. СПб., 2012. С. 24-31.
  • Гаврилов А.К . Фаддей Францевич Зелинский в контексте русской культуры // Древний мир и мы. Альманах. Вып. 4. СПб., 2012. С. 32-45.
  • Геремек Х. Дневник Ф.Ф. Зелинского 1939-1944 гг. // Древний мир и мы. Альманах. Вып. 4. СПб., 2012. С. 198-220.
  • Tadeusz Zielinski (1859-1944): Spuren und Zeugnisse seines Lebens und Wirkens aus suddeutschen Bestanden. Torunii, 2009.
  • Червинская А. Ф. Из пережитого (журнальный вариант) // Ковчег. 2005. №№ VII–VIII, электронная версия http://www.kovcheg-kavkaz.ru/issue_7_52.html; http://www.kovcheg-kavkaz.ru/issue_9_108.html
  • Лукьянченко О. Фаддей Зелинский в переписке с младшей дочерью Ариадной: Неизвестные страницы биографии // Новая Польша. 2009. № 7/8. C. 51–59, электронная версияhttp://www.novpol.ru/index.php?id=1179
  • Лукьянченко О. Ф. Ф. Зелинский и его «История античных религий» // Зелинский.Ф. Ф. История античных религий. Ростов н/Д: Феникс, 2010. С. 3–12.
  • Lukianchenko O. Nieznane karty biografii Tadeusza Zielinskiego: Korespondencja Faddieja Francewicza (Tadeusza) Zielinskiego z najmladsza corka Ariadna // Новая Польша. Wydanie specjalne 2005–2011. C. 5–14.
  • Lukianchenko O. Tadeusz Zielinski. Nieznane karty biografii // Tadeusz Zielinski (1859–1944). W 150 rocznice urodgin. IBI «Artes Liberales» UW, Komitet Nauk o Kulturze Antycznej PAN, Warszawa, 2011. С. 55–191.
  • Лукьянченко О. Фаддей Зелинский: судьба литературного наследия // Новая Польша. 2014. № 5. C. 25–35, электронная версия http://novpol.ru/index.php?id=2073

Библиография:

Список трудов проф. Ф.Ф. Зелинского, изданный ко дню 25-летия его преподавательской деятельности его учениками (1884-1909). СПб., 1909 (№ 1-312);.

Перечень трудов проф. Ф.Ф. Зелинского с 1908 г. // Гермес. 1914. № 3, с.84-87 (№ 313-421).

Наиболее полная библиография Ф.Ф. Зелинского опубликована Г. Пьянко в Польше: Meander. 1959. Rok 14. S. 441-461.

Ссылки

  • в библиотеке Максима Мошкова
  • Зелинский Ф. Ф. (PDF). Петроград: Огни, 1918 . imwerden.de. Проверено 30 апреля 2013. .
  • Зѣлинскій Ѳ. . Шекспир В. Полное собрание сочинений / Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1903. Т. 5. С. 332-339 . rus-shake.ru; archive.org. Проверено 30 апреля 2013. .
  • Зѣлинскій. . Шекспир В. Полное собрание сочинений / Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1903. С. 53-67 . rus-shake.ru; archive.org. Проверено 30 апреля 2013. .

Напишите отзыв о статье "Зелинский, Фаддей Францевич"

Примечания

  1. http://vestnik.yspu.org/releases/2011_3g/05.pdf
  2. . Санкт-Петербургские антиковеды . Центр антиковедения СПбГУ (centant.spbu.ru). Проверено 30 апреля 2013. .
  4. Ендольцев Ю. . Нева, №7 . magazines.russ.ru (2003). Проверено 30 апреля 2013. .
  6. Зелинский Ф.Ф. Воспоминания // Древний мир и мы. Альманах. Вып. 4. СПб., 2012. С. 151.
  7. http://slovari.yandex.ru/~книги/Лит.%20энциклопедия/Зелинский%20Ф.%20Ф./
  8. М.Мальков
  10. Историко-филологическое отделение (по разряду классической филологии и археологии)
  11. Отделение русского языка и словесности (по разряду изящной словесности)
  12. на официальном сайте РАН
  13. http://www.ptta.pl/pef/pdf/suplement/zielinski.pdf
  14. Зелинский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). - СПб. , 1890-1907.
  15. Виктор Ярхо (рус.) // Библиотека Максима Мошкова . из первоисточника 30 апреля 2013.

Ссылки

  • Потехина И. П.

Ошибка Lua в Модуль:External_links на строке 245: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Отрывок, характеризующий Зелинский, Фаддей Францевич

Закутавшись в тёплые одеяла, четверо суровых мужчин вышли в ночь. Это были её друзья – Совершенные: Хюго (Hugo), Амьель (Amiel), Пуатеван (Poitevin) и Светозар (о котором не упоминается ни в одной оригинальной рукописи, везде просто говорится, что имя четвёртого Совершенного осталось неизвестным). Эсклармонд порывалась выйти за ними... Мать не отпустила её. В этом не было больше смысла – ночь была тёмной, и дочь только помешала бы уходящим.

Такова была их судьба, и встречать её надо было с высоко поднятой головой. Как бы это ни было трудно...
Спуск, по которому ушли четверо Совершенных, был очень опасным. Скала была скользкой и почти вертикальной.
И спускались они на верёвках, привязанных за талию, чтобы, в случае беды, руки каждого оставались свободными. Только Светозар чувствовал себя беззащитно, так как он поддерживал привязанного к нему ребёнка, который, напоенный маковым отваром (чтобы не кричал) и устроенный на широкой папиной груди, сладко спал. Узнал ли когда-либо этот малыш, какой была его первая ночь в этом жестоком мире?.. Думаю, что узнал.

Он прожил долгую и сложную жизнь, этот маленький сын Эсклармонды и Светозара, которого мать, видевшая его лишь мгновение, нарекла Видомиром, зная, что её сын будет видеть будущее. Будет чудесным Видуном...
– Так же оклеветанный церковью, как остальные потомки Магдалины и Радомира, он закончит свою жизнь на костре. Но в отличие от многих, рано ушедших, в момент его смерти ему будет уже ровно семьдесят лет и два дня, и звать его на земле будут Жаком де Молэй (Jacques de Molay)... последним великим Магистром Ордена Тамплиеров. А также последним главою светлого Храма Радомира и Магдалины. Храма Любви и Знания, который так и не сумела уничтожить Римская церковь, ибо всегда оставались люди, свято хранившие его в своих сердцах.
(Тамплиеры умерли оклеветанными и замученными слугами короля и кровожадной католической церкви. Но самым абсурдным было то, что умерли они напрасно, так как на момент своей казни были уже оправданы Папой Клементом!.. Только вот документ этот каким-то образом «затерялся», и никто не видел его до 2002 года, когда он оказался «случайно» вдруг обнаруженным в Архивах Ватикана под номером 217, вместо «правильного» номера 218... И назывался этот документ – Пергамент Шинона (Parchement of Chinon), рукопись из города, в котором провёл последние годы своего заточения и пыток Жак де Молэй).

(Если кого-то интересуют подробности настоящей судьбы Радомира, Магдалины, Катаров и Тамплиеров, прошу смотреть Дополнения после глав Изидоры или отдельную (но ещё только готовящуюся) книгу «Дети Солнца», когда она будет выставлена на сайте www.levashov.info для свободного копирования).

Я стояла совершенно потрясённая, как это было почти всегда после очередного рассказа Севера...
Неужели тот малюсенький, только что родившийся мальчик был знаменитейшим Жаком де Молэй?!. Сколько разных преразных легенд слышала я об этом загадочном человеке!.. Сколько чудес было связано с его жизнью в полюбившихся мне когда-то рассказах!
(К сожалению, до наших дней не дошли чудесные легенды об этом загадочном человеке... Его, как и Радомира, сделали слабым, трусливым и бесхарактерным магистром, «не сумевшим» сберечь свой великий Орден...)
– Сможешь ли рассказать о нём чуть поподробнее, Север? Был ли он столь сильным пророком и чудотворцем, как рассказывал мне когда-то отец?..
Улыбнувшись моей нетерпеливости, Север утвердительно кивнул.
– Да, я расскажу тебе о нём, Изидора... Я знал его много лет. И множество раз говорил с ним. Я очень любил этого человека... И очень по нему тосковал.
Я не спросила, почему же он не помог ему во время казни? В этом не было смысла, так как я заранее знала его ответ.
– Ты – что?!! Ты говорил с ним?!. Пожалуйста, ты ведь расскажешь мне об этом, Север?!. – Воскликнула я.
Знаю, своим восторгом я была похожа на дитя... Но это не имело значения. Север понимал, как важен был для меня его рассказ, и терпеливо помогал мне.
– Только я хотела бы сперва узнать, что стало с его матерью и Катарами. Знаю, что они погибли, но я хотела бы это увидеть своими глазами... Помоги мне, пожалуйста, Север.
И опять реальность исчезла, возвращая меня в Монтсегюр, где проживали свои последние часы чудесные смелые люди – ученики и последователи Магдалины...

Катары.
Эсклармонд тихо лежала на кровати. Её глаза были закрыты, казалось, она спала, измученная потерями... Но я чувствовала – это была всего лишь защита. Она просто хотела остаться одна со своей печалью... Её сердце бесконечно страдало. Тело отказывалось повиноваться... Всего лишь какие-то считанные мгновения назад её руки держали новорождённого сынишку... Обнимали мужа… Теперь же они ушли в неизвестность. И никто не мог с уверенностью сказать, удастся ли им уйти от ненависти «охотников», заполонивших подножье Монтсегюра. Да и всю долину, сколько охватывал глаз... Крепость была последним оплотом Катар, после неё уже ничего не оставалось. Они потерпели полное поражение... Измученные голодом и зимними холодами, они были беспомощны против каменного «дождя» катапульт, с утра до ночи сыпавшихся на Монтсегюр.

– Скажи, Север, почему Совершенные не защищались? Ведь, насколько мне известно, никто лучше них не владел «движением» (думаю, имеется в виду телекинез), «дуновением» и ещё очень многим другим. Почему они сдались?!
– На это есть свои причины, Изидора. В самые первые нападения крестоносцев Катары ещё не сдавались. Но после полного уничтожения городов Алби, Безье, Минервы и Лавура, в которых погибли тысячи мирных жителей, церковь придумала ход, который просто не мог не сработать. Перед тем, как напасть, они объявляли Совершенным, что если они сдадутся, то не будет тронут ни один человек. И, конечно же, Катары сдавались... С того дня начали полыхать по всей Окситании костры Совершенных. Людей, посвятивших всю свою жизнь Знанию, Свету и Добру, сжигали, как мусор, превращая красавицу Окситанию в выжженную кострами пустыню.
Смотри, Изидора... Смотри, если желаешь увидеть правду...
Меня объял настоящий священный ужас!.. Ибо то, что показывал мне Север, не вмещалось в рамки нормального человеческого понимания!.. Это было Пекло, если оно когда-либо по-настоящему где-то существовало...
Тысячи облачённых в сверкающие доспехи рыцарей-убийц хладнокровно вырезали мечущихся в ужасе людей – женщин, стариков, детей... Всех, кто попадал под сильные удары верных прислужников «всепрощающей» католической церкви... Молодые мужчины, пытавшиеся сопротивляться, тут же падали замертво, зарубленные длинными рыцарскими мечами. Повсюду звучали душераздирающие крики... звон мечей оглушал. Стоял удушающий запах дыма, человеческой крови и смерти. Рыцари беспощадно рубили всех: был ли то новорождённый младенец, которого, умоляя о пощаде, протягивала несчастная мать... или был немощный старик... Все они тут же нещадно зарубались насмерть... именем Христа!!! Это было святотатством. Это было настолько дико, что у меня на голове по-настоящему шевелились волосы. Я дрожала всем телом, не в состоянии принять или просто осмыслить происходящее. Очень хотелось верить, что это сон! Что такого в реальности быть не могло! Но, к сожалению, это всё же была реальность...
КАК могли они объяснить совершающееся зверство?!! КАК могла римская церковь ПРОЩАТЬ (???) совершающим такое страшное преступление?!
Ещё перед началом Альбигойского крестового похода, в 1199 году, Папа Инокентий III «милостиво» заявил: «Любой, исповедующий веру в бога, не совпадающую с церковной догмой, должен быть сожжён без малейшего на то сожаления». Крестовый поход на Катар назывался «За дело мира и веру»! (Negotium Pacis et Fidei)...
Прямо у алтаря, красивый молодой рыцарь пытался размозжить череп пожилому мужчине... Человек не умирал, его череп не поддавался. Молодой рыцарь спокойно и методично продолжал лупить, пока человек наконец-то последний раз не дёрнулся и не затих – его толстый череп, не выдержав, раскололся...
Объятая ужасом юная мать, в мольбе протянула ребёнка – через секунду, у неё в руках остались две ровные половинки...
Маленькая кудрявая девчушка, плача с перепугу, отдавала рыцарю свою куклу – самое дорогое своё сокровище... Голова куклы легко слетела, а за ней мячиком покатилась по полу и голова хозяйки...
Не выдержав более, горько рыдая, я рухнула на колени... Были ли это ЛЮДИ?! КАК можно было назвать вершившего такое зло человека?!
Я не хотела смотреть это дальше!.. У меня больше не оставалось сил... Но Север безжалостно продолжал показывать какие-то города, с полыхавшими в них церквями... Эти города были совершенно пустыми, не считая тысяч трупов, брошенных прямо на улицах, и разлившихся рек человеческой крови, утопая в которой пировали волки... Ужас и боль сковали меня, не давая хоть на минуту вдохнуть. Не позволяя шевельнуться...

Что же должны были чувствовать «люди», отдававшие подобные приказы??? Думаю, они не чувствовали ничего вообще, ибо черным-черны были их уродливые, чёрствые души.

Вдруг я увидела очень красивый замок, стены которого были местами повреждены катапультами, но в основном замок оставался целым. Весь внутренний двор был валом завален трупами людей, утопавших в лужах собственной и чужой крови. У всех было перерезано горло...
– Это Лавур (Lavaur), Изидора... Очень красивый и богатый город. Его стены были самыми защищёнными. Но озверевший от безуспешных попыток главарь крестоносцев Симон де Монтфор позвал на помощь весь сброд, какой только смог найти, и... 15 000 явившихся на зов «солдат Христовых» атаковали крепость... Не выдержав натиска, Лавур пал. Все жители, в том числе 400 (!!!) Совершенных, 42 трубадура и 80 рыцарей-защитников, зверски пали от рук «святых» палачей. Здесь, во дворе, ты видишь лишь рыцарей, защищавших город, и ещё тех, кто держал в руках оружие. Остальных же (кроме сожжённых Катар) зарезав, просто оставили гнить на улицах... В городском подвале убийцы нашли 500 спрятавшихся женщин и детей – их зверски убили прямо там... не выходя наружу...
Во двор замка какие-то люди привели, закованную цепями, симпатичную, хорошо одетую молодую женщину. Вокруг началось пьяное гиканье и хохот. Женщину грубо схватили за плечи и бросили в колодец. Из глубины тут же послышались глухие, жалобные стоны и крики. Они продолжались, пока крестоносцы, по приказу главаря, не завалили колодец камнями...
– Это была Дама Джиральда... Владелица замка и этого города... Все без исключения подданные очень любили её. Она была мягкой и доброй... И носила под сердцем своего первого нерождённого младенца. – Жёстко закончил Север.
Тут он посмотрел на меня, и видимо сразу же понял – сил у меня просто больше не оставалось...
Ужас тут же закончился.
Север участливо подошёл ко мне, и, видя, что я всё ещё сильно дрожу, ласково положил руку на голову. Он гладил мои длинные волосы, тихо шепча слова успокоения. И я постепенно начала оживать, приходя в себя после страшного, нечеловеческого потрясения... В уставшей голове назойливо кружился рой незаданных вопросов. Но все эти вопросы казались теперь пустыми и неуместными. Поэтому, я предпочитала ждать, что же скажет Север.
– Прости за боль, Изидора, но я хотел показать тебе правду... Чтобы ты поняла ношу Катар... Чтобы не считала, что они легко теряли Совершенных...
– Я всё равно не понимаю этого, Север! Так же, как я не могла понять вашу правду... Почему не боролись за жизнь Совершенные?! Почему не использовали то, что знали? Ведь почти что каждый из них мог одним лишь движением истребить целую армию!.. Зачем же было сдаваться?
– Наверное, это было то, о чём я так часто с тобой говорил, мой друг... Они просто не были готовы.
– Не готовы к чему?! – по старой привычке взорвалась я. – Не готовы сохранить свои жизни? Не готовы спасти других, страдавших людей?! Но ведь всё это так ошибочно!.. Это неверно!!!
– Они не были воинами, каким являешься ты, Изидора. – Тихо произнёс Север. – Они не убивали, считая, что мир должен быть другим. Считая, что они могли научить людей измениться... Научить Пониманию и Любви, научить Добру. Они надеялись подарить людям Знание... но не всем, к сожалению, оно было нужно. Ты права, говоря, что Катары были сильными. Да, они были совершенными Магами и владели огромной силою. Но они не желали бороться СИЛОЙ, предпочитая силе борьбу СЛОВОМ. Именно это их и уничтожило, Изидора. Вот почему я говорю тебе, мой друг, они были не готовы. А если уж быть предельно точным, то это мир не был готов к ним. Земля, в то время, уважала именно силу. А Катары несли Любовь, Свет и Знание. И пришли они слишком рано. Люди не были к ним готовы...
– Ну, а как же те сотни тысяч, что по всей Европе несли Веру Катар? Что тянулись к Свету и Знаниям? Их ведь было очень много!
– Ты права, Изидора... Их было много. Но что с ними стало? Как я уже говорил тебе раннее, Знание может быть очень опасным, если придёт оно слишком рано. Люди должны быть готовы, чтобы его принять. Не сопротивляясь и не убивая. Иначе это Знание не поможет им. Или ещё страшнее – попав в чьи-то грязные руки, оно погубит Землю. Прости, если тебя расстроил...
– И всё же, я не согласна с тобою, Север... Время, о котором ты говоришь, никогда не придёт на Землю. Люди никогда не будут мыслить одинаково. Это нормально. Посмотри на природу – каждое дерево, каждый цветок отличаются друг от друга... А ты желаешь, чтобы люди были похожи!.. Слишком много зла, слишком много насилия было показано человеку. И те, у кого тёмная душа, не хотят трудиться и ЗНАТЬ, когда возможно просто убить или солгать, чтобы завладеть тем, что им нужно. За Свет и Знание нужно бороться! И побеждать. Именно этого должно не хватать нормальному человеку. Земля может быть прекрасной, Север. Просто мы должны показать ей, КАК она может стать чистой и прекрасной...
Север молчал, наблюдая за мной. А я, чтобы не доказывать ничего более, снова настроилась на Эсклармонд...
Как же эта девочка, почти ещё дитя, могла вынести такое глубокое горе?.. Её мужество поражало, заставляя уважать и гордиться ею. Она была достойной рода Магдалины, хотя являлась всего лишь матерью её далёкого потомка.
И моё сердце снова болело за чудесных людей, чьи жизни обрывала всё та же церковь, лживо провозглашавшая «всепрощение»! И тут я вдруг вспомнила слова Караффы: «Бог простит всё, что творится во имя его»!.. Кровь стыла от такого Бога... И хотелось бежать куда глаза глядят, только бы не слышать и не видеть происходящее «во славу» сего чудовища!..
Перед моим взором снова стояла юная, измученная Эсклармонд... Несчастная мать, потерявшая своего первого и последнего ребёнка... И никто не мог ей толком объяснить, за что с ними вершили такое... За что они, добрые и невинные, шли на смерть...
Вдруг в залу вбежал запыхавшийся, худенький мальчик. Он явно прибежал прямиком с улицы, так как из его широкой улыбки валом валил пар.
– Мадам, Мадам! Они спаслись!!! Добрая Эсклармонд, на горе пожар!..

Эсклармонд вскочила, собираясь побежать, но её тело оказалось слабее, чем бедняжка могла предположить... Она рухнула прямиком в отцовские объятия. Раймонд де Перейль подхватил лёгкую, как пушинка, дочь на руки и выбежал за дверь... А там, собравшись на вершине Монтсегюра, стояли все обитатели замка. И все глаза смотрели только в одном направлении – туда, где на снежной вершине горы Бидорты (Bidorta) горел огромный костёр!.. Что означало – четверо беглецов добрались до желанной точки!!! Её отважный муж и новорождённый сынишка спаслись от звериных лап инквизиции и могли счастливо продолжать свою жизнь.
Вот теперь всё было в порядке. Всё было хорошо. Она знала, что взойдёт на костёр спокойно, так как самые дорогие ей люди жили. И она по-настоящему была довольна – судьба пожалела её, позволив это узнать.... Позволив спокойно идти на смерть.
На восходе солнца все Совершенные и Верящие катары собрались в Храме Солнца, чтобы в последний раз насладиться его теплом перед уходом в вечность. Люди были измученные, замёрзшие и голодные, но все они улыбались... Самое главное было выполнено – потомок Золотой Марии и Радомира жил, и оставалась надежда, что в один прекрасный день кто-нибудь из его далёких правнуков перестроит этот чудовищно несправедливый мир, и никому не надо будет больше страдать. В узком окне зажёгся первый солнечный луч!.. Он слился со вторым, третьим... И по самому центру башни загорелся золотистый столб. Он всё больше и больше расширялся, охватывая каждого, стоящего в ней, пока всё окружающее пространство полностью не погрузилось в золотое свечение.

Это было прощание... Монтсегюр прощался с ними, ласково провожая в другую жизнь...
А в это время внизу, у подножья горы, складывался огромный страшный костёр. Вернее, целое строение в виде деревянной площадки, на которой «красовались» толстые столбы...
Более двухсот Совершенных начали торжественно и медленно спускаться по скользкой, и очень крутой каменной тропинке. Утро стояло ветреное и холодное. Солнце глянуло из-за туч лишь на коротенькое мгновение... чтобы обласкать напоследок своих любимых детей, своих Катар, идущих на смерть... И снова ползли по небу свинцовые тучи. Оно было серым и неприветливым. И чужим. Всё вокруг было промёрзлым. Моросящий воздух напитывал влагой тонкие одежды. Пятки идущих застывали, скользя по мокрым камням... На горе Монтсегюр всё ещё красовался последний снег.

Внизу озверевший от холода маленький человек хрипло орал на крестоносцев, приказывая срубить побольше деревьев и тащить в костёр. Пламя почему-то не разгоралось, а человечку хотелось, чтобы оно полыхало до самих небес!.. Он заслужил его, он ждал этого десять долгих месяцев, и вот теперь оно свершилось! Ещё вчера он мечтал побыстрее возвратиться домой. Но злость и ненависть к проклятым катарам брала верх, и теперь ему уже хотелось только одного – видеть, как наконец-то будут полыхать последние Совершенные. Эти последние Дети Дьявола!.. И только тогда, когда от них останется лишь куча горячего пепла, он спокойно пойдёт домой. Этим маленьким человечком был сенешаль города Каркасона. Его звали Хюг де Арси (Hugues des Arcis). Он действовал от имени его величества, короля Франции, Филиппа Августа.
Катары спускались уже намного ниже. Теперь они двигались между двух угрюмых, вооружённых колон. Крестоносцы молчали, хмуро наблюдая за процессией худых, измождённых людей, лица которых почему-то сияли неземным, непонятным восторгом. Это охрану пугало. И это было, по их понятию, ненормально. Эти люди шли на смерть. И не могли улыбаться. Было что-то тревожное и непонятное в их поведении, от чего охранникам хотелось уйти отсюда побыстрей и подальше, но обязанности не разрешали – приходилось смиряться.
Пронизывающий ветер развевал тонкие, влажные одежды Совершенных, заставляя их ёжиться и, естественно, жаться ближе друг к другу, что сразу же пресекалось охраной, толкавшей их двигаться в одиночку.
Первой в этой жуткой похоронной процессии шла Эсклармонд. Её длинные волосы, на ветру развеваясь, закрывали худую фигурку шёлковым плащом... Платье на бедняжке висело, будучи невероятно широким. Но Эсклармонд шла, высоко подняв свою красивую головку и... улыбалась. Будто шла она к своему великому счастью, а не на страшную, бесчеловечную смерть. Мысли её блуждали далеко-далеко, за высокими снежными горами, где находились самые дорогие ей люди – её муж, и её маленький новорождённый сынишка... Она знала – Светозар будет наблюдать за Монтсегюром, знала – он увидит пламя, когда оно будет безжалостно пожирать её тело, и ей очень хотелось выглядеть бесстрашной и сильной... Хотелось быть его достойной... Мать шла за нею, она тоже была спокойна. Лишь от боли за любимую девочку на её глаза время от времени наворачивались горькие слёзы. Но ветер подхватывал их и тут же сушил, не давая скатиться по худым щекам.
В полном молчании двигалась скорбная колонна. Вот они уже достигли площадки, на которой бушевал огромный костёр. Он горел пока лишь в середине, видимо, ожидая, пока к столбам привяжут живую плоть, которая будет гореть весело и быстро, несмотря на пасмурную, ветреную погоду. Несмотря на людскую боль...
Эсклармонд поскользнулась на кочке, но мать подхватила её, не давая упасть. Они представляли очень скорбную пару, мать и дочь... Худые и замёрзшие, они шли прямые, гордо неся свои обнажённые головы, несмотря на холод, несмотря на усталость, несмотря на страх.. Они хотели выглядеть уверенными и сильными перед палачами. Хотели быть мужественными и не сдающимися, так как на них смотрел муж и отец...
Раймон де Перейль оставался жить. Он не шёл на костёр с остальными. Он оставался, чтобы помочь оставшимся, кто не имел никого, чтобы их защитить. Он был владельцем замка, сеньором, который честью и словом отвечал за всех этих людей. Раймонд де Перейль не имел права так просто умереть. Но для того, чтобы жить, он должен был отречься от всего, во что столько лет искренне верил. Это было страшнее костра. Это было ложью. А Катары не лгали... Никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за какую цену, сколь высокой она бы ни оказалась. Поэтому и для него жизнь кончалась сейчас, со всеми... Так как умирала его душа. А то, что останется на потом – это уже будет не он. Это будет просто живущее тело, но его сердце уйдёт с родными – с его отважной девочкой и с его любимой, верной женой...

Перед Катарами остановился тот же маленький человечек, Хюг де Арси. Нетерпеливо топчась на месте, видимо, желая поскорее закончить, он хриплым, надтреснутым голосом начал отбор...
– Как тебя зовут?
– Эсклармонд де Перейль, – последовал ответ.
– Хюг де Арси, действую от имени короля Франции. Вы обвиняетесь в ереси Катар. Вам известно, в соответствии с нашим соглашением, которое вы приняли 15 дней назад, чтобы быть свободной и сохранить жизнь, вы должны отречься от своей веры и искренне поклясться в верности вере Римской католической церкви. Вы должны сказать: «отрекаюсь от своей религии и принимаю католическую религию!».
– Я верю в свою религию и никогда не отрекусь от неё... – твёрдо прозвучал ответ.
– Бросьте её в огонь! – довольно крикнул человечек.
Ну, вот и всё. Её хрупкая и короткая жизнь подошла к своему страшному завершению. Двое человек схватили её и швырнули на деревянную вышку, на которой ждал хмурый, бесчувственный «исполнитель», державший в руках толстые верёвки. Там же горел костёр... Эсклармонд сильно ушиблась, но тут же сама себе горько улыбнулась – очень скоро у неё будет гораздо больше боли...
– Как вас зовут? – продолжался опрос Арси.
– Корба де Перейль...
Через коротенькое мгновение её бедную мать так же грубо швырнули рядом с ней.
Так, один за другим Катары проходили «отбор», и количество приговорённых всё прибавлялось... Все они могли спасти свои жизни. Нужно было «всего лишь» солгать и отречься от того, во что ты верил. Но такую цену не согласился платить ни один...
Пламя костра трескалось и шипело – влажное дерево никак не желало гореть в полную мощь. Но ветер становился всё сильнее и время от времени доносил жгучие языки огня до кого-то из осуждённых. Одежда на несчастном вспыхивала, превращая человека в горящий факел... Раздавались крики – видимо, не каждый мог вытерпеть такую боль.

Эсклармонд дрожала от холода и страха... Как бы она ни храбрилась – вид горящих друзей вызывал у неё настоящий шок... Она была окончательно измученной и несчастной. Ей очень хотелось позвать кого-то на помощь... Но она точно знала – никто не поможет и не придёт.
Перед глазами встал маленький Видомир. Она никогда не увидит, как он растёт... никогда не узнает, будет ли его жизнь счастливой. Она была матерью, всего лишь раз, на мгновение обнявшей своего ребёнка... И она уже никогда не родит Светозару других детей, потому что жизнь её заканчивалась прямо сейчас, на этом костре... рядом с другими.
Эсклармонд глубоко вздохнула, не обращая внимания на леденящий холод. Как жаль, что не было солнца!.. Она так любила греться под его ласковыми лучами!.. Но в тот день небо было хмурым, серым и тяжёлым. Оно с ними прощалось...
Кое-как сдерживая готовые политься горькие слёзы, Эсклармонд высоко подняла голову. Она ни за что не покажет, как по-настоящему ей было плохо!.. Ни за что!!! Она как-нибудь вытерпит. Ждать оставалось не так уж долго...
Мать находилась рядом. И вот-вот готова была вспыхнуть...
Отец стоял каменным изваянием, смотря на них обеих, а в его застывшем лице не было ни кровинки... Казалось, жизнь ушла от него, уносясь туда, куда очень скоро уйдут и они.
Рядом послышался истошный крик – это вспыхнула мама...
– Корба! Корба, прости меня!!! – это закричал отец.
Вдруг Эсклармонд почувствовала нежное, ласковое прикосновение... Она знала – это был Свет её Зари. Светозар... Это он протянул руку издалека, чтобы сказать последнее «прощай»... Чтобы сказать, что он – с ней, что он знает, как ей будет страшно и больно... Он просил её быть сильной...
Дикая, острая боль полоснула тело – вот оно! Пришло!!! Жгучее, ревущее пламя коснулось лица. Вспыхнули волосы... Через секунду тело вовсю полыхало... Милая, светлая девочка, почти ребёнок, приняла свою смерть молча. Какое-то время она ещё слышала, как дико кричал отец, называя её имя. Потом исчезло всё... Её чистая душа ушла в добрый и правильный мир. Не сдаваясь и не ломаясь. Точно так, как она хотела.
Вдруг, совершенно не к месту, послышалось пение... Это присутствовавшие на казни церковники начали петь, чтобы заглушить крики сгоравших «осуждённых». Хриплыми от холода голосами они пели псалмы о всепрощении и доброте господа...

§ 1. Понятие культуры.. 3
§ 2. Изменяемость человеческой культуры.... 3
§ 3. Материализм и идеологизм. 4
§ 4. Идеалы: истина, красота, добро.... 5
§ 5. Наука.. 6
§ 6. Искусство...... 8
§ 7. Нравы.. 9
§ 8. Прогресс и регресс.. 10
§ 9. Религия....... 11
§ 10. Хронологическая рамка. 13

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Ахейский период

§ 1. Внешний облик греческой земли..17

§ 2. Семейный быт........23
§ 3. Общественный быт..27
§ 4. Государственный быт.......30
§ 5. Международный быт.......32
§ 6. Нравственное сознание....34

§ 7. Наука чистая и прикладная........38

§ 8. Изобразительные искусства42
§ 9. Мусические искусства......44

§ 10. Анимизм.....46
§ 11. Аниматизм..50
§ 12. Религия Зевса...... 53

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Эллинский период

§ 1. Переселение племен....... 57
§ 2. Колонизационное движение....... 58
§ 3. Эллинство в Северном Причерноморье.. 60
§ 4. Внешняя история эллинского периода.. 63

§ 5. Семейный быт...... 65
§ 6. Общественный быт 67
§ 7. Хозяйственный быт....... 68
§ 8. Правовой быт....... 70
§ 9. Государственный быт..... 74
§ 10. Междуэллинский быт... 77
§ 11. Нравственное сознание. 83

§ 12. Алфавит.... 86
§ 13. Медицина.. 88
§ 14. Философия природы.... 89

§ 15. Изобразительные искусства...... 91
§ 16. Мусические искусства.. 96

§ 17. Религия Аполлона..... 109
§ 18. Религия Деметры....... 113
§ 19. Религия Диониса....... 116

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Аттический период

§ 1. Собственно Греция....... 120
§ 2. Эллинство в Северном Причерноморье 123

§ 3. Семейный быт..... 126
§ 4. Общественный быт....... 130
§ 5. Хозяйственный быт..... 134
§ 6. Правовой быт...... 140
§ 7. Государственный быт... 142
§ 8. Междуэллинский быт... 147
§ 9. Международный быт.... 149
§ 10. Нравственное сознание. 151

§ 12. Изобразительное искусство..... 160
§ 13. Мусические искусства. 170

§ 14. Мифологическая религия....... 180
§ 15. Обрядовая религия..... 183
§ 16. Религиозная философия 188

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ Вселенский период А.Эллинистический период

§ 1. Эллинистические монархии...... 192
§ 2. Собственно Греция....... 194
§ 3. Эллинство в Северном Причерноморье 198
§ 4. Колонизационное движение..... 199

§ 5. Семейный и общественный быт 202
§ 6. Хозяйственный быт..... 206
§ 7. Военный быт...... 208
§ 8. Правовой и государственный быт...... 210
§ 9. Нравственное сознание 212

§ 10. Математические и естественные науки...... 216
§ 11. Гуманитарные науки. 222

§ 12. Изобразительные искусства... 225
§ 13. Мусические искусства 229

§ 14. Эллинистические религии...... 234
§ 15. Религиозная философия 239

Б. Римская республика

§ 1. Внешний облик Италии и западного Средиземноморья в античную эпоху...... 242
§ 2. Внешний рост Рима в республиканскую эпоху...... 246

§ 3. Семейный быт.... 248
§ 4. Общественный быт...... 252
§ 5. Хозяйственный быт..... 255
§ 6. Правовой быт..... 259
§ 7. Военный быт...... 262
§ 8. Государственный быт... 264
§ 9. Рим и Италия..... 269
§ 10. Рим и провинции....... 270
§ 11. Нравственное сознание. 274

§ 13. Изобразительные искусства.... 280
§ 14. Мусические искусства. 282

§ 15. Исконная римская религия.... 288
§ 16. Эллинизация римской религии........ 289
§ 17. Римская религиозная жизнь... 291

Ф. Зелинский.

Филология

Филология — при делении наук на математические, естественные и «науки о духе» — делении, пользующемся наибольшим авторитетом в настоящее время, — ясно, что Ф. должна принадлежать к последней из этих трех категорий. Науки, посвященные изучению человеческого духа, могут изучать его либо в самом себе, либо в его творениях. Первую группу составляют специально философские науки (психология, логика, теория познания); вторая распадается на две подгруппы, смотря по тому, изучаются ли творения человеческого духа в смысле, так сказать, поперечного или в смысле продольного разреза, т. е. в своей одновременности или в своей последовательности. К подгруппе поперечного разреза принадлежит множество наук, называемых «теориями» или «системами», — теория языка, теория искусства, система действующего в данное время права, догматика данной религии и т. д. Подгруппу продольного разреза составляют две науки — история и Ф. Точно определить понятие историко-филологической науки можно, следовательно, так: «наука, имеющая своим содержанием изучение творений человеческого духа в их последовательности, т. е. в их развитии». Затруднительнее разграничить области обеих наук, входящих в состав общей историко-филологической науки, т. е. истории и Ф. Для установления правильной точки зрения на этот вопрос надлежит прежде всего помнить, что материальное разграничение обеих областей невозможно. Эта невозможность доказывается как неудачей всех произведенных в этом направлении попыток, так и историческим ходом развития обоих понятий — «Ф.» и «история», — в силу которого они при нынешних, рациональных требованиях в той и другой науке по необходимости должны были материально совпасть. — Слово «история» этимологически обозначает «ведение», причем в силу родства понятий «ведать» и «видеть» содержанием этого «ведения» предполагается то, что человек «видел», чему он был «свидетелем» — одним словом, всякого рода внешнее знание. Путешествия были поэтому необходимым подспорьем для «историка» в первоначальном смысле; он излагал то, что узнавал из устных источников о народах, их странах, обычаях, флоре, фауне, а также и об их судьбах в прошлом, поскольку о них существовала устная традиция. Так понимал слово «история» первый историк цивилизованного мира, Геродот; следы этого понимания и поныне сохранились в слове «естественная история». Повествование о судьбах народов заняло преобладающее положение в «истории» и мало-помалу стало единственным содержанием термина. В этом значении он перешел от греков к римлянам, причем, однако, необходимость личного наблюдения продолжала считаться характерным признаком истории: вот почему только история недавнего прошлого называется у римлян historia (кто по письменной традиции восстанавливает историю давно прошедших времен, тот пишет не historia, a annales). Со временем это различие потерялось: словом historia стали обозначать всякое подробное историческое сочинение в противоположность кратким конспектам (chronica). В этом значении слово перешло к новейшим народам; оно не изменялось заметно вплоть до XIX стол., когда рамки истории были сильно раздвинуты: кроме так назыв. политической истории, она приняла в себя и историю культуры. А так как в область культуры входит все то, что создано человеческим духом, то ясно, что история в современном смысле занимает всю площадь, отведенную выше для общей историко-филологической науки и при материальном понимании терминов рядом с ней для Ф. не осталось бы места. — К тому же результату, однако, мы придем и для Ф. при обзоре развития этого термина. Первоначально под λόγος в литературном значении слова разумелось всякое сочинение, бывшее плодом умственной работы автора, между прочим, и историческое, если только автор составлял его по писанным источникам на основании собственной комбинации; так, «историку» Геродоту противополагаются «логографы», которые, однако, по-нашему тоже были историками. Кто занимался подобными λόγοι, тот называл себя φιλόλογος (подобно тому, как занимавшиеся мудростью, σοφία, называли себя философами); обозначение это присваивалось и таким ученым древности, которые ничего общего с филологами наших дней не имели. Вообще в древности «филолог» в противоположность «историку» должен был обладать двумя качествами: он должен был быть исследователем (между тем как историк мог быть простым собирателем материалов) и должен был работать на месте, в библиотеке или лаборатории, а не разъезжать по чужим странам. Отсюда значение «кабинетный ученый», которое делается со временем преобладающим; с ним наше слово переходит в новейшую культуру. Так как изучаемы были вначале только книги древних авторов, то значение слова «филолог» сузилось: филологом стал называться тот, кто читал и объяснял древних авторов. Но расширение не замедлило последовать. Филолог счел своим долгом извлекать из древних авторов все то, что можно было из них извлечь; из объяснения древних авторов развилась наука об античной культуре, в состав которой вошла, разумеется, и древняя история. А когда в начале XIX в. наподобие и по образцу классической Ф. были выработаны Ф. германская, романская, славянская и т. д., то стало ясно, что и история в узком значении политической истории могла относиться к этой Ф., только как часть к целому. Когда же и история развилась до нынешней глубины и серьезности и превратилась из политической в общекультурную, тогда она по необходимости материально совпала с правильно понимаемой Ф. — Тем не менее есть коренное различие между историей и Ф.; но оно заключается не в материале, а в методе исследования. Дело в том, что историко-филологическая наука в отличие от всех прочих носит в себе самой причину своей естественной и неупразднимой двойственности. Все другие науки, имея дело с явлениями настоящего, дают своим представителям возможность, более или менее полную, стать лицом к лицу с изучаемыми ими объектами. Одна только история этой возможности совершенно лишена, имея своим объектом прошлое, которое не может быть изучаемо лицом к лицу. Его изучение возможно только благодаря тому, что оно оставило следы; эти следы, в чем бы они ни состояли, мы называем памятниками, исторический памятник — это и есть то третье, неустранимое, стоящее между историком и его прямым объектом — прошлым. Он-то и обусловливает распадение историко-филологической науки на историю и Ф. Чем ближе какой-нибудь ученый труд к памятникам, тем более носит он филологический характер; чем более он удаляется от памятников и налегает на общие законы развития, тем более его характер будет историческим. Другими словами, Ф. — это обращенная к памятникам история — обращенная к общим законам развития сторона историко-филологической науки; история и Ф. — не две различных науки, а два различных аспекта одной и той же области знания. Кто устанавливает какой-нибудь исторический факт — напр. экономический характер революции Гракхов, — на основании свидетельств лучших источников (причем требуется выделить эти лучшие источники из числа всех имеющихся источников, разобраться в текстах и т. д.), тот устанавливает его филологически; кто его устанавливает на основании положения Италии и римского пролетариата в данную эпоху, тот его устанавливает исторически. Отсюда следует, что строгое отделение истории от Ф. на практике невозможно: всякий филолог должен быть в известной части своего научного естества и историком, и наоборот; иначе филологическая деятельность будет бесцельной, а историческая — беспочвенной. В отдельных случаях количественное, так сказать, отношение между историческими и филологическими элементами в уме исследователя бывает различно в зависимости от большего или меньшего несовпадения исторической и филологической классификации. Филологическая классификация производится по памятникам (мы различаем памятники литературные, археологические, этнографические: см. ниже), историческая — по содержанию (мы различаем политическую историю, историю культуры, литературы, искусств, языка и т. д.). Чем более соблюдено требование, чтобы каждая отрасль исторической науки имела своим источником особую и однородную группу памятников, тем более исследователь может расширить историческую часть своего научного естества и сузить филологическую, и наоборот. Наиболее оно соблюдено в новой истории; здесь поэтому (но также и по другим причинам) филолог стушевывается перед историком. Наименее оно соблюдено в истории классического Востока: тут одни и те же памятники являются источниками и для политической истории, и для истории языка и т. д. — и потому историк Египта стушевывается перед египтологом, т. е. филологом. Среднее место занимает классическая древность, а так как она в то же время и наиболее разработана, и ее принципы и методы были образцами для принципов и методов других областей историко-филологической науки, то мы ею здесь и займемся, отсылая для египетской, романской, славянской и т. д. Ф. к соответственным статьям. — Раз мы убедились, что Ф. представляет из себя обращенную к памятникам сторону историко-филологической науки, то руководящий принцип для систематизации специально классической Ф. дан сам собой: этот принцип содержится в понятиях «памятники» и их «обработка». Мы получаем, таким образом, две серии филологических наук: науки о памятниках и науки об их обработке. Первые имеют дело с самой материей, так сказать, Ф., вторые — с теми силами, посредством которых из этой материи добывается то, что из нее может быть добыто. Итак, мы делим филологические науки прежде всего на два класса: науки материальные и науки динамические. Начнем с материальных наук. Понимая под памятниками классической древности все, что нам от нее осталось, мы легко убедимся, что они распадаются на четыре обширные группы. Во-первых, одним из главнейших памятников древнего мира является сама земля, бывшая некогда свидетельницей его судеб; первую группу образуют, таким образом, географические памятники, причем слово «география» следует понимать в обширном смысле, т. е. включая в это понятие и топографию, и геологию, и метеорологию, и естественную историю. Во-вторых, от древности остались люди — говоря точнее, потомки тех людей, которые составляли некогда древний мир, нынешние греки и итальянцы; во вторую группу следует выделить поэтому этнологические памятники, т. е., главным образом, язык, религию и обычаи современных греков и итальянцев (причем слово «религия» следует понимать не в догматическом или конфессиональном, а в этнологическом смысле), поскольку они в силу естественной преемственности поколений произошли от языка, религии и обычаев древних. В-третьих, остались в более или менее испорченном виде и непосредственные памятники жизни древних греков и римлян: гробницы с их содержанием, следы дорог, следы и остатки городов (стен, зданий общественных и частных, главным образом храмов), статуи, всякого рода утварь, все это — либо без надписей, либо с надписями, наконец, всякого рода записи на камне, металле, глине, папирусе; третью группу памятников составят, таким образом, памятники археологические (причем этот термин следует понимать в обширном смысле, т. е. так, чтобы он обнимал также и эпиграфические памятники, т. е. надписи, с папирусами включительно). Наконец, нам осталась, в-четвертых, богатая литература древних греков и римлян, в списках, восходящих в редких случаях до Птолемеевской эпохи, но во всяком случае более поздних (и в этом заключается характерный признак, отделяющий памятники четвертой группы от эпиграфических), чем время первой записи подлинника; итак, четвертую и последнюю — и в то же время важнейшую — группу памятников классической филологии образуют памятники библиологические. Из этих четырех групп состоит инвентарь нашей науки; первая задача, которую он нам ставит, заключается в том, чтобы обратить его в свод источников этой науки. Действительно, в своем нынешнем виде наши памятники источниками служить не могут: западное побережье Малой Азии значительно изменилось за двадцать веков вследствие наносов ее рек, религия греков изменилась вследствие принятия христианства, данный барельеф или данная надпись сохранены в неполном виде, данное литературное произведение пострадало вследствие невежества или произвола переписчиков. Итак, требуется наука, которая научила бы нас парализовать влияние столетий, отделяющих нас от древнего мира; эта наука называется критикой. Согласно сказанному выше, это наука динамическая; она сама по себе не имеет материального содержания, а получает его, будучи применяема в каждом отдельном случае. Соответственно делению филологического инвентаря мы различаем критику географическую, этнологическую, археологическую и библиологическую (или «филологическую» в узком значении слова). Географическую критику филолог производит в кооперации с географом, так как данные о прежнем состоянии земли черпаются отчасти из известий древних, отчасти же из ее нынешнего состояния. В аналогичном положении находится и этнологическая критика. В обеих только что указанных областях собирание материалов производится географами и этнологами (или фольклористами), филолог же только пользуется результатами их трудов. Напротив, обе последние области находятся всецело в ведении филологов. Археологическая критика, имея дело с оригиналами, видит свою задачу в восстановлении пропавшего, а не в исправлении уцелевшего (исключения сравнительно немногочисленны и не важны). Напротив, критика библиологическая, имея дело с копиями и перекопиями, заботится главным образом об исправлении того, что переписчиками неверно передано (см. Филологическая критика); вместе с тем, будучи обусловлена не стихийными или случайными повреждениями, подобно критике археологической, а человеческим невежеством и произволом, она в широкой мере пользуется психологическими соображениями и является поэтому самой интересной и трудной из всех. В то же время она наиболее разработана и точнее всех систематизирована, но все же ее система пока отзывается некоторой ремесленностью; полной научности библиологическая критика может достигнуть лишь путем еще более тесного сближения с современной психологией, а это — задача будущего. Таким образом, во всех четырех случаях задача критики состоит в том, чтобы, устраняя влияние промежуточных столетий, восстановить данный памятник в том виде, в каком он был в искомую эпоху; ее удачное применение дает нам возможность подняться, так сказать, этажом выше и превратить наш инвентарь в свод источников классической древности. Этот второй этаж состоит из тех же элементов, как и низший; и здесь мы встречаем древнюю географию, этнологию, археологию и литературу, но в очищенном от позднейших примесей и искажений и восстановленном виде. Дальнейшая работа, которой подвергаются эти восстановленные памятники, двойного характера, в зависимости от двойного значения, которое мы им приписываем. Мы хотим от них одного из двух: чтобы данный памятник (гора Ифома в Мессении, или фигура ламии — ведьмы — в народных поверьях, или статуя Венеры Милосской, или комедия Аристофана) или влиял на нас непосредственно, или служил бы нам источником для дальнейшей науки — науки о классической древности. В первом случае мы должны этот памятник понять, и притом понять всесторонне, так, чтобы в нем не осталось ни одной невыясненной стороны; науку, которая нас учит понимать памятники вообще, мы называем герменевтикой, всестороннее же понимание является задачей аналитической герменевтики. Применяя аналитическую герменевтику, мы должны будем гору Ифому объяснять геологически, геоботанически, экономически, стратегически и т. д., фигуру ламии — с этимологической, религиозной, поэтической, нравственной точки зрения, Венеру — с мифологической, эстетической, технической, комедию Аристофана — с грамматической, метрической, поэтической, исторической и т. д. Согласно сказанному выше, герменевтика является динамической наукой, подобно критике: и она сама по себе не имеет материального содержания, а получает таковое, лишь будучи применена к какому-нибудь памятнику, принадлежащему к своду источников классической Ф. Ее собственное содержание образуют правила объяснения. Эти правила по отношению к географическим памятникам выходят из компетенции филолога; по отношению к этнологическим они мало разработаны, так как материальный интерес преобладает здесь над формальным и памятники признаются важными почти исключительно как источники, о чем будет сказано ниже. Действительно разработанной оказывается аналитическая герменевтика по отношению к памятникам третьей и особенно четвертой группы. В этой последней настоящим полем аналитической герменевтики являются так назыв. объяснительные издания авторов. Мы различаем, прежде всего, экзегезу (т. е. объяснение в тесном смысле) и перевод: первая ведет, так сказать, читателя к памятнику, второй — памятник к читателю. И здесь, и там мы различаем затем формальный и реальный элементы и т. д. — Второй род герменевтики, как мы увидим, образует соединительную нить между филологическим и историческим аспектами историко-филологической науки; а так как аналитическая герменевтика завершает собой филологический аспект, то уместно будет в связи с ней поговорить о специально филологической классификации материала историко-филологической науки. Применительно к сказанному выше, мы получаем следующее деление.


I. География древнего мира, которую не следует смешивать с географической наукой древних (ошибка, допущенная еще Ф. А. Вольфом; географическая наука древних составляет часть истории наук в древности и как таковая принадлежит к исторической, а не филологической классификации). Под географией следует разуметь исключительно географию физическую, так как только о ней нынешняя физиономия классических стран дозволяет суждения; зато она обнимает также и смежные области — геологию, метеорологию, климатологию, зоологию, ботанику.


II. Этнология, т. е. наука о языке (включая народную литературу), религии и нравах нынешних обитателей древнего мира. Поскольку эти науки не имеют самостоятельного интереса (как этнология специально итальянцев или новогреков), они целиком вошли в соответственные отрасли исторической системы, так что в этом пункте филологическая и историческая классификации совпадают.


III. Археология в широком смысле. В состав этой науки входят: 1) наука о памятниках инженерных: дорогах, мостах, водопроводах, цистернах, туннелях, фортификационных работах и т. д. Ни общего свода, ни общего имени нет. 2) Археология в тесном смысле, т. е. наука о памятниках искусства древних. Эти памятники делятся на следующие категории: а) памятники архитектурные, непосредственно соприкасающиеся с инженерными. К ним, кроме зданий в тесном смысле (храмов, театров, амфитеатров, базилик, терм, частных домов), принадлежат также в своей архитектонической части гробницы — как подземные, так и открытые, — триумфальные арки и т. п.; б) Памятники скульптурные, распадающиеся на две крупные категории: статуи (включая группы, гермы, бюсты, статуэтки) и рельефы. Среди последних особенно выделяются по численности и важности рельефы саркофагов, т. е. скульптурные украшения стен и крышек объемистых, большей частью мраморных гробов, в которых хоронили покойников. Другие разновидности рельефов — надгробные плиты, метопы и фризы храмов, родственные им стенные украшения и т. д.; в) памятники древней живописи, распадающиеся тоже главным образом на две группы: вазовую роспись и фрески, большей частью помпейского происхождения. В сравнении с этими двумя группами прочие памятники отступают на задний план; по своему техническому интересу заслуживают, однако, упоминания мозаики. К памятникам живописи примыкает и обширный класс так наз. этрусских зеркал, т. е. резьба на оборотной стороне бронзовых зеркал, главным образом мифологического содержания; г) домашняя утварь и прочие изделия, главным образом из глины и бронзы, реже из золота, серебра, камня, слоновой кости и друг. материалов. Особую важность имеют здесь глиняные, большей частью расписные вазы, сохранившиеся в огромном числе; их изучение составляет содержание особой науки, так назыв. керамики (обнимающей в широком смысле также и прочие изделия из глины). Интересны также резные камни (геммы и камеи). 3) Нумизматика, т. е. наука о монетах и родственных им памятниках. 4) Эпиграфика, т. е. наука о надписях, большей частью на мраморе, как общественного, так и частного характера (из последних особенно выдаются надгробия, составляющие самый многочисленный класс эпиграфических памятников). 5) Папирология, особенно расцветшая за последнее время благодаря находкам в Египте; это — наука о сохранившихся от самой древности записях на папирусе. Папирология стоит на меже между археологией и библиологией: из ее обоих классов один — папирусы документальные — соприкасается с эпиграфическими памятниками, обладая их отличительной чертой — оригинальностью, между тем как второй класс — папирусы литературные — только своей сравнительной древностью отличается от рукописей библиологического разряда. К папирусам примыкают и родственные им записи на свинце, воске, дереве и особенно на глиняных черепках (ostraka), служивших очень распространенным материалом для всякого рода расписок; сюда же, собственно, следовало бы отнести и стенные записи немонументального характера (dipiati и graffiti), найденные в большом числе особенно в Помпеях и относимые обыкновенно к эпиграфическим памятникам.


IV. Библиология. Огромная масса списков памятников античной литературы, за сравнительно немногими исключениями, была составлена в средневековую эпоху; науку об этих списках, учащую в них разбираться, мы называем палеографией; это — преддверие библиологической критики. Палеограф имеет дело исключительно с данной рукописью; результатом его работы является ее прочтение, сличение или копия с нее. Когда эта работа сделана, вступает в свои права критика. Критик имеет дело обыкновенно с целым рядом рукописей; его задача — определить их взаимную зависимость, выделить наиболее достоверные между ними и на их основании (дипломатическая критика), а также и на основании догадок других ученых и своих собственных (конъектуральная критика) восстановить по мере возможности первоначальный текст. Результатом работы критика будет так наз. критическое издание автора, т. е. его очищенный текст, снабженный так наз. критическим аппаратом, т. е. примечаниями о разночтениях рукописей (variae lectiones) и догадках новейших ученых (adnotatio critica), а также, по желанию, и об образцах и подражателях издаваемого автора. По окончании работы критика вступает в свои права герменевтика — разумеется, аналитическая, дающая в результате комментированное (или объяснительное) издание автора. Такова обязанность Ф. по отношению к сохранившимся в особых списках авторам: сохранилось же сравнительно очень небольшое число памятников древней литературы. Но и об остальных нельзя сказать, чтобы они совсем пропали для науки: сохранились отрывки, либо в клочках папирусов, либо в древних хрестоматиях, либо в цитатах позднейших авторов. Если поэтому задача критика по отношению к сохранившимся авторам состоит в критическом издании, то по отношению к несохранившимся она состоит в собрании их отрывков: это — особая ветвь библиологической критики, имеющая свои особые методологические приемы. — Такова, в беглом обзоре, филологическая классификация историко-филологической науки. Прежде чем перейти к исторической, мы должны упомянуть о той динамической науке, которая составляет мост между Ф. и историей. Эта наука — синтетическая герменевтика. От аналитической она отличается: 1) своей односторонностью — в данном памятнике она видит исключительно источник интересующей ее науки и только с этой точки зрения его интерпретирует; 2) своей широтой — она не ограничивается одним памятником, а обнимает все, в которых может рассчитывать найти материалы для этой науки. Если аналитическую герменевтику можно уподобить исходящим от памятника и направляющимся в различные стороны лучам, то синтетическая уподобляется лучам, исходящим от памятника в одном направлении, а именно в направлении к искомой науке, где они соединяются с другими лучами, исходящими в том же направлении от других памятников. Естественный порядок, разумеется, тот, чтобы аналитическая герменевтика предшествовала синтетической: прежде всего памятник должен быть объяснен как таковой, и уже после того мы можем думать о том, чтобы, комбинируя его с однородными памятниками, создать на основании этой комбинации одну из дисциплин, составляющих науку о классической древности. Таким образом мы с помощью герменевтики поднимаемся еще этажом выше: от свода источников классической древности к самой системе наук о классической древности. Эти науки, вместе взятые, составляют историю древнего мира в широком смысле слова; их классификация поэтому — классификация историческая, почти совсем не совпадающая с филологической. Мы ограничимся здесь кратким наброском этой классификации, отсылая в прочем к статье История. Так как исторические науки, как науки о духе, примыкают к психологии, то и для их классификации разумнее всего будет взять в основу деление психологии на народную и индивидуальную. Исходя из него, мы получим деление науки о древнем мире на две крупные категории.


I. История народного творчества древнего мира. Так как объектов народного творчества три — язык, религия, обычай, — то и его история распадается на три части. 1) История языка в его четырех составных частях: фонетической, морфологической, лексикологической и синтаксической. А так как оба так наз. древних языка (латинский и греческий) суть только сильные побеги, одержавшие в борьбе за существование победу над более слабыми (так наз. говорами или диалектами), то в состав истории древних языков входит также и диалектология. 2) История религии в ее трех составных частях — догматической, мифологической и ритуальной. 3) История обычаев и нравов, очень богатая, так как она касается всех продуктов народного творчества в области быта, от скромного глиняного горшка до гражданской общины. Мы различаем здесь: а) историю материальной культуры и в связи с ней экономическую историю; б) историю нравственной культуры и в связи с ней с одной стороны историю народной нравственности, с другой — историю права; в) политическую историю (т. е. историю государств), как внутреннюю, так и внешнюю.


II. История индивидуального творчества древнего мира. 1) В области наук. Так как главной и центральной наукой в древности была философия, то здесь на первом плане стоит история философии, на втором — история всех прочих наук. 2) В области искусства. Тут мы различаем: а) историю литературы — поэзии и прозы; б) историю архитектуры, ваяния и живописи; в) историю музыки, мимики и орхестики, о которых, однако, за недостатком материалов, сказать можно не особенно много.


Литература. Первые попытки создать систему классической Ф. сделали Fr. A. Wolf («Darstellung der Altertumswissenschaft», 1807) и Ast («Gundriss der Philologie»); сочинения их совершенно схематичны. Гораздо выше стоит A. Böckh («Encyclopädie und Methodologie d. philologischen Wissenschaften», 2 изд. 1886), но ему повредило стремление отделить Ф. как «познание познанного» от истории. Сознание их материального совпадения мы находим у Вундта («Logik», т. 2-й, ч. 2-я, стр. 303—436, 2 изд. 1896), но перестроить все здание Ф. на этом новом основании он, не будучи специалистом, не мог; он опирается главным образом на Бёка. Краткое руководство Урлихса («Grundlegung u. Geschichte d. Klass. Altertumswissenschaft») дает чисто внешнее и произвольное деление Ф. на чистую, историческую и философско-эстетическую. Настоящая статья, составляющая извлечение из университетского курса автора о филологической энциклопедии, является (насколько автору известно) первой попыткой построить систему Ф. (точнее — историко-филологической науки) на заимствованной у Вундта основной мысли, которую мы выше формулировали так: Ф. представляет из себя обращенную к памятникам сторону историко-филологической науки.

Закон хронологической несовместимости и композиция Илиады

Ф. Ф. ЗЕЛИНСКИЙ

Гомеровский вопрос был поднят в такое время, когда лучшие представители умственной культуры Европы сходились в поклонении общечеловеческому, причем многие из них, сознавая те характерные различия между людьми, которые обусловливаются их принадлежностью к той или другой национальности, полагали, однако, что эти различия явились лишь последствиями вековой культурной жизни, исказившей первоначальные свойства человеческой природы. Понятно, что при таком положении дел мерило национальности не могло быть прилагаемо к критике Гомера, который ведь считался представителем именно природной поэзии; a это обстоятельство имело роковое значение для всего дальнейшего развития гомеровского вопроса. Если Гомер есть воплощение общечеловеческого, то и критика его должна быть общечеловеческой, т. е. мы, люди XVIII или XIX века, имеем полное право применять к критике Гомера тот склад мыслей (я не говорю, те умственные или нравственные представления - до этой нелепости разумные люди никогда не доходили), с которым выросли сами. Когда затем под влиянием наполеоновских войн в Европе развился и окреп, в противоположность к общечеловеческому тезису минувшего столетия, национальный антитезис, гомеровский вопрос не сразу испытал его влияние; правда, благодаря зародившемуся национализму немецкие ученые обратили усиленное внимание на свой национальный эпос, но Лахман от изучения Нибелунгов прямо переходит к изучению Илиады, ничуть не подозревая, что одни и те же критические приемы могут оказаться неприменимыми к критике обеих поэм, или другими словами, что поэтика Гомера, именно в силу его национального характера, может существенно отличаться от поэтики Нибелунгов. И столь живуче было старинное заблуждение, что даже после 1852 г., когда появилась книга Гр. В. Нича о былевой поэзии греков («Die Sagenpoesie der Griechen») с ясно оформленным требованием «национального взгляда» (nationale Betrachtungsweise) на Гомера, правда не могла пробиться наружу; критика заметила только результаты трудов Нича, имя которого с тех пор стало символом унитаризма; почти все исследователи гомеровского вопроса, к какой бы партии они ни принадлежали, становились по отношению к своему предмету на общечеловеческую точку зрения; даже те, которые прикрывали себя именем Нича, не переставали пускать в ход такие критические приемы, которые были принципиально несовместимы с его теорией.

A между тем требование «национального взгляда» было поставлено Ничем не случайно, не мимоходом - оно проходит через всю его книгу; он сам дал своей теории высшей критики Гомера наименование «национальной теории», которое его последователи самовольно променяли на менее плодотворное, но более удобопонятное наименование «унитаризм». Он сознавал, далее, что его требование национального взгляда на Гомера ведет к требованию гомеровской поэтики; этот термин, им впервые введенный в гомеровскую литературу, стоит на стр. 106 его замечательного труда в заголовке довольно пространного и подробного рассуждения. Очень вероятно, что если бы позднейшие исследователи взялись развивать прекрасные и плодотворные мысли этого рассуждения, вместо того, чтобы на всякие лады дополнять или опровергать лахмановскую теорию противоречий, то гомеровский вопрос был бы гораздо ближе к своему решению, чем ныне.

Из трех законов, развитых Ничем в своей гомеровской поэтике, нас здесь интересует один, именно второй, который гласит так: действия параллельные по времени рассказываются y Гомера как последовательные. Пример: когда усыпленный Герою Зевс просыпается и видит, что случилось на поле сражения, он дает Гере три поручения, из которых одно касается ее самой, другое Ириды, третье Аполлона; мы имеем три параллельных по времени действия, которые однако рассказываются одно за другим. Другой пример: в «Одиссее» Афина, показав герою его родную землю рано утром, прощается с ним, объявляя, что идет в Спарту к Телемаху; это стоит в 13 песни. Затем рассказываются события дня, проведенного Одиссеем y Евмея (14 п.), a затем в 15 п. Афина в то же утро, когда она говорила с отцом, приходит к сыну в Спарту. Открытия Нича встретили полное пренебрежение со стороны гомеровской критики. По отношению к первому примеру она устами Курциуса («Andeutungen über den gegenwärtigen Stand der homerischen Frage» = Ausgew. Abhandlungen, 151) спросила, откуда Нич знает, что действия, которые Гомер рассказывает одно за другим, должны быть представляемы как действия параллельные; что же касается второго примера, то здесь не трудно было доказать, что Нич ошибся: Афина утром прощается с Одиссеем, a к Телемаху является ночью - очевидно, ночью следующего дня; другими словами - так как трудно допустить, чтобы богине понадобилось 18 часов на путешествие из Итаки в Спарту - мы имеем здесь не закон, a путаницу, и если так, то 13 и 15 песни имеют авторами различных поэтов, quod erat demonstrandum (cp. напр. Bergk, Gr. Literaturgesch. I, 703). Отделавшись таким образом от неудобных требований Нича, гомеровская критика пошла дальше по старой колее; со временем они, как и вся книга Нича, были забыты.

Между тем через год после появления книги Нича и известный Имм. Беккер сделал приблизительно то же открытие, как и он; благодаря тому тонкому чутью, которое он приобрел путем старательного изучения эпосов новейших, гл. обр. романских народов, он заметил, что «гомерическому певцу никакая задача не дается так трудно, как задача, столь легкая для поэта романтической эпохи, вести рядом одновременные действия» (gleichzeitiges neben einander fortzuführen. «Über das zwanzigste Buch der Odyssee» = Homerische Blätter. I, 130). He будучи подкреплено никакими доказательствами, замечание Беккера пропало даром.

Подобно гомеровской поэтике вообще, вопрос о параллельных действиях y Гомера не сделал успехов до самого последнего времени; неважной брошюрки Hüttig’a («Zur homerischen Composition». 1885) прогрессом считать нельзя. Но в 1887 г. появилась во многих отношениях замечательная книга Seeck’a: «Die Quellen der Odyssee». Возвращаясь к примеру Нича (из Одиссеи), которого он однако не называет, Зек замечает, что путаницы тут никакой нет. Собственно Афина должна была явиться Телемаху тотчас после своего разговора с Одиссеем; но поэт, после свидания Афины с Одиссеем, занялся этим последним; мы вместе с ним вошли в хижину Евмея, присутствовали при его разговорах, которые заняли весь день и часть ночи, затем уже вспомнили об Афине. Собственно нам следовало бы тут вернуться к утру предыдущего дня; но так как ein Zurückgreifen auf Vorhergegangenes y Гомера возможно только в форме субъективного рассказа (стр. 214), то и здесь рассказ не возвращается к точке своего отправления, a продолжается, хотя и с нарушением хронологии: свидание Телемаха с Афиной происходит непосредственно после того момента, когда мы покинули Одиссея, a не когда она его покинула. Таким же точно образом Зек объясняет еще одно хронологическое затруднение Одиссеи (долгое пребывание Телемаха y Менелая), a также - что особенно интересно - всю ее композицию. Почему Одиссея начинается не с отплытия Одиссея из-под Трои, a более чем девять лет спустя, с его отплытия от острова Калипсо? Потому, что она примыкала непосредственно к убиению Эгисфа Орестом, о котором боги беседуют в 1 песни, т. е. к νόστος’у Менелая; рассказ не возвращается к точке своего отправления, a продолжается; предыдущие же события сообщаются позже в форме рассказа самого Одиссея.

Вот и все, что сделано до сих пор в области нашего закона. Как видно из собранных мною материалов, он только Зеком был правильно понят; но и Зек ограничился приведением двух-трех особенно разительных его применений; систематической разработки его до сих пор не имеется. В настоящем очерке я намерен дать таковую для Илиады.

Начну с его формулировки. Я называю его законом хронологической несовместимости; это наименование я дал ему еще в начале 80-х годов, когда я, до Зека и ничего не зная о Ниче, открыл его все на том же примере из 13–15 книг Одиссеи; я удерживаю его, так как другого до сих пор не предложено. Закон этот в самой общей своей форме гласит так: y Гомера никогда рассказ не возвращается к точке своего отправления. Отсюда следует, что параллельные действия y Гомера изображаемы быть не могут; подобно рельефу древнейшему в противоположность к александрийскому, подобно рельефу готическому в противоположность к рельефу Гиберти и его последователей, поэтическая техника Гомера знает только простое, линейное, a не двойное, квадратное измерение.

Спешу оговориться, что сказанное относится только к настоящим действиям, требующим более или менее обстоятельного рассказа, a не к таким, для которых достаточно одного намека. Пока происходит описанное в 14 песни Илиады, Зевс спит на Иде, его сон параллелен с оттеснением троянцев от ахейского стана, этот параллелизм вполне допустим, так как рассказу после конца 14 п. не приходится возвращаться к тому моменту, когда Зевс заснул, и описывать его сон - мы представляем себе его и так. Другое дело - его усыпление и пробуждение: эти действия требуют обстоятельного описания; поэтому то, что одновременно с ними могло случиться на земле, поэтом уже не описывается. В противоположность к настоящим действиям я эти действия второй категории буду называть «пребываниями»; характерной приметой пребывания будет то, что оно может быть описано одним словом: Зевс спит; гонец едет; ахейцы сражаются. Закон же хронологической несовместимости относится к одним только действиям в тесном смысле, параллелизация пребываний между собою и с действием дозволяется: пока Зевс смотрит с Иды на поле битвы, пока Ахилл дожидается Патрокла, пока Патрокл лечит Еврипила, троянцы берут приступом ахейскую стену - здесь одно действие параллельно трем пребываниям.

Если бы закон хронологической несовместимости имел только один свой отрицательный характер - невозможность вмещения более чем одного действия в один и тот же промежуток времени, - я мог бы закончить свой очерк тут же. Но в том-то и дело, что в Илиаде закон хронологической несовместимости сталкивался с необходимостью для певца вести действия на различных театрах - на Олимпе, на Иде, в Трое, на поле битвы, в палатке Ахилла, в глубине моря и т. д.; это столкновение не могло не ставить певца по временам в очень затруднительное положение; какими же средствами обладал певец для того, чтобы выйти из него? Таким-то образом наш закон, будучи сам отрицательным, имеет однако же последствием целый ряд технических приемов положительного характера; изучение этих приемов необходимо для того, чтобы понять самый закон.

1) Самый простой и естественный прием состоит в следующем. Так как параллелизация действия с пребыванием дозволяется, то поэт доводит действие на одном театре до тех пор , пока оно из действия не превратится в пребывание , затем переходит к действию на другом театре и его доводит до пункта превращения в пребывание , a затем или возвращается к первому театру, или переходит к третьему и т. д. Как и следовало ожидать, это в Илиаде самый обыкновенный прием. В третьей песни действие начинается на поле битвы: происходит столкновение войска, Менелай бросается на Париса, тот отступает, Гектор его пристыжает, Парис соглашается вызвать Менелая на поединок, Гектор от его имени передает ахейцам вызов, Менелай и ахейцы соглашаются, но для заключения условия представляется желательным присутствие Приама, вследствие чего троянцы и посылают за ним. На этом пункте действие превращается в два пребывания: посланные глашатаи едут в Трою, войска ждут; пока посланные доедут, требуется некоторое время, и вот на это время действие переносится в Трою: Приамова дочь Лаодика (или, как говорит поэт, Ирида в образе Лаодики) зовет Елену к Приаму на городскую стену. Спешу прибавить, что действие это отнюдь не параллельно только что описанным на поле сражения: Лаодика, вызывая Елену, говорит ей, что битва прекращена, что народы сидя молчат, a Парис и Менелай намереваются вступить друг с другом в бой - стало быть, действие в Трое начинается как раз в тот момент, когда оно прерывается на поле битвы. Елена идет к Приаму, тот ее расспрашивает о некоторых ахейских вождях (τειχοσκοπία), Агамемноне, Одиссее, Эанте, та ему отвечает; и вот, после ее последнего ответа, посланные Гектором глашатаи приходят к Приаму и вместе с ним уезжают из Трои обратно на поле битвы. С Приамом и мы переносимся из Трои обратно на первый театр действий.

Этот прием, повторяю, самый законный, самый простой и самый обыкновенный; приведу еще несколько примеров. После чудесного исчезновения Париса действие на поле битвы опять превращается в пребывание: троянцы разыскивают его, Менелай и ахейцы дожидаются результатов их розысков; во время этих пребываний Афродита отправляется за Еленой и приводит ее к Парису; действие доводится до того пункта, когда Елена уступает требованиям Париса, затем оно переходит в пребывание; пока Парис наслаждается своим счастьем, боги вступают в переговоры между собою (начало 4 песни): дело кончается решением, чтобы Афина склонила троянцев к нарушению перемирия. Афина спускается в троянскую стоянку - таким образом, действие прекращается на Олимпе, где оно сменяется пребыванием: «боги следят за происходящим на земле», и возобновляется в стоянке троянцев: происходит покушение Пандара и выстрел Пандара в Менелая, который до тех пор все ходил взад и вперед по месту поединка, дожидаясь ответа с троянской стороны. Вместе со стрелою Пандара и действие переносится в ахейскую стоянку, в которой и остается до конца песни. Таким же точно образом сцена Афродиты с Дионой и Зевсом (действие) в 5 песни параллелизуется со сражением из-за лежащего Энея (пребыванием); сцена Геры с Зевсом там же с боем Ареса; сцена побратимства Главка с Диомедом в 6 песни с отправлением Гектора в Трою; молитва Гекубы там же с отправлением Гектора к Парису; бой Эанта и Еврипила с троянцами и (дальше) разговор Ахилла с Патроклом в 11 песни с увезением Махаона Нестором в ахейскую стоянку; разговор Нестора с Махаоном там же с отправлением Патрокла к Нестору и т. д.

Понятый так, закон хронологической несовместимости идет навстречу другой склонности поэта, которую я называю именно только склонностью, a не законом, так как она допускает и исключения; эту склонность можно назвать коротко и ясно horror vacui . Поэт не любит, чтобы промежуток между двумя действиями заполнялся одним только пребыванием, т. е. с точки зрения действия оставался пустым; поэтому он всячески старается заполнить его, иногда даже действиями чисто эпизодического характера. Так, в упомянутом уже примере из третьей песни Гектор посылает глашатаев в Трою к Приаму; пока они не дойдут до Приама, действие приостанавливается; желая заполнить эту пустоту, поэт вставляет сцену на троянской стене (τειχοσκοπία). To же явление имеем мы в 6 песне, где Гектор с поля сражения отправляется в Трою; здесь промежуток заполняется сценой побратимства Главка с Диомедом, которая для дальнейших действий решительно не нужна. Этому же самому horror vacui обязаны мы и ночными эпизодами - Долонией между первым и вторым днями битвы и посещением Гефеста Фетидой (ὁπλοποιία) между вторым и третьим.

Ho с другой стороны, понятый так, закон хронологической несовместимости ставил поэту очень строгие требования в отношении техники; только тот, кто внимательно следил за извилистой линией действия в Илиаде от ее начала до конца, только тот может иметь правильное представление о трудностях, которые поэт встречал на каждом шагу при проведении своего закона. При таком положении дел было бы неудивительно, если бы изредка встречались исключения, если бы местами действие не возвращалось к точке своего исхода; тем более замечательно, что таких исключений нет: где закон хронологической несовместимости сталкивается с требованиями правдоподобия, поэтической красоты, даже понятности и простого здравого смысла - там побеждают не эти требования, a закон хронологической несовместимости. Для того, чтобы убедиться в этом и вместе с тем в огромной важности самого закона для гомеровской поэтики, мы должны изучить остальные технические приемы, к которым поэт прибегает при его проведении. Это изучение будет иметь интерес еще и с другой точки зрения: мы увидим, что целый ряд кажущихся противоречий, которыми лахманианцы пользовались как доказательствами своей теории происхождения Илиады из мелких песней, объясняется просто применением закона хронологической несовместимости.

2) Первый прием, как мы видели, состоял в том, что действие на одном театре рассказывалось параллельно с пребыванием на другом. Ближе всего к пребываниям стоят, с технической точки зрения, такие действия, о которых мы легко догадываемся по тому, что уже знаем из предыдущего, и которые поэт поэтому предоставляет нашей фантазии. Такую параллелизацию мы имеем в 6 песни. Пока Гектор беседует с Андромахой, Парис надевает оружие и отправляется встречать своего брата y Скейских ворот. Здесь мы имеем, таким образом, два действия; рассказать оба поэт в силу нашего закона не может; поэтому он рассказывает лишь первое обстоятельство, a второе подготовляет настолько, что мы получаем возможность о нем догадаться. В предыдущей сцене он изобразил беседу Гектора с Парисом и Еленой; Гектор застает брата (Z 321) περικαλλέα τεύχἐ ἕποντα, ἀσπίδα καὶ θώρηκα, καὶ ἀγκύλα τόξ’ άφόωντα; сам Парис рассказывает ему, что его παρειποῦσ᾿ ἄλοχος μαλακοῖς ἐπέεσσιν ὣρμησ᾿ ἐς πόλεμον; если после этого Гектор, прощаясь с Еленой, говорит ей (363) ἀλλὰ σύ γ᾿ ὂρνυθι τοῦτον, ἐπειγέσθω δὲ καὶ αὐτός, ὣς κεν ἔμ’ ἔντοσθεν πόλιος καταμάρψῃ ἐόντα, το мы легко представляем себе дальнейшее и нисколько не удивляемся, когда в ст. 514 Парис встречается с Гектором y ворот.

3) Таким образом, этот второй прием ничего необычайного в себе не содержит; нельзя сказать того же о третьем. Этот третий прием состоит вот в чем: будучи принужден параллелизировать два действия в строгом смысле слова, происходящие на разных театрах, поэт изображает только одно , другое же , в угоду закону хронологической несовместимости, пропускает безо всякой оговорки , так что на этом втором театре в развитии действия получается очень чувствительный пробел . Меня тут могут остановить возражением: «Каким это образом: будучи принужден? Кто его принуждал? Разве он не распоряжался своим сюжетом по своему усмотрению и не мог везде устроить дело так, чтобы действие здесь шло параллельно с пребыванием там, или по крайней мере подготовить то другое действие так, чтобы мы могли себе его представить сами?» К этому возражению я намерен еще вернуться впоследствии; теперь же ограничусь удостоверением факта, о котором идет речь. Вернемся к четвертой песни, о которой была речь выше. В начале четвертой песни действие ведется на Олимпе, на поле же битвы происходят два пребывания: троянцы ищут Париса, ахейцы дожидаются результатов их поисков. Является Афина и искушает Пандара; Пандар стреляет в Менелая, вследствие чего действие возобновляется в ахейской стоянке. Агамемнон громко жалуется на предательство троянцев, затем посылает за врачом Махаоном, который осматривает рану; далее (ст. 220) поэт продолжает так: ὂφρα τοὶ ἀμφεπἐνοντο βοὴν ἀγαθὸv Μενέλαον, τόφρα δ’ ἐπὶ Τρώων στίχες ἤλυθον ἀσπιστάων. Каким образом? Зачем? Очевидно, в действии здесь пробел: не сказано, что случилось в троянской стоянке после вероломного выстрела Пандара. Троянцы не могли не заметить, что стрела была пущена из их стоянки; но кто еe пустил? Вполне вероятно, что благородному Гектору такое нарушение перемирия должно было показаться возмутительным; но что было делать? Он не знал, что виновником был Пандар; да и если бы знал, то не мог же он выдать головою врагам человека, который был не его подданным, a самостоятельным вождем союзного племени? Итак, искупить совершенное было невозможно; оставалось одно - продолжать войну, что и было сделано. Вот приблизительно то, что могло произойти y троянцев в то время, как Агамемнон жаловался, a врач лечил рану Менелая; но поэт все это пропустил: оставив троянцев в то время, как они искали Париса, мы встречаем их опять надвигающимися на ахейскую рать, причем причины, которые заставили их перейти к наступлению, нам остаются неизвестными. A между тем нечего, кажется, настаивать на том, что это пробел очень чувствительный; мотивы, заставившие троянцев взять на себя последствия клятвопреступления Пандара, имели бы решающее значение для оценки их самих и главным образом Гектора. Но переговоры об этом вопросе в троянской стоянке происходили одновременно с попечениями ахейцев о ране Менелая; из этих двух параллельных действий поэт, в силу закона хронологической несовместимости, мог описать только одно: он выбрал то, которое происходило в ахейской стоянке, a на месте другого оставил большой пробел.

Таким же образом объясняется - замечу это мимоходом - и исчезновение Агамемнона после ἐπιπώλησις в конце четвертой песни; переходя к восьмой, мы встречаем два еще более поразительных примера. Действие происходит между Скамандром и ахейским рвом . Певец оставляет Диомеда, который с Нестором на колеснице мчится ко рву, и переходит к Гектору. Тот сначала речью воодушевляет своих соратников: «Ров и стена не задержат нас; a когда будем y кораблей, то не забудем об огне», затем к своей четверке: «Теперь отплатите мне за заботы о вас Андромахи» и мечтает о том, как он убьет Нестора и Диомеда и ахейцы в ту же ночь уплывут на своих кораблях (197). Затем мы внезапно оставляем поле битвы и переносимся на Олимп: Гера, возмущенная похвальбой Гектора, уговаривает Посидона прийти на помощь ахейцам, но Посидон отказывается (211). Затем мы возвращаемся на землю и находим сражающихся - между рвом и стеною . Стало быть, пока боги беседовали, и ахейцы, и преследовавшие их троянцы перешли через ров и очутились между рвом и стеной; но поэт этого действия, параллельного с разговором богов, не описал, так как закон хронологической несовместимости ему этого не дозволял. Столь же ясен и второй пример. После кратковременного облегчения ахейцы опять терпят поражение; Гектор гонит их вторично через ров, они бегут к кораблям, своей последней фортификационной линии, Гектор их преследует «с взором Горгоны или кровавого Ареса» (349). Опять действие переносится на Олимп; опять Гере жаль ахейцев; вопреки приказанию Зевса она вместе с Афиной на колеснице отправилась к сражающимся, чтобы помочь своим. Но ее вовремя завидел Зевс с Иды и через Ириду отозвал обратно на Олимп, куда он затем и сам отправился. Гера жалуется: «Мне жаль смотреть на гибель ахейцев». «Завтра», отвечает ей Зевс, «ты еще более будешь сожалеть о них». Затем следуют ст. 484 сл.: ὥς φάτο, τον δ’ οὔτι προσέφη λευκώλενος Ἣρη. ἐν δ’ ἔπεσ’ Ὠκεανῳ λαμπρὸν φάος ἠελίοιο… A где же продолжение битвы? Что сделал Гектор, которого мы оставили в ст. 348 с пылающим взором Горгоны или Ареса, объезжающим задние ряды бегущих? Уже древние заметили отсутствие конца сражения и поэтому прозвали всю восьмую песнь κόλος μάχη, или κολοβομαχία, т. е. «искалеченным сражением». По мнению схолиаста, поэт из жалости к ахейцам не хочет рассказывать их поражение; новейшие ученые отвергли это нелепое объяснение (не помешала же поэту эта жалость рассказать в песнях 11–15 очень подробно поражение ахейцев) и в свою очередь воспользовались указанным недостатком, как рычагом для расчленения Илиады. Мы за ними в этом не последуем; мы признаем здесь такое же точно применение закона хронологической несовместимости, как и в ст. 172–214, когда мы оставили сражающихся между Скамандром и рвом и нашли их между рвом и стеной. Сцены на Олимпе занимают весь вечер - из возвращения Зевса и его слов: «Завтра, Гера и т. д.» ясно, что день считается конченным; рассказав их, поэт уже не мог вернуться к тому моменту, когда он оставил сражающихся, a должен был ограничиться тем, что дал описание того положения дел, при котором их застигла ночь. И это описание он дает в ст. 489 сл.; Гектор уводит своих νόσφι νεῶν - значит, они проникли уже к кораблям, между тем как выше они только преследовали ахейцев, гнавшихся к кораблям. Итак, недостающая часть действия на поле обнимает последний фазис сражения - занятие троянцами всего пространства между рвом и кораблями, взятие последней фортификационной линии ахейцев.

Другой пример дает нам шестнадцатая песнь. Мы видим Гектора y корабля Протесилая, который защищает Эант. Ударом меча Гектор отрубает острие копья Эанта; тот отступает, и троянцы зажигают корабль (ст. 122). Затем действие переносится в палатку Ахилла; Патрокл надевает оружие, прощается с Ахиллом и идет спасать пылающий корабль. С Патроклом и мы возвращаемся к этому кораблю (285) и находим обстановку изменившейся: Гектора с троянцами уже нет, корабль охраняют пэонийцы, вождя которых Патрокл и убивает. A где же Гектор? Он как бы исчез; мы встречаем его вновь лишь в ст. 358, где сказано, что он, имея против себя Эанта, прикрывал отступление товарищей. Конечно, мы легко верим, что Гектор, когда ему удалось зажечь корабль Протесилая, поручил его охрану пэонийцам, a сам отправился в другое место; но этого нигде не сказано, и не сказано потому, что рассказ об этом был бы параллелен рассказу о вооружении и отправлении Патрокла, и поэт скорей решился оставить чувствительный пробел в истории подвигов Гектора, нежели нарушить закон хронологической несовместимости.

Закончу развитие этого приема примером из семнадцатой и восемнадцатой песен. Отправив Антилоха к Ахиллу с известием о смерти Патрокла, Менелай вместе с Мерионом поднимают его тело и уносят из сражения, между тем как оба Эанта прикрывают их отступление. Троянцы их преследуют; среди больших опасностей доносят они свою ношу до рва. Здесь поэт их оставляет и переносит нас в палатку Ахилла. Ахилл слышит весть о смерти друга; мы присутствуем при его отчаянии, при его разговоре с матерью; затем, когда Фетида удалилась, мы возвращаемся к сражающимся из-за трупа Патрокла и находим их (148) в совершенно изменившейся обстановке. Мы оставили их y рва и находим y кораблей, куда Гектор загнал ахейцев; когда мы их оставили, Менелай с Мерионом уносили Патрокла из сражения - теперь же Патрокл лежит на земле среди сражающихся, и Гектор трижды пытается, взяв его за ноги, унести его к своим. Очевидно, пока Ахилл говорил с Антилохом, Гектор загнал ахейцев от рва до кораблей и заставил их бросить тело Патрокла; но очевидно также, что рассказ об этом был пропущен певцом в угоду закону хронологической несовместимости.

Как я уже сказал выше, все перечиcленные здеcь случаи применения нашего закона послужили лахманианцам точками опоры при их попытках разбить Илиаду на мелкие песни; не признавая самобытности гомеровской поэтики, они не могли заметить однородности этих случаев и закона, последствиями которого они были.

4) Таков третий прием, к которому прибегал поэт в случае столкновения нашего закона с условиями действия в Илиаде; четвертый прием менее насильственен, но не менее оригинален. Состоит он в следующем: если поэт дорожит обоими действиями, которые мы по естественной логике вещей должны представлять себе параллельными и которые всякий другой поэт изобразил бы параллельными - то он рассказывал их одно за другим , но не как параллельные , a как последовательные . Это и есть тот прием, который приметил Нич; но он, во-первых, неправильно формулировал свою мысль, чем и вызвал победоносную критику лахманианцев, a во-вторых, он не понял, что замеченный им прием есть лишь проявление другого, более обширного, фундаментального закона. Вот примеры. После неблагополучного для ахейцев окончания первого сражения (в восьмой песни), как троянские, так и ахейские воины созываются в собрание. Эти два собрания мы естественно представляем себе происходящими одновременно; но поэт, для того, чтобы получить возможность описать и то и другое, должен был изобразить их последовательными, что он и сделал, не оставляя ни малейших сомнений в своих намерениях. В последней картине восьмой песни описано собрание троянцев: Гектор предлагает не возвращаться в Трою, a ночевать на поле битвы, расставив караулы и разжегши костры; его предложение одобряется и исполняется, и вся песнь кончается красивым описанием троянских костров. В начале следующей песни описано собрание ахейцев; a чтобы никто не думал, что это собрание происходит одновременно с только что описанным, Нестор в своей речи (ст. 76) указывает на троянские костры, горящие недалеко от кораблей - итак, предложение Гектора, сделанное в троянском собрании, было уже исполнено, когда началось собрание ахейцев. В виду этого ясного примера мы не будем сомневаться в том, что советы ахейцев (323–344) и троянцев (345–380) в седьмой песни по мысли поэта происходили не параллельно, a последовательно, хотя здесь никаких указаний на время не имеется.

Второй пример - тот, который привел и Нич, неправильно его, однако, объясняя. Проснувшись от чудесного сна, навеянного на него Герой, Зевс замечает, что благодаря вмешательству Посидона битва приняла не тот оборот, который хотел дать ей он; он велит Гере призвать к нему Ириду и Аполлона (XV, ст. 56)

ὄφρ’ ἡ μὲν μετὰ λαὸν Ἀχαιών χαλκοχιτώνων

ἔλθῃ καὶ εἴπῃσι Ποσειδάωνι ἄνακτι

παυσάμενον πολέμοιο τὰ ἃ πρὸς δώμαθ’ ἱκέσθαι,

Ἕκτορα δ’ ὀτρύνῃ σι μάχην ἐς Φοῖβος Ἀπόλλων,

По этим словам мы ожидаем, что данные Ириде и Аполлону поручения будут исполнены одновременно - как оно и естественно. На деле же выходит не так. Правда, Ирида и Аполлон являются к Зевсу вместе и стало быть одновременно (150–156); но Зевс сначала Ириду отправляет на землю к Посидону. Нехотя Посидон уступает старшему брату (220).

καὶ τότ’ Ἀπόλλωνα προσέφη νεφεληγερέτα Ζεύς˙

ἔρχεο νῦν, φίλε Φοῖβε, μεθ’ Ἓκτορα χαλκοκορυστὴν

ἤδη μὲν γάρ τοι γαιήοχος ἐννοσίγαιος

Как и в первом примере, поэт принял свои меры для того, чтобы в задуманной им последовательности обоих действий не оставалось никакого сомнения: результат первого действия налицо, когда начинается второе. A между тем ясно, что по своему смыслу оба действия не только могли, но и должны были быть параллельными, и что всякий не связанный законом хронологической несовместимости поэт изобразил бы их именно таковыми.

Два других примера, приводимых Ничем, сюда не относятся: в них действие параллелизуется не с действием, a с пребыванием (это - похищение Афродитой Париса параллельно с розысками Менелая и троянцев в третьей песни и исчезновение Афродиты параллельно с боем из-за Энея в пятой). Вообще других примеров нашего приема я в Илиаде не нашел: в Одиссее примером будет появление Афины Телемаху в Спарте, о котором речь была в начале. Но прямым развитием нашего, т. е. четвертого, приема мы должны признать пятый, самый замечательный из всех; прежде чем привести ему примеры, я хотел бы априорным путем выяснить его сущность.

5) Четвертый прием, о котором речь была до сих пор, состоял в том, что действия, по своему значению и по естественной логике событий параллельные, рассказываются, как происходившие одно после другого. Прием этот не представлял никаких неудобств в тех случаях, когда оба действия были кратковременны; но дело принимало другой оборот, когда они были продолжительны, когда, скажем, начавшееся вечером действие захватывало и ночь. Что было делать тогда? Изобразить второе параллельное действие начавшимся вечером следующего дня? Но чем же тогда заполнить промежуток между утром и вечером? Нет, лучше было в этих случаях совсем разорвать хронологическую нить, и переходя ко второму действию, сказать просто «спустя несколько дней», или, угождая эпическому пристрастью к определенным цифрам, - «спустя три» или «пять» или «двенадцать дней»…

После этого априорного соображения перейду к примерам.

Первый пример мы находим в первой песни. Ссора царей состоялась, противники разошлись; Агамемнон отправляет Одиссея в Хрису. Плавание Одиссея образует такое «пребывание» в установленном выше значении, параллельно с которым может идти другое действие; пока он плывет, отправленные Агамемноном глашатаи отнимают Брисеиду y Ахилла; к Ахиллу является мать, которую он просит вступиться за него пред Зевсом. Фетида обещает исполнить его просьбу, но только не сейчас - теперь, говорит она, боги отправились к эфиопам; вернутся они только через двенадцать дней, тогда я и упрошу Зевса. Затем она уходит, и певец от нее переходит к Одиссею и его путешествию в Хрису. Он приплывает к этому острову, приносит жертвоприношение; наступает ночь, которую он с товарищами проводит на берегу моря; a на следующее утро все возвращаются обратно под Трою. Ἀλλ’ ὅτε δή ῥ’ ἐκ τοῖο δυωδεκάτη γένετ’ ἠώς (493) - боги вернулись на Олимп, и Фетида исполнила просьбу сына.

Известна роль, которую путешествие богов к эфиопам сыграло в развитии гомеровского вопроса; для Лахмана оно послужило главной уликой против единства Илиады. Со вчерашнего дня, говорит Фетида, все боги отправились к эфиопам - и тем не менее вплоть до сегодняшнего дня Аполлон своими стрелами морил ахейцев! Все боги отправились к эфиопам - и тем не менее Афина только что, по приказанию Геры, спустилась на землю, чтобы унять разгневанного Ахилла, a затем вернулась на Олимп! Несообразность тут очевидная; она тем более бросается в глаза, если спросить себя, что заставило поэта впасть в такое противоречие с самим собою. К чему все это путешествие богов к эфиопам? Зачем Фетида не исполняет в тот же вечер просьбы своего сына? На этот вопрос критика Лахмана никакого ответа не дает. A между тем ясно, что если бы действие развивалось так:

τοῦτο δὲ τοι ἐρέουσα ἔπος Διὶ τερπικεραύνῳ 419

εἶμ’ αὐτὴ πρὸς Ὄλυμπον ἀγάννιφον, αἴκε πίθηται». 420

ὧς ἄρα φωνήσασ’ ἀπεβήσετο, τὸν δὲ λιπ’ αὐτοῦ 428

χωόμενον κατὰ θυμὸν ἐυζώνοιο γυναικὸς, 429

το это было бы столь же естественно, сколько поэтично; почему же оно развивается не так? Путешествие богов к эфиопам само по себе никакого значения не имеет; последствие его заключается в том, что просьба Ахилла исполняется не в тот же день, a лишь через двенадцать суток; итак, мы должны допустить, что именно в видах этой отсрочки поэт и придумал его. Но на что же понадобилась поэту эта отсрочка? На этот вопрос мы теперь можем дать самый положительный ответ.

Все дело в том, что в нашей Илиаде поэт оставляет Фетиду после ее разговора с сыном и занимается Одиссеем, его поездкой в Хрису, ночевкой там и возвращением обратно. Если бы Фетида исполнила просьбу сына в тот же день, то поэт, переходя от Одиссея к ней, должен был бы продолжить так: «но еще днем раньше Фетида, простившись с Ахиллом, отправилась на Олимп» и т. д., а такого рассказа закон хронологической несовместимости не допускает, нить изложения не может возвращаться к точке своего отправления. Итак, оставалось одно: отсрочить заблаговременно посещение Фетидой Зевса; и вот, в видах этой отсрочки и была создана фикция об отсутствии богов, - число дней тут, разумеется, безразлично.

Таким образом, мы имеем здесь два по первоначальной концепции параллельных действия, одно в Хрисе, другое на Олимпе, из которых каждое занимало вечер и следующую ночь; описать эти действия как параллельные не дозволял закон хронологической несовместимости, пропустить одно из них (третий прием) поэт не хотел, описать одно непосредственно за другим (четвертый прием) не дозволял здравый смысл; оставалось одно - разорвать хронологическую нить, что поэт и сделал, вставив свое ἀλλ’ ὅτε δή ρ’ ἐκ τoῖo δυωδεκάτη γένετ’ ἠώς. В этом, как я уже заметил, и заключается пятый прием.

Такое же разрывание хронологической нити мы встречаем еще раз в Илиаде, причем повторяется та же формула ἀλλ’ ὅτε δή ρ’ ἐκ τoῖo δυωδεκάτη γένετ’ ἠώς; одинаковость явления заставляет нас предполагать одинаковость причин. Действительно, мы имеем здесь второй, еще более замечательный пример нашего пятого приема. Чтобы показать это, расскажу в нескольких словах действие двадцать четвертой песни, восстанавливая разорванную поэтом хронологическую нить.

Тризна кончена, гости разбрелись по палаткам, настала ночь; все спят, одному только Ахиллу не спится. В течение дня его развлекали заботы по погребению и чествованию покойного; теперь все это прошло, осталась одна неутешная скорбь. Она-то и не дает ему спать; напрасно меняет он свое положение, ложась то на бок, то на спину, то ниц - сна нет. Под влиянием печали и бессонницы прежняя бешеная жажда мести в нем разгорается вновь: он выходит из палатки, запрягает лошадей и, привязав к колеснице труп Гектора, гонит их к могиле Патрокла; трижды объехав курган, он возвращается в стоянку; оставив труп в пыли, он опять входит в палатку. Но жестокость и злоба не утешили его, в грустном раздумье садится он на стул. Кругом глубокая тишина; перед ним на столе остатки едва початого ужина; он один - ближайшие товарищи спят сладким сном в другом отделении палатки; одинокий и грустный, он сидит, вперив взор в ночной мрак, едва освещаемый светом лампады.

Вдруг дверь палатки отворяется: он видит перед собой старца в глубоком трауре и узнает в нем отца того человека, мертвое тело которого он только что бесчестил. Старец припадает к его ногам: «Вспомни отца своего, Ахиллес…» Сначала жажда мести и сострадание борются в его груди; мало-помалу первая уступает, он возвращает отцу труп его сына, собственными руками поднимает его к нему на колесницу; и вот, когда доброе дело сделано, он дает старцу переночевать y себя, ложится спать и сам - ему легко на душе, он засыпает. Его сном кончается Илиада.

Так, повторяю, представляется нам действие в двадцать четвертой песни, если восстановить порванную хронологическую связь; порвана же она после того места, где описывается, как Ахилл бесчестил труп Гектора. Здесь мы читаем знакомый нам уже стих ἀλλ’ ὅτε δή ρ’ ἐκ τoῖo δυωδεκάτη γένετ’ ἠώς; выкуп Гектора состоялся двенадцатью днями позже той первой бессонной ночи Ахилла. Нечего настаивать на том, как испорчено все действие двадцать четвертой песни этой ненужной и непонятной отсрочкой. Испорчена, прежде всего, прекрасная антитеза, бессонница Ахилла до выкупа Гектора и его сладкий сон после него - не мог же он проводить без сна все двенадцать ночей. Непонятно бездействие обеих сторон в этот столь долгий промежуток; пускай бы еще троянцы из страха перед Ахиллом сидели смирно, но что мешало Агамемнону, пользуясь этим страхом и понесенной врагами потерей, возобновить нападение? Вот вопросы, которые приходят нам в голову при чтении злополучного стиха 31; главное же то, что эта отсрочка с поэтической точки зрения столь же бессмысленна, как и отсрочка в первой песни.

Действительно, ее мотивировка чисто техническая, и наш закон хронологической несовместимости благополучно разрешает нам и указанное только что затруднение. Дело в том, что поэт хотел представить нам также возникновение y Приама мысли выкупить своего сына, и ее исполнение; таким образом y него получились два параллельных действия, из которых каждое обнимало кроме вечера еще и часть ночи. Начинает поэт с Ахилла; мы присутствуем при справляемой им тризне по Патроклу, видим затем, как он удаляется в свою палатку, хочет заснуть, не может, встает, волочит труп Гектора, возвращается. Затем поэт хочет перенести нас в Трою; но закон хронологической несовместимости не дозволяет ему сказать: «Но еще до наступления вечера того дня, когда Ахилл справлял тризну по Патроклу, Ирида внушила Приаму мысль» и т. д., так как действие не может возвращаться к точке своего отправления; поэтому поэт, как мы видели, порвал совсем хронологическую связь, вставив ту же формулу, которая и в первой песни дала ему возможность рассказать два собственно параллельных действия, не нарушая закона хронологической несовместимости.

Закон, изучению которого были посвящены предыдущие страницы, имеет для нас двойной интерес. Одной своей стороной он примыкает к теории поэзии; было бы очень желательно, чтобы знатоки эпического творчества других народов исследовали этот закон в специально известной им литературе - что же касается меня, то я не считаю себя в праве распространяется здесь об этой стороне. Другой стороной он примыкает к гомеровскому вопросу; и вот об этой стороне мне хотелось бы сказать несколько слов.

Действительно, мне думается, что исследованному нами закону предстоит сказать очень веское слово при решении этого столетнего вопроса. Изучая отдельные приемы, мы видели, к каким изворотам должен был прибегать поэт для того, чтобы не нарушать нашего закона; мы видели также, что старания поэта увенчались успехом - несмотря на все трудности, с которыми было сопряжено соблюдение нашего закона, он нигде не нарушен. Отсюда ясно одно: о механическом происхождении Илиады не может быть речи; закон хронологической несовместимости был сознательно проведен тем человеком, который создал Илиаду в том виде, в каком она сохранена нам. Но кто же он, этот человек? Творец Илиады, или только ее редактор?

Если творец Илиады, то это значит, что Илиада вся, без исключения, была создана одним поэтом; это привело бы нас к такому крайнему унитаризму, которого не считал возможным даже сам Нич. Действительно, мы должны помнить, что наш закон проходит красной нитью через всю нашу Илиаду, стало быть даже через те ее части, которые Ничем признавались позднейшими вставками - через Долонию, через битву богов; могли ли такие крупные части быть внесены в готовую уже Илиаду, не нарушая ее столь хитрой и тонкой хронологической пондерации? A между тем эта пондерация не нарушена; напротив, она оказалась бы нарушенной, если бы пропустить означенные сцены. Мало того, - закон хронологической несовместимости мы находим соблюденным и в Одиссее. Разумеется, отсюда еще не следует, чтобы творец Илиады был в то же время и творцом Одиссеи; но если мы из соблюдения нашего закона в Илиаде заключаем, что она создана единым поэтом, то мы должны допустить то же заключение и для Одиссеи, в которой этот закон тоже соблюден. Это однако не все: по остроумному открытию Зека, оригинальная экономия Одиссеи (согласно которой приключения героя от конца войны до прибытия к Калипсо рассказываются не поэтом, a самим героем) имела причиной желание, чтобы Одиссея примыкала непосредственно к Ностам, без нарушения закона хронологической несовместимости; итак, пришлось бы допустить, или что Носты и Одиссея сочинены тем же поэтом, или что поэт Одиссеи имел перед собой Носты и смотрел на свою поэму, как на их продолжение. Вероятно ли это?

Но мы можем оставить эти догадки в стороне; наше исследование закона хронологической несовместимости дало нам в руки гораздо более веские данные для решения поставленного вопроса. Позволю себе тут напомнить те пять приемов, посредством которых составитель нашей Илиады привел наш закон в исполнение:

1) При изображении действий на различных театрах действие на театре A доводится до того пункта, где оно обращается в «пребывание», после чего поэт переходит к театру В и т. д.

2) Из двух параллельных действий одно заблаговременно намечается так, чтобы мы могли догадаться о нем сами, без обстоятельного описания.

3) Из двух параллельных действий одно совершенно пропускается, вследствие чего на том театре, где оно происходило, получается чувствительный пробел.

4) Параллельные действия рассказываются как последовательные, т. е. как происходившие одно за другим.

5) Параллельные действия отделяются одно от другого произвольной вставкой нескольких дней.

Несомненно, что властвующий над своим материалом поэт ограничился бы первым и вторым, да, пожалуй, еще четвертым приемом; к третьему и пятому мог прибегнуть только такой поэт, который был связан своим материалом. Это особенно ясно в случаях, относящихся к последней категории (пятому приему). Свободно распоряжающийся своим сюжетом поэт никогда не поставил бы себя в такое положение, в котором бы ему пришлось, ради соблюдения закона, разорвать хронологическую связь, так как он мог сколько угодно раз обратить действие на одном театре в пребывание, чтобы тем временем двинуть вперед действие на другом театре. Другое дело - редактор: раз обе сцены были перед ним уже в готовом виде, облеченные в стихотворную форму, он не мог, не производя крупных изменений, привести их в такое состояние, в котором бы их можно было соединить в одно действие с чередующимися театрами. Но и третий прием должен навести нас на ту же мысль; позволю себе тут сослаться на мое объяснение этого приема и на то возражение, которое я должен был, объясняя его, сделать сам себе. «Будучи принужден параллелизировать два действия в строгом смысле слова, происходящие на разных театрах, поэт изображает только одно, другое же пропускает безо всякой оговорки, так что на втором театре в развитии действия получается чувствительный пробел». Каким же образом: «был принужден?» Очевидно, что для свободно распоряжающегося своим материалом поэта такого принуждения быть не могло; оно могло быть только для связанного своим материалом редактора.

Итак, изучение хронологического закона Илиады привело нас к тому же предположению, которое можно считать господствующим в современном нам фазисе гомеровского вопроса: что Илиада в том виде, в каком ее читаем мы, есть дело рук редактора, приведшего в одно целое, относящиеся к гневу Ахилла части греческого былевого эпоса; прогресс, достигнутый нами в нашем рассуждении, заключается в том, что нам удалось открыть принцип, которым руководился составитель нашей Илиады при своей редакции. Применение же им этого принципа дозволяет нам сделать заключение и о характере материалов, которые y него были под рукой; изложением этого последнего пункта я и предполагаю закончить настоящий очерк.

Дело вот в чем.

Само собой разумеется, что если закон хронологической несовместимости был обязателен для редактора Илиады, то он был обязателен и для всех певцов, творения которых вошли в ее состав; это - прямое последствие закона эволюции, столь же несомненное, как несомненно и то, что рельефная техника Гиберти позднее готической, александрийская позднее аттической. A если так, то откуда же взялись те параллельные действия, между которыми приходилось выбирать редактору? Очевидно, они могли явиться только результатом работы нескольких певцов. Я представляю себе дело приблизительно так. Возьмем для примера восьмую песнь, «искалеченное сражение», и специально тот ее эпизод, из которого мы заимствовали первый пример третьего приема. Первоначальный певец изображал события в следующем порядке: Гектор на своей четверке гонится за Нестором и Диомедом; они мчатся ко рву; они перескакивают через ров, Гектор за ними; они останавливаются, наконец, y кораблей, и здесь только ахейцам удается отразить натиск троянцев. Для позднейшего певца могла явиться надобность кончить свою песнь раньше; чтобы не обрывать ее, он прибавил разговор богов, - вообще разговоры богов в Илиаде часто производят впечатление торжественных заключительных аккордов. Таким образом, y него получилась такая связь событий: «Гектор гонится за Диомедом; они мчатся ко рву; Гера жалуется Посидону на гордость Гектора; заключение». Редактор имел перед собой и ту и другую οἴμη; он заметил, что разговору богов в одной соответствовал по времени переход сражающихся через ров в другой; ему пришлось выбирать между ними, и он отдал предпочтение разговору богов, как вносящему приятное оживление в рассказ о военных действиях; таким образом, в этом последнем получился пробел.

Если мы теперь спросим себя, с которой из существующих уже теорий происхождения гомеровских поэм лучше всего вяжется предполагаемый процесс, то придется ответить: с теорией Штейнталя, развитой им в статье «Das Epos» (Zeitschrift für Völkerpsychologie, т. V). Теория Штейнталя грешила только исключительностью, которая завлекла автора в бесплодную полемику с Кирхгофом (т. VII того же журнала); на мой взгляд, правильным решением гомеровского вопроса будет соединение теории Штейнталя с той, которую впервые выставил Грот, a затем развил Кирхгоф путем приобщения к ней эволюционного начала.

Список литературы

Bekker Imm. (1853) «Über das zwanzigste Buch der Odyssee». Monatsberichte der Königlichen Preussische Akademie des Wissenschaften zu Berlin . Jahrgang 1853. S. 643–652.

Bekker Imm. (1863) «Über das zwanzigste Buch der Odyssee». Bekker Imm. Homerischs Blätter . 2 Bände. Bd. 1. Bonn: Bei Adolph Marcus. S. 123–132.

Bergk Th. (1872) Griechische Literaturgeschichte . 4 Bände. Bd. 1. Berlin: Weimannsche Buchhanndlung.

Curtius G. (1854) Andeutungen über den gegenwärtigen Stand der homerischen Frage . Wien: Verlag und Druck Carl Gerold und Sohn (Первое изд. в журнале: Zeitschrift für die Österreichischen Gymnasien. Bd. 5. S. 1–23).

Curtius G. (1886) «Andeutungen über den gegenwärtigen Stand der homerischen Frage». Curtius G. Ausgewählte Abhandlungen wissenschaftlichen Inhalts . Hrsg. von E. Windisch. Leipzig: S. Hirzel. S. 176–229.

Hüttig C. (1886) Zur Charakteristik homerischer composition . Züllichau: Druk von Herm. Hampel.

Nitzsch G. W. (1852) Die Sagenpoesie Der Griechen . Kritisch Dargestellt . Drei Būcher. Braunschweig: C. A. Schwetschke & Sohn (M. Bruhn).

Seeck O. (1887) Die Quellen der Odyssee . Berlin: F. Siemenroth.

Steinthal H. (1868) «Das Epos». . Bd. 5. S. 1–57.

Steinthal H. (1871) «Ueber Homer und insbesondere die Odyssee». Zeitschrift für Völkerpsychologie und Sprachwissenschaft . Bd. 7. S. 1–88.

Публикуется в переводе из дореформенной в современную русскую орфографию по изд.: Зелинский Ф. Ф. «Закон хронологической несовместимости и композиция “Илиады”». ΧΑΡΙΣΤΉΡ ΙΑ . Сборник статей по филологии и лингвистике в честь Федора Евгеньевича Корша , заслуженного профессора Императорского Московского университета . М.: Типография Лисснера и Романа, 1896. С. 101–121. Иные особенности оригинальной публикации сохраняются. Перевод на русский фрагментов оригинального текста с древнегреческого, латинского и немецкого языков, оставленных автором без перевода, если не указано иное, выполнен С. Д. Клейнер и помещен в примечаниях. Библиографические сведения подготовлены О. Н. Ноговициным. Все примечания принадлежат редакторам.

См.: Nitzsch 1852.

Отдельное издание: Curtius 1854. Сочинение впервые было опубликовано в том же 1854 г. в 5 томе «Zeitschrift für die Österreichischen Gymnasien». Включено в посмертное собрание малых сочинений Эрнста Курциуса «Ausgewählte Abhandlungen wissenschaftlichen Inhalts» (Curtius 1886), на которое ссылается Ф. Ф. Зелинский.

В трудах над оружием пышным: | Щит он, и латы, и гнутые луки испытывал, праздный. - Iliad . VI, 321–322. Цитаты из «Илиады» Гомера здесь и далее даются в переводе Н. И. Гнедича по изд.: Гомер 1990 (см. библиографию в послесловии к настоящей публикации).

Ныне ж супруга меня дружелюбною речью своею | Выйти на брань возбудила. - Iliad . VI, 337–338.

Ты же его побуждай; ополчившися, пусть поспешает; | Пусть он потщится меня в стенах еще града настигнуть. - Iliad . VI, 363–364.

Тою порой, как данаи заботились вкруг Менелая, | Быстро троянцев ряды наступали на них щитоносцев. - Iliad . IV, 220–221.

Обход, смотр (др.-греч.). «Обход войск Агамемноном» - восходящее к античным издателям Гомера название части четвертой песни «Илиады».

Рек, - и умолкла пред Зевсом лилейнораменная Гера. | Пал между тем в Океан лучезарный пламенник солнца. - Iliad . I, 420.

Слово скончала и скрылась, оставя печального сына, - Iliad . I, 428.

В сердце питавшего скорбь о красноопоясанной деве, - Iliad . I, 429.

Там, одного восседящего, молний метателя Зевса | Видит… - Iliad . I, 498.

См. прим. 23.

Песнь (др.-греч.).

См.: Steinthal 1868.

См.: Steinthal 1871, 48–88.

Рекомендуем также

Loading...Loading...