Протоиерей Георгий Митрофанов. Сталин и православие

Диакон Владимир Василик размышляет о передаче петербургского телеканала "100" с участием "церковного власовца"
30 сентября вечером в программе «Мост свободы» петербургского телеканала «100» в очередной раз с пропагандой предателя Власова выступил протоиерей Георгий Митрофанов. Его основным оппонентом тележурналисты выставили Бориса Подопригору, историка, отставного боевого офицера, который был заместителем командующего группировкой федеральных войск в Чечне, а ныне государственного служащего – помощника председателя Законодательного Собрания Санкт-Петербурга. На фоне искреннего, но неискушенного в словесной перепалке офицера опытный ритор отец Георгий смотрелся весьма внушительно. Это, правда, ему не помогло, – в поддержку его взглядов высказались лишь 35 процентов, позвонивших в телестудию зрителей канала. Это еще и при том, что вопрос авторами передачи был поставлен лукаво: «Является ли генерал Власов предателем России?». Непредвзято стоило бы сформулировать вопрос так: «Является ли генерал Власов предателем Родины?». Но самое главное не в том, что протоиерей Георгий Митрофанов потерпел идейное поражение. Главное в том, что он потерпел поражение как пастырь.

Отец Георгий явился на передачу не в цивильном костюме историка, а в облачении священника. Видимо, он хотел, чтобы зритель воспринимал его позицию как официальную позицию Церкви, хотел прикрыться авторитетом Русской Православной Церкви. Специально или нет, нам неведомо, оппонентом отцу Георгию устроители пригласили человека не только нецерковного, но даже и некрещеного, который при этом является несомненным патриотом Отечества, что доказал делами. То есть против отца Георгия устроители передачи выставили объект миссионерской деятельности пастыря. И что же в итоге. А в итоге, послушавший православного священника офицер заявил, что он рад тому, что его родители не крестили его в детстве, т.е. отец Георгий буквально отогнал от Церкви человека, который мог бы стать православным. Это – фиаско пастыря.

Об этой передаче, обстоятельствах ее подготовки мы беседуем с человеком, который известен своей обоснованной критикой власовских изысканий протоиерея Георгия Митрофанова доцентом Санкт-Петербургского университета и Санкт-Петербургской Духовной Академии диаконом Владимиром Василиком. В программе был показан минутный ролик с его участием.

– Послушав апологию предательства из уст священнослужителя Русской Православной Церкви, оппонент отца Георгия Борис Подопригора произнес страшную фразу, что возможно Сталин правильно делал, когда расстреливал священнослужителей перед началом Великой Отечественной войны, как потенциальных предателей-власовцев. Вот до чего довела апология власовства!

Я могу сказать, что исполняется именно то, о чем я предупреждал в своей летней публикации от 7 июля на «Русской линии», – деятельность о. Георгия Митрофанова объективно ведет к расколу общества. Не только к политизации Церкви, но и отколу от нее не очень воцерковленных, но патриотически настроенных людей. Если подобные процессы будут продолжаться, то это может привести уже не только к информационной, но и к реальной гражданской войне. Дело в том, что о. Георгий постоянно говорит возмутительные речи, которые не соответствуют ни исторической действительности, ни правде человеческой. Основываясь на власовском эмигрантском мифе, он пытается реабилитировать генерала Власова, доказать, что он не был предателем, но был патриотом исторической России, что не соответствует действительности. Власов, по выражению того же атамана П.Н.Краснова, был «большевичком». Далее, протоиерей Георгий Митрофанов пытается слепить из Власова образ верующего человека, что опять-таки неправда, – есть свидетельство Ивана Солоневича о том, что в Бога ни он, ни его комиссары не верили ни на грош. О. Георгий постоянно порочит и позорит память героев войны, погибших за свободу не только России, но, по сути дела, и всего мира. Он дерзает сравнивать их с погибшими на виселице власовцами. Подобные высказывания не могут не возмущать нравственное чувство. По сути, о. Георгий демонтирует труды наших великих патриархов – Сергия, Алексия, Пимена и Алексия II, при котором День Победы стал церковным праздником, церковным торжеством, днем поминовения наших воинов, погибших в Великую Отечественную войну.

Что касается Бориса Александровича Подопригоры, то его высказывание удивило и огорчило меня. Я слышал о нем как о патриоте, благожелательно настроенном к Русской Православной Церкви и вдруг такие слова… На мой взгляд, он перешел очень важную грань. Его возмущение, вполне законное, перешло в явно незаконную и недолжную сферу. Он совершил две серьезные ошибки. Голос о. Георгия он принял за голос всей Русской Православной Церкви, что не соответствует действительности. Потому что помимо о. Георгия по поводу предательства Власова и власовцев в годы Великой Отечественной войны и подвига русского народа в войне высказался ряд куда более авторитетных и достойных священнослужителей, таких как архимандрит Тихон (Шевкунов), протоиерей Александр Ильяшенко, протоиерей Владимир Сорокин, иерей Александр Задорнов, протоиерей Георгий Городенцев. Не буду уж говорить о себе грешном. Наконец, по этому поводу говорил сам Святейший Патриарх Кирилл в своей проповеди 6 мая в храме Вмч. Георгия Победоносца (в день его памяти) на Поклонной горе. 28 июля Святейший отказался признать изоморфность нацисткого и советского режимов, на чем так настаивает в своей книге «Трагедия России» протоиерей Георгий. И, наконец, 23 августа он недвусмысленно осудил апологию власовского предательства в своем выступлении в Архангельске перед общественностью города. Не заметить этого, извините, невозможно. И тот факт, что Борис Александрович Подопригора этого не заметил, свидетельствует как минимум, о его слабой ориентированности в проблеме.

Что касается исторической стороны дела, известно, что все священнослужители, расстрелянные в 1937-38 годах, а по ориентировочным подсчетам это 85 тыс. человек, не были причастны ни к каким заговорам, ни к каким политическим деяниям, не вели никакой антисоветской деятельности. Если заговоры и были, то они были в коммуно-партийных и военных кругах. Кстати, именно эти атеисты-заговорщики во многом и предавали Россию в 1941 году. Верующие люди стали жертвой НКВД-шной клеветы и провокации. Большая часть Церкви пошла в 1927 году за митрополитом Сергием, заявив о своей политической лояльности советской власти, и в то же время о непризнании атеизма как государственной идеологии. Их смерть была беззаконной даже с точки зрения советских законов. Это преступление, не имеющее оправдания, и никакой «пятой колонной» священство перед войной не являлось. Напротив, во время Великой Отечественной войны, несмотря на все преследования и преступления советской власти, очень многие священнослужители словом и делом помогали Отечеству по ту и по эту сторону фронта. Некоторые священники воевали либо на фронте, либо в партизанских отрядах. А священник Федор Пузанов совершил уникальный подвиг, собрав на оккупированной территории обоз с продовольствием, он умудрился отправить его в блокадный Ленинград через линию фронта. Это дорогого стоит! Не замечать подвига Русской Церкви в Великую Отечественную войну не возможно и не должно, тем более – представителю государственной власти.

– Многим резанули слух слова Бориса Подопригоры, заметно, кстати, волновавшегося, что он рад тому, что его в детстве не крестили родители. Ведь это же – крест на миссионерской деятельности Русской Церкви! Провокационные заявления отца Георгия отталкивают от Церкви благонамеренную, патриотически настроенную, но еще не церковную часть общества.

Безусловно, и я писал в свое время о том, что выступления о Георгия иначе как антимиссионерскими не назовешь. Это очень опасно в сегодняшних условиях, ведь память о Великой Отечественной войне, к сожалению, единственное, что духовно объединяет современное российское общество.

Реакция Бориса Подопригоры печальна. Он – человек достойный и заслуженный, много повидал на своем веку, был заместителем командующего федеральных войск в Чечне. Но вот поддался на эту информационную провокацию, и мнение маргинала (пусть и очень влиятельного) принял за мнение всей Русской Православной Церкви. Но я хочу сказать, что такая реакция не единична. Уже не раз и не два мне приходилось встречаться со случаями, когда люди отказывались идти в Церковь, потому что «там за Власова». А два года назад в храме Апостолов Петра и Павла при Университете повышения педагогического мастерства, где настоятелем является о.Георгий, разыгрались и вовсе драматические события. Когда он произнес свою власовскую проповедь, часть паствы – учителя, пожилые люди, дети участников войны, – вознегодовала. Они пошли к ректору, а затем в митрополию, обратились к архиепископу Константину, предыдущему ректору Санкт-Петербургской академии и семинарии, с тем, чтобы о. Георгия отстранили от настоятельства. Для них его поведение было нравственно невозможным и несовместимым со статусом настоятеля педагогического храма.

Протоиерей Георгий Митрофанов наносит вред миссионерской деятельности Церкви, причем в очень важной сфере, в сфере педагогики. Служа в этом храме, он участвует в формировании образа современного педагога. В результате получается следующее: одни отторгаются от него и от Церкви и идут далее по жизни своими нецерковными путями, а другие становятся апологетами предательства, апологетами иудина греха, апологетами русофобии. Они транслируют вздорные идеи, что русский народ исчез в годы гражданской войны, а на развалинах России остались жить совершенно непонятные, уродливые, заранее виновные люди. Естественно, такая абсолютно деструктивная идеология может вносить только смуту.

– Странное впечатление складывается. Готовится передача на телеканале «100» и в качестве оппонента о. Георгию Митрофанову выставляют человека, не то что не церковного, но даже не крещеного. А если вспомнить, как совсем недавно на 5-м общероссийском телеканале, была показана аналогичная передача, где в качестве оппонента отцу Митрофанову был предложен Владимир Жириновский. Скандальный политик выдвинул совершенно бредовую версию, что Власов был агентом НКВД и выполнял по заданию Сталина важную миссию среди военнопленных. Разумеется версия Жириновского вызвала только смех. А на этом фоне о. Георгий смотрелся очень добротно и академично, как и в споре с Борисом Подопригорой. Как вы считаете, случайна ли такая подборка, или это элементы информационной компании?

Боюсь, что это неслучайно, и что элемент известной компанейщины здесь есть. Вообще мне передачи с о. Георгием напоминают охоту ассирийского царя, когда тот с безопасного расстояния метал копья во львов, запертых в загонах и ничем не могущих ему повредить. Отец Георгий – «молодец посреди овец». Он избегает дискуссий с реальными оппонентами – людьми церковными, исторически образованными, обладающими хорошими риторическими способностями. Пример – обсуждаемая нами передача.

Я был причастен к ее подготовке. Накануне мне позвонили телевизионщики, сотрудники этого канала, и предложили поучаствовать в полемике с о. Георгием. Я их просветил на предмет моратория, визита делегации Зарубежной Церкви с Курской-Коренной иконой Божией Матери, и попросил опасных тем не касаться. Меня заверили, что речь пойдет только о Второй Мировой войне, о Путине в Польше, а власовская тема звучать не будет. На следующий день начались весьма странные события. Утром мне позвонили и сообщили, что студия переезжает, что у них технические проблемы и передачу в этот день записывать не будут, и что меня пригласят в следующий раз, но попросили дать им полутораминутное интервью. Я согласился, и меня стали спрашивать… по власовской теме. Мне пришлось высказаться, я понял, что передача все равно будет, и эта тема обсуждаться тоже будет, и я на это никак повлиять не могу. В итоге о.Георгий ораторствовал в течение часа, а достойных оппонентов ему не было. Я сильно подозреваю, что он, испугавшись встречи со мной в прямом эфире, поскольку ему нечего возразить на ту аргументацию, которая неоднократно была мною высказана в моих материалах, решил по-наполеоновски быть сильнее противника в известное время в известном месте, и телевизионщики ему подыграли. Мне это сильно напоминает горбачевское высказывание по поводу плюрализма, когда не может быть двух мнений, а еще больше концепцию тоталитарного плюрализма, который плюралистичен только в области нравственной вседозволенности, но абсолютно тоталитарен в том, что касается возможности высказаться оппоненту.

Мне до конца не ясна причина подыгрывания ему сотрудников телевидения: не хотелось бы подозревать их в финансовых мотивах, хотя для определенного количества граждан Российской Федерации ведущей идеологией сегодня является монетаризм. Вероятно, причиной явилось влияние о.Георгия на телеканале, а также недостаточная ориентированность телевизионщиков в проблеме, журналистская поверхностность и искреннее непонимание того, что эта тема слишком важна и слишком страшна, чтобы с ней легкомысленно обращаться. У многих бытует иллюзия: Россия прочна, делай что хочешь, раскачивай, как хочешь, не рухнет. Но у любого материала есть предел сопротивления: наглядный пример – Саяно-Шушенская ГЭС. Россия выдержала 18 лет феврализма, но выдержит ли девятнадцатый год при таком с ней обращении? Я не говорю о вещах очевидных: о.Георгий замахнулся на святое… И огорчительно, что сотрудники телевидения не ощущают сакральной составляющей данной темы.

– Из чего, на Ваш взгляд, произрастают провласовские взгляды о. Георгия Митрофанова?

Вы знаете, о.Георгий в своих взглядах человек достаточно гибкий. Лет 5-6 тому назад, по некоторым свидетельствам, сторонников власовских идей он называл не иначе, как фашистами, а самого Власова – предателем. Что же случилось сейчас? Видимо, он почуял, куда ветер дует, а именно: продолжается «дранг нах остен» Евросоюза, инкорпорация бывших советских республик в НАТО, что нуждается в определенном объяснении, прежде всего моральном. И для этого необходимо развить миф об СССР как об «империи зла», о сталинском режиме, как изоморфном гитлеровскому, и в связи с этим необходимо возвеличить всех, кто боролся с оружием в руках на стороне врага против собственной страны. Это явление системное. В Латвии и Эстонии маршируют эсэсовские батальоны, которые во всеуслышание объявляются борцами против двух диктатур. На Украине возвеличивают бандеровцев и приравнивают их к ветеранам войны. До сих пор российское руководство протестовало и боролось против этого. А что если со стороны Церкви провернуть подобную акцию и потребовать реабилитировать изменников Родины?! Тогда можно проводить новый Нюрнбергский процесс, унижать Россию, пресекать все ее попытки выйти за пределы нынешних государственных границ, заставить нас платить репарации бывшим республикам и т.д. Думаю, здесь о. Георгий увидел тут некую свою выгоду, свою пользу.

Нельзя сбрасывать со счетов и сугубо постмодернистское желание выделиться, – выступить с нетривиальной и скандальной темой, прилечь всеобщее внимание и прославиться. Типичный тинейджерский ход.

– То есть Вы считаете, все это связано исключительно с конъюнктурой?

Нет, не только. В основе лежит известный нравственный выбор. Нынешняя жизнь в изобилии дает возможность конъюнктурить по-мелкому. А то, что протоиерей Митрофанов пошел на такую опасную для самого себя и для общества акцию, на эту духовную авантюру, – свидетельствует о вещах более глубинных, более страшных. О ненависти к жизни, которая лежит в основе идеологии фашизма и, не побоюсь сказать, в основе идеологии отца Георгия. Я думаю, что неслучайно он два года тому назад недвусмысленно высказывался в пользу эвтаназии. При этом он рассматривал решение об эвтаназии больного – как свободный сознательный акт, который должен при этом быть благословлен Церковью. Таким образом, о.Георгий повязывает во грехе сразу трех людей – больного в самоубийстве, врача в убийстве, священника в соучастии в убийстве. Напомню, что по приказу Адольфа Гитлера с 1939 по1941 год было умерщвлено через эвтаназию только в Германии 70 тыс. неизлечимых больных и больных психически людей, а на оккупированных территориях и в лагерях – десятки тысяч. Нацистский режим – эвтаназический по своему смыслу. Неоднократно Гитлер обращался к героике самоубийства, лежащей в основе древних германских преданий. Получается, к сожалению, о. Георгий во многом эту героику воспринимает, разрабатывая свою книгу «Трагедия России». В частности, он с нескрываемым восторгом пишет о своих героях-власовцах. По его мысли, их смерть отличается от гибели защитников Отечества в годы Великой Отечественной войны. Отличается тем, что советский солдат погибал в иллюзии, что спасение России близко, а эти уходили на тот свет с ясным сознанием, что они прокляты и убиты. По сути дела, книга о.Георгия – о людях, которые идут на заведомо ненужное и заведомо самоубийственное дело. Это и вожди белого движения, которые в реальности боролись за миф «Учредительного собрания», это и вожди власовского движения. Но самое скверное, что о.Георгий пытается вписать их в один ряд с Новомучениками и Исповедниками Российскими. Это – не что иное, как дискредитация Новомучеников.

Думаю, именно поэтому такой была реакция Бориса Подопригоры. Он, конечно, стал жертвой очень тонкой информационной провокации и его жаль. Но по сути его реакция – результат того соблазна, который внес о.Георгий. Вот уж действительно: «Из-за вас имя Божие хулится среди язычников» (Рим. 2, 24). В данной ситуации мне жаль и о.Георгия, как пастыря и человека. Войдя в многоходовую политическую игру, он, наверное, до конца не понял, в какую страшную ловушку он попал, прежде всего духовную. Ведь кровь 27 миллионов, погибших в войну, вопиет к небу, как и кровь Авелева. Ведь не случайно Святая Церковь разрабатывала каноны, осуждающие нарочитую политическую деятельность священнослужителей: «Пресвитер да не принимает на себя мирских попечений» (81 Ап. Правило). Ведь она при определенных условиях способна погубить священника – и как пастыря, и как человека. Наглядный пример – тезка о. Георгия – священник Георгий Гапон, который раздувал революционный пожар и сгорел в нем. Сейчас многие раздувают огонь оранжевой революции, который способен спалить очень многих, в том числе и ее поджигателей, и не священническое дело в этом участвовать. Дай Бог, чтобы о.Георгий вспомнил и осознал слова Спасителя об участи того, «кто соблазнит одного из малых сих» (Мф., 18, 6).

Http://www.rusk.ru/st.php?idar=105867

Требы, проповедь, исповедь - и слова, оставшиеся без ответа. Отчего выгорают священники, и как можно им помочь - размышляет протоиерей Георгий Митрофанов.

Священник выступает в качестве ритуально-бытовой обслуги

– Сейчас много говорят о выгорании работников благотворительных фондов и волонтеров, учителей, врачей, родителей. О выгорании священников говорят меньше. Есть ли вообще такое явление? Насколько оно массовое?

– Честно говоря, для меня выгорание – нечто, что является неизбежной составляющей жизни любого человека. Человек меняется, не всегда в лучшую сторону, устает от жизни, профессии, общения с людьми. Не случайно жизнь все-таки конечна. Поэтому термин очень расплывчатый и может быть применен к любому человеку независимо от его профессий и применительно к обстоятельствам его жизни.

В контексте священнического служения мы можем говорить об очень многих проблемах. Мне, как церковному историку, уместнее было бы дать исторический экскурс, который многое объясняет. Я его и сделаю позже. Но все-таки, будучи еще и священником, я бы сначала обрисовал то, что должно составлять основной смысл, содержание деятельности священника, как это содержание проявляется в нашей современной церковной жизни и какими издержками может сопровождаться.

Казалось бы, на поверхности лежит что? У священника есть определенные обязанности. И первой является богослужение. Чтобы совершать богослужение, у человека должна присутствовать внутренняя потребность более активно в нем участвовать, психологически, нравственно, интеллектуально.

И, учитывая сложную структуру нашего богослужения, глубокий богословский смысл многих наших богослужебных текстов, у человека должны быть соответствующие знания для понимания, что он делает, что произносит, что совершает.

А вот теперь я невольно задаюсь вопросом: для большинства современных священников что в богослужении со временем становится главным? Более того, предпочтительным и даже желанным? Отнюдь не совершение годичного круга богослужения в храме и даже не совершение литургии, а совершение треб. Треб, которых им приходится совершать очень много, которые не требуют особенных интеллектуальных, психологических, нравственных усилий. И дают наиболее ощутимый и быстрый доход, необходимый священнику, потому что он – не бестелесное существо.

И самое главное, треба – форма богослужения, не требующая наличия глубокой, духовной связи священника с людьми, которые приходят ее совершать. Совершив молебен, панихиду, крещение, венчание и столь любимое священнодействие, связанное с освящением квартиры, офиса, машины, а в сельской местности еще и гумна, кладезя, чего только не освящается, священник довольно быстро завершает общение с человеком, для которого он совершает требу. Либо оно может продлиться трапезой, как правило, не предполагающей серьезного пастырского разговора. Священник получает вознаграждение и может потом не видеть этого человека всю последующую жизнь.

Протоиерей Георгий Митрофанов. Фото: Владимир Ходаков

И все довольны. У всех возникает ощущение, что священник исполнил свой долг. Наши малоцерковные, околоцерковные и прицерковленные современники ощущают себя приобщившимися к церковной жизни. А самое главное, возникает ощущение, что теперь есть хоть какая-то гарантия, что машина не разобьется, колодец не заплесневеет, а квартиру не постигнет пожар. И все это отнюдь не предполагает постоянного общения данного священника с этими людьми, а этих людей со священником в контексте общей приходской жизни и совершения литургии.

Священник выступает в качестве ритуально-бытовой обслуги, совершенно лишенной какой-либо одухотворенности, выполняет потребности малознакомых или совсем незнакомых ему людей.

Да, он за это получает деньги, и на основании этих денег может обозначить свой статус в епархии, платить епархиальные взносы и демонстрировать, что в приходе существует какая-то жизнь. Но большая часть приходящих к нему людей – это даже не прихожане, а захожане.

И это не может не опустошать, или же человек начинает снисходить на уровень любой обслуги: парикмахера, продавца. У нас немало священников, которые, прослужив какое-то время, именно так и начинают мироощущать себя.

– Сколько на это может потребоваться времени, несколько лет?

– Зависит от особенностей личности человека, от уровня его культуры. Я к этому перейду дальше. Мы с вами увидели, что в одной из основных функций священника существуют серьезные основания, чтобы вдруг ощутить себя человеком опустошенным, одиноким, к которому люди относятся исключительно потребительски, и к которым он сам начинает относиться так же потребительски, ничего от них не ожидая, кроме материального вознаграждения за потраченное время, бремя произнесения малопонятных для них ритуальных слов, осуществления совсем непонятных для них ритуальных действий, которые иногда могут сопровождаться в меру душевным разговором, если за совершением требы следует трапеза.

– Не отдает ничего и не наполняется сам?

– В их взаимоотношениях происходит имитация церковной жизни. А, на самом деле, перед нами да, безусловно, жизнь религиозная, но низшего порядка, это магизм. Перефразируя известную книгу протоиерея Александра Меня, магизм без единобожия. Христос в данном случае не обязателен, его может и не быть.

Он устает от слова, которое остается без ответа

– Вторая функция священника, помимо совершения богослужения, тоже не менее значимая, хотя в нашей Церкви она вторична и даже третична. Это произнесение проповеди, научение людей. Надо помнить, что до 2-й половины 18-го века подавляющее большинство духовенства вообще не произносило проповедей веками. И эта сфера стала развиваться лишь в 19-м веке, когда у нас постепенно наросла прослойка образованного духовенства, приученного к мысли, что проповедь является обязательным компонентом богослужения.

А потом духовенство практически полностью было уничтожено, исчезло из жизни, и если мы вспомним, что в 90-е годы большинство духовенства у нас вообще никакого богословского образования не имело, вполне понятно, что приходя к служению, многие новорукоположенные священники ограничивались тем, что осваивали чисто внешние формы совершения богослужения и, прежде всего, треб, которые делали излишним произнесение проповеди. Служба долгая, закончилась, и, слава Богу, с миром изыдем, а на требе о чем говорить? И так все ясно. И эта функция не исполнялась.

С другой стороны, немало священников проповедует, и тут возникает своя проблема.

Понимаете, проповедь помогает священнику активизировать свой контакт с людьми, попытаться, говоря о чем-то, в их реакции на свои слова увидеть их внутренний мир: конечно, если есть ли у них какие-то мысли о Христе, о собственном несовершенстве, и так далее. Проповедь этому способствует.

А если проповеди нет, или она формальна?

Могу сказать по собственному опыту: я многие годы произношу проповеди, всегда после евангельского чтения, достаточно продолжительные, не менее 15-20 минут. С годами у меня возникло ощущение, что это не мой монолог. Я никогда не готовлюсь к проповеди, я выхожу и не знаю, что буду говорить. И в процессе разговора возникает невыразимый контакт между тобой и паствой, ты начинаешь вместе с ними размышлять над евангельским текстом. А Евангелие, при всей своей простоте, очень насыщенный текст, там существует масса слоев и подтекстов. А особенно когда прихожане состоят из тех людей, которых ты знаешь, видишь их живые реакции, по ним ты на чем-то акцентируешь внимание.

Проповедь – таинство церковное, вне литургии оно практически не бывает. К сожалению, даже у тех, кто проповедует, возникает ситуация искусительного характера: священник говорит о казалось бы всем очевидных вещах, все понимают эти вещи вроде бы одинаково, но, зная их жизни, он видит, как мало в них реализуется смысл тех слов, которые он произносит. Да и он сам, часто говоря правильные слова, не может не видеть дистанции между словом и делом. А ведь, произнося слова с амвона, он берет на себя определенного рода обязательства. Одним из главных героев проповедей должен быть Христос, а, с другой стороны, люди.

Я часто слышу от прихожан, которые слушают мои проповеди долгие годы, что в них все больше и больше усиливается аспект, связанный с людьми, с тем, как люди реагируют на Христа. И именно в этом аспекте деятельности священник сталкивается с тем, как мало значит слово само по себе, не подкрепленное жизнью, делом.

Я вспоминаю один выразительный эпизод, когда я был еще молодым священником. Конец 80-х годов, должно было пройти отпевание, которое совершал священник более солидный, в прошлом актер. И он говорил: «Надо что-то сказать, а я толком о покойном и не знаю ничего, ладно, как-нибудь на автопилоте». Я был внутренне возмущен таким подходом. Но со временем понял, что если убрать почти цинично звучащий термин, понятно, что имелось в виду. Речь шла о том, что, даже обращаясь к незнакомым людям, ты, как священник, должен говорить им то, что должно возвещать Евангелие. Даже не зная, как это преломится в их сознании и обстоятельствах их жизни.

Это сложный процесс, требующий усилий. И человек от этого устает. Устает от слова, которое часто остается без ответа. Вот почему важно в течение жизни священника произносить проповедь одним и тем же прихожанам, которых ты знаешь годами. А у большинства священников этого нет, они говорят в толпу.

– То есть, они теряют смысл в том, что говорят?

– Да. И возникает ощущение пустоты. Зачем я буду говорить Богу о том, что он и так знает? А людей это не интересует.

Что превращает священников в плохих психотерапевтов

– И, наконец, еще одна функция, не менее искусительная, но значимая в жизни священника. Это пастырство, одной из форм которого является духовничество. Одной из колоссальных проблем нашей церковной жизни является то, что у нас на всем пастырстве лежит печать духовничества. У нас все священники имеют право исповедовать, и все христиане перед причастием обязаны исповедаться.

Но большинство наших священников не умеет исповедовать, а большинство наших прихожан не умеет исповедоваться. Это привело к колоссальному профанированию таинства покаяния в форме исповеди. На исповеди люди меньше всего каются. А больше всего озабочены двумя вещами: получить ясный, простой ответ на свои самые разные вопросы и услышать слово успокоения, сочувствия, поговорить о своих проблемах.

– Получить поддержку?

– Да. «Скажи мне, как мне жить?», «Скажи мне, что мне делать?». А что может знать священник, даже не молодой, а старый, о жизни людей, во многом отличных от него? У них свои семьи, свои профессии, своя социальная среда. И возникает странное сочетание таких псевдомонастырских директивных указаний «делай так, делай эдак» и очень неквалифицированной психотерапевтической беседы.

И в этом можно проводить часы, дни, месяцы и годы. И многие священники на это поддаются, потому что подчас у них нет иных форм общения с людьми, кроме как, стоя с ними у аналоя, превращать исповедь в психотерапевтический сеанс, дурной и непрофессиональный. Потому что тема исповеди есть покаяние человека в конкретных делах, тема пастырской беседы есть постановка конкретных вопросов, не благословить прооперироваться, а как поступить в ситуации с христианской точки зрения, с точки зрения Церкви.

Причем требуется не мнение священника, а мнение Церкви. Это все уходит на второй план. И это колоссально ломает священников, превращая их в плохих психотерапевтов. У человека вообще никаких религиозных вопросов нет, но священник не чувствует себя вправе сказать: «Это не ко мне», если, тем более, речь идет о разговоре на исповеди.

А священник же живой, и эта пустопорожняя болтовня у аналоя выхолащивает его душу.

Он опять ощущает себя одиноким. Это одна из проблем очень важных.

– Семья поддерживает?

– Да. Но я очень хорошо представляю себе, что для многих священников семья отнюдь не является такой тихой заводью. А, скорее, поводом для искушения, когда, например, во имя семьи он забывает свой пастырский долг. Когда семья, часто еще менее развитая, чем он, в духовном, религиозном смысле, определяет его, как просто добытчика, доставалу.

И, при этом, любой человек в семье переживает тоже определенного рода кризис. Такое понятие, как одиночество вдвоем, свойственно многим священникам. Это усугубляет его одиночество, на которое он обречен, просто как священник.

Есть паства, которая не становится семьей. И есть семья, которая в общем кризисе семьи часто является не подспорьем, а искушением.

Видите, я попытался объяснить причины того, что называется выгоранием. Как видите, их очень много. Но, может быть, самой главной причиной выгорания является то, и это я говорю, как священник, пребывающий в сане почти 30 лет, как преподаватель духовной школы, столько же лет в ней преподающий, что большая часть людей, поступающих к нам, совершенно не представляют себе, что такое служение священника и что такое церковная жизнь.

Зачем эти молодые люди идут в семинарию?

– А как они ее себе представляют?

– А вот тут мы с вами должны сделать определенный исторический экскурс. Просто чтобы понять, что происходит и как такое возможно. Прежде всего, надо иметь в виду, что первые шестьсот с лишним веков христианства духовенство у нас вообще не училось. Оно было потомственным, и дети научались у отцов чисто внешнему совершению богослужения, не понимая его, не зная, не умея проповедовать и просвещать своих прихожан. Они были совершителями богослужения и треб. Совершенно, при этом, бездумно.

Наконец, после мучительного 18-го века, когда у нас все-таки создалась система богословского образования, в 19-м веке появилось духовенство, осознавшее, что священник должен быть образованным и иметь специальные знания. Я хочу подчеркнуть, что речь шла о детях потомственного духовенства. Выработался определенный, отличный от стиля жизни мужиков уклад жизни священнической семьи. Именно они были самыми крепкими, как в нравственном, так в и бытовом отношениях. Священник все-таки на каком-то уровне уже был не тождественен своему невежественному пасомому крестьянину. Образование дало новый импульс явлению, и духовенство наше стало развиваться далее.

В начале 19-го века, например, провинциальная масса дворянства уступала священнослужителям в образовании. Вот почему даже те поповские дети, которые не становились священниками, как правило, пополняли ряды русской интеллигенции. И выработалось понимание того, что священник должен готовиться к своему служению. Не только получив церковное воспитание с младенчества в семье, но и пройдя духовную школу: четырехгодичное духовное училище, шестигодичную семинарию. И только после этого человек может быть священником.

В результате, когда в начале 20-го века, когда сословная замкнутость духовной школы была во многом преодолена, начался интересный, только зародившийся процесс притока в духовное сословие и русской интеллигенции – людей, уже образованных светски, но так или иначе осознавших для себя необходимость такой учебы. Как правило, такие люди поступали в духовные академии.

Все это было уничтожено в 20-е годы. Просто физически этот слой перестал существовать. И затем появившееся духовенство послевоенного периода было уже не потомственное, а рабоче-крестьянского происхождения, ибо все остальные сословия были максимально уничтожены.

Советская интеллигенция в первом поколении не напоминала ни русских дворян, ни русских священников, их дети были довольно простоваты. Наше духовенство резко не демократизировалось даже, а плебеизировалось: пришли люди из такой среды, в которой веками было сохранено внешнее ритуальное благочестие, но не было никакого понимания, что Церковь – это особая культура, а служение священников предполагает приобщение к этой культуре и традиции.

– То есть, опять мы вернулись к “мужикам”, из которых вышли?

– Да. Но при этом мы попытались восстановить духовную школу. Это понятно, потому что те немногочисленные представители сохранившегося к середине 40-х годов духовенства, сами ее прошедшие, понимали, что без этого нельзя. Но уровень возрождавшихся духовных школ был неизмеримо ниже тех духовных школ, что были когда-то.

И, тем не менее, несмотря на тяжелейшие условия перманентного гонения на Церковь 50-х, 60-х, 70-х, 80-х годов, уровень духовенства был все-таки выше, чем в 90-е годы. Почему? Потому что власти рассматривали духовные школы, как своеобразный фильтр, через который они пропускали будущих священников. Ведь попытка взять под контроль еще только будущего священника начиналась, когда абитуриент подавал документы в семинарию. На них уже выходили представители властей.

У меня первая профилактическая беседа с майором госбезопасности произошла, когда я только сдал экзамен и еще не знал, зачислили ли меня. И власти очень не любили, когда какие-нибудь деятельные архиереи ставили священников из людей, не прошедших духовную школу. А в духовной школе начиналось наблюдение, и немало было людей, исполнявших осведомительные функции среди преподавателей и студентов. Власти это устраивало.

Но происходило и другое: все проходили духовную школу, в которой были люди, которые, может быть, и сами были не очень образованными. Для меня примерами высокой богословской культуры были архиепископ Михаил Мудюгин, кандидат технических наук, имевший высшее светское образование, но потом закончивший духовную академию, и протоиерей Ливерий Воронов. Это были люди из потомственных интеллигентных воцерковленных семей, которые личностями своими доносили до меня тип мыслящего культурного священнослужителя. Сейчас среди нас таких нет. Есть образованные по советским меркам, но вот этот стиль уже утрачен навсегда.

Но самое страшное случилось в 90-е годы, когда в священный сан стали рукополагать без всякого образования.

Две трети священнослужителей у нас тогда были без образования. Что у них было за плечами? Хорошо, если какой-нибудь технический институт. А если это был тракторист или токарь? Что это был за священник? И эти люди совершали богослужения бездумно, проповедовали от ветра головы своея, общались с прихожанами в привычном для себя стиле, говорили о житейском.

Возникает еще одна проблема 90-х годов, которая способствует выгоранию священников. Для многих священников, даже горящих, исполненных высоких порывов, главной задачей на долгие годы становилась не задача созидания приходской общины, не общение со своей духовно мотивированной паствой, а задача построения храма в условиях страны, переживавшей колоссальный кризис. Строительство храма предполагало участие в подчас сомнительных мероприятиях, общение с сомнительными спонсорами и представителями властей. Это не могло нравственно не калечить людей, да еще и неразвитых.

Сейчас, когда проходит очередной набор, я думаю: «Зачем эти молодые люди идут в семинарию?». Они совершенно не понимают того, что такое священническое служение, а мы очень часто не успеваем их подготовить в наших духовных школах: четырехгодичной семинарии и двухгодичной академии.

Фото: Vk/Симбирская митрополия

Не выгорают, потому что никогда и не горели

– То есть зерно выгорания лежит уже задолго до того, как священник начинает общаться с паствой?

– Понимаете, выгорание может быть трагедией, а может пройти совершенно незаметно для выгоревшего священника, просто стать естественным процессом. Он не выгорал, а, собственно, и не загорался. Он не горел, он пришел работать в качестве ритуально-бытовой обслуги, изначально на это запрограммированной.

И, даже пройдя духовную школу, он ограничивается минимумом познаний, которые позволяют ему создавать ощущение, что он может быть обслугой более привлекательной, чем другой священник: что-то сказать, что-то изобразить. Вот почему одной из жутких проблем священников является невольное лицедейство.

Когда понимаешь, что такой, как есть, ты мало напоминаешь священника и начинаешь подражать кому-то, особенно священникам авторитетным, старшим. Начинается жуткая ролевая игра в священника, которая не может не опустошать.

Нет ни опыта церковной жизни, ни богословского образования, уж тем более, богословской культуры.

А самое главное, он не понимает, что для того, чтобы остаться священником, нужно жить духовной жизнью. У него этой духовной жизни еще не сформировалось у самого. Он без этой жизни продолжает свое служение.

– Тогда получается, что выгорание – удел немногих, только тех, кто горит внутри?

– Да! Поэтому выгорающие священники вызывают во мне гораздо больше не только сочувствия, но уважения, чем те, которые вот так вот идут, не выгорая, потому что у них в душах никогда ничего и не горело. Другое дело, что этот процесс, конечно, будет меняться исторически. Но сейчас мы видим очень печальную картину: выгорание священника – процесс, которого очень сложно избежать многим из нас.

Я вот выгорел или нет? Трудно сказать. Но то, что я уже не такой, как был раньше, это прекрасно понимаю. В чем-то я стал лучше, в чем-то хуже, наверное, трудно об этом говорить. Но, понимаете, значительная часть наших священников даже не доразвилась до выгорания, и это самое страшное. Эти люди профнепригодны. В каждой профессии есть профнепригодные люди.

Не может быть врачом человек, который не выносит вида мертвеца и при виде крови падает в обморок. С первого же курса таких людей отчисляют, либо они сами уходят, и это совершенно естественно. Да, канон запрещает рукополагать людей в священный сан, организм которых, например, отторгает вино. Но это то, что касается внешних, физиологических проявлений человека. Но ведь могут быть и духовные противопоказания.

– Какие могут быть духовные противопоказания? Если представить такого духовного врача, выдающего справку абитуриентам?

– Психиатрический диагноз, например. Существует хорошая система тестов, которая помогает выявлять людей, склонных негативным зависимостям.

– Алкоголь может быть попыткой сбежать от выгорания?

– Что касается пьянства, то это явление сопровождало историю нашего духовенства, как и всего нашего народа. Оно усилилось в 19-м веке, когда в деревенских приходах появились образованные священники. Они были отчуждены от мужицкой среды и были чужими в дворянской среде. У людей с духовными запросами, с более высоким уровнем культуры была полная изолированность, которая стала очень серьезной проблемой.

И только на рубеже 19-20 веков, в городах, прежде всего, когда образованное духовенство постепенно входило в разряд интеллигенции, священник стал свой в общении с учеными, общественными деятелями, офицерами, врачами, и дети у него интеллигенты. А в деревнях изолированность сохранялась, и деревенские священники из-за этого пили, конечно, гораздо больше. Вот эта типовая для русского человека анестезия в духовенстве срабатывала особенно, тем более, что спиртное было постоянно под рукой.

– У священника может быть депрессия? Настоящая медицинская депрессия?

– А почему же нет? Он же не перестает быть человеком, вот в чем одна из его проблем.

Не нужно стыдиться просить о помощи

– Можно ли как-то системно помочь таким священникам?

– Священник должен жить в контексте современного цивилизованного общества и должен быть готов прибегать к помощи разных специалистов. Мирянину сложно пойти к сексопатологу или психиатру, психотерапевтов у нас еще мало. Сложно, потому что стыдно. Не нужно стыдиться. И священнику не нужно стыдиться обращаться к помощи тех или иных специалистов, которые могут ему помочь в преодолении его человеческой немощи.

– Для таких выгоревших священников сеансы психотерапии могли бы помочь?

– Она их может психологически поддержать, эмоционально успокоить, как антидепрессант. Но проблему она не снимет. Бог о всех имеет попечение, и любой человек может покаяться. Я вполне допускаю, что на Страшном Суде Бог выгоревших священников поставит выше тех, которые никогда не загорались и поэтому никогда не выгорали. Это самое главное.

И даже если священник пережил кризис и отошел от служения, если он кается перед Богом, то Бог, безусловно, это все приемлет в большей степени, чем имитацию церковной жизни, которую осуществляют бородатые, косматые ролевики в неудобных архаичных одеждах, изображающие из себя прозорливцев, старцев и духовных наставников.

Вот этот церковный маскарад особенно отвратителен, и является часто неизбежным призванием тех, кто оказывается священником, не понимая, что это такое.

– Священнику не стыдно ощущать себя уставшим? Не способным больше этим заниматься, не желающим? Признаться самому себе, что он устал.

– Вы рассуждаете так, как будто священник проснулся и увидел себя в зеркале выгоревшим.

– Бывает так, что ты встаешь и понимаешь, что ничего не хочешь. И так уже которое утро подряд.

– Сколько же таких утренних пробуждений должно быть? Пять, десять? Чтобы прийти к выводу, что ты выгорел. Здесь все настолько сугубо индивидуально. Есть одно очень хорошее средство против выгорания, и культурные, развитые, просто умные люди это понимают: с возрастом человек начинает терять интерес к самому себе. Он меньше копается в собственных состояниях, а больше, особенно если это священник, смотрит на окружающих его людей.

Священник неотделим от Христа. Любой человек, прожив жизнь, понимает, что он в достаточной степени ординарен, неинтересен, что все, что было в его жизни, уже тысячу раз переживалось другими когда-то, и он начинает более здраво оценивать свои возможности. Вот он проснулся с ощущением того, что ничтожен и жалок, вступил в общение с прихожанином, который переживает трагедию, находится в сложной ситуации, и вдруг увидел в нем достойнейшего христианина, и ему стало стыдно: как же я могу опускаться так, когда человек пережил такие испытания, а такой одухотворенный.

Прихожане, с одной стороны, великие искусители для священника, а с другой, это его великая поддержка, потому что это и есть Церковь. Не надо замыкаться в себе, нужно быть открытым для Церкви. Где увидеть Христа? Мы все этот ответ прекрасно знаем: Христос приходит к нам в виде наших ближних.

Настя Дмитриева , Протоиерей Георгий Митрофанов

В пасхальную ночь с третьего на четвертое апреля в широкий прокат выходит фильм Владимира Хотиненко «Поп», посвященный одной из малоизученных страниц Великой Отечественной войны — деятельности Псковской православной миссии, возрождавшей церковную жизнь на оккупированных немцами территориях северо-запада СССР. Многие священнослужители в рамках специальных показов уже имели возможность познакомиться с этой картиной. Протоиерей Георгий Митрофанов, занимающийся историей Русской православной церкви XX века, в интервью корреспонденту РИА Новости Дине Даниловой высказал свое мнение о том, насколько этот фильм спорный с исторической и духовной точек зрения, а также о том, нужна ли полемика о событиях того времени.

- Отец Георгий, насколько достоверен фильм с исторической точки зрения?

Фильм режиссера Владимира Хотиненко «Поп», к сожалению, отличается (что, может быть, для художественного фильма и допустимо) значительным произволом с точки зрения изображения исторических событий. Надо сказать, что главный герой этого фильма - отец Александр Ионин, назван так не случайно. Здесь, безусловно, присутствует намек на одного из ведущих священнослужителей Псковской миссии протоиерея Алексея Ионова. И уже с этой точки зрения возникают определенные противоречия.

Родившийся в 1907 году в Двинске отец Алексей Ионов, собственно, никогда не жил в Советском союзе, за исключением одного года - периода советской оккупации Прибалтики - с лета 1940 по лето 1941 года. Он учился на Богословском факультете Рижского университета, затем окончил Свято-Сергиевский богословский университет в Париже. Он менее всего напоминал сельского священника, и уж тем более ни как не мог «окать». Вот это, в достаточной степени, довольно искусственный момент сразу же вызывает ощущение недостоверности по отношению к главному герою и ко многим событиям.

Надо сказать, что, будучи активным членом русского студенческого христианского движения, отец Алексей Ионов действительно был активным просветителем, миссионером, но, кроме того, это был последовательный антикоммунист, для которого советский режим представлялся главным врагом Русской православной церкви. Собственно таковыми были настроения и многих других участников Псковской миссии…

Прибывшего в марте 1941 года в Прибалтику митрополита Сергия Воскресенского, который фигурирует в фильме, представители местного духовенства поначалу воспринимали просто как большевистского агента. И ему потребовались очень большие усилия уже в период оккупации, занимая последовательную антикоммунистическую позицию, чтобы получить доверие этого духовенства, как и германских оккупационных властей.

С 1941 по 1944 годы Сергий Воскресенский последовательно выступал с призывами к православному духовенству и православным христианам поддерживать германскую армию, подчеркивал, что только разгром большевизма в Советском Союзе поможет сохранить русскую православную церковь. Молебны о даровании победы германской армии в храмах Прибалтики и Псковской миссии служились с 1941 года.

Так что атмосфера, которая сопровождала начало деятельности Псковской миссии и последующую ее деятельность, была как раз вполне определенно антикоммунистической. И никаких скрытых симпатий к Красной армии у подавляющего большинства миссионеров не было. И не случайно и отец Георгий Бенигсен, который также фигурирует в фильме, и отец Алексей Ионов (прототип главного героя), ушли вместе с немцами. Отец Георгий служил в кафедральном соборе в Берлине в 1944 -1945 годах, отец Алексей Ионов совершал молебны в Комитете освобождения народов России, которым руководил генерал Власов, а потом вообще, оказавшись в Америке, закончил свою жизнь в Русской православной церкви за границей…

ОККУПАЦИЯ: ПОПЫТКА ВЫЖИТЬ

Странная деревня, скорее какой-то хутор, который фигурирует в фильме, вызывает вопросы. Достаточно посмотреть, как одеты молодые колхозницы в клубе: в городах так не во всяких ходили. Надо отдавать себе отчет, в каком ужасающем положении находилась накануне войны Псковщина…

Что касается общей ситуации. Надо отдавать себе отчет в том, что на оккупированных территориях было оставлено около 70 миллионов гражданского населения. В основном, старики, женщины и дети, мужчин там было немного... И эти люди, в основном, мечтали только о том, чтобы выжить, выжить со своими детьми и стариками. Они жили в тяжелых условиях.

Надо сказать, что режим оккупации на Псковщине и вообще в областях РСФР был мягче, чем на Украине и в Прибалтике, потому что оккупация находилась в ведении военной администрации. И в общем и целом во многих районах, если там не было партизан, положение было довольно спокойное. Там, где появлялись партизаны, начинались грабежи мирного населения, и без того платившего не малую дань немецким оккупационным властям, уже со стороны партизан, начинали действовать зондеркоманды, и население вовлекалось в самую жестокую войну, которая только может быть — в войну партизанскую.

Поэтому большинством населения партизаны воспринимались как великое несчастье, поэтому полицаи из состава местного населения часто воспринимались просто как люди, которые защищали и от произвола партизан, и от произвола немецких солдат. Конечно, полицаев могли использовать и в карательных акциях по отношению к мирному населению, конечно, среди полицаев было не мало тех, кого можно считать военными преступниками, но основная масса полицаев - это местные жители, которые пытались сохранить хоть какой-то покой и достаток своей деревни, своих семей.

Вот почему очень странной кажется картина, когда священник отказывается отпевать полицаев, имея в виду, что это сыновья, братья и мужья его пасомых, крестьян данной деревни.

В то же время эта попытка священника не допустить повешения четырех партизан выглядит в достаточной степени надуманно. Для большинства в этой деревне партизаны были, в общем-то, несчастьем, жители могли плакать по поводу своих родственников — убитых полицаев, но сомнительно, чтобы они плакали по поводу партизан, которые составляли своей деятельностью им же самим проблемы. Вот это была страшная правда о войне на оккупированной территории — люди пытались просто жить, выживать.

И тут только одному можно поражаться - вот если бы такую карательную акцию проводило бы НКВД - вот это выступление священника по поводу защиты четырех казнимых привело бы к пятой виселице — для него. А здесь его великодушно отпускают… Вот это неадекватное восприятие каких-то сторон оккупационной действительности, подчиненное, видимо, привычным идеологическим стереотипом, конечно, дает условность.

Вообще же картина получается, в какой-то степени, зловеще выразительная. Крестьяне, восстанавливающие храм, с трудом вспоминают, когда он был закрыт, хотя речь ищет о 1930 годе. Потом достают радостно колокол, который сами же сбросили в воду.. А позже, по приходу советских войск, когда священника арестовывают, никто не пытается как-то на это отреагировать. Только его несчастные приемные дети предлагают сдать кровь для его спасения, картина довольно безысходная... Возникает вопрос, а что же собственно делал священник все это время в отношении своей паствы? То есть деревня очень легко возвращается к такому своему забитому советскому состоянию…

Поэтому изображение деревни, хотя там много нарочитых сцен, имитирующих документальные кадры, например, появление немцев и так далее, представляется тоже, в общем, довольно искусственным.

ПАСТЫРЬ ИЛИ АГИТАТОР?

- По вашему мнению, оправдывается ли эта условность тем, каким в итоге получился фильм в целом?

Владимир Хотиненко - режиссер, безусловно, талантливый. Я считаю, что он снял лучший фильм на религиозную тему в нашем кинематографе - фильм «Мусульманин». И уже это одно у меня уже вызывало заочное расположение к фильму «Поп». Тем более у нас еще не было фильма, который бы попытался изобразить деятельность священнослужителя во время войны на оккупированной территории, не было фильма, где это было бы серьезно показано.

Безусловно, в этом фильме есть очень удачные эпизоды, например, беседа священнослужителя с еврейской девочкой, а потом ее крещение в момент вхождения немецких войск в латышскую деревню. Возрождение храма, пасхальный Крестный ход, - очень выразительная сцена, когда мы видим этот Крестный ход, окруженный, с одной стороны кольцом лающих собак, а с другой - на другом берегу реки комиссара, накачивающего ненавистью к этому священнику и ко всему происходящему. Видим два кольца зла вокруг церкви - нацистское зло и коммунистическое зло.

Бесподобна сцена, завершающая фильм, когда прошедший лагеря, уже дряхлый старец, живущий насельником Псково-Печерского монастыря, видит группу молодых людей… Он видит, что его труды на Псковской земле перечеркнуты. Родилось на этой земле им просвещенной и им крещенной безбожное поколение…

Это очень сильная сцена, которая во многом противоречит общему контексту фильма, где главный герой выступает не столько как священник, сколько как агитатор и социальный работник, возящий продукты пленным. Да, это делали представители Псковской миссии, но они ведь еще пленным литургию служили, исповедовали их, наставляли как-то в тяжелейших условиях. Ими же не занимался никто, сталинский режим предал их. Но мы не видим главного героя как пастыря, как миссионера, мы видим его постоянно озабоченного одним: осуществлять свое служение под властью немцев, и тех же самых немцев стараться обличать, в попытке остаться патриотом своей страны, хотя какой страны - сказать довольно сложно. Тут есть такая двусмысленность - у каждого христианина есть, прежде всего, небесное отечество, которое может быть гонимым в том или ином его земном отечестве.

Во всяком случае, подводя какой-то итог, можно сказать, что этот фильм вызывает у меня ощущение полуправды. Вот я часто задумываюсь над тем, а что лучше - правда или ложь? Безусловно, правда. А вот когда речь идет о полуправде, возникает определенного рода сомнение.

Участники Псковской миссии были страшно оболганы. Они потом разделились на три группы. Часть из них ушла вместе с немцами на запад, чуть больше половины осталось здесь, и большинство из них были репрессированы, но не все.

Мне доводилось общаться многие годы с двумя членами Псковской миссии. Протоиереем Ливерием Вороновым, профессором нашей Санкт-Петербургской духовной академии и архимандритом Кириллом Начисом, духовником нашей епархии. Оба они были участниками Псковской миссии, оба потом сидели в лагерях. И у обоих, в особенности у архимандрита Кирилла, было ощущение, что это был один из самых счастливых периодов в жизни.

При этом надо отдавать себе отчет, что очень многие члены Псковской миссии были русскими эмигрантами, которые мечтали приехать в Россию. Они с пасхальными песнопениями переезжали границу Псковской области. Они не обсуждали, как «колбасников» перехитрить, они радовались возможности приехать в родную землю и начать пасторскую деятельность, как это во многом было характерно для эмигрантов первой волны. Этого ощущения фильм не вызывает. Такое возникает подчас ощущение, что у автора работает такая политическая самоцензура: не отступить от идеологических стереотипов, взявшись за тему, которая действительно не раскрывалось ранее.

И вот, посмотрев этот фильм несколько раз, я все-таки прихожу к выводу, что полуправда, это почти то же самое, что ложь. И вот ощущение полуправды этого фильма вызывает у меня к нему очень сложное отношение, притом, что я повторяю, в этом фильме есть блистательные эпизоды, прекрасные актерские работы.

Но в целом фильм очень противоречивый и неровный. Очень хорошо, что такой выдающийся режиссер обратился к такой, до недавнего времени запретной теме, но очень грустно, что полной свободы, как художественного творчества, так и стремления передать историческую достоверность, этого стремления я там и не почувствовал…

В целом, фильм уязвим как исторической, так и с духовной точки зрения, ибо историческая реальность представлена далеко не достоверно, а с духовной - мы не видим в главном герое, прежде всего, пастыря, проповедника, духовника, миссионера, просветителя, а видим его только в качестве агитатора и социального работника.

ВТОРОЕ КРЕЩЕНИЕ РУСИ

- Чем же на самом деле занималась Псковская миссия?

Православные священники Псковской миссии, созданной по инициативе митрополита Сергия Воскресенского, работавшие на оккупированных территориях Северо-Запада, получили такую огромную свободу для деятельности, какую православное духовенство не имело ни до войны, ни после войны, никогда в советский период. Это, в частности, проявилось в том, что духовенство Псковской миссии имело возможность преподавать закон Божий в школах. Как раз отец Алексей Ионов создал целую систему преподавания Закона Божьего в школах, например, Островского района Пскова.

Они выступали в газетах, на радио, организовывали детские сады, разного рода социальные организации, в частности — детские и молодежные. Такой широкой свободы и права просветительской и социальной работы русское православное духовенство никогда не имело в СССР. К завершению деятельности миссии было уже 400 приходов на территории Псковской, Новгородской и Ленинградской областей.

И это, конечно, пробуждало многих членов Псковской миссии рассматривать свою деятельность в период войны, как деятельность по второму крещению Руси! И главное, чем они занимались, это конечно деятельность пасторская, просветительская, миссионерская, а не какая-то общественно- политическая. К сожалению, вот эти моменты представлены в фильме недостаточно.

ЛУЧШЕ ЖИВАЯ ПОЛЕМИКА О ВОЙНЕ, ЧЕМ СОВЕТСКАЯ МИФОЛОГИЯ

Не кажется ли Вам, что этот фильм вызовет новую волну полемики между советским и антисоветским взглядом на историю Второй мировой войны, наше общество и так разделено, хорошо ли это?

Мы и так слишком долго пребывали в единомыслии, которое отучило нас мыслить, о чем либо всерьез и переживать что-либо всерьез. Поэтому живая, искренняя и заинтересованная полемика будет нам только полезна. К сожалению, надо признать, что последним не развенчанным мифом советской идеологии является миф о Второй мировой войне, как понимали ее коммунисты. И любой честный разговор о реальной Второй мировой войне, о тех ее сторонах, которые либо подвергались умолчанию, либо давались совершенно извращенно, может быть, для нашего общества только полезен.

Тем более, что меня очень настораживает стремление формировать новую национальную идеологию только на опыте победы во Второй мировой войне. Я глубоко убежден, что любая национальная идеология будет только тогда по-настоящему творческой и плодотворной, если она будет обращена не к темам войны, то есть разрушения, а к темам созидания русской государственности, русской культуры, русской церкви, в том числе.

АКТЕРСКАЯ УДАЧА МАКОВЕЦКОГО

Как Вы, как священнослужитель относитесь к тому, что главную роль, роль священника, сыграл актер, игравший в прошлом самые разные персонажи, в том числе вора и соблазнителя?

Я всегда отдавал себе отчет, что искусство предполагает элемент определенного рода условности. Вот почему я очень обеспокоен тем, что у нас люди по кинематографу оставляют себе представление об истории… А вместе с тем это достаточно условно и я могу сказать, что раз существует кинематограф, то может быть исполнение ролей священников и, может быть, даже святых. Допустим, Харрис в фильме «Третье чудо» создает замечательный образ священника, хотя кого только этот актер голливудский не играл, или, например, Джереми Айронс и Роберт Де Ниро в фильме «Миссия» создают образ монахов очень выразительный.

В фильме «Поп» элемент искусственности (в изображении главного героя) был, но в целом, мне кажется, что это скорее актерская удача Маковецкого, чем не удача. Вообще же (в нашем кинематографе), образу священника не везло: актерам трудно войти в этот образ и это говорит о том, насколько глубоко секуляризовано наше общество. Любой актер это лицедей в том смысл, что, пребывая в жизни, он перенимает какие-то характерологические черты людей, разных социально-психологических типов. Но вот, видимо, опыт общения со священниками у подавляющего большинства актеров отсутствует…

Как вам показалось, это была попытка снять фильм об истории Русской православной церкви во время Второй мировой войны, или все-таки это фильм о конкретном персонаже?

Я думаю, что все-таки второе. Вот почему в конце фильма как безусловная истина подается версия о том, что митрополита Сергия Воскресенского убили немцы по дороге из Вильнюса в Каунас. До сих пор историки спорят на эту тему. И я как церковный историк склоняюсь к версии, которая доминировала все предшествующие годы, что его убили именно партизаны, а вернее даже - диверсионная группа, заброшенная в тыл. То есть там, конечно, с историей церкви обращаются очень вольно, и совершенно не убедительно. Так, Сергий Воскресенский, который был масштабнейшей фигурой русской церкви, мог быть героем отдельного фильма. Но здесь, видимо, было важно показать главного героя, а все остальные просто фонируют ему, даже священнослужители.

- Будете ли говорить об том фильме с паствой, советовать его посмотреть?

Многие мои прихожане уже этот фильм посмотрели во время двух сеансов, которые были в нашей епархии. С некоторыми мы уже обсуждали этот фильм и будем обсуждать по мере дальнейшего просмотра. Слишком мало у нас фильмов, где звучит церковная тема, поэтому фильм «Поп» на данный момент является одним из наиболее содержательных и интересных.

Протоиерей Георгий Митрофанов заявил в интервью порталу «Православие и мир», что наша Церковь превратилась в лжецерковь, основанную на оккультизме, что наши священники проводят кощунственные мероприятия, а миряне во время богослужений занимаются восточной оккультной практикой.

На фото: протоиерей Георгий Митрофанов

Модернисты не скрывают того, что их гоняют за ереси

Интервью протоиерея Георгия Митрофанова «Правмиру» настолько чудовищно, что поневоле приходит на ум мнение некоторых людей, что есть такие граждане, которые, являясь священниками и монахами, специально вредят Церкви, чтобы ее разрушить. Самое страшное обвинение, которое этот священник бросил в лицо Церкви через «Правмир» - это обвинение в том, что она уже отпала от вселенской Церкви и стала лжецерковью. «Меня волнует лишь то, что в Церкви мы потеряли Христа», - сказал протоиерей Георгий Митрофанов.

Из Катехизиса святителя Филарета Московского известно, что главой вселенской православной Церкви является Христос. Если какая-то поместная Церковь теряет Христа, то она автоматически отпадает от вселенской Церкви и становится лжецерковью.

Поместная Церковь может отпасть от вселенской, если она исказит учение Христа. А РПЦ это учение не исказила. Модернисты, распространяющие ереси, находятся на периферии церковной жизни, а не во главе Церкви. Просто они очень громко орут, поэтому их и слышно. Причем, сами модернисты иногда говорят о том, что священноначалие дает им по мозгам после их еретических выступлений.

Вот что недавно сказали тот же протоиерей Георгий Митрофанов и главный редактор «Правмира» Анна Данилова во время беседы в «Открытой библиотеке»:

Г. Митрофанов: Аня не даст, так сказать, соврать: уж я-то как раз один из тех священников, которые готовы на самые острые вопросы отвечать прямо, даже подчас создавая проблемы сайту «Православие и мир».

А. Данилова: И самому себе.

Г. Митрофано в: И самому себе.

Кроме того, существуют многочисленные доказательства того, что таинства нашей Церкви являются действительными и действенными, как и доказательства того, что бесы борются с людьми, работающими и служащими в Церкви. Я лично про себя могла бы рассказать по этим двум пунктам множество историй. А я знаю такие истории и про других людей. Все эти факты служат доказательством того, что РПЦ не отпала от Христа. Иначе с нами не боролись бы бесы и от наших таинств не было бы никакого результата.

Страшное обвинение Церкви в оккультизме

Протоиерей Георгий Митрофанов бросает и еще одно чудовищное обвинение в адрес РПЦ: в том, что в ее основе лежит оккультизм (магизм, по его терминологии): «Христос нам очень мешает в церковной жизни, особенно в основанной на ритуализме, магизме и многочисленных идеологемах».

Это наглая ложь. Церковь, согласно «Символу веры», свята. Оккультизм и наша Церковь несовместимы. Церковь воюет с оккультизмом, а оккультизм воюет с нею. Если бы в РПЦ был магизм, то она бы стала лжецерковью. Где протоиерей Митрофанов видел в нашей Церкви астрологию, нумерологию, гадания, экстрасенсорику и колдовство? Или он кощунственно называет молебны и таинства, данные нам Христом для исцеления души и тела, магизмом? Поскольку протоиерей Георгий Митрофанов, боясь быть обвиненным в явной лжи и явной клевете, умалчивает об этом, эти вопросы повисают в воздухе.

Кроме того, если бы наша Церковь была бы основана на идеологемах и ритуализме (по терминологии Митрофанова), она бы тоже стала лжецерковью. Я вообще не знаю, что этот человек подразумевает под ритуализмом. Может быть, он так кощунственно обзывает наши молебны, во время которых люди исцеляются от неизлечимых болезней, или обычай освящать куличи на Пасху, после вкушения которых люди освящаются?

Протоиерей обнаружил массовые кощунства

На этом фоне обвинение протоиереем Георгием Митрофановым священников в организации кощунственных мероприятий выглядит лишь легкой детской шалостью: «И поэтому заведомо кощунственные и бессмысленные мероприятия, например, иордани с купанием в проруби, приобретают такую популярность». По Катехизису святителя Филарета Московского, кощунство - это когда священные предметы обращаются в шутку или поругание. Это очень страшный грех. Я лично не вижу ни шутки, ни поругания в крещенских купаниях. То есть это очередная клевета со стороны протоиерея Георгия Митрофанова.

Обвинение мирян в собеседованиях с бесами

По мнению интервьюируемого «Правмиром», миряне во время богослужений не молятся, а занимаются медитацией: «Мы живем во времена, когда для многих православных христиан богослужение стало в лучшем случае формой психологической медитации, в худшем - формальной обязанностью».

Медитация - это оккультная техника, при помощи которой обольщенные адепты восточных религий выходят на связь с демонами. Мне до чтения этого гнусного интервью еще ни разу не приходилось слышать о людях, тем более православных, которые бы занимались во время богослужений медитацией.

А то, что протоиерей Георгий Митрофанов прибавляет к существительному «медитация» прилагательное «психологическая», дела не меняет. Посредством этого прилагательного интервьюируемый только затемняет свою речь, как то любят делать церковные модернисты - чтобы никто не смог однозначно сделать вывод, что они являются борцами с Церковью. У модернистов полно текстов, где они делают намеки или намеренно вставляют противоречия с той же целью - не дать читателю сделать однозначный вывод о том, что они являются борцами с православием. Как сказал архимандрит Рафаил (Карелин), модернизм, «выступая против православия, старается говорить от имени православия».

Нападение протоиерея на крестные ходы

Вконец распоясавшийся интервьюируемый набрасывается и на крестные ходы: «А то, что у нас регулярно случаются массовые крестные ходы - так это не что иное, как создание у самих себя иллюзии религиозности. Когда человек прошел крестным ходом много километров, ему уже не до богословских рассуждений и нравственных терзаний, не до чтения русской христианской литературы. Ему бы выпить, закусить и отдохнуть во славу Божию».

Можно подумать, у нас люди целыми приходами каждый день после работы ходят крестными ходами по своим городам, так что им уже ни книжки православной на ночь почитать, ни молитвенное вечернее правило исполнить.

Святые относились к крестным ходам совсем не так, как относится к ним протоиерей Георгий Митрофанов. Преподобная Манефа Гомельская, обладавшая даром прозорливости, говорила, что крестный ход имеет великую благодатную силу.

Ненависть к Церкви

В борьбе с православием протоиерей Георгий Митрофанов не гнушается даже приемами советских атеистов. А именно: он, также как и богоборцы из атеистических пропагандистских изданий 20-х годов ХХ века, поносит Церковь. Перенести сюда все поношения из его интервью нереально, так как их очень много.

Вот, например, один пассаж: «Возрождая церковную жизнь в стране, мы почти не ориентировались на образованные слои общества, на людей мыслящих, молодых. Нас очень устраивало, что большинство прихожан были не прихожанами, а захожанами, которых с Церковью связывает совершение треб. Нас устраивало, что верующие и Литургию-то воспринимают как одну из треб, причем не самую главную, а менее значимую, чем освящение квартиры, совершение панихиды, молебна. Это был не ориентированный на подлинное преображение человека богослужебно-производственный процесс».

Что же это за бред такой? Как же это Церковь не ориентировалась на образованные слои общества, если православные издательства и Издательский совет РПЦ выпустили столько интересных книг, что прочитать их все нереально? И если в российских городах появились большие православные книжные магазины? Кроме того, в нашей стране были открыты православные институты и университеты - причем, изучать там богословские предметы могут не только мужчины, но и женщины.

Кого устраивало то, что кто-то там воспринимает литургию как одну из треб, если священники постоянно просят людей ходить в храм на службы, и если для донесения этой мысли до людей по распоряжению патриарха Кирилла во всей стране были введены обязательные собеседования перед крещением?

Обзывательство священников

Берет протоиерей Георгий Митрофанов на вооружение и другой излюбленный прием советской атеистической пропаганды - дискредитацию священников. Вот что он говорит: «В открывавшихся приходах часто служили священники малообразованные, которые сами плохо понимали, что делают. Главное, они были неспособны начать мировоззренческий разговор». Но это еще цветочки.

Вот и ягодки: «В 90-е годы, когда встала необходимость заполнить открывающиеся храмы, нас буквально захлестнула волна дремучих священников. Мало того, что они не имели никакого богословского образования, даже культурный уровень их был низок. Увы, это и сейчас случается».

Я лично дремучих священников не встречала.

Но протоиерей Георгий Митрофанов не только встречал в огромных количествах дремучих священников, он еще и насмотрелся на испорченных будущих священников: «Я часто думаю, глядя на студентов (а преподаю я в Духовной академии уже тридцать лет), почему они такие испорченные, почему их ничто не интересует?! Поразмышляв, понял недавно, что они вовсе не испорчены, а просто не развиты».

Как говорится, журнал «Безбожник у станка» отдыхает, авторы «Антерилигиозника» нервно курят в сторонке.

Наезд на святых

Но протоиерею Георгию Митрофанову и этого мало. Он замахивается уже и на отцов, на чей авторитет никто из истинных чад православной Церкви никогда не посягал: «К тому же Православная Церковь, ориентируясь на монашескую традицию, ставила человека перед выбором: хочешь быть честным христианином, соблюдающим заповеди, тогда в миру тебе делать нечего. Беги из погрязшего во грехе мира в монастырь спасаться. Коль скоро остаешься в миру, не обессудь, поступай по обстоятельствам. Это убеждение в той или иной форме существовало много веков в нашей стране. Иначе говоря, христианами могут быть только те, кто уходит из мира, а мир не может быть христианским».

Это очень лукавый текст. Я даже не знаю, каким образом распутать этот запутанный клубок из лжи и правды. Проще написать, как обстоит дело на самом деле. Христос сказал Своим ученикам, что мир является чем-то чуждым Его последователям: «Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир» (Евангелие от Иоанна, 15 глава). А апостол Иоанн Богослов написал в своем Первом послании: «Не любите мира, ни того, что в мире: кто любит мир, в том нет любви Отчей» (2 глава).

Преподобные настолько не любили мир, что уходили в пустыни и монастыри. Мученики настолько презирали мир, что когда случайно выяснялось, что они христиане, они без колебаний отворачивались от земной жизни и через страдания переходили в Царство Небесное. Все это зафиксировано в христианских книгах и в текстах православных богослужений.

Никогда Церковь никого не заставляла идти в монахи. Но людям говорили истину: тот, кто будет привязан душой к земному, будет сильно страдать от житейских бурь и подвергаться опасности быть потопленным в пучине греха. Тому, кто хочет избежать всего этого, предлагали или уйти в монахи (если у человека было на то призвание), или внутренне отрешиться от житейских передряг и развлечений, но при этом стараться соблюдать все заповеди.

Игумения Арсения (Себрякова) писала: «Все действия Промысла Божия и попущений Его наказательных служат только тогда в пользу человеку, когда он стремится к достижению неземных целей. При лишении всех благ земных, при нанесении и принятии удара всем чувствам своим, при перенесении бесчестия и прочего, там, где сокрушилась бы душа самая сильная, но поставившая целию своих исканий какое-нибудь земное благо, там душа боголюбивая получает крепость, мудрость, свободу, и если чего лишается в этих прилучающихся скорбях, то лишается единственно той связи со страстями, в которых была заключена и с которыми не могла сама по себе разорвать связь».

То есть Церковь говорила в этом вопросе истину, она учила жить так, чтобы люди не терпели во время жизненного пути никакого вреда, а протоиерей Георгий Митрофанов говорит нам, что Церковь несла какой-то бред. Между тем, священномученик Киприан Карфагенский говорил: «Кому Церковь - не мать, тому Бог - не отец».

Алла Тучкова, журналист

Featured Posts from This Journal

• 
  Загадочные люди

  У меня такое ощущение, что Бог наделяет Своими великими дарами некоторых психически больных людей. По крайней мере несколько лет назад мне довелось…

• 
  Модернисты добиваются отмены таинства исповеди в РПЦ

  Портал «Православие и мир» снова и снова долбит в одну точку - публикует статьи о том, что надо отделить таинство покаяния от…

• 
  За распространением псевдоправославия стоит дьявол

  Три недели я не читала статьи «Правмира». Все это время я получала информацию только из православных источников. Когда же я свежим…

ЦЕНА СВОБОДЫ

Историк, философ, публицист - протоиерей Георгий Митрофанов рассказывает о себе, своём пути к служению в Церкви.

Тайное крещение

Родился я в Ленинграде, в 1958 году. Мама — библиограф и патентовед, отец — капитан первого ранга, фронтовик. Мое крещение могло стоить ему карьеры, поэтому крестили меня в Гатчине, в храме святого апостола Павла.

Мне рассказывали, что во время крещения я смеялся и, когда батюшка погружал меня в купель, хохотал, поджимал ножки, желая, чтобы еще погружали…

Ровно тридцать лет спустя, в 1988 году будущий патриарх Алексий II, а тогда митрополит Ленинградский и Новгородский назначил день моей хиротонии на праздник Петра и Павла и служил в тот день именно в Гатчине, в том самом соборе. Я был рукоположен в священники там же, где был крещен.

Бабушка любила вспоминать…

Родители расстались, когда мне не было двух лет. Я жил с мамой и парализованной прабабушкой в коммунальной квартире. Отца воспринимал враждебно. Сначала как человека, бросившего мою семью, потом как человека, служившего режиму, который уничтожил мою Россию.

Играя во дворе, я слушал беседы моей бабушки с другими старушками, часто вспоминавшими дореволюционное время. Бабушка всю жизнь пронесла глубокое чувство к своему жениху, офицеру армии Деникина, командиру бронепоезда «Орел» Ивану Георгиевичу Муромцеву, погибшему в 1919 году. Помню ее слова: «Ему было всего 26 лет, но он уже был капитаном», что соответствует нынешнему майору, и занимал полковничью должность. Позже я узнал, что Деникин отменил боевые награды в своей армии, считая, что они не подобают в братоубийственной гражданской войне, но часто производил молодых офицеров в следующий чин - это была главная форма поощрения.

Её рассказы наполняли мою душу удивительным ощущением - словно я живу в городе, который был создан для других людей, но их уже нет, и их место занял кто-то чужой. Что я — в стране, которая живет не своей жизнью, что могла быть другая страна. Много позже, читая Ивана Шмелева, я чувствовал созвучную ностальгию по ушедшей России.

Пытался всё понять по-своему

Моя школа до революции была коммерческим училищем. Старые наглядные пособия с надписями по-латыни, добротные парты, медные ручки, дореволюционные портреты Ньютона и Галилея, - всё напоминало о другой России, которую у меня отняли. Читая Платонова, Ключевского, Соловьева, я обретал представление о другой стране, в которой средоточием жизни была жизнь церковная. Меня тянуло в петербургские храмы, они были свидетелями прошлого.

Уже тогда, в четырнадцать лет, я стихийно ненавидел коммунистов, грезил о белогвардейцах. Когда наш класс принимали в комсомол, испытал серьезный кризис. Бабушка утешала, говорила, что иначе мне нельзя будет поступить в университет, что все мы вынуждены жить двойной жизнью… Стыдно вспомнить: вспылил в ответ, заявил, что она предаёт память своего жениха.

Я не доверял учителям истории, литературы, пытался всё понять по-своему. Смерть бабушки приблизила меня к Церкви. Дома у нас был Новый завет и переписанные бабушкиной рукой молитвы. Ни Священного Писания, ни молитвослова в те времена купить или достать было невозможно: всё под запретом. Но мне это давало ощущение подлинности происходящего. С пятнадцати лет для меня началась церковная жизнь, на ощупь, с переживаниями, сомнениями.

Об отце

После первого курса университета меня призвали в армию. На три года я оказался на флоте. Мой отец был очень доволен. Он хотел, чтобы из меня получился военный: советовал маме, чтобы после 4-го класса она отдала меня в Нахимовское училище, желал, чтобы я поступил в Военно-морское училище имени Дзержинского…

Мы с ним мало говорили по душам. Он приходил к нам раз в месяц, приносил алименты, и мы беседовали специфическим образом - играя в шахматы. Это был способ общаться не общаясь. С того времени ненавижу шахматы. Я ждал встречи с отцом, а вместо этого получал суррогат.

Однажды, когда мне было десять лет, его пригласили в нашу школу, рассказать детям о войне. Мы шли по старинным коридорам, он в мундире, с орденами, медалями, кортиком. Я шел рядом и в тот момент гордился своим отцом. После встречи со школьниками он зашел к нам домой, но ненадолго, сказал, что торопится… Я понял, что сейчас он опять покинет нас, не выдержал - выхватил кортик и набросился на него! Конечно, он легко победил меня в этой схватке.

Он был незаурядным человеком, создал себя сам, имел два высших образования, никогда не ругался, не пил, писал прекрасным почерком, любил вспоминать офицеров дореволюционного российского флота, с которыми ему довелось встречаться… Но в начале 80-х, когда мы обсуждали один из лучших военных фильмов «Торпедоносцы» и я говорил, что это - правда, что мы так воевали, он отвечал: «Да, правда! Но такую правду не нужно знать, потому что такие, как ты, будут использовать её, чтобы расшатывать нашу страну!»

Душевный кризис

После службы я восстановился в вузе, но мысль о Духовной семинарии к тому моменту стала для меня определяющей. Так уж получилось, что у меня было два духовника - священника, которым я регулярно исповедовался: протоиерей Василий Ермаков, ныне покойный, и нынешний архимандрит Ианнуарий, профессор Петербургской Духовной академии, крупный библеист. Оба убеждали меня в том, что я должен закончить университет.

Больше всего меня интересовала русская религиозная философия. Дореволюционные издания в читальном зале из спецхрана еще можно было получить, а то, что издавалось после революции за рубежом, было полностью запрещено. До меня доходили только ксероксы, которые тайно передавались из рук в руки в ленинградском религиозно-философском андеграунде. Запрещенную книгу давали максимум на несколько суток, приходилось сидеть над нею днями и ночами - хотелось не просто прочитать, а подробно законспектировать. У меня до сих пор хранятся толстые тетради - конспекты философских монографий Бердяева, Франка, Ильина…

Казалось, эта традиция откроет мне полноту христианского миросозерцания. Но заниматься этой темой профессионально я даже не думал - тогда пришлось бы говорить заидеологизированные тирады по поводу дорогих для меня русских мыслителей. Поэтому в университете я занимался историей кадетской партии, через которую прошли многие религиозные философы.

В 1982 году защитил диплом. Получил очень хорошее по тем временам место - младшего научного сотрудника в отделе рукописей публичной библиотеки. Стал готовить диссертацию об экономических взглядах кадетов. Женился, у нас родился сын. Будущее казалось вполне определенным. Но чем больше я работал, тем более нарастало ощущение, что со мной происходит что-то не то. Появилось желание покончить со всем тем, что меня как бы вбирало в себя, не давало мне быть самим собой.

Ощущение свободы

Для успешной защиты диссертации советскому историку полагалось вступить в КПСС. Мой научный руководитель прямо заявил, что без этого не обойтись. Это было для меня невыносимо.

Я отправился в Ярославскую область к архимандриту Павлу Груздеву - исповеднику, прошедшему сталинские застенки и лагеря. Он привел меня в храм, усадил и сказал: «Ко мне приезжают самые разные люди. Среди них есть и коммунисты. И это очень хорошие люди бывают, и в Бога они веруют… Христианину, - сказал он мне, - можно всё! Вот тебе нужно в партию вступить, чтоб заниматься наукой. Что ж, ты можешь вступить в партию! Но подумай: нужно ли тебе всё это?»

Этот подлинно народный пастырь выразительно, красиво указал мне на самое главное: на то, что христианство - религия свободы. Свободы, которая в конечном итоге дает возможность отбросить всё, что является ложью, как бы это ни казалось важным и значимым для благоустройства, самореализации, карьеры.

После той встречи я вышел с твердой мыслью: конечно, мне ничего этого не нужно. Ни лживой советской исторической науки, ни карьеры, ни партии, которую я уже многие годы ненавидел. Не нужно мне этого!

…Помню, вышел на трассу, остановил проходящую мимо машину и так, автостопом, доехал из Ярославской области до Весьегонска - потрясающее путешествие, потому что я человек домашний, а тут превратился в какого-то странника. Но таково было полное ощущение свободы!

Поступать в семинарию следовало из сторожей

В итоге принял решение всё бросить и поступать в Духовную семинарию. Мне говорили, что ленинградцу с высшим гуманитарным образованием поступить будет очень сложно, власть не позволит. Вдобавок осенью 1984 года ректора нашей Духовной академии и семинарии архиепископа Кирилла (ныне Патриарха Московского и всея Руси) перевели в Смоленск.

Возник серьезный риск, что новое руководство не сможет «продавить» мою кандидатуру через уполномоченного по делам религий. И тогда бы я оказался вообще не у дел, поскольку вернуться к занятиям наукой мне бы как «отступнику» не позволили. А дома - жена с маленьким сыном… Я советовался с ней. Она поддержала мое желание - поступать.

Было ощущение, что с прошлым покончено, что все мосты сожжены. По совету митрополита Ленинградского Антония за месяц до подачи документов я уволился из библиотеки и стал сторожем. Поступать следовало именно из сторожей. Опытные люди говорили, что мне предстоит либо встреча с уполномоченным, либо беседа с сотрудниками КГБ в военкомате, куда меня вызовут по повестке. Я, конечно, заранее переживал. О такой гамме чувств писал Розанов: презираю, ненавижу, боюсь…

Сдал экзамены. Никуда не вызывали. Получил справку о поступлении. Пошел в райком ВЛКСМ и подал документы об исключении. Там увидел сытых, самодовольных функционеров. Тогда они не подозревали, что через четыре года будут сидеть в совместных предприятиях, превращаясь в героев капиталистического труда.

Отдал им справку и заявление с просьбой исключить меня из-за «несоответствия программы ВЛКСМ моим религиозным убеждениям». Сопроводил это заранее заготовленной фразой (ей меня научили): «Это нужно сделать как можно быстрее, иначе будет скандал». На ближайшем бюро райкома меня исключили из комсомола.

Разговор с сотрудником КГБ

Всё оказалось проще, чем я ожидал. Но вскоре последовал телефонный звонок поздним вечером домой - приглашение встретиться с сотрудником КГБ в машине, которая подъехала к моему дому. Неожиданной была сама форма вызова. Вспоминаю тот разговор. Мне было сказано, что в СССР - свобода совести, что каждый может учиться там, где считает нужным, а я - человек надежный, прошел военную службу, окончил университет с красным дипломом. «Церкви нужны такие образованные люди, - сказал мне сотрудник КГБ. - Их нужно использовать должным образом, на ответственных участках. Но государству не безразлично, что происходит в Церкви. Вы остаётесь советским гражданином. Поэтому мы с вами будем встречаться. Но вы об этих встречах не должны никому сообщать». Особо было отмечено, что эти встречи будут для меня полезны, потому что позволят мне успешнее реализовать себя в Церкви…

Не будучи героем, я почувствовал, что тут - момент принципиальный. И сказал, что для меня возникает серьезная нравственная проблема. «Что ж я, даже на исповеди не должен об этом говорить?!» Сотрудник КГБ посмотрел на меня долгим взглядом, пытаясь понять: то ли я и вправду свихнулся на религиозной почве, то ли даю понять, что не будет игры по их правилам, и сказал: «Есть вещи, о которых даже на исповеди не говорят». На том расстались. Больше меня не беспокоили. На дворе был 1985 год.

Как историку мне понятно, что этот маленький опыт дан для того, чтобы я смог представить, какой ужас сопровождал вроде бы официально разрешенное служение в храмах. Вот отсюда во мне удивляющая некоторых ненависть к коммунизму - за нею стоит боль за Церковь. До какого же состояния ее довели?! Священник, обременённый семьёй, не имел никаких прав, ходил под постоянной угрозой быть лишенным регистрации, переведенным на бедный приход или просто запрещённым в служении только потому, что он не желал «сотрудничать», писать отчеты, донесения… Это - одна из мрачнейших страниц нашей духовной истории, которая исковеркала души многих священнослужителей.

Семинарию я прошел за один год, одновременно в ней же работал помощником заведующего библиотекой. Так удавалось кормить семью. Потом четыре года учился в Духовной Академии. На втором курсе принял священный сан и уже на третьем курсе, учась в Академии, стал преподавать курс истории Русской Православной Церкви.

Выживать старались худшие

В 90-е годы происходило, как мне тогда казалось, третье Крещение Руси. Было много надежд на то, что падение коммунистического режима даст возможность в полном объеме возродить нашу церковную жизнь. Я долго разделял иллюзию, что где-то в глубине души наш народ остался православным, просто у него не было возможности это выразить, не было храмов, монастырей, а сейчас всё это появится - и все люди смогут реализовать свою потаенную веру.

Позже я понял, что народ в значительной мере перестал быть православным, что он и не был таким уж глубоко православным, раз допустил 17-й год и все последующие события. Что Церковь наша несла в себе очень много проблем. Конечно, лучшие пастыри были во все времена, но было немало и худших. Об этом говорил священномученик митрополит Кирилл (Смирнов) патриарху Тихону, который, пытаясь объяснить свои компромиссные действия в отношении властей, сказал, что не может спокойно жить, зная, как томятся в узах его собратья-архиереи. «Не думайте о нас, Ваше Святейшество, - ответил ему митрополит Кирилл. - Мы только и годны на то, чтобы сидеть в тюрьмах».

В этих словах - признание одного из лучших архипастырей в том, что наше духовенство в целом не справилось с главной своей задачей - не воспитало своих пасомых в подлинно христианском духе и сделало их заложниками самых примитивных, но очень притягательных соблазнов, которые принесла богоборческая власть.

С приходом к власти большевиков погибали прежде всего лучшие. А худшие старались, наоборот, выживать. Так что как в стране в целом, так и в нашей Церкви, в духовенстве - лучшие погибли, а худшие остались. И мы - те самые худшие, которые в меру своих сил должны пытаться все-таки что-то сделать. Хотя это очень не легко.

«Построссийская» Россия

В советские времена нас утешали мифы о безоблачном дореволюционном прошлом, к которому мы мечтали вернуться. Но уже в 90-х годах я как историк стал приходить к выводу, что историческая Россия не восстановима, что мы ее потеряли навсегда. Для меня это серьезная потеря.

Коммунисты во всём обманули наш народ и только в одном не солгали - они создали нового человека. Человека, в котором традиционные добродетели русского национального характера нивелированы, а традиционные пороки доведены до предела. Одним из последствий этого является полное обесценивание слова и всякого рода символа. Люди думают одно, говорят другое, а поступают по обстоятельствам.

Отчасти это понятно, поскольку «правильно» сказанные слова часто спасали жизнь и свободу - твою и твоей семьи. И наши недавние предки (и это передалось потомкам) научились произносить любые слова, не задумываясь над их реальным смыслом. Как люди в свое время в силу обстоятельств должны были с трибун говорить, что мы строим коммунизм, точно так же сегодня иногда говорят, что мы созидаем Святую Русь. Тоже не задумываясь.

Нас всех воспитывали в одной идеологии - и результатом этого стала всеобщая безыдейность. Современный человек живет в убеждении, что можно жить без убеждений. А просто приноравливаться к обстоятельствам. Таких людей можно подчас встретить и в Церкви. Церковь для них становится средством для достижения достатка, комфорта, карьеры.

И сейчас, когда на наших глазах рождается уже не постсоветская, а «построссийская» Россия, единственное, что стало для меня как для христианина, священника, историка главным - это именно созидание Церкви. Чтобы она не потеряла самое себя, не превратилась в ритуальную обслугу государства, элит, общественных тусовок. Она - последняя опора подлинно русской, да и вообще подлинной жизни, и её надо укреплять, защищать, не давая перестать быть Церковью Христовой.