Автор книг "Зубы грешника", "Полный досвидос", "Наивное толкование 50 псалма» сибиряк Мирослав Бакулин обладает удивительным даром рассказчика. Написанное он не правит и считает, что любителей литературы почти не осталось. Он объяснил корреспонденту «НС» на что похож рассвет над Иртышом и почему Пушкин на том свете ходит грустный и лысый

Бакулин Мирослав Юрьевич. Родился третьим ребенком в семье Юрия Степановича и Галины Дмитриевны Бакулиных 17 мая 1967 года в г. Тобольске. В 1974 семья переехала в Тюмень. 1984-1989 Филологический факультет Тюменского госуниверситета. 1991-1993 аспирантура при кафедре философии Тюменского госуниверситета. 1984 — помощник режиссера на Тюменской студи телевидения. 1989-1990 — инженер в НИИ комплектно-блочного строительства. 1990-1991 — младший научный сотрудник Лаборатории прикладной этики Института проблем освоения Севера АН СССР. 1991-1993 — аспирант кафедры философии ТюмГУ, ассистент кафедры русской литературы и кафедры философии, диджей на радиостанции "Диполь Патруль" (1992- 1997) 1993-1996 — преподаватель каф. философии. 1997 — сторож, моряк-рыбоприемщик на речном флоте, далее — преподаватель кафедры социальных и гуманитарных наук Тюменского инженерно-строительного института (далее — академии и университета) С 2003 — к.ф.н 1997-2006 — преподаватель Тюменского Духовного училища. Редактор епархиальной "Сибирской православной газеты". Телеведущий еженедельной программы «Русская неделя». С 2006 г. по сей день — ген. директор культурного центра «Русская неделя» и одноименного издательства, интернет-портала.

Москва смиряет метрополитеном, Сибирь — комарами да морозами

— Жители Тобольска и Тюмени — это, в основном, потомки ссыльных? Вы сами где точно родились?
— Родился в в городе Тобольске, что стоит у впадения Тобола в Иртыш. Дом стоял на высоком берегу и открывался вид Родины на многие километры вокруг. Скоро из-за работы отца переехали в Тюмень, но навсегда остались тоболяками. Теперь, по прошествии лет, Тюмень стал для меня по-настоящему родным. А вот отец, недавно отошедший к Богу, по завещанию своему похоронен в Тобольске на Древнем Завальном кладбище у единственного в России храма Семи отроков Эфесских. В этом храме крестились все из нашего рода. Тюмень основан в 1586 году, Тобольск — на год раньше. Так что представление о том, что здесь живут потомки ссыльных — поверхностное. Как-то один мой студент, приехавший к нам учиться из Петербурга, прошипел высокомерно на своих одногруппниц: «Чушки тюменские». Я спросил его: «Вы видите вот тот храм за окном? Он был построен, когда Вашего города еще в помине не было. Так что умерьте свою столичную гордыню». 426 лет — это огромная история. Здесь практически не было крепостных, только немного (около 0,2% населения) монастырские, и после известного указа, они вынуждены были выйти с топором на дорогу. Ссыльных сюда отправляли с 18 века и исключительно политических ссыльных, образованных, инакомыслящих. Декабристы, мечтавшие утопить Россию в крови, переменились здесь до учителей простого народа. Коренное население — это очень широкие, свободные люди, по сей день меряющие водку ведрами, рыбу мешками, картошку машинами. 300-500 километров в один конец здесь не считается расстоянием. Семьи большие, гостеприимные. Здесь принято родниться, то есть соблюдать семейные отношения вплоть до четвероюродных. Храмы полны, по воскресеньям не протолкнуться. Я не удивлен Вашему вопросу, потому что москвичи так и говорят до сих пор: «Поехал из России в Сибирь» или наоборот. Сибирь остается незыблемым континентом, который и сохраняет, пожалуй, самое лучшее в русском человеке. А в Москве-матушке сибиряку немного тесно и душновато. Москва смиряет расстояньями, метрополитеном, роем мегаполиса, Сибирь смиряет комарами да морозами. Поэтому Тюмень приезжему расширяет взгляд, углубляет сердце и держит у глаза слезу умиления и восторга.

— Получается, вы сибиряк в нескольких поколениях?
— Отец, Юрий Степанович, родился в деревне Еловка под Тобольском, закончил школу и военное училище, служил офицером-шифровальщиком в Екатеринбурге. Затем окончил журфак Уральского университета и Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Всю свою жизнь посвятил журналистике, она была его призванием. Писал до последнего дня. Любимой темой были очерки о людях Сибири.

Мама вышла из непростой семьи. Предки моей бабушки были из рода графа Заморина, породнившимися когда-то с калькуттскими царями, а ее муж был деревенским парнем, женившимся на «графинюшке», свободно говорившей по-французски и по-польски. Мама закончила медицинское училище и работала фельдшером. Но главная ее работа оставалась быть мамой, она всю себя потратила на меня и двух моих старших сестер. Когда она поступила на юридический факультет, оказалось, что она беременна мною. Она оставила учебу. За 16 лет преподавания в вузах, я обучал много студентов, но, кажется, не вернул ей этот долг. Да и вернуть его невозможно.

Толстый, неповоротливый и наглый

— Были ли среди Вашего окружения в детстве и юности христиане?
— Отец, став коммунистом, скоро забыл о своем церковном детстве, и семья наша была вообще не религиозна. Но оставались горящие светом Христовым бабушки. Одна, Зинаида Степановна, у которой большевики расстреляли отца и братьев, молилась по-французски для конспирации. Другая, малообразованная, Елизавета Ивановна, не без боязни ходила в храм, но всегда читала чуть слышно молитвы как умела: «Хлеб наш насущник даждь нам днесь». Удивительно, но все мужики, ушедшие на фронт из нашей большой семьи, вернулись домой. Ребенком я очень любил, сидя под столом, слушать как по праздникам, старики пели, и благодарили Бога за победу, за Сталина и за то, что сохранил их живыми.
Вопреки запрету отца, бабушка Елизавета меня с сестрами отвела храм, и нас окрестили в 1971 году. Родители крестики отняли. Потом я стал пионером и стал спорить с бабушкой: «Космонавты в космос летали, а Бога не видели!» Бабушка ласково гладила меня по голове и говорила: «Ты не веришь? Не верь, только молись». Этот посыл, ее доброта и смирение, которое пестовались в семье моим прадедом Иваном-странноприимцем, и стали той почвой, на которой позже и состоялась встреча со Христом, преобразившей мою дурацкую жизнь.

— А как состоялась встреча со Спасителем?
— Эта встреча возникла из ощущения наготы. Не телесной, нет... Один мой студент, ставший впоследствии священником, очень хорошо это выразил. Старшекласником, он обнаружил что по инерции носит на шее крест со дня своего крещения. И он подумал, с присущей юности максимализмом: «А зачем мне это?» встал перед зеркалом и перерезал ножницами нитку. Положил и вышел на улицу. И вдруг ощутил, что он не защищен, он наг, он лишился чего-то очень сокровенно главного. Вернулся, надел крестик снова и не снимал уже никогда. Вот и мне стало нерационально важным в 19 лет снова надеть свой крестик, чтобы рядом были эти слова «Спаси и сохрани». А встреча произошла от нежелания молиться. Я, как мне казалось, случайно оказался в храме на вечернем богослужении, и, страшась уйти до окончания службы, стал просить, чтобы служба скорее окончилась. Чем больше мне хотелось уйти, тем сильнее просил: «Пусть служба скорее закончится». И, подняв глаза на икону, увидев Его глаза, я понял, Кому я молюсь, Кому обращаются священник и прихожане. Встреча иногда рождается из такого мусора в душе. После этого мир превратился в непрерывную Встречу, которая открывалась через людей, через саму ткань жизни.

— Какие самые яркие впечатления детства — от мира, от людей?
— Вся моя жизнь, это одно яркое впечатление, я почему-то не помню серых и сумрачных дней. Сестры научили меня читать в 4 года, играя со мной в школу. Лет в семь я уже читал Дюма, Гашека, Скотта, Купера… К поступлению в школу я был обложен книгами. А в школе для издевки стали учить буквы. Вот, пожалуй, школа - это то единственное, что вызывало удушающее отвращение, несмотря на то, что я учился в специальной английской. Но меня спас отец, он как-то сказал: «Ты не расстраивайся из-за школы. Учись сам». Передо мной словно растворили двери: теперь можно было не слушать этот скучный бред. Теперь я получал учебники, прочитывал их сам. А потом на уроках читал то, что мне самому хотелось. В ответ на мое неистребимое желание читать, прямо в моем подъезде открылась детская библиотека, а потом я поступил на филфак, и уже никто не мог сдерживать меня в наслаждении учиться.

— Мальчики в подростковом возрасте часто делятся на тех, кто бьет, и тех, кого бьют. Вы из каких?
Первого сентября в школе, безо всякой причины меня побили два моих одноклассника. Это была первая драка. Отец никогда не вмешивался, а мама строго сказала: «Я разбираться с этим не буду, ты мужчина и должен уметь постоять за себя». Я пошел и разобрался. Классе в четвертом я пошел на классическую борьбу, а потом в шестом на дзю-до и прозанимался им 12 лет. Вначале я был толстый и неповоротливый, но наглый и это давало преимущество. Потом кое-чему научился и по отдельности побил всех, кого мне было нужно во дворе. Они собрались, пригласили парня лет 17, и он меня отметелил так, что нижнюю губу снимали с зубов. А недавно как раз после похорон отца, меня бессмысленно, но заслуженно побили на улице. Так что теперь я окончательно перешел в разряд людей, которых можно побить.

Ежедневная Пасха

— Почему храм на Древнем Завальном кладбище в Тобольске назван в честь семи Эфесских отроков?
— Потому что этот храм был построен на кладбище, которому более 400 лет. Там лежат все бывшие жители Тобольска. И конечно образ отроков, уснувших в замурованной гонителем пещере, и проснувшихся, чтобы показать истину воскресения из мертвых, показалась Тобольским преосвященным самым близким. Тем более, что кладбище это стоит на высоком берегу широчайшего Иртыша. И каждый раз, когда солнце встает прямо из-под могильных крестов, всем существом понимаешь, вот каково оно будет — всеобщее воскресение из мертвых. Это похоже на ежедневную утреннюю Пасху. Это похоже, как один мой знакомый старичок, вошел на кладбище под Пасху с одним маловерным спутником-журналистом, постоял, помолился и возгласил во всю ширь своего голоса: «Христос воскресе!» и через мгновенье из-под земли тихие голоса хором ответили ему «Воистину воскресе», отчего журналист лишился чувств.

— Можете рассказать о каких-либо последних случаях заступничества этих или других святых в Тобольске или Тюмени?
— У нас есть мощи святителя Иоанна, митрополита Тобольского и всея Сибири чудотворца. Он привел меня в Церковь. Преподобный Сергий Радонежский научил меня, как строить свою жизнь. Когда я работал в Свято-Троицком мужском монастыре, мы искали мощи святителя Филофея, который при жизни лично окрестил сорок тысяч человек в Сибири, совершая путешествия по своей епархии, что тянулась от Тобольска До Китая. Ученые считали, что мощи его были уничтожены большевиками. Но когда в монастыре появился первый иеромонах Тихон (Бобов), к нему подошла седенькая старушка и предала конверт без адреса. Ее отец, священник, тайно перезахоронил мощи Святителя в другой храм (тогда фабрика валяльной обуви), куда о. Тихон стал по ночам наведываться с лопатой. Когда храм передали Церкви, то во время укрепления фундамента был найден саркофаг, который по вскрытии источал запах, подобно тому, как если бы весь храм устлали розами. В этот день обретения моще святителя Филофея, у двух моих сотрудников по епархиальной газете родились сыновья. Таких историй несть числа.

— Были ли случаи чудесной помощи по молитве в жизни самого Мирослава Бакулина?
— Вот, к примеру, возлюбленный мой святой преподобный Мисаил Аблацкий. Родился в селе Ярково, в детстве устроил под ступенями родного дома маленькую церковь, молился там. Вырос, окончил семинарию, женился и, став священником направился в родное Ярково, где его отец служил диаконом. Отец не восхотел получать благословение от своего чада и прогнал сына. Тот переехал в Абацкое, где скончалась его жена. Оставив детей родне, Мисаил принял монашеский постриг и остался преподавателем для священников при Тобольской консистории. Он так усердно молился перед Абалацкой иконой, что ноги его почернели. При жизни, оставаясь учителем для рукоположенных уже священников, он творил многие чудеса, которые не иссякли и по смерти его. Мне его житие досталось в начале 90-х в каких-то чудом сохранившихся списках. Он не был прославлен и я набирал текст жития ночью на 386-м компьютере. Засыпал и только молился: «Преподобне отце, Мисаиле, помоли Бога о мне». Проснулся я, лежа лицом на клавиатуре. Каково же было мое удивление, что текст набран до конца, и что самое поразительное — без единой ошибки. С тех пор, преподобный Мисаил, теперь уже канонизированный местночтимый святой, остается моим верным наставником и молитвенником.

В горячении крови

— На днях читал Паустовского — о писательском труде. Он говорит, что писателю легче всего пишется, когда у него безоблачная жизнь, никаких забот впереди. А как у Вас с этим: когда хорошо пишется? Были ли в жизни беззаботные периоды?
— Романтику Паустовскому конечно хотелось беззаботности для его слащавых фантазий. Такие авторы бесконечно переписывают свои произведения, что сравни душевной мастурбации. Таким был Лермонтов, таким был Толстой. Паустовский завидовал Гайдару, который все писал в голове и знал все свои произведения наизусть, даже объемную «Судьбу барабанщика». У христианина нет беззаботных дней, потому как нераспятых в раю нет. Но среди своих обязанностей христианин довольствуется бедностью и беспечностью, полагаясь во всем на Отца. Христианин, на мой взгляд, вообще не нуждается во вдохновении, так как он — по определению аскет - «спортсмен», и энтузиаст, то есть буквально «боговдохновенный». У приличного писателя многое вообще не выливается ни на бумагу, ни в компьютер - достаточно получать удовольствие от того, что написал это в голове да посмеялся. Ведь писательство вещь смешная, увлекательная. Бог ироничен, Он очень любит нас, но невозможно же все время назидать детей, поэтому иногда мы наставляемы шутками-прибаутками. То же самое и писатель - когда он пишет настоящую литературу, то понимает: это живое, настоящее. Нормальный писатель цели не имеет и финала не знает: это же путешествие! Он заходит в мир и не знает, что с ним и его героями будет дальше. Говорят, что поэзия подобна складыванию кристаллов. На самом деле, поэт стоит перед неизвестностью, он не знает, что сейчас выльется у него, не знает, какое слово появится. Если и есть хрусталики, то полной пустоты. Другое дело, что быть открытым новизне - дело отчаянное и не терпит трусости. Но бремя это легко: по-настоящему пишется только то, что невозможно не написать. В моей жизни было самым сложным сочетать журналистику и писательство. Журналистика не терпит глубины, писательство - поверхностности. Когда ты - редактор епархиальной газеты, то в голове сидит внутренний редактор, не позволяющий обнажить наготу церковную, зато есть возможность многое увидеть и услышать настоящего и живого. А полнота сердца писателя складывается как коралл - медленно, по миллиметру в год. Зато потом, уста, чуждые посещения эмоциональных муз, глаголют от этой полноты в мирном состоянии души. Помните в 50 псалме «Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего». Давид убил Урию не потому, что ненавидел его, а потому что любил Вирсавию, то есть в горячении крови. Кровь начинает кипеть от кажущейся безоблачности и безделия, гордыня и самолюбие льется на бумагу, а горе-писатель удовлетворенно вздыхает: «Как хорошо! Как легко!» Избави Бог от такой литературы.

— Обидно за Толстого и Паустовского… Не слишком ли строго? Литература - это же не дидактика, а постановка проблем, срезы реальности, оживотворение языка. Писатель - не учитель, а тот, кто вырывает человека из обыденности… Вы не согласны?
— За Толстого и Паустовского действительно обидно. Потому что тела их мертвы, а их литература продолжает жить и влиять на людей, в том числе в самом ужасном смысле. Сказано же: «За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: «... ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф 12,36-37). Как-то одна моя знакомая монахиня взялась молиться за Пушкина, и Бог дал ей увидеть его, он ходит на том свете грустный и лысый. «Это почему?» — «Потому что остались его гадкие стихи». Писатель, дерзающий на слово, дерзает на язык, а значит, на дом самого бытия. Переустраивает его, меняет правила, оставляет афоризмы, в общем, ответ ему за этот бардак придется давать серьезный. При чем тут «постановка проблем, срезы реальности»? Писатель духовно мiр переделывает, хотя бы для своего народа или создает новые миры, в которых гибнут или спасаются миллионы. И чем человек талантливее, тем сильнее его воздействие. А потом, чего тут рассуждать, писательство - это обреченность, дар, который можно только умучить в себе, или поставить на престол: не писать писатель не может.

— Или тогда и вся великая русская литература - миф? И все в печь, кроме Священного Писания и Святых Отцов?
— Зачем в печь? Кто у нас читает эту великую русскую литературу? Школьные учителя? Школьники? Студенты? Кто? Она есть. Но кто свободно плавает в океанах Пушкина, Гоголя, Никифорова-Волгина, иеромонаха Тихона (Агрикова)… Да и кто положил себе в сердце труды Святых Отцов? Кто их читал по-настоящему, вдумчиво с выписками, так, чтобы «беседы на шестоднев» Василия Великого или «Путеводитель» Анастасия Синаита согревали любовь ко всему сотворенному Богом? Для кого Платон и Фрэнсис Бэкон стали добрыми друзьями, кто упивался Джоном Донном или Томасом С.Элиотом? Вы найдите этих живых собеседников. Остаются книги Бибихина, Аверинцева, Лихачева…Миф - это читатели и любители литературы. Есть потребители книг, но мне это не интересно.

Блог — это испытание русским языком

— Сейчас почти у всех свои блоги, все спишут. Это какое-то профанное явление, пустая виртуальная болтовня или, наоборот, возрождение литературы и общественной жизни в другой форме? В 60-х забивали стадионы, чтобы послушать поэтов, а теперь все сами говорят, все чукчи стали писателями…Как Вы относитесь к блогерской культуре?
— Очень положительно. В русском языке стоит тебе только написать фразу и тебе САМОМУ становится понятно, что ты из себя представляешь. Многие утешаются, что таких как он - много (но тайно прозревают что-то о себе, ведь образ Божий неуничтожим), другие скатываются к осуждению всего вокруг — это уже достаточно серьезный духовный диагноз состояния человека, и есть солнышки, которые светят непросвещенным, мягко разъясняют простое слишком сложным натурам. Их немного, но они есть. То есть появляется хоть какое-то уважение к ЧАСТНОМУ слову. Раньше было безоговорочным к печатному, потом от него отучили. И вот - временная радость, которая снова, уверен, уйдет спасаться партизаном в глубокое чтение книг.

— Слово теряет вкус и ценность, начинается визуальная эра. Вы в своем блоге изъясняетесь иногда галереями - то из картин древних мастеров, то из работ современных фотографов. Откуда у Вас потребность устраивать подобные живописные пиры?
— Визуальность эры, которую Вы правильно подметили, только придает магичность и силу слову. Возникает вражда трактовок, а это интересное семиотическое поле. Моя увлеченность живописным - следствие моего одинокого воспитания в библиотеке. Я дружил с книгами и альбомами. И когда я стал заниматься философией, то столкнулся с фундаментальной проблемой понимания живописи, особенно иконописи. И потратил на диссертацию по иконописании и ее защиту на с(о)ветской кафедре одиннадцать лет. Я нырнул в икону и живопись, и мне, кажется уже не выбраться. Потом было понятно, что весь XX век только и делал, что обретал язык и приемы, найденные иконописцами и художниками-анатомами средних веков. Это тоже оказалось нужным для понимания своего времени в этой жизни.

— Похоже, Вы и сами рисовали или рисуете?
— Я никогда и нигде не учился (о чем жалею). Я прошел путь средневековых анатомов, и с радостью отбросил их, когда столкнулся со всеми гениальными «неправильностями» иконы, великие голландцы и начало XIX века со всеми «измами» поставило чувство цвета. Пришлось перепробовать великое множество техник. Но когда я столкнулся с тем, что не могу молиться на икону, которую написал сам, я понял, что для того, чтобы писать иконы, нужно самому сначала стать иконой. На этом серьезные опыты я прекратил.

— Кого из неожиданных художников и фотохудожников Вы открыли для себя в последнее время?
— Да это все можно найти в моем

Мирослав Бакулин

Зубы грешников. Рассказы

Посвящается моим родителям: Юрию Степановичу и Галине Дмитриевне.

Бабушка бежит за архимандритом:

– Батюшка, батюшка, благословите зубы вставлять?

Он удивленно:

– А зачем зубы грешникам? В Писании сказано: «Зубы грешников сокрушил еси» (Пс. 3, 8).

© М. Ю. Бакулин, 2012

© Издательство «Никея», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)Дорогой читатель!

Выражаем Вам глубокую благодарность за то, что Вы приобрели легальную копию электронной книги издательства «Никея».

Если же по каким-либо причинам у Вас оказалась пиратская копия книги, то убедительно просим Вас приобрести легальную. Как это сделать – узнайте на нашем сайте www.nikeabooks.ru

Если в электронной книге Вы заметили какие-либо неточности, нечитаемые шрифты и иные серьезные ошибки – пожалуйста, напишите нам на

Про Васю Курицу

Заболел я сильно. И случилось это на Севере, у поселка Мужи. Надоело мне быть городским хлыщом, преподавать молоденьким девушкам философию в университете, слушать модную музыку и ходить по одним и тем же улицам. Надоело страшно. Посему я нанялся к одному авантюристу матросом на речной флот. Нужно было дойти от Тюмени до Салехарда, по дороге принимать рыбу у местного населения и складывать ее в морозильник.

Увидел я новую для меня жизнь, настоящих людей, гадости увидел много. На себя самого посмотрел со стороны. Короче, развеялся. И философия, и девушки, и улицы вновь стали родными, милыми и приветливыми. Полезно вот так иногда сменить жизненное пространство.

Одна история из моего северного похода запала в душу. С собой в дорогу я взял Библию и книгу митрополита Сурожского Антония «О вере и Церкви». Эти книги перевернули тогда многое во мне.

И был с нами на корабле человек такой – Вася Курица. Он возвращался в Мужи после короткой отсидки в тюрьме за какие-то темные дела нашего хозяина-авантюриста. Вася был сорокапятилетним крепким мужиком с суровым лицом и добрыми светлыми глазами. Говорил он негромко, но всегда по делу и толково. Он давно жил в тайге, в своей избушке, охотился и рыбачил. Добычу менял на топливо для моторки и необходимые припасы. Таких, как он, люди называют «хороший человек». Во всем он хотел видеть положительные стороны. Даже рассказывая о тюрьме, говорил, что там учат всему, чему не успела научить мама: мыть руки после туалета, быть вежливым, разговаривать с людьми уважительно… Попробуй не вымыть руки после параши, с тобой никто здороваться не будет.

Но меня одно смущало в этом хорошем человеке – не видел я веревочки на его шее. Веревочки или цепочки, на которую вешают главную персональную святыньку – нательный крест. И спросил его об этом:

– Где у тебя, Вася, крест? Ты что, в Бога не веришь?

Он покосился с недоверием на меня и на мою Библию и сказал:

– Верить надо, когда страшно.

На этом наша богословская дискуссия и закончилась. Больше я к нему не приставал.

Через две недели мы оказались у Мужей. А еще через две недели Вася позвал меня прогуляться в недалекий мансийский поселок, километров тридцать ниже по реке. К тому времени я уже отведал сырой обской воды и, жестоко отравившись, лежал с температурой. Добивали еще белые ночи: солнце, проделав круг по небу, вставало за кусты и через час снова неторопливо карабкалось наверх. Проснувшись, невозможно было определить, утро это, день, вечер или ночь – все время светло.

Чтобы как-то развеяться, я согласился поехать. Мы съездили до поселка, поговорили с мужиками, поели нерхи – тухлой подсоленной сырой рыбы – и отправились обратно. Вот здесь-то Васе и захотелось показать мне всякие разные протоки обские, которых там сотни, и они разрезают тайгу, как улицы в большом городе. Никто в совершенстве не знает этих мест. Потеряться там – запросто. А у Васи было чудное настроение, он палил из ружья по мелькавшим на берегах животным, взахлеб рассказывал об их повадках, шутил. И все время круто поворачивал в первый подходящий проливчик. Короче говоря, мы заблудились. И у нас кончился бензин. Двигатель фыркнул в последний раз и заглох. Наступила тишина. Лодку стало сносить.

– Ничего, куда-нибудь да вынесет, – подмигнул мне Вася, – здесь кругом люди, по человеку на квадратный километр.

Около часа нас несло течением. Вдруг мы увидели дымок на берегу и стали на веслах подгребать к берегу. Навстречу нам вышла немолодая «сарафанка». Так здесь называют коми-зырянок, потому что они всегда ходят в национальной вышитой одежде. В руках она держала ружье. Слова ее были просты:

– Идите отсюда!

– Это новая жена Болгарина, – прошептал Вася.

Болгарин, местный мужик, тоже промышлял в тайге. Зимой он любил пьяным рассекать на своем «Буране» и поэтому постоянно ломал то руку, то ногу о твердый снежный наст. И так как к врачам не обращался, то и руки, и ноги срастались неправильно и криво. Особенно это было заметно, когда Болгарин пил водку. До стакана он «добирался» весьма непросто, через сложные телодвижения, напоминающие брейк-данс. Как-то, глядя на это, я вспомнил игрушку-трансформер, которая превращается то в робота, то в автомобиль. Мое сравнение тогда всех развеселило, и Болгарина стали незлобно обзывать Трансформером. К сезону он нашел себе жену-сарафанку, потому что ни одна русская не выдержала бы ни условий тайги, ни общества угрюмого Болгарина. Вот эта новая жена и держала нас на прицеле.

– У нас два выхода, – сказал Курица, – мочить бабу и искать топливо или валить отсюда, пока она не начала стрелять.

– Ну что ты! Нужно объяснить ей, – начал было я.

– Понимаете, мы оказались в сложном положении, у нас кончился бензин, а до стоянки наших барж километров пятьдесят…

Женщина посмотрела на меня и взвела курок. Стало понятно, что стрелять она действительно будет.

Пришлось отчалить. Нас долго сносило течением, пока мы не наткнулись на избушку на берегу, в которой спал олений пастух-зырянин. На одном из многочисленных островов он пас оленей своего богатого родственника. Усталые и изможденные, мы упали спать в сено.

Мирослав Юрьевич Бакулин

Бакулин Мирослав Юрьевич, сын Юрия Степановича и Галины Дмитриевны Бакулиных, родился года после дождичка в четверг17 мая 1967. Девять месяцев до этого Галина Дмитриевна и подумать не могла о рождении третьего (после двух девочек) ребенка в семье - сына, и, думая, что у нее завелись глисты, выпила полстакана керосина. Автомобиль газеты "Тобольская правда" в которой предполагалось перевозить новорожденного был устлан цветами сирени.

До 1971 года семья проживала в г. Тобольске. И все, что осталось в памяти Мирослава от того времени был рыжий кот в полутемной комнате и труп деда на столе.

В 1971 году семья переезжает в Тюмень, где Мирослав оказывается в детском саду. В это же время он упрашивает маму навестить учащегося в Москве папу, и Москва поражает его цветным телевизором, горящими ночью кремлевскими звездами и шоком от встречи с живым негром.

Любимое занятие этого времени - копать палочкой ручейки от лужи к луже.

В 1974 году вся группа детского сада перешла в школу №29 в виде первого "А" класса.

Школа не нравится, потому что первая учительница Ксения Андреевна Сметанникова кричит и бьет линейкой по рукам.

В 1975 году семья Мирослава переезжает с улица Малыгина 2 подъезд, этаж, на ул. Ленина 3 подъезд, 3 этаж. Мирослав поступает в школу №21 с углубленным изучением английского языка. Бабушку-аристократку, всегда бормочущую себе под нос то по-французски, то по-польски, очень смешит английский язык, а слово "the picture" и вовсе вызывает приступы веселья, так как напоминает грубое русское слово, почерпнутое ею из лексикона диких сибирских деревень, где она больше 20 лет была сельской учительницей.

Чтение книг запоем, любимая - "Одиссея капитана Блада" Р.Сабаттини.

В 13 лет чуть не умер от непонятной болезни, оперировали 6 часов, пришлось заново учиться есть, ходить, сидеть и разговаривать. Кожа сошла со всего тела. С этого времени сильно переменился характер.

После окончания школы поступил на филологический факультет Тюменского университета. Параллельно работал сторожем, запоем читал книжки и влюбился безумно в одногруппницу Ирину Кутыреву, на которой женился.

В июле 1987 года родился сын Никита, хороший мальчик.

Начиная с университета жизнь захлестнула волной до полной неартикулимруемости воспоминаний. Начал много рисовать, фотографировать, слушать музыки.

В это время нечаянно столкнулся лицом к лицу с Господом Иисусом Христом.

С друзьями делали выставки, писали стихи, ходили в гости, разговаривали. В 23 года в первый раз попробовал алкоголь.

После окончания вуза, работал инженером по комплектно-блочному строительству, младшим научным сотрудником лаборатории прикладной этики института проблем освоения севера, диск-жокеем на музыкальной радиостанции, еще кем-то. В 1995 году поступил в аспирантуру при кафедре философии университета. Преподавал в университете философию, русскую литературу и журналистику.

Когда все надоело, ушел матросом-рыбоприемщиком на Север. Там, в тайге, много чего понял про жизнь, про себя, снова встретился с Богом, теперь по-другому.

Вернулся домой, работал сторожем, школьным учителем. Начал преподавать философию в строительной академии. Нашел духовника - игумена Тихона (Бобова), наместника Свято-Троицкого монастыря, стал издавать епархиальную "Сибирскую Православную газету". Вел ежедневную христианскую программу на радио.

Написал диссертацию о православной иконописи, которую вот уже семь лет не хотят допускать до защиты. На сегодня преподаю культурологию, религиоведение, политологию, геополитику, веду еженедельную телепрограмму "Русская неделя". Есть хорошие и верные друзья, с которыми по воскресеньям хожу в церковь, по четвергам - в баню. Живу в небольшой полуторакомнатной половине дома по ул. Гайдара. Всем доволен, чего и вам желаю. Конец и Богу слава!

Как-то мне попалась интересная книжка «Пролог» с короткими рассказами на каждый день. И вот по утрам за чаем я читал по одному рассказу. Как-то утром читаю историю про Антония Печерского, как он увидел, почему иные иноки выходят из храма до конца службы: бес посыпал их цветочками, которые в просторечье называются «липки», и те из них, к кому эти сатанинские цветочки липли, находили какую-нибудь пустую причину и уходили. Мораль была проста: выходить из храма до конца службы нельзя. Я прочитал, подивился поповской пропаганде, но мораль понял: нельзя выходить до конца службы - значит, нельзя!

В тот же вечер я случайно оказался в храме у попа-компьютерщика. В те времена приходилось учиться и работать, и устал я в этот день до последней степени. Как я оказался в храме, не знаю, скорее всего, пришел за книжкой какой-нибудь (в храм тогда я ходил, как в специализированный книжный магазин). Зашел, стою, книжки смотрю. И вдруг появляется мужик в серебристых одеждах, и в руке у него такая штука и оттуда дым валит. И он этой штукой прямо на меня качает. Ну, я посторонился, думаю, дай человек пройдет, коли ему надо. А он на меня глаза вытаращил, все качает и качает на меня дымом-то. Я посторонился еще, а он опять за мной. Я по стеночке, по стеночке, пропускаю его, а он за мной идет. Я же не знал, что это диакон и что ему по стеночке весь храм обходить нужно. Вот так этот диакон своим кадилом и загнал меня внутрь храма.
Я, как дурак, оказался на службе: устал ужасно, ничего не понятно, чего они там кадят-читают. Народ безмолвствует. То свет погасят, то зажгут, то запоют что-то, то бормочут монотонно и тоскливо, но все больше непонятное.
Поначалу я хотел уйти, но вспомнил, что уходить-то нельзя. Вспомнил про Антония и про цветочки сатанинские. Неохота все-таки, чтобы к тебе всякая гадость цеплялась. Думаю, ладно поди, скоро закончится, достою. А они зарядили и зарядили. Свечи то зажигают, то гасят, священник то тихо в алтаре говорит, то вдруг запоет на всю церковь.
Усталость жуткая и уйти-то до конца не могу, ведь только сегодня про это дело читал. Человек я упертый, знаю, что не уйду, а то уважать себя перестану. Придется до конца стоять. Может, думаю, хоть сесть-посидеть. Глянул, нет, придется между бабушками на одинокую скамейку втискиваться, неохота позориться. Вот стою я, рассматриваю грязные кончики своих ботинок и думаю, как было бы хорошо сейчас упасть на крашенные коричневой краской доски церковного пола и заснуть. Настолько мне плохо, так я устал, что начинаю я заниматься противоцерковной деятельностью. Начинаю я про себя говорить так: «Господи, да сделай ты так, чтобы эта служба кончилась». Стою и повторяю это про себя. И чем больше слабость и усталость накатывают на меня, тем чаще и чаще повторяю это: «Господи, да кончай ты эту бадягу, я устал, мне домой на диванчик охота. Да скорей бы уж эта служба кончилась, и после я сюда ни ногой». И вдруг я совершенно отчетливо понимаю, к Кому обращаюсь с этими словами. То есть я поднимаю глаза и вижу перед собой икону Христа, а Он улыбается мне и у Него в руках Библия открытая, а там написано: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас». Это я - труждающийся! Это я - обремененный! Я посмотрел на Его лицо, и вдруг служба для меня вдруг закончилась. Это понимание, к Кому я обращаюсь, как будто мне сказало: «Все, служба для тебя закончилась». Сначала я испугался. Огляделся вокруг. Увидел, что люди, стоящие в храме, все пришли к Нему по делу, что все обращаются к НЕМУ. Посмотрел на отрытый алтарь, и вдруг явственно, не глазами, а всем существом своим понял, что Он стоит там и благословляет нас всех. Он там! И священник прямо в лицо Ему говорит свои молитвы. Я замер. Я утих. Я исчез. Обычно в голове все время что-то крутится, какие-то мысли, обрывки, что сказать, что сделать. А тут мое сознание превратилось в совершенно спокойную поверхность воды, которую не тревожила ни одна, даже самая малая волна. Мирно стало мне, покойно. Так спокойно, так хорошо, как никогда не было.
Это было похоже на то, как я звонил в роддом, когда родился мой сын. Я набирал номер и спрашивал медсестру, кто родился? Она говорила, что сын. Я, не веря своему счастью, снова набирал номер и снова спрашивал, она снова отвечала, я снова набирал и спрашивал. На четвертом или пятом звонке она стала раздражаться, потом - ругаться: «Молодой человек, вы надоели, перестаньте звонить». Тогда я попросил позвонить мою маму, она поговорила с медсестрой, и ласково сказала мне: «Все, у тебя родился сын, с женой все хорошо, иди спать». И я, совершенно счастливый, отправился спать. Конечно, не спал, я лежал и думал: «Ах, как хорошо, сын родился, новый человек, каким он будет, кем он будет?». Все существо мое было наполнено новизной, покоем и радостью.
Нечто подобное, но гораздо глубже я испытывал и теперь. Стоял, пораженный открывшимся, совершенно новым, и ни одна мысль не тревожила меня, все замерло, все было напоено невероятным спокойствием. И стало вдруг ясно, о Ком говорят и поют. Я смотрел на Его икону, а Он смотрел мне в сердце, и мне было так хорошо.
Служба закончилась для меня. Я не чувствовал время. Незаметно разошлись прихожане, ушли певцы с клироса, осталось в храме только несколько человек. К ним вышел батюшка с Евангелием и крестом, поставил рядом с аналоем табурет с цветным половичком, присел на него. Началась исповедь.
А я не двигался с места. В храме выключили общий свет. Перед иконой горела лампада. Я стоял и просто смотрел на Него. Вскоре и исповедь закончилась. Священник, разоблачившись, прошел мимо меня, недоуменно посмотрел на застывшего как мумия идиота, уставившегося на икону, и на всякий случай перекрестил. Я почти не заметил его.
Какая-то старушка стала мыть пол в храме. И вот, когда немытое место в храме осталось только подо мной, она дернула меня за рукав и сказала:
- Ты бы шел уже.
Я посмотрел на нее, потом на золотой иконостас и теплющиеся лампады, обернулся к дверям, - там, в проеме было что-то лиловое, сумеречное, осеннее, холодное и промозглое. Посмотрел и спросил ее:
- Да куда же я пойду отсюда?
Она резонно заметила:
- Домой.
И я побрел домой, неся в своем сердце такую вот первую встречу с Богом, которая рождается иногда из всякого мусора в душе

Бакулин Мирослав (1967 г.р.) - ходил в детсад, школу и университет. В армию не ходил. Занимался рассуждениями на пустопорожние темы (фамилия произошла от глагола «бакулить», то есть «болтать»). Не имея иных навыков, преподавал в школе и вузах. Профессию болтуна сменил на суетливую работу бездельника. Официальный городской сумасшедший. По трудовой книжке - страж Северных врат Культурного центра «Русская неделя». Дважды женат, трое детей. А так как закоренелый грешник, то единственный интерес в жизни - Иисус Христос, Сын Божий. Каждый свой день жизни считаю незаслуженным подарком. Счастлив бесконечно.

Автобиография: Бакулин Мирослав Юрьевич, сын Юрия Степановича и Галины Дмитриевны Бакулиных, родился года после дождичка в четверг 17 мая 1967. Девять месяцев до этого Галина Дмитриевна и подумать не могла о рождении третьего (после двух девочек) ребенка в семье - сына, и, думая, что у нее завелись глисты, выпила полстакана керосина. Автомобиль газеты "Тобольская правда" в которой предполагалось перевозить новорожденного был устлан цветами сирени.

До 1971 года семья проживала в г. Тобольске. И все, что осталось в памяти Мирослава от того времени был рыжий кот в полутемной комнате и труп деда на столе. В 1971 году семья переезжает в Тюмень, где Мирослав оказывается в детском саду. В это же время он упрашивает маму навестить учащегося в Москве папу, и Москва поражает его цветным телевизором, горящими ночью кремлевскими звездами и шоком от встречи с живым негром. Любимое занятие этого времени - копать палочкой ручейки от лужи к луже.

В 1974 году вся группа детского сада перешла в школу №29 в виде первого "А" класса. Школа не нравится, потому что первая учительница Ксения Андреевна Сметанникова кричит и бьет линейкой по рукам.

В 1975 году семья Мирослава переезжает с улица Малыгина 2 подъезд, этаж, на ул. Ленина 3 подъезд, 3 этаж. Мирослав поступает в школу №21 с углубленным изучением английского языка. Бабушку-аристократку, всегда бормочущую себе под нос то по-французски, то по-польски, очень смешит английский язык, а слово "the picture" и вовсе вызывает приступы веселья, так как напоминает грубое русское слово, почерпнутое ею из лексикона диких сибирских деревень, где она больше 20 лет была сельской учительницей.

Радости того времени - читать запоем книжки под одеялом с фонариком, плевать в лестничный пролет, глядя на завораживающий полет плевка, играть во дворе в "пробки" и заниматься спортом - борьбой. Чтение книг запоем, любимая - "Одиссея капитана Блада" Р.Сабаттини. В 13 лет чуть не умер от непонятной болезни, оперировали 6 часов, пришлось заново учиться есть, ходить, сидеть и разговаривать. Кожа сошла со всего тела. С этого времени сильно переменился характер.

После окончания школы поступил на филологический факультет Тюменского университета. Параллельно работал сторожем, запоем читал книжки и влюбился безумно в одногруппницу Ирину Кутыреву, на которой женился. В июле 1987 года родился сын Никита, хороший мальчик. Начиная с университета жизнь захлестнула волной до полной неартикулимруемости воспоминаний. Начал много рисовать, фотографировать, слушать музыки.

В это время нечаянно столкнулся лицом к лицу с Господом Иисусом Христом. С друзьями делали выставки, писали стихи, ходили в гости, разговаривали. В 23 года в первый раз попробовал алкоголь. После окончания вуза, работал инженером по комплектно-блочному строительству, младшим научным сотрудником лаборатории прикладной этики института проблем освоения севера, диск-жокеем на музыкальной радиостанции, еще кем-то.

В 1995 году поступил в аспирантуру при кафедре философии университета. Преподавал в университете философию, русскую литературу и журналистику. Когда все надоело, ушел матросом-рыбоприемщиком на Север. Там, в тайге, много чего понял про жизнь, про себя, снова встретился с Богом, теперь по-другому.

Вернулся домой, работал сторожем, школьным учителем. Начал преподавать философию в строительной академии. Нашел духовника - игумена Тихона (Бобова), наместника Свято-Троицкого монастыря, стал издавать епархиальную "Сибирскую Православную газету". Вел ежедневную христианскую программу на радио.1995 году написал диссертацию о православной иконописи, которую защитил в 2003 году. На сегодня преподаю культурологию, религиоведение, политологию, геополитику, веду еженедельную телепрограмму "Русская неделя". Есть хорошие и верные друзья, с которыми по воскресеньям хожу в церковь, по четвергам - в баню. Живу в небольшой полуторакомнатной половине дома по ул. Гайдара. Всем доволен, чего и вам желаю. Конец и Богу слава!

Источник: russned.ru .

Мирослав БАКУЛИН: статьи

ПРО АД И СМЕРТЬ

Мы все умрем. Не знаю, как вы к этому относитесь, но мне это кажется удивительно радостным. Как-то раз мой брат заметил: «Кабы знать, что вечно жить будем, пил бы себе водку и пил, и не боялся». Рядом сидел его отец - мой дядя, он поморщился и сказал: «Неправда, жить устаешь сильно».

Человек устает жить, это действительно так. Но еще больше он устает думать о том, что умрет. Мысль о смерти его печалит. Когда я даю моим студентам писать сочинение «Как я хочу умереть» - некий сценарий собственных похорон, они приходят в недоумение. Иногда даже появляются их родители и говорят: «Не заставляйте моего ребенка писать такое сочинение, они еще не готовы к смерти». В чем действительно заключается неготовность человека к смерти?

Философская проблема смерти заключается в том, что мы никогда не узнаем, что такое смерть. Она останется для нас тайной. Почему? В смерти нет никаких ощущений, в смерти мы ничего не чувствуем, поэтому пережить смерть как событие своей жизни мы не сможем.

Чаще всего люди в смерти боятся боли: «Пусть умру, лишь бы не больно». Но ведь боль - это свойство живого организма. Если какой-то орган болит, значит, он существует. Заболела рана на ноге, есть боль. Потом боль притупляется. Что это значит? Значит, либо выздоровел, либо началась гангрена, боли уже нет и ноги нет.

Или вот девушка влюбилась. Она "болеет" любовью, ей "больно" от присутствия любимого и от его отсутствия. Болеет, значит, живет, живая.

Так же и с болью семейной. В семье если нет конфликтов, то этот брак неестественный, неживой, психологическая атмосфера в нем мертвенная. Ругаться можно, проблема лишь в том, насколько люди, живущие в семье, умеют ругаться, не прикладывая к конфликту своего сердца.

Смерть не может стать событием нашей жизни, но ее символ может сделать жизнь невероятно насыщенной. Представьте, что вы сегодня вечером умрете, как бы вы прожили сегодняшний день? Большинство говорят, что они хотели бы в этот день попросить прощения у всех, кого они обидели; примириться со всеми, с кем они поссорились; сказать добрые слова родителям и всем близким людям; дать людям то, в чем они нуждались. То есть они хотели бы уйти, примирившись с Богом и людьми.

Но ведь нам неведомо, когда мы умрем. Умереть можно в любой день. Иной говорит себе: « Я еще молодой, мне еще жить и жить», выходит на улицу, подскальзывается, попадает под автобус…

Представьте, как полновесна была бы наша жизнь, если бы мы каждый день проживали как последний, если бы мы просыпались с чувством - впереди у нас целый день жизни, как хорошо. Засыпали с чувством - завтра я могу и не проснуться, но пока я сплю, Господи, пусть моя душа будет в Твоих руках. Каждый день был бы насыщен.

Одного мудрого человека спросили: как ты хочешь умереть? Он сказал: я хотел бы помучиться, умереть после продолжительной болезни, серьезной, сильной болезни, но, может быть, такой, чтобы я не мешал своим близким. Почему? Потому что болезнь - время, когда можно с Богом и с самим собой примириться, можно отбросить все дела, всю суету и просто побыть с самим собой и Богом. Болезнь перед смертью - благодатнейшее дело. Святым угодникам Бог указывал день и час, в который они умрут. Они готовились к этому времени: делали себе гроб и могилу, успевали со всеми попрощаться. Для них это было естественно, потому что для них момент смерти был моментом соединения с Богом.

Чаще всего в смерти нас пугает ее внешний вид, помните в молитве: «Вижу во гробе брата безобразна…» От этого вида смерти чаще всего ограждают ребенка. В Англии у владыки Антония Сурожского на приходе умерла как-то прихожанка - православная англичанка. Владыка приходит в дом, а там детей не пускают с бабушкой проститься, которую они очень любили. Родителей спрашивают, почему вы не пускаете детей прощаться с бабушкой? По православному обычаю все должны провожать с умершего. Родители говорят: "Мы боимся, что смерть глубоко потрясет их душу в детстве". Владыка говорит: "Давайте, я возьму ответственность на себя и проведу детей туда, где лежит покойная". Он взял семилетнего мальчика и девятилетнюю девочку и завел их в комнату, где стоял гроб. Они просто постояли и помолчали немножко. Мальчик посмотрел на светлый, умиротворенный лик умершей и вдруг сказал: «А бабушки здесь нет». Он понял, что здесь нет самого главного в бабушке - ее души, ее духа, что здесь просто тело. Все дети понимают то, чего не понимают взрослые, - что смерти нет. И они абсолютно правы.

Каково же было отношение к смерти людей в древности? Египтян смерть страшила, но при этом они ощущали, что человеческая душа бессмертна. Это не значит, что они придумали себе сказки по поводу Осириса, который воскресает. Нет, они ощущали это опытно. Египтяне верили в воскресение мертвых в том случае, если тело человека приготовлено должным образом для бессмертия: была вера в бессмертие души при сохранности тела-мумии. Существовал миф, что Осирис, бог плодородия, Нила, воды, и испепеляющий бог пустыни Сет борются между собой. Сет побеждает, обманом убивает, расчленяет тело Осириса на части, а Исида из этих частей создает мумию, и Осирис воскресает. Поэтому стали делать мумии фараонов: если фараон бессмертен, то бессмертен и весь его народ.

Иудеи считали и считают, что все люди по смерти отправляются в шеол. Шеол равнозначен греческому аиду или нашему аду. Смысл этого слова буквально - «безвид», то есть место, не имеющее никакого вида. Еще есть хорошее выражение «тьма кромешная»- то есть тьма без света, кроме света, кроме Бога. Как древние иудеи воспринимали этот шеол? Как бездонный «желудок» с зубами. Как только человек совершал какой-то грех при жизни, эти зубы скрежетали от радости, от вожделения: «грешник - мой!». И все - и праведники, и грешники - шли в этот шеол. Располагался он в глубине земли, входы и выходы в него были четко географически очерчены, их знали мудрецы. Шеол представлялся чем-то живым, страшным. Поэтому Ветхий Завет ничего не говорит об аде, страшится его: по смерти тела душа остается живой, но участь ее так страшна, что лучше об этом даже не думать. Думай о жизни - радуйся, веселись, пока молод. Смерть для иудеев была чем-то окончательным.

Поэтому возникают две точки зрения. Первая - смерть является концом жизни, после смерти нет ничего, говорят атеисты: "дал дуба", "сыграл в ящик" и так далее. Вторая - со смертью не кончается жизнь души человека, но главный вопрос - где эта душа пребывает? Иудеи верили, что в шеоле, в аду, в вечных мучениях.

Примерно также мыслили греки, но они понимали аид по-своему. Тоже очень географически. Они понимали его как некий спуск вниз, где протекает река Стикс, в которой есть струи Леты - реки забвения, и души усопших перевозит слепой Харон. Как только усопшие вступают в Лету, они ничего не помнят: ни детства, ни родных, ни природы, ни чувств. Для греков было самым страшным попасть в Лету - душа жива, но она ничего не помнит. Поэтому слово истина по-гречески было «а-летейа», то есть то, что не попадает в Лету, что не забывается, что невозможно забыть.

Никакого представления о рае ни у иудеев, ни у греков не было.

Только с христианства начинается другая ситуация. Господь Иисус Христос снисходит во ад, и ад, это страшное существо, ненасытное, скрежещет от радости: «Еще одна душа моя!». Но навстречу ему грядет душа Христа - безгрешная, без порока. И ад ломает свои зубья, свои страшные ворота о душу Христа. Христос входит в ад как победитель. Отныне ад может только шамкать своими выбитыми зубами. Господь выводит из ада Адама и Еву и всех праведников, буквально (это видно на иконе Воскресения Христова) вытягивает их, расслабленных, недвижимых оттуда. Отныне человек, шествующий за Христом, никогда не умирает, для него ада нет и смерти нет. Мы знаем, что Христос воскрес, и мы воскреснем. Это вторая главная новость - мы все воскреснем, независимо от того, праведники мы или грешники.

Третья новость не слишком утешительная - мы все будем судимы за каждое слово, дело, помышление. Но самая интересная новость - четвертая: христиане будут судимы судом Любви. Господь будет судить нас как своих, как мать может судить своих детей. Но Христос любит нас больше, чем мать.

Я как-то знакомого спросил, кто в ад пойдет? Он подумал и ответил: «Добровольцы». Я говорю: «Как добровольцы?» А он отвечает: «А как еще назвать тех, кто добровольно отказывается от Христа, от Бога и живет вне Церкви? Они знают про Бога, про Церковь, но хотят идти в ад».

Но кто же добровольно захочет идти туда, где загробные мучения? Вот здесь нужно остановиться и заметить, что образ загробных мучений с атрибутикой сковородок, кипящей смолы и прочей ужасти принадлежит католикам. Католики используют такие слова для обозначения ада: hell (англ.), inferno (итал.), pieklo(пол.). "Пекло" - это "горящая смола", а вот другие слова буквально - "нижнее место", то, что по-русски звучит как "преисподняя". "Под" - это нижняя часть, получается, что преисподняя - совершенная форма нижней части чего-либо, ниже нижнего.

Откуда же возникает такой образ ада с пытками и изуверствами? Помните - сковородки, черти, зубья, вилы и так далее? Это чисто интеллектуальное изобретение средневековых западных схоластов. Основано оно на подобии греха и наказания. Если женщина сделала аборт - на том свете она будет рожать змей, и они будут жалить ее. Те, кто грешит многоспаньем, будут лежать прикованные к раскаленным постелям. Которые лгут - их подвесят за язык. То есть наказание становится подобием греха. Из этой формальной логики рождается извращенное понимание ада. К реальному аду это не имеет никакого отношения. Такое понимание характерно для древней примитивной юриспруденции: украл - отсечь руку, солгал - язык и т.д. У египтян был такой иероглиф наказания: нога и под ней нож. Преступил - и ноги нет.

Данте Алигьери в своей «Божественной комедии» приводит еще более совершенную систему ада. Он детализирует, придумывает целую геометрию ада. Ад представляет собой систему концентрических нисходящих нисходящих кругов, их всего девять. Они сходятся к озеру, в котором вмерз в лед сатана, низвергнутый с небес. И добрый Данте описывает как исторических личностей, так и своих современников, помещая их в разные круги адские. Для него ад - и некая воронка, в которую постепенно сходят люди, и возможность социальной сатиры. Почему книга и называется «Божественной комедией».

Нам, православным, наделенным очень утешительной верой, над этим, конечно, можно снисходительно посмеяться. Но вот мы открываем Евангелие и узнаем, что сам Христос говорит об участи грешников.

В Евангелии есть место, где рассказывается, как к Иисусу Христу подходит благочестивый молодой человек и спрашивает, как наследовать жизнь вечную. Христос ему говорит: «Раздай свое богатство нищим, возьми свой крест и следуй за мной». То есть отдай свой талант - богатство, оно не твое, Божие, Бог тебе дал. Юноша отходит в печали, трудно расстаться со «своим» богатством. Ученики в недоумении, если чистый юноша, живущий по заповедям, не может спастись - кто же тогда может? Утешает ли их Господь? Говорит им, что у них-то, у апостолов, все будет в порядке, они уж точно спасутся, их будут помнить и чтить? Нет, Он отвечает, что людям это вообще невозможно. «Человекам это невозможно, но не Богу, ибо всё возможно Богу» (Мк. 10, 27).

И радикализирует отношение ко греху, ставя смерть его результатом: «И если соблазняет тебя рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает. И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в геенну, в огонь неугасимый, где червь их не умирает и огонь не угасает. И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную, где червь их не умирает и огонь не угасает» (Мк.9,43-48).

Когда спрашиваешь людей, что они понимают под геенной огненной, они говорят, что это огненная река или пропасть. Но если мы с вами приедем в сегодняшний Иерусалим, то в южной его части мы увидим небольшой участок, у которого висит табличка «Геенна огненная». На участке ничего нет, просто кусок земли - это в изрядно застроенном и перезастроенном Иерусалиме. Что же имел в виду Христос, когда говорил об участи нераскаявшихся душ? Дело в том, что геенна огненная была совершенно реальным местом, мимо которого он проходил с учениками. Это была долина Бен Хинном - долина сынов Эннома. Это было место, где язычники-иудеи поклонялись идолу Ваалу (или Ваал-Зебубу или Веельзевулу, то есть сатане). Здесь стояла большая печка, наполовину сделанная из камня, наполовину из меди, она представляла из себя страшное чудище с вытянутыми руками с когтями, с огромными рогами и отверстым зевом. Эту печку накаляли добела, и бросали живых младенцев прямо в раскаленные руки идола, то есть приносили человеческие жертвы. Из-за этих жертвоприношений место было проклято, на нем нельзя было строить дом, заниматься земледелием, его превратили в городскую помойку. Туда выбрасывали нечистоты, там хоронили животных. Получилась обычная городская помойка с кишащими червями, смердящими трупами, горящим мусором. На это место указал Христос своим ученикам.

Раскаявшиеся души приходят ко Христу и с Ним остаются. А нераскаявшихся ожидает плач, скрежет зубов, огонь неугасимый и червь неусыпимый.

Абстрактны ли понятия огня неугасимого и червя неусыпимого, о которых говорит Господь? Давайте подумаем, что есть грех, который является источником смерти. Обычно грех путают с преступлением, с чем-то страшным, что совершил человек.

Что же такое грех? По-русски он происходит от слова «греть» - совесть нас «греет», жжет. По-гречески это амартия - буквально «не попасть в цель». Какова цель нашей жизни? Наше спасение, спасение души от ада. Амартия имеет такое стрелковое, воинское значение, то есть предполагает лук и стрелу. Лук по-гречески - тонос. Нам нужно выбрать нужную тональность нашей жизни, чтобы спастись.

Однажды подвижник Божий идет по пустыне и заходит в монастырь, монахи которого славились своей подвижнической жизнью. Заходит и видит, что монахи вместе с игуменом сидят и пьют вино. Он вознегодовал, а игумен ему объясняет - «у нас праздник». Пришелец возмущается, тогда игумен дает ему лук и говорит: «Натягивай». Тот натянул. «Сильнее». Еще натянул. «Сильнее» - «Сломается» - «Так же и человек, - говорит ему игумен. -Перетянешь через его возможности, и он сломается».

Если перетянул стрелу, лук сломается. Если недотянул стрелу, стрела не долетит до цели. Нужно найти такое напряжение лука, чтобы не промахнуться, нужно найти такое напряжение жизни, чтобы Бог мог нас спасать. Что может помочь нам найти это напряжение? Предстояние смерти. Нужно проживать каждый день как последний. Грех, амартия - непопадание в цель. Церковь рассматривает грех как жизненную неудачу, несделанное добро. Человек имеет возможность творить добро, Господь дал ему все для этого, но он не делает, что мог бы, и этим грешит. Грех - это нежелание стать лучше, чем ты есть.

Это проявляется, прежде всего, в недостоинстве своего человечества: мы слишком примитивно думаем о себе. Говорят: "Да мы люди простые, что с нас требовать?" Но ведь ваш мозг ничем не отличается от мозга Иоанна Златоуста или Сократа, вы не примитивнее их. Драма жизни не завершена, вы - современники Аристотеля, Платона, Шопенгауэра, Василия Великого… Всех людей Господь сотворил прекрасными, каждый из людей бесконечно дорог Богу. Каждый обладает уникальными дарами, и именно поэтому у каждого уникальные грехи. «Господи, прости грешников, от них же первый есмь аз». Это действительно так, потому что таких грехов, как каждый из нас делает, никто другой не делает. Нам дали таких соседей, которым мы не помогаем, у нас есть такая мама, которой мы отказываем в любви. Именно нам дали такую жизнь - уникальную, больше ни у кого такой нет. Нельзя говорить: "Я ворую, потому что все воруют, я делаю аборт, потому что все делают". Грех - нежелание стать лучше, чем ты есть, непозволение себе усовершенствоваться, стать добрее, лучше, чище. Грех - жизненная неудача: мы могли стать лучше, но не попытались сделать это. У каждого есть возможность в каждую данную секунду сделать что-то хорошее, усовершенствовать себя, очистить образ Божий в себе от всякой посторонней накипи. Если мы отказываемся совершенствоваться, тогда мы совершаем грех.

Но только ли это значит устрашающий образ червя неусыпимого и огня неугасимого?

Разберем их на примере курения и пьянства.

Как начинается грех? Иоанн Златоуст говорит, что сначала мы себя ко греху тащим, а потом грех тащит нас за собой. Как мы начинаем курить? Крадем у папы из пачки сигарету, несем ее с друзьями за забор, делаем первую затяжку. Дым клубится из носа и ушей. Кому-то из юных курильщиков плохо, слюни текут, тошнит, но все хотят выглядеть по-взрослому, подначивают друг друга - "Кури взатяжку, а то так не по-настоящему». Так через силу ребенок с помощью сигареты приучает себя «быть взрослым». Что с ним происходит на физиологическом уровне? Ведь душа и тело едины. Вместе с сигаретой в организм попадает никотиновая кислота - вещество, которое, как известно, в мизерных количествах вырабатывается и нашим организмом. Наш организм вообще уникален, мы можем питаться одними сухарями, все необходимые для жизни вещества он будет вырабатывать сам. Православные старцы жили в пустынях по 100 лет, питаясь только сухарями и водой.

Организм сам восстанавливает все витамины, если в этом есть нужда. Вот и никотиновую кислоту вырабатывает сам организм, только в небольших количествах. В голове у человека есть блуждающий нерв, служащий как бы автоматическим выключателем аппетита. Человек начинает курить - сначала организм сопротивляется, ему это не нужно, порции никотиновой кислоты поступают в огромном количестве. Тогда организм отказывается сам вырабатывать эту кислоту, привычка к курению атрофирует эту функцию. Юноша продолжает курить, но вот он вырос, влюбился, и его возлюбленная ему сказала: «Целоваться с курящим человеком - то же самое, что в пепельницу губами тыкаться». Юноша захотел бросить курить, но не тут-то было. Он выбросил торжественно последнюю пачку, но организм требует своего - у него вдруг наступает головокружение. Юноша говорит - «Все, баста, я курить бросил». Протерпел целое утро, но вот он поел, и тут начинается страшное - организм в мозгу требует никотиновой кислоты, он отказывается вырабатывать ее сам. У человека начинаются адские муки, его бросает то в жар, то в холод, тошнит, ни о чем, кроме как о куреве, он думать не может. Вот что делает с человеком греховная привычка. Дожил человек до вечера, лег в постель, думает: «Все, завтра будет легче, я не буду курить». Но ночью в полусне он застает себя на балконе и видит, как от его протянутой вперед руки вниз в темноту удаляется огонек окурка. Он говорит себе: «Этого не может быть, я точно не курил». Но предательская струйка дыма ползет из ноздри. Не отдавая себе отчета, он выкурил сигарету. Что же будет, если человек, привыкший курить, умрет? Его душа безумно хочет курить, а тела, чтобы исполнить это желание, нет. Курить невозможно, а хочется курить все сильнее и сильнее. В таком состоянии человек уходит в вечность. Вот вам огонь неугасимый.

Или другой пример - пьянство. Представим, как человек пытается утром проснуться, когда приходит в себя с похмелья. Все мысли его о том, чтобы опохмелиться. Когда человек выпивает водки более ста граммов, у него наступает дисбактериоз, организм не переваривает определенные продукты, алкоголь после этого присутствует у него в крови трое суток. Человек ведь живет не один, в его пищеводе уживаются сотни культур микроорганизмов, помогающие ему переваривать пищу, такое сообщество микрочервей. В случае пьянства они гибнут во множестве, изменяя психосоматическое единство человека. Представьте, что человек всю жизнь пьянствует. Ему кажется, что он это делает один, что это его личное дело. Но он пьянствует не только со всеми микроорганизмами своего тела, но и со всеми поколениями детей, которые от него потом родятся, изменяя пьянством свою физиологию, он награждает своих потомков наследственными болезнями. Пьянство - вот тот червь неусыпимый, который тиранит душу человека. И когда мы говорим об огне неугасимом и черве неусыпимом, мы имеем в виду вот это состояние похмелья, эти муки. Тело-то умирает, а все пристрастия души остаются, душа их жаждет. С этими муками она отправляется в вечность.

Так что же такое ад? Это состояние души без Бога.

Что же нужно делать, когда человек умирает? Вам всем придется хоронить своих родителей. Как правильно это делать? Чего делать нельзя? В первую очередь, что делают у постели умирающего? Обычно смерти предшествует болезнь. Не надо бояться болезни перед смертью, мучениями из человека последние грехи выползают, есть возможность покаяться и причаститься. Болезнь перед смертью - это подарок Божий. Итак, если ваш близкий родной человек умирает и есть еще какое-то время, нужно его успеть покрестить, чтобы он к Богу отошел хотя бы христианином. Так моя бабушка говорила: «Это здесь мы верующие и неверующие, а на том свете неверующих нет».

Если человек крещен, то вы должны успеть пособоровать болящего. Это одно из таинств Церкви, во время которого священник седьмократно читает Евангелие и Апостола и помазует маслом. Человек прожил большую жизнь, о многих грехах он просто забыл или не успел покаяться, в этом таинстве ему прощаются забытые грехи. Соборуют обычно тяжело болящих или умирающих людей. Здоровых соборуют в церкви обычно один раз во время Великого поста.

Третье - обязательно исповедовать человека. Вспомните, как Пушкин умирал. Он два часа исповедовался, священник от него вышел заплаканный и сказал: «Я бы хотел умирать так, как умирает этот человек». Последняя его исповедь была от всего сердца, ведь сколько он грешил в жизни, каких только стихов ни написал. Поэтому обязательно нужно пригласить священника к болящему поисповедовать человека и причастить его Святых Тайн. Нужно успевать это делать, иногда человек умирает очень быстро, скоро. Смерть бывает скоропалительной. Нередко человек умирает сразу после исповеди, причастия, буквально на руках у священника. Но иногда агония длится часами, и родной человек умирает у вас на руках. Что делать в эту минуту? Самое страшное в смерти - одиночество. Человеку жутко, что ему приходится умирать, он один на один со смертью. Вы должны взять его за руку и сказать: «Ты сейчас будешь умирать, не бойся, я тебя не оставлю, чтобы ни произошло, я буду с тобой. У тебя будет гаснуть сознание, но ты будешь чувствовать прикосновение моей руки, я буду разговаривать с тобой. Я тебя не оставлю». И сидите с ним до конца, как бы страшно не было. Вы невероятно поможете ему, потому что страшно трудно душе разлучаться с телом, трудно выходить из него.

Когда человек умирает, тело покрывается смертным потом, поэтому тело человека обмывают теплой водой и одевают в чистые одежды. Говорят - в гробу в белых тапочках. Были времена, когда христианам действительно надевали белую обувь, потому что по земле усопшему больше не ходить, только по небесам. Это образ небожителя. Почему завешивали зеркала черной тканью? Человеческая душа первые три дня находится рядом с телом, в местах, которые она любила. Зеркала завешивали, чтобы душа, посмотрев в зеркало не испугалась, не увидев в зеркале своего отражения. Почему родственников просят не заниматься хозяйственными делами? Не потому что, мол, сам за покойником пойдешь, не из-за этого, а для того, чтобы родные люди могли за него помолиться. Все три дня над усопшим читается Псалтирь, читается круглосуточно, верующие сменяются в этом чтении один за другим. В это время человеческой душе как никогда необходима молитва. И последнее - упаси вас Бог в ведении или в неведении пить спиртное на похоронах. Никогда этого не делайте. Нет более страшного преступления против умершего человека, как пить на его поминках. Пьют на похоронах, чтобы забыть о человеке, не помнить горя, и этим рвут связь с усопшим, отрекаются от него.

Мирослав БАКУЛИН: интервью

Мирослав Юрьевич БАКУЛИН (род. 1967) - писатель, кандидат филологических наук, директор культурного центра "Русская неделя": | | .

Мирослав БАКУЛИН: ПИСАТЕЛЬСТВО - ЭТО НОНСЕНС

Писательство — занятие радостное и простое: автором может стать всякий, кто читает и знает, как устроена литература. Так считает философ и генеральный директор культурного центра «Русская неделя» Мирослав Бакулин. Осенью 2011 года вышла его первая книга «Зубы грешников», получившая одобрение Издательского совета Московской Патриархии, а весной 2012 - вторая, «Полный досвидос». Обе книги - собрание рассказов или притч, относительно похожие по форме, но при этом разные по атмосфере.

- «Зубы грешников» будут переиздавать в Москве?
- Да, с тупым надкусанным яблоком на обложке, словно мы рекламируем Apple Macintosh. Я ее написал где-то в 1990-е годы, когда работал редактором «Сибирской православной газеты». За это время получилось много разных людей повидать, из их историй и сложилась эта книжка, набралась мелкими заметками. Я не собирался ее никогда издавать, она мне даже противна была: истории подобрались слащавые, паточные, иногда - поверхностные. А жизнь дает и другое - ироничное, глубокое. Но книгу издали, заметили москвичи, разыскали меня, уговорили напечатать тираж в Москве. В результате книжка попала в Издательский совет Патриархии, и дали одобрение. Весьма смешно…

- Почему же смешно?
- Потому что люди читать разучились. Там один рассказ есть - «Туречина» - про то, как я похмелье переживал в турецком аквапарке. Как такое можно серьезно воспринимать? С одним московским писателем разговаривали, он поражался полету моей мысли, образности, а я ему в тексте показывал: «Вот эти слова - из Александра Сергеевича Пушкина, это - из Александра Сергеевича Грибоедова, а вот здесь - вообще Вильям наш, так сказать, Шекспир». Я ведь балуюсь, шучу. Вот американский поэт Томас Стернз Элиот написал: «О смерти Вебстер размышлял/ И прозревал костяк сквозь кожу/ Безгубая из-под земли/ Его звала к себе на ложе» . Но ведь все нормальные люди знают, что «Вебстер» — это Вебстеровский словарь. Две книги каждый год издаются в Англии — это «Британика» и вот этот словарь обо всем. Как это туповатое позитивистское издание может размышлять о такой глубокой вещи, как смерть? Здесь, конечно, ирония. Люди половину шуток, связанных с литературой, не понимают, потому что не читают. Между тем, любой нормальный читающий человек должен быть и писателем. Потому что, если только он пишет, то понимает, как литература устроена, как это работает, на что воздействует.

- «Полный досвидос» тоже не собирались издавать?
- Нет. Племянница занимается дизайном и графикой, ей надо было диплом защищать. Я предложил: давай напишу книгу, а ты оформишь.

- Оформление осталось?
- Нет, у нее картинки были мрачные, готские. Я-то человек веселый по натуре, несмотря на то, что внешне крайним мизантропом выгляжу. Единственное, что от того издания осталось - обложка, я ее делал. И вот лежала эта книжка в уголочке, такая убгонькая, а время на нее потрачено… Я взял да и сделал ее заново за вечер. Просто подумал: что будет, если поставлю свои любимые картинки, а к ним еще какие-нибудь тексты напишу. У книги появятся новые измерения, и человек погрузится в мой мир. Собственно говоря, она и получилась про меня, про то, какой я человек изнутри. И ребята меня уговорили ее издать, просто как артефакт. Она диковата для всех. Ее уж точно никогда не благословит ни одна Патриархия. И она мне нравится как некий субпродукт жизни. Она не писалась как цельный текст, просто сложилась сама по себе, как заметки на полях. Вот сейчас работаю над большой штукой, романом, в котором будет ровно тысяча историй.

- И это будет цельный текст?
- Да, цельный, большой, многомерный, написанный очень простым языком. Никаких изысков, стилизаций. Книга будет называться «Петр Иванович». Он в голове сидит полностью, от первой буквы до последней. Было бы время, я бы его уже дописал. Но вообще больше занимаюсь изданием чужих книг, свои книжки — это такой нонсенс возник в моей жизни.

- Фотографии в книге используются удивительные. Откуда они?
- Я же очень люблю это дело - кино, изобразительное искусство. Диссертацию в свое время писал по иконописи. В книге я собрал работы, сделанные выдающимися, на мой субъективный взгляд, фотографами мира. Это снимки, которые, что называется, попали в меня. Считается, что фотография не нуждается в тексте, в ней все должно быть выражено через изображение. Но без надписи — любой, даже в стиле «Ивану Ивановичу от Мирослава Юрьевича» — фотография не имеет включенности в культуру, многомерности. В результате один фотохудожник сказал, что теперь фотографии, использованные в книге, в том числе и свои собственные, он уже не может мысленно отделить от моих текстов.

- То есть текст писался специально под каждую конкретную картинку?
- Да. Я так каждый день тренируюсь — беру десять картинок, которые мне нравятся, и пишу к ним тексты, чаще всего стихотворные. Таким образом, я каждый день пишу по 10-12 стихов.

- Тренировка вместо вдохновения?
- Я вообще не знаю, что такое вдохновение. Считаю, что это чушь. Есть такой очень известный человек в сети — Слава Сэ (Вячеслав Солдатенко), у него Живой Журнал называется Pisem_net. Мне сначала понравилось, как он смешно пишет, а потом возникли вопросы: как это сделано. Я стал искать информацию и нашел интервью, в котором Слава Сэ рассказывал, как он бесконечно переписывает эти свои записи. Я в детстве ненавидел Лермонтова за одну из его дневниковых записей, в которой он со сладострастной низостью говорит: «Я тоже, как и Байрон, исправляю свои стихи». Толстой переписывал «Войну и мир» 28 раз, ее никто из нормальных людей за раз не прочитал. Вот это бесконечное переписывание — оно сродни онанизму. Это говорит о расколе внутри человека, который не доверяет себе, не имеет мира с собой. Он пишет слово и не верит в его правильность. Вот Андрей Платонов — никогда ничего не исправлял, и писал таким языком, который никто не смог воссоздать, хотя подражатели были. Просто потому что он так думал, у него мозг так был устроен.

- То есть «Полный досвидос» - это, по сути, чистовик?
- Да. Ничего не правил, вообще ни одной буквы не переставил.

- Книга состоит из множества историй, притч. Как идет сбор материала? Процесс постоянный?
- Эти истории пишутся круглосуточно, ежедневно. Многие рассказы не выливаются ни на бумагу, ни на компьютер - мне достаточно того, что я получаю удовольствие от того, что написал это в голове, посмеялся. Ведь писательство вещь смешная, увлекательная. Бог ироничен, он очень любит нас, но не может все время назидать, поэтому иногда наставляет шутками-прибаутками. То же самое и писатель - когда он пишет настоящую литературу, то понимает: это живое, настоящее. Нормальный писатель цели не имеет и финала не знает: это же путешествие! Он заходит в мир и не знает, что с ним и его героями будет дальше. Владимир Богомяков говорит, что поэзия - это как складывание кристалликов. На самом деле, поэт стоит перед неизвестностью, он не знает, что сейчас выльется у него, не знает, какое слово появится. Если и есть хрусталики, то полной пустоты.

- То есть вы отрицаете всякую работу автора над произведением?
- Работа - это жизнь. Никакого профессионализма не существует, в литературе, в языке. Язык - это дом Бытия, дом Жизни. Вы пришли в него жить и называть какими-то словами, то, как живете. Никакого профессионализма быть не может, потому что человек оказывается один на один с очень тонкими материями и живет этим. Например, Людмила Улицкая, как бы она не пыталась реверансы в сторону Православия делать, но она этим не живет. Вот «Четверо святых из деревни Брюхо»: взяты реальные материалы, документы, но автор вообще не врубается в тему. Она просто берет какую-то интересную историю: дай-ка я расскажу ее и так, и этак.

- Она просто дает одну из интерпретаций?
- Нет никаких интерпретаций. Должно быть понимание, и если его нет - уже ничего не сделаешь с человеком. Я вообще не знаю, как люди живут и зачем они тексты пишут, и современных авторов читать не могу.

- Что же читаете?
- Много всего, в силу того, что в своем издательстве работаю. Иногда нахожу настоящее нечто. Например, для меня Толстой в свое время закрыл тему войны 1812 года. А сейчас мы нашли «Рассказы бабушки о 1812 годе» Екатерины Владимировны Новосильцевой. Во-первых, она - очевидец, во-вторых, она сама собирала факты. Когда я вчитался, то был потрясен языком, глубиною. Также когда мы открыли «Дневник русского инвалида 1812 года» генерала Скобелева, деда того самого знаменитого Скобелева, который прославился в XX веке. Так вот, Скобелев был капитаном во время Отечественной войны, и я просто изумлен красотой языка, любовью, радостью, невероятным слогом. Я прочитал и подумал: «Господи, помилуй, кто же додумался Толстого в школы тащить, вот что должны люди читать!»

- Обе книги написаны от первого лица. Мирослав Бакулин - реальный человек или литературный персонаж?
- Конечно, это совсем не я. Я и «Зубы грешников» разрешил в Москве публиковать потому, что Мирослав Бакулин - персонаж, и мне его судьба уже была неинтересна.

- Где же границы - ваши и персонажа? Ведь истории ваши, пережиты вами?
- Я не пишу о том, что на самом деле пережил. Я говорю о вещах посторонних по отношению ко мне. Никогда не буду писать о том, что касается меня самого, потому что это и невозможно описать. Потому что невозможно писать о любви, смерти, страдании, вере. Когда человек пишет о том, что языку не должно быть вверено, когда пытается проговорить то, что не должно быть артикулировано, он выглядит немного глуповато. Почему всегда подтрунивают над влюбленными и религиозными? Потому что со стороны это выглядят глупо. Потому что влюбленный и верующий (что собственно одно и то же), испытывает такое грандиозное количество чувств, эмоций и переживаний, для выражения которых не существует слов.