Константинопольская кассия. Столкновение Востока и Запада в споре об имяславии

Я прочла книжку Марии Кикоть. Прекрасная книжка. Великолепный портрет православного истеблишмента и его бесправных зазомбированных рабов: архиерей, священники-духовники, старцы, игуменьи, монахини, послушницы, трудницы, паломники, спонсоры, желающие угодить Богу деньгами на монастырь, – все тут, в сжатой и чеканной форме, прямо статуя в словах. На память потомкам и предостережение живым.

Сразу скажу, что никакой злобы или обиды, или желания отомстить, в коих упрекали Марию иные читатели (а может, они просто и не читали как следует текст? – впечатление скорее такое), я там не увидела. Очень спокойное повествование, я бы даже сказала – флегматичное, с учетом сюжета. Просто, я бы сказала, картина. Художественная фотография реальности как она есть.

(Пока не забыла – в книге есть немного опечаток и пропущенных слов, а также дефект верстки – в одном случае не вынесен текст во врезку. Кстати, эти врезки я бы сделала просто там, где идет соответствующая фраза, и не повторяла ее в тексте, если уж так вообще необходимы врезки – честно сказать, не очень я люблю этот современный прием СМИ. На мой взгляд, было бы лучше в начале каждой главы и в оглавлении дать краткое содержание главы мелким шрифтом, как в дореволюционных книгах часто делали, так было бы удобнее искать потом нужное место, сюжет или цитату, сейчас это очень неудобно. А вообще издано красиво и обложка хорошая.)

Теперь о сюжете. Об этом уже много говорилось, остается повторить, что все это выглядит настолько дико и страшно, что иногда просто начинаешь нервно смеяться – все это кажется чем-то нереальным, цирковым представлением каким-то. И в то же время не возникает никаких сомнений, что все это так и есть в реальности (я большинство схожих явлений сама пронаблюдала и испытала за 26 лет православной жизни в разных условиях, пусть и не всегда в такой концентрации, но легко представить, до чего может дойти то или иное явление в замкнутой среде под руководством и крышеванием психически ненормальных людей) – и все это продолжает происходить прямо сейчас, когда ты читаешь книгу, что весь это православный концлагерь действительно существует, причем отнюдь не в единственном экземпляре, и что в книге далеко еще не все его ужасы показаны. Раньше у нас были чекистские гулаги, а теперь православные. Что называется, россияне развиваются духовно.

Больше всего меня, наверное, поразила история с монахиней, которая умерла в полном одиночестве и никто даже о ней не пожалел и не вспомнил бы, если б заграничная гостья не напомнила. Критики Марии не устают повторять, что она просто «не поняла» превыспренней монастырской духовности и необходимости «подвизаться». Но им можно задать всего один вопрос: христианская духовность – она вообще в чем должна выражаться? Господь Бог сказал: «по делам узнАете их» и в истории о страшном суде у Матфея (25:31-46) совершенно недвусмысленно показал, какие это должны быть дела (и не худо бы иным христианам освежить память: сказано ли там что-нибудь о многочасовых службах? о непрестанном бубнении молитв? о любви к церковному начальству? о безоговорочном послушании? об отдании мозгов в ломбард старцу? о постах и бдениях? итп). Так это что, вот они, дела благочестия? – Сестра во Христе сначала долго мучается от болезни и с трудом может допроситься необходимых лекарств и уколов, никому до нее нет дела, а когда она умирает, игуменья (любящая мать сестрам и все такое, как она себя подает) занята самопиаром перед заграничными гостями и находит для умершей доброе слово лишь под давлением обстоятельств! По-моему, дальше тут уже можно духовности не искать, да и христианства тоже. Все совершенно ясно и понятно, даже и без других подобных примеров, коих в книге пруд пруди. Непонятно только, почему христиане считают это вполне приемлемым. Может, потому, что они и не христиане, а только строят из себя таковых?

С игуменьей Николаей почти сразу становится все понятно – это очевидно психически ненормальный человек, ее надо серьезно лечить и вообще к людям не подпускать, а не ставить во главе огромного коллектива. Собственно игуменья, сама продукт породившей ее системы, вызвала у меня далеко не такое возмущение, как все эти духовники и старцы, через которых постоянно идет поток, пополняющий эти монастыри. Вот кого надо судить без жалости и отправить пожизненно в тюрьму! Сколько из-за них переломано и даже уничтожено жизней и судеб! и сколько еще будет уничтожено и уничтожается прямо сейчас? Это просто настоящие убийцы в рясах, иначе их не назовешь. Только совершенно ненормальный и духовно слепой человек может считать духовным и защищать старца, который выспрашивает у женщин подробности их интимной жизни и отправляет их в рабство в такие монастыри, или священника, у которого для духовных чад, недоумевающих по поводу того, что там происходит, годами не находится никаких слов, кроме «терпи-молись-смиряйся», потому что он сам повязан с этими игуменьями и у них прекрасный взаимный симбиоз, а несчастные поверившие им люди для них на самом деле – никто, винтики в машине. А тут еще и митрополит, который всех покрывает. Целая банда преступников, по какому-то недоразумению навесившая на себя ярлык православия и христианства. Тут христианством и не пахнет.

Здесь некоторые православные даже соглашаются: о да, эти люди – плохие руководители. Но надо было все равно смиряться и терпеть, а не уходить. Мол, если б Мария потерпела, как другие, то все бы поняла, Бог бы ее Сам просветил, она бы прозрела, получила духовный плод итп. На это я скажу, что Мария-то как раз прозрела – я уверена, именно с Божией помощью, – а вот ее критики и носа своего не видят. Св. отцы называли духовную, а тем паче монашескую жизнь «наукой наук» и «искусством искусств». Думаю, никто даже из самых разблагочестивых православных не пойдет учить, например, иностранный язык к человеку, который на нем двух фраз связать правильно не может, или обучаться какому-либо искусству у человека, который в нем ничего толкового не достиг, а только кичится своими якобы знаниями и умениями и требует поклонения себе как великому мастеру, а за всякую критику готов растерзать. Даже если бы православный к такому псевдоучителю и попал случайно, став жертвой рекламы, то, разобравшись что к чему, он не только бы сбежал от него, но еще бы и других людей предупредил, чтобы не покупались на рекламу этого невежды и шарлатана. И он бы не стал годами платить такому шарлатану деньги, уповая, что мол, ничего, хоть он и дурак, но за мое смирение и терпение Господь Сам меня научит этому языку или искусству. Когда же Мария ушла от духовных невежд, не желая расплачиваться за их науку своей жизнью и физическим и психическим здоровьем, а теперь и обличила шарлатанов, православные почему-то возмущаются. Это называется известным словом – лицемерие. А что о лицемерах говорил в Еванглии Бог, тоже известно. Лучше бы эти православные честно ответили на вопрос: они сами-то пошли бы подвизаться в этот монастырь и существовать в таких условиях?

Кое-кто упрекал Марию в наезде на «Лествицу». На мой взгляд, наезд этот совершенно правильный. Я «Лествицу» в свое время перечла несколько раз – сначала с любопытством и частью с недоумением, потом с принятием в целом и иллюзиями, будто я даже там что-то понимаю и могу исполнить, и наконец в последнем ее чтении пару лет назад я совершенно четко поняла, что этой и ей подобным книгам – место на полке с надписью «Византийская литература», а ее содержанию – в диссертации какого-нибудь историка психологии на тему «Психические типы и психопатологические состояния средневекового человека». Разумеется, в «Лествице» при желании можно найти и что-то полезное, пару-тройку или, может, десяток наставлений из нескольких сотен – зацените КПД и подумайте, стоит ли чтение того)) В конце концов в любом хорошем романе можно тоже найти пару-тройку, а то и десяток сентенций, способных принести пользу душе и как-то наставить на ум. Но никто не подает романы в качестве книг, обязательных для духовной жизни. Я прочла довольно много византийской аскетической литературы, написанной в диапазоне от 2 века до 15-го, а также русской более позднего времени, и считаю, что преподавать современному человеку как безусловно спасительное руководство книги, написанные в средние века людьми другой культуры, другого мировоззрения и мировосприятия, с другими представлениями о мире и человеке, другим воспитанием и менталитетом, может только человек глупый либо совершенно безответственный. Если кто-то хочет узнать побольше об устройстве собственного внутреннего мира, психики, мозга, эмоций, реакций, о том, откуда они берутся и что с ними можно сделать и как с ними работать, советую почитать не «Лествицу», а книги хорошего психоаналитика или нейробиолога)) Например, Карен Хорни – а профессиональные психологи подскажут, думаю, и других.

Кстати, в книге Марии безусловно очень ценная глава – 36-я (за нее автору отдельное спасибо!), с выписками из книги Т. Лири и М. Стюарт о признаках деструктивной секты. Под эти признаки, надо сказать, подходит не только монастырь, в котором была Мария, но под многие из них подошло бы и полно древних монастырей, а то даже и вообще церковная организация как таковая в том виде, в каком она сложилась к нашему времени. И тут я хочу сказать о реакции на исповедь Марии со стороны тех, кто полностью согласен с ее оценкой описанных событий, но в то же время говорит, что на самом деле монашество – не такое, церковь – не такая, есть и хорошие монастыри итп. Когда в самом начале интернет-публикации исповеди я поделилась некоторыми отрывками из нее в своем ЖЖ, один читатель тут же привел цитаты из Лествичника и Иоанна Кассиана с примерами, ничем по степени садизма не отличающимися от того, что практикует над сестрами игуменья Николая. «В чем отличие?» - спросил он. В чем – да ни в чем. Некоторые, кажется, считают, что если бы игуменья делала то же самое «с любовью» и настоящей заботой о сестрах, а не с желанием удовлетворить свое больное властолюбие, то результат был бы каким-то другим, т.е. подобные практики в принципе возможны в некоторых случаях. Я же считаю, что они невозможны НИ В КАКИХ случаях. Прошли, как говорится, те времена, и слава Богу. Все мы знаем о нравах и законах средневековья, и едва ли кто-нибудь захотел бы в то время жить. А при этом нравы и законы средневековых монахов почему-то с радостью переносят в наше время, оправдывая это святостью тех монахов. Так и хочется сказать: люди, опомнитесь! вы в своем уме? Надо уже посмотреть трезво на вещи и сказать прямо, что время традиционного монашества и монастырей ПРОШЛО. Об этом говорил еще св. Игнатий Брянчанинов почти 200 лет назад! А с тех пор воды утекло ого-го сколько, и сколько всего произошло. Мир и наши познания о вселенной и человеке за последние сто лет изменились радикально, никаким св. отцам даже еще в начале прошлого века такое и не снилось. После этого люди, все еще упорно цепляющиеся за средневековые формы, могут вызвать лишь недоумение. Такое ощущение, что для некоторых православных монашество важно само по себе, как некая данность, институт, образ жизни, безотносительно того, приводит ли он к желаемым духовным результатам (а не к внешнему восстановлению храмов и зданий, исполнению уставных служб и постов, непрестанном повторении молитвы итп). Вспоминается св. Арсений Великий, у него была одна хорошая духовная практика – периодически он спрашивал себя «Арсений, зачем ты вышел из мира?» Мы – вид homo sapiens, человек РАЗУМНЫЙ. А разумный человек, прежде чем что-то делать, должен спросить себя: а чего я хочу этим достичь? И когда он это делает, он должен анализировать и смотреть: достиг я этими действиями чего хотел или нет? можно ли вообще такими действиями этого достичь?

Зачем человек идет в монастырь? На это дают разные ответы: угодить Богу, замолить грехи, достичь духовного совершенства, приблизиться к Богу, познать Его, соединиться с Ним совершенно. Очень хорошо. Так где же плоды? Добродетели, совершенство, соединение с Богом и пр. – где? Апостол говорит: «трудящемуся делателю подобает первому вкусить от плода». Многие любят говорить о том, что в монастырь идут ради подвигов, что это, мол, особая жизнь, поэтому странно было бы ожидать от нее «курорта». Я с этим даже соглашусь, но опять же спрошу: «некурортная» жизнь это что – самоцель? Христианин живет, чтобы «как следует помучиться» (как сказал один православный из братской Греции)? Т.е. цель духовной жизни – мазохизм? Или все-таки она какая-то другая? Где плод духовный от этой жизни? Что мы видим? Мария и об этом пишет: от такой жизни, от всех этих послушаний, бдений, постов, богослужений, недосыпа и недоедания, всех этих «подвигов во славу Божию» сестры, в т.ч. и она сама, не только не стяжевали никаких особых добродетелей, но становились раздражительными, злыми, больными, засыпали на ходу, лгали, воровали еду, рычали друг на друга и пр. Где же тут духовность? Что приобрели Мария и другие сестры своей монашеской жизнью? Изучили церковный устав? научились петь иссоном? прочли какие-то духовные книги? научились доить коров и пахать на кухне? научились поклоняться игуменье, смиряться перед ней и выживать в женском коллективе? Ну, и что дальше? Это все внешнее. Раньше ты умел фотографировать, а теперь умеешь косить траву и кидать навоз. Раньше ты играл Баха и пел арии, а теперь поешь по крюкам. Раньше ты читал Достоевского, а теперь читаешь Лествичника. Раньше ты варил суп в школьной столовой, а теперь варишь суп в монастырской трапезной. Раньше ты шил для магазина готового платья, а теперь обшиваешь митрополита. Раньше ты боялся босса на своей работе и учился его ублажать, а теперь на его места заступила игуменья. Ты просто сменил декорации. А где же плод духовный? «Арсений, зачем ты вышел из мира?»

И тут мы узнаём, что, о да, сестры кое-чему в самом деле учатся в монастыре. Например, доносам. Откровение помыслов, превращенное в доносы на окружающих и в средство манипулировать другими. Очень духовное умение. Или вот, ежедневные «занятия» – разносы «нерадивым» сестрам, когда все дружно начинают чморить кого-то по мановению игуменской ручки. Еще одно духовное умение. Духовность через край! Собственно, уже этих примеров достаточно. Через всю исповедь проходит сюжет о том, как игуменья пыталась добиться от Марии доносительства при откровении помыслов – и не добилась. Потому что Марии с детства было противно ябедничество. И, несмотря на все давление и все неприятности за свое недоносительство, Мария доносчицей так и не стала. Она пришла в монастырь хорошим человеком – и таким и осталась, несмотря ни на что. Тогда как многие другие сестры рядом с ней благополучно скурвились. Кто их заставлял, спрашивается? Господь Бог? Вот так духовное прозрение! Вот так плоды духовных подвигов! Тут даже и сказать нечего. Какая духовная жизнь, такие и плоды. При этом почему-то эти сестры – «хорошие», раз они до сих пор не ушли из монастыря и «смиряются», а Мария – «плохая». Что-то у православных не то с восприятием реальности. Серьезно не то. Если человек идет в монастырь с целью стать лучше, чем он был, а его там не только не учат, как становиться лучше, но вынуждают становиться ХУЖЕ, делать подлости, причинять зло другим людям, называя это благом, если человек вместо «свободы во Христе» становится рабом фобий, чувства вины и кошмаров, вплоть до того, что вынужден сидеть на таблетках, – то это уже не монастырь и не «училище благочестия», а вертеп, где разумному человеку делать нечего.

Православие подразумевает молитву, аскезу и ритуалы ради духовного совершенствования, которое состоит в исполнение заповедей Христа и достижению состояния: «Всякий, рожденный от Бога, не делает греха, потому что семя Его пребывает в Нем; и он не может грешить, потому что рожден от Бога». Если аскеза и ритуалы приводят не к духовному совершенству, а к садомазохизму, неврозам, психозам и нервным срывам, то такие практики надо выбросить на помойку. И совершенно не важно, сколько святых их раньше практиковало. Мало ли, что кто практиковал. В ветхозаветные времена пророки с блудницами спали и с бубнами плясали, а Илия собственноручно еретиков перерезал, но Христос, когда пришел, сказал ученикам в ответ на такое же предложение: «Не знаете, какого вы духа. – И пошли в другое селение». Нет никаких неизменных практик. Неизменна только ЦЕЛЬ. Если прежним людям некие практики помогали (допустим) стать святым и исполнять заповеди, а теперь они приводят, прямо скажем, к безумию, то такие практики никому не нужны. Практика оправдывает себя только до тех пор, пока она приводит к желаемой цели. Неврозы, психопатию и садомазохизм, кажется, никто никогда целями христианства не ставил.

Православные любят говорить о смирении. Опять же порой кажется, что смирение для них это тоже какая-то самоцель. Т.е. чем больше тебя чморят и смиряют, тем душеполезнее, поэтому нет ничего духовнее, чем придти в такое место, где тебя постоянно будут смирять, это очень душеспасительно! На это хочется заметить, что совершенно у любого человека ВЫШЕ КРЫШИ поводов смиряться в его самой обычной жизни, без всякого монастыря. Вы уже научились принимать реальность такой, какова она есть? Вы можете не раздражаться и не осуждать, когда вас толкнули в транспорте, на вас дыхнули перегаром, на вас наорал босс, вас обхамила продавщица, курьер вовремя не принес заказ, на дороге вас кто-то подрезал, кто-то из близких разбросал вещи по комнате, ваш кот разбил вазу, соседи сверху включили громко музыку, кто-то позвонил и полчаса выносил вам мозг какой-то чушью, на улице мерзкая погода, в интернете кто-то неправ? – Нет, не можете? А ведь все эти поводы для смирения вам Сам Господь Бог посылает – прямо сейчас. Не игуменья и не кто-то там еще. Никуда идти не надо, ни в какой монастырь. Вот они, куча поводов для духовных тренировок – совершенствуйся! Но нет! Это же скучно. Фи. Курьер, продавщица, кот, сосед… Как мелко. Мы даже и не думаем эти поводы для тренировки сознания использовать, мы даже их не замечаем, живем во сне. Раздражаемся, кричим, возмущаемся, жалуемся, спорим, хамим в ответ. Потом мы идем на исповедь и «каемся» в том, какие мы раздражительные. Ах, когда же у нас будет смирение?! Что-то в нашей жизни не то. Духовности мало. Трудно в миру стать духовным, угодить Богу. А пойду-ка я в монастырь! Вот там меня научат смирению! Там-то благодать! Отлично. Человек презрел кучу поводов для обучения духовной науке, посланных ему непосредственно Богом, и поперся в монастырь, чтоб его там учил духовной науке какой-то чувак в рясе, который в этой науке, может, ничего и вовсе не соображает, а тщится удовлетворить свое эго. А тут и ты такой пришел – зачем? Обучаться смирению, угождать Богу? Так у тебя были все поводы к этому и в миру. А сюда тебя привело, скажем прямо, никакое не смирение, а эго и гордыня. Захотелось чего-то особенного. Бури, грома, спецэффектов. А Господь ведь сказал Илии, что Он – «во гласе хлада тонка». А мы Его там не то, что не замечаем, но даже и не хотим замечать. Сосед, кот, продавщица, плохая погода… Да ну, как недуховно. То ли дело монастырь и садист игумен, о-о, вот это да, это очень духовно, это по-христиански.

Высказывались еще сожаления, что Мария и Пантелеимона из Рождествено не ушли и не организовали сами какой-нибудь скит. Мол, подвизались бы там и вели настоящую монашескую жизнь, без этой Николаи и ее дурдома. На это хочется спросить: что такое «настоящая монашеская жизнь» и зачем ее – именно такую – вести? Настоящая монашеская жизнь – это что, вставать ни свет, ни заря, совершать полный круг богослужений, пасти коров, убирать навоз, читать Лествичника и причащаться по воскресеньям? Ну, наверное, это может быть прикольно и приятно так пожить… месяц-два-полгода-год… но ВСЮ ЖИЗНЬ? Это в самом деле подходящая жизнь для человека с высшим образованием, художественным вкусом, интеллектуально и эстетически развитого? Т.е. Господь Бог, создав такого человека – например, Марию, – дал ему таких родителей, среду обитания, возможность получить образование, развиться интеллектуально и культурно… и это только для того, чтобы этот человек все это бросил и «спасался» путем дойки коров, возни с навозом и многочасовых служб в полуразвалившемся храме в какой-то дыре? Других способов жить по-христиански и по-монашески Бог никак, значит, для современного человека не предусмотрел? Только вот это? Никакой тебе светской литературы и культуры, кино, музеев, научных книг, интеллектуальных занятий, а вот читай только тексты, написанные в 7 веке, и руководствуйся ими в своей жизни, пой песнопения, написанные в 9 веке, постись по уставу, изобретенному в 14 веке, дои коров, коси сено… и это все? Именно только так и можно в монашестве угодить Богу?

По-моему, такое лубочное представление о Боге развеивается уже от взгляда на несколько фотографий Вселенной и космических объектов, сделанных телескопом Хаббл))) Существо, создавшее ВСЕ ЭТО, едва ли нуждается, чтобы мы угождали Ему вышеупомянутым образом, так думать – по-моему, означает унижать Его достоинство. Ему от нас ничего этого не нужно. Что Ему может быть нужно, как Великому Уму и Миротворцу, так это совершенствование нашего ума, работа с сознанием и правильное мировосприятие – от которых только и зависит наше поведение по отношению к людям и ко всему, что происходит вокруг. А для работы с сознанием нужна прежде всего осознанная жизнь, а не тупое подчинение неведомо кому и чему и зачем, или механическое бубнение молитвы, пусть и сколь угодно непрестанное, или уж тем более не многочасовые богослужения и еще какие-то внешние действия. Любые внешние действия это только средства, употребление которых должно неизменно поверяться вопросом: «Арсений, для чего ты ушел из мира?» В конце концов Христос не заповедовал ни долгих молитв (даже напротив – сказал, что многословие в молитвах свойственно язычникам), ни досконального соблюдения постов и внешних правил поведения (напротив – сказал, что если наша праведность не превзойдет праведности фарисеев и книжников, которые были усердными соблюдателями всяких канонов и преданий старцев, то мы не войдем в царство небесное), критерием угождения Себе поставил отношение к людям («что сделали им, то сделали Мне»), а о царстве небесном сказал, что оно внутри нас, чтобы это ощутить, дело за малым – пробудиться. «Восстань, спящий, и осветит тебя Христос».

Превозносящие традиционное монашество как «узкий путь» всяких лишений не знают или стыдливо замалчивают один факт. Монастыри и при своем появлении, и тем более в средневековье, вовсе не были местом, куда непременно удалялись на страшные лишения. Совсем напротив – часто люди, приходившие в монастырь, жили там ЛУЧШЕ, чем в миру. Об этом есть хорошая история в патерике об Арсении Великом и монахе, когда монах возмутился, что Арсений дает себе телесное послабление (что это, мол, за великий подвижник?!), а тот спросил его: а сам-то ты как жил до монастыря? И оказалось, что монах тот был пастухом, спал на земле, дрожал от холода, ел что придется итп. А теперь у него и крыша над головой, и еда неплохая, и даже жизнь не так уж трудна – сиди да плети корзины или молись. А я, сказал Арсений, был воспитателем царских детей и спал на золотой кровати, а теперь у меня вот эта циновочка. И в те времена большинство монахов было вовсе не арсениями, а пастухами. Но мало что изменилось и позже, когда монастыри стали множиться, перешли в города, увеличились в размерах. В 9 в. св. Феодор Студит ругал своих монахов, что они ропщут на еду, и указывал, что у них в монастыре никакого недостатка нет, полы из мрамора, прекрасные здания, пожертвования текут, еда приличная, – тогда как в миру многие не имеют и этого! Я уж не говорю о позднейших временах, когда монастыри вообще обзавелись такой собственностью, мама не горюй, монахам работать было вообще почти не надо, т.к. на монастыри пахали деревни приписных крестьян, а монахи, значит, могли заниматься духовной жизнью, молиться чуть не круглосуточно и все такое. И питались они отнюдь не просроченными йогуртами и консервами и гнилым хлебом, а вполне натуральной и свежей пищей. В монастырях было не только удобно жить относительно безбедно и сыто, но еще и откашивать от военной службы. А тут тебя еще и почитают за духовного, на улице кланяются и все такое. Кто бы тебе поклонился, когда ты был пастух Васька, а то и чей-то раб Алексашка? А тут ты уже ого-го, преподобный отец Василий, эконом Александр, лепота! Ты приходил туда, может быть, из крестьян, неграмотный и темный, и мог там научиться читать, а то и писать, петь и прочее. Ну а если не мог или не хотел, так что ж – ты и в миру работал в поле или в мастерской, и в монастыре продолжал заниматься тем же, а то может и меньше, чем в миру, зато больше богослужений, ты служишь Богу, ведешь спасительную жизнь, хорошо-то как. А если ты еще и хорошее светское образование в миру получил, то с большой вероятностью можешь стать игуменом, а то и епископом. Большие монастыри были еще и образовательными центрами, монахи переписывали книги, создавали не только церковные гимны и душеполезную литературу, но и светскую – хроники, поэзию. Т.е. в те времена монастыри были социальными лифтами.

Сейчас они тоже социальные лифты – вниз, и у этой бездны нет дна. Приходит человек с высшим образованием, или музыкант, или художник, или врач, – а его в коровник или на кухню. Читать ничего не моги, кроме «Лествицы» и каких-то старцев сомнительных – да и времени не будет книгу открыть: пока на послушаниях набегаешься да на службах наторчишься в полудреме и полуголодный, уже только до постели добраться и спать. Для человека даже с обычным образованием и средне культурно развитого такая жизнь – не восхождение, а ДЕГРАДАЦИЯ. Человек более-менее образованный просто не может найти для своей личности полное удовлетворение в такой жизни, по совершенно объективным – и независящим от него – причинам. Он неизбежно будет вынужден в какой-то степени умственно и душевно уничтожиться. Я уж не говорю об этих несчастных девочках, которых в монастырь забирают с 16 лет, умственно и душевно неразвитых, и такими они и остаются порой до смерти, инфантильными, запуганными, зазомбированными, – это просто вообще преступление против человечества, еще одно преступление этой религиозной системы. А духовного совершенства от такой жизни, как уже говорилось, видом не видано. Так в чем же смысл?

Я бы, пожалуй, сказала, что есть люди, для которых монастыри в таком виде (при условиях, естественно, нормального, а не николаеобразного руководства) могли бы стать лифтами вверх – это как раз те люди, о которых Мария заметила, что в монастырь их не принимают: алкоголики, бомжи, наркоманы. Вот их бы жизнь в здоровом труде и богослужениях могла бы в самом деле привести в более-менее нормальное состояние и дать какие-то жизненные смыслы и ориентиры. Но заставлять образованных и достаточно культурно развитых людей сидеть на «Лествице» и уборке навоза - это все равно что забивать гвозди микроскопом. И если эти монастыри больше ни на что не способны, то такие монастыри не нужны и их надо закрыть и вообще упразднить как институт.

Кто-нибудь спросит: и монашество тоже упразднить? На это я скажу, что с моей точки зрения монашество может в нашем мире пребывать исключительно в форме личного завета человека и Бога. Монашество это индивидуальное состояние души, которое может быть для человека хорошо только в случае непосредственного божественного призвания на такую жизнь, и которое не требует жизни «в пустыне» как таковой (ну, разве что ты законченный социофоб). Греческое слово «монахос» означает «один, одинокий», и монашество это предстояние человека один на один пред Богом, стремление к Нему, к постоянной жизни в ощущении Его Присутствия, в сознании, что именно это для тебя важнее всего остального (хотя все остальное при этом совершенно не обязательно надо бросать и презирать – все это тоже дано нам Богом, и не надо унижать Его творение и дары). В этом смысле монахом может быть совершенно любой человек, в ком сильно такое стремление – и тут опять же можно процитировать Брянчанинова, что наступает время (наступало т.е. уже в 19 в.!), когда монаха можно будет встретить во фраке, на светских приемах и в городских квартирах. И с этим я совершенно согласна. А полагать монашество в каком-то внешнем образе жизни, монастырских стенах, особой еде, особых продолжительных богослужениях, особых книжках и особых одеждах – это просто игры в ряженых, и ничего больше. «Царство Божие внутри вас» – или нигде.

Напоследок скажу об обвинениях в адрес Марии, что она ушла из монастыря будто бы потому, что «не нашла Бога», ничего не ощутила, не поняла и пр. Говорящие так вообще не знаю, каким местом читали эту книгу. Всё Мария поняла и ощутила, я думаю – если и не в начале своей церковной жизни (там было много психологических эффектов и эмоций, я сама через это прошла, так что знаю, что духовного во всем этом на поверку мало, это большей частью лишь иллюзии духовной жизни да ролевые игры), то по крайней мере во время монашеской жизни в Рождествено. Но если кто-нибудь скажет, что, будь у нее истинный опыт Бога, она бы никогда не ушла из монастыря и из церкви, то я на это только посмеюсь. Истинная встреча Бога на то и истинна, что не зависит ни от каких внешних обстоятельств и антуража, ибо это встреча с Самосущей Самоочевидностью, и она ничуть не потеряет своего значения и тогда, когда человек простится с какой-либо земной организацией, пусть даже он и получил этот опыт во время пребывания в ней. Это вот как раз неистинный опыт ради поддержания веры в него нуждается в подпорке от организации, идеологии, всяких пугалок адом, «гибелью» в миру, божественными карами, бесовскими наваждениями и прочими психологическими манипуляциями в духе тоталитарной секты. Бог же ни в чем подобном не нуждается и нуждаться не может, а кто думает иначе, тот верит не в Бога, а в идола, созданного им по собственному образу и подобию.

При чтении книги может создаться впечатление, что у Марии было настоящее промыслительное призвание от Бога – придти к вере, а потом в монастырь: та история с монастырем у границе Казахстана и то, что было потом. Так как же этот промысел мог привести к такому результату? Да, было призвание и был промысел. И было это именно затем, чтобы Мария увидела своими глазами, что творится в современных «святых обителях» и бесстрашно поведала об этом всем, чтобы православные наконец-то проснулись и задумались, что за «духовную жизнь» они ведут и к кому она приводит – к Богу или в какую-то иную компанию. «Нет ничего тайного, что не стало бы явным», сказал Христос.

«И услышал я голос Господа, говорящего: кого пошлю к людям сим? И я сказал: вот я, пошли меня» (Исайя 6:8). Так что миссия Марии выполнена, и я желаю ей счастья и всего самого хорошего. Человек, который прошел такую мясорубку, не сломался и не озлобился, это действительно достойный человек. И уж точно куда более достойный называться христианином, чем многие любители «духовной жизни» описанные в ее книге.

Это роман о Византии IX века, написанный с большой любовью и знанием дела. Написала его настоящая монахиня по имени Кассия (ударение на "и") в честь своей тёзки - византийской поэтессы Кассии, жившей в то время.
На мой взгляд, это даже не роман, а что-то вроде саги - судя по охвату подробно описываемого времени и людей.

Я взялся читать этот текст когда-то из чистого любопытства - я совершенно ничего не помнил из школьного курса о Византии. Единственно, что выплывало в памяти, связанное с этим словом, - кадры из фильмов про крестоносцев, разрозненные отрывки текстов Эко и Барлама, да ещё расхожее сравнение нынешней России с Византией (почему-то презрительное).
Но я взялся читать - и на меня нахлынула огромная и прекрасная история, о которой я действительно не имел ни малейшего понятия.
Войны с арабами и болгарами, смена василевсов на троне, вмешательство государства в церковные дела, тончайшие нюансы иконоборчества (приводящие к гражданской войне), история православной религии и еретичества...
Но самое главное - без чего все эти пласты никогда бы не засияли для меня столь волшебным светом - это история любви монахини Кассии и молодого императора. Она проходит почти через весь роман, и рядом с ней меняются исторические эпохи и люди.

Книга получилась большая - в виде трёхтомника.

Иллюстрации Юлии Меньшиковой ukiriki

Аннотация к книге -
Роман рассказывает о событиях, происходивших в Византии в первой половине IX века. На фоне войн Империи с болгарами и арабами и смут, вызванных вмешательством государственной власти в церковные дела и последующем возобновлением иконоборчества, разворачивается история жизни и взаимоотношений главных героев - знаменитой византийской поэтессы Кассии, императора Феофила и его жены Феодоры. Интеллектуальная жизнь византийской элиты с ее проблемами и жизненной философией, быт и нравы императорского двора, борьба церковных партий и жизнь монахов становятся обрамлением для истории любви, которая преодолевает все внешние и внутренние препятствия и в конце концов приводит героев к осознанию подлинного смысла всего, что с ними произошло.

Кратко об авторе -
Монахиня Кассия (Татьяна Анатольевна Сенина) родилась в 1972 г., живет в Санкт-Петербурге, закончила французское отделение филологического факультета СПбГУ, в настоящее время является соискателем на философском факультете того же Университета. Приняла монашеский постриг в 2006 г.
Автор более тридцати научных публикаций по византийской истории, культуре и агиографии, церковной истории и богословию, в том числе опубликовала несколько комментированных переводов византийских источников на русский язык, а также переводов гимнографических текстов с древнегреческого на церковнославянский. Является автором семнадцати богослужебных текстов (служб и акафистов в честь православных святых) на церковнославянском языке.
Художественным творчеством занимается с 2003 г.

Монахиня Касси я (Татьяна Анатольевна Сенина) родилась в 1972 г., живет в Санкт-Петербурге, закончила французское отделение филологического факультета СПбГУ, в настоящее время является соискателем на философском факультете того же Университета. Приняла монашеский постриг в 2006 г.
Автор более тридцати научных публикаций по византийской истории, культуре и агиографии, церковной истории и богословию, в том числе опубликовала несколько комментированных переводов византийских источников на русский язык, а также переводов гимнографических текстов с древнегреческого на церковнославянский. Является автором семнадцати богослужебных текстов (служб и акафистов в честь православных святых) на церковнославянском языке.
Художественным творчеством занимается с 2003 г.

Статья-рецензия «Кассия»: шедевр под спудом .
Протоиерей Андрей Дудченко, интернет-издание «Татьянин день».

Загадка Кассии, автора ирмосов канона Великой Субботы, давно волновала меня. В самом деле, кто она: единственная в истории женщина — церковный песнописец, создавшая такие шедевры? Невеста императора, великолепно образованная, с незаурядным поэтическим даром, ставшая монахиней в Константинополе… Личность приоткрылась с выходом романа, или, точнее, саги о Византии под названием «Кассия».
Три тома по 400 страниц убористого текста читались на одном дыхании. За это время персонажи истории ромеев (а именно так именовали себя жители Империи, которую мы с подачи западных историков привыкли называть Византией) стали как будто близкими друзьями. В этом несомненная заслуга автора — монахини Кассии (в миру Татьяны Сениной), которая со скрупулезной точностью и достоверностью оживила ту эпоху ромейской истории, которая до сих пор мне представлялась довольно туманно, и наделила исторических персонажей столь живыми характерами, что, перелистнув последнюю страницу, испытываешь ощущение разлуки…

Прочел роман мон. Кассии Сениной «КАССИЯ». Впечатление неоднозначное. Восхищение, недоумение.
Первые 20 страниц пришлось продираться через лес незнакомых названий и терминов, но потом все эти логофеты, протоспафарии и прочие хартофилаксы стали своими и роман втянул в свою воронку.
Удивила достоверность положительных персонажей, святых. Интуитивно чувствуется что преп. Феодор Студит именно таким и был. В какой-то момент «персонажи» оживают, становятся теми, с кем ты действительно можешь разговаривать.
«Кассия» — это совсем не «историч. фентэзи» и не «жития в переложении прозой». Это какой-то агиографический эпос. Местами совершенно шикарные диалоги, герои играют цитатами из Гомера, Марка Аврелия, Песни Песней, Ареопагита, причем происходит это как-то само собой, когда Кассия цитирует Григория Богослова, то половина цитаты это аллюзия Богослова на пророка Исайю, и все эти намеки и аллюзии сталкиваются друг другом, все колеблется полупросвечивающими слоями... просто пир какой-то!
А как подана запутанная проблематика иконоборческих споров. То, что раньше ассоциировалось с желтой бумагой дешевых репринтов с дореволюционных изданий Святых Отцов начинает связываться в осмысленный клубок. Это можно сравнить с преображением невзрачного камешка — если его опустить в воду, он начинает играть и переливаться.
Но есть не только это в романе. Меня поразила сцена убийства императора Льва Армянина во время утрени. Еле успели до конца отмыть кровь в алтаре как уже звучат богослужебные благословения убийце и его коронация. Или как еретик Иоанн Грамматик «сделал» в споре исповедника Феофана. Прям страшно читать. Это не спор, а титаномахия какая-то.
В романе есть много забавностей. Чего стоят например сцены из юности св. императрицы Феодоры, как она вместо Златоуста тайком от матери читала под одеялом Сапфо и др «нечестивости». Со знанием дела автор сталкивает лбами студитов и преп. Иоанникия Великого, мимоходом успевая коснуться огромного количества деталек византийского быта, едко отрецезировать хронику Георгия Амартола, рассказать об устройстве трона Императора, качестве образования, составе библиотек, монашеских уставах, античной философии и т п.
…Главной удачей я бы назвал потрясающий образ Иоанна Грамматика. Некоторые его изречения я бы сделал своим девизом. От его поступков и слов «по ту сторону добра и зла» возникает ощущения внутреннего полета, какой-то опасной и пленяющей свободы…

В основу статьи положены доклад и дискуссия вокруг него на IV Мятлевских чтениях ИПЦ 8 июня 2015 г.

Соблюдение постов — тема, всем знакомая. Почти самое первое, что слышит человек, приходя в Церковь и пытаясь узнать, как жить по-христиански, это — что надо соблюдать посты. На вопрос, что такое пост, человека просветят, чтó ему можно есть «по уставу» и чего нельзя. Если человек спросит, зачем нужно поститься, ему, скорее всего ответят: «Потому что это церковное установление и святоотеческое предание, а мы должны слушаться Церкви».

И в самом деле, 69-е Апостольское правило гласит: «Если кто епископ, или пресвитер, или диакон, или иподиакон, или чтец, или певец, не постится во святую Четыредесятницу пред Пасхою, или в среду, или в пятницу, кроме препятствия от немощи телесной: да будет извержен. Если же мирянин: да будет отлучен».

Таким образом, каноническое право узаконивает в качестве обязательного Великий пост и пост по средам и пятницам.

Великий пост — самый древний из многодневных церковных постов, и его продолжительность в 40 дней стала общецерковной нормой уже в первые века христианства. У святых отцов много наставлений о пользе поста, и они относятся как раз к соблюдению Великой Четыредесятницы.

Иначе дело обстоит с тремя другими многодневными постами. Посты Рождественский и Апостольский появились довольно рано, упоминания о них встречаются уже в IV в. Однако Рождественский пост очень долго имел длину всего семь дней и стал сорокадневным только в 1166 г., по решению Константинопольского патриархата. Апостольский (или Петров) пост первоначально был введен не как общеобязательный, а в качестве компенсации для тех, кто по каким-либо причинам не мог поститься в Великий пост — таковым предписывалось поститься по окончании праздничного периода, после Пятидесятницы; в отдельный пост он выделился позже, в связи с ростом культа святых Петра и Павла. Успенский пост был установлен намного позже — его не было еще и в IX веке.

Однако церковные каноны ничего не говорят нам о соблюдении каких-то других многодневных постов помимо Великого. Обратимся к толкованиям авторитетных византийских канонистов на Книгу правил — такие толкования оставили монах Иоанн Зонара (в первой пол. XII в.), диакон Алексей Аристин (ок. 1130 г.) и Патриарх Антиохийский Феодор Вальсамон (в конце XII в.; Патриархом Антиохии он был номинальным и жил в Константинополе); эти толкования можно считать последним словом византийского канонического права. О трех многодневных постах Зонара и Аристин не говорят ничего, указывая в толковании на упомянутое Апостольское правило лишь на необходимость соблюдения Великого поста и среды с пятницей. Вальсамон говорит о том же и прибавляет: «Заметь из настоящего правила, что собственно существует один пост, сорокадневный, пред Пасхою; ибо если бы были и другие посты, то упомянуло бы правило и о них. Впрочем, если мы постимся и в другие посты, как то: в пост Святых Апостолов, Успения Святой Богородицы и Рождества Христова, не подвергнемся за сие стыду».

То есть те, кто соблюдает другие многодневные посты, даже не удостаиваются за это похвалы — напротив, им делается одолжение, их успокаивают: если они постятся, то не делают ничего плохого. Ни о какой обязательности соблюдениях этих постов нет и речи.

В 1890-х годах сербский епископ Никодим (Милаш) издал толкование на Книгу правил , где собрал сведения из разных источников. Там он пишет: «Относительно продолжительности Великого поста, соблюдаемой и ныне Православною Церковью, никогда и ни с чьей стороны не возникало никаких споров; но этого нельзя сказать относительно продолжительности других постов. Александрийский патриарх Марк обращался в свое время к Вальсамону с вопросом: нужно ли соблюдать со всею строгостью посты перед праздниками Св. Апостолов, перед Рождеством Христовым, перед Успением Богоматери, или их можно сокращать? Отвечая на этот вопрос, Вальсамон приводит решение Константинопольского патриаршего синода при патриархе Николае III (1084-1111), по которому перед этими праздниками следует поститься только семь дней, так как есть только один пост перед Святой и Великой Пасхой, продолжающийся сорок дней. Впрочем, для желающих поститься перед упомянутыми праздниками более семи дней, или для тех, кому эти посты прописаны ктиторским уставом, предоставляется полная свобода».

Под ктиторским уставом здесь подразумевается устав, данный монастырю его основателем. Таким образом, церковные каноны не предписывают христианам обязательного пощения в Апостольский, Успенский и Рождественский посты, а византийские толкователи канонов, если и говорят о необходимости этих постов, то ограничивают их длину семью днями, предоставляя более длинные сроки исключительно на волю желающих или тех монахов, которым это предписывает устав их обители.

Возникает вопрос: откуда в нашем современном уставе взялось правило о соблюдении упомянутых трех постов в течении не семи дней, а гораздо дольше, почему всей Церкви был навязан устав пощения какого-то монастыря и — главное — откуда взялось понятие о поголовной необходимости соблюдения этих постов? В Византии, на которую мы вроде бы привыкли ориентироваться, подобной постной обязаловки не было. Если в нынешнем виде эти три поста и соблюдались в тех или иных монастырях, у нас нет канонического основания навязывать их всем христианам и особенно мирянам.

Но главный вопрос в другом: каков духовный смысл многодневных постов и насколько они оправданы с этой точки зрения? В синаксаре перед началом Великого поста красочно описывается его польза на основе толкований святых отцов: это «десятина всего года», которую мы посвящаем особо богоугодной жизни, время сугубого покаяния, очищения сделанных за год грехов и т. п. Вроде бы все хорошо, правильно и вдохновляет на подвиги — если бы действительно Великий пост был единственным длинным постом в году. Но современный человек, которого непонятно откуда взявшийся церковный устав вынуждает поститься двести, а то и больше дней в году, слыша эти призывы, может придти в недоумение, а то и в уныние: ведь не успеет кончиться один многодневный пост, как уже на носу второй… Какая уж тут «десятина года»! Человек поневоле задается вопросом: какой в этом смысл?

Св. Иоанн Златоуст говорил: «Ошибается тот, кто считает, что пост лишь в воздержании от пищи. Истинный пост есть удаление от зла, обуздание языка, отложение гнева, укрощение похотей, прекращение клеветы, лжи и клятвопреступления», — эти слова даже вошли в одну из великопостных стихир. Между прочим, в современной практике католиков в вопросе поста основной упор делается как раз не на пищевые ограничения (которые там минимальны), а на ограничения душевного плана: люди отказываются на время Великого поста от каких-то развлечений, от интернета или посвящают время богоугодным делам.

Такой подход согласуется с тем, что говорится в Книге пророка Исаии: «Таков ли тот пост, который Я избрал, день, в который томит человек душу свою, когда гнет голову свою, как тростник, и подстилает под себя рубище и пепел? Это ли назовешь постом и днем, угодным Господу? Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетенных отпусти на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой, и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой, и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: „вот Я!”» (Ис. 58:5-9).

Между тем, если спросить современного православного, в чем состоит пост, он, скорее всего, расскажет, чего нельзя есть и что можно, и в какие дни можно есть рыбу, а в какие нет… То есть рядовой многодневный пост у нас превратился в банальную диету. Во время поста человек думает по большей части о еде — чего можно, чего нельзя, и ждет, когда же, наконец, будет все можно, — но очень мало или вовсе не думает о том, как поститься умом, а не только телом. Между тем пищевой пост, если уж говорить о церковном уставе, состоит не только в том, чтобы вместо мяса есть гречку, но и в том, чтобы вкушать пищу всего один раз в день вечером. Таким образом, на самом деле никто из нас фактически по уставу не постится, а то, что мы привыкли называть постом, это даже в телесном смысле всего лишь диета, но еще не пост.

Думаю, что если бы каждый христианин в постное время посвящал хотя бы полчаса в день умной молитве, это принесло бы ему куда больше пользы, чем унылое поедание овсянки на завтрак или даже голодание до вечера 40 дней подряд. Умное делание приносит пользу и без телесного поста, а вот телесный пост без умного делания — это, с аскетической точки зрения, просто бессмыслица.

Великий пост в этом смысле более логичен: он соединен со специальным богослужением, которое очень заметно меняет богослужебную практику: человек постится не только телом, но и душевно, умственно, он получает подспорье для покаянного настроения и душеполезных размышлений. О прочих многодневных постах этого сказать нельзя совсем. Конечно, в будние дни там случаются богослужения с поклонами и постными элементами, но их немного, а обычный христианин, приходящий в церковь только по воскресеньям, ни о чем таком и не подозревает. Получается, что эти посты превращаются для него в непонятную диету: пищи для души никакой, а польза для тела сомнительна — ведь сегодня человек вроде бы здоров и рвется поститься по уставу, а спустя 10-15 лет у него начинают разрушаться зубы, появляется анемия, расстройство желудка и другие болезни. И даже если он перестанет поститься так строго как раньше, здоровье он себе может и не вернуть. Это особенно относится к живущим в наших широтах, где те же овощи и фрукты далеко не так питательны и полезны, как на юге, где составлялись все эти постные уставы.

Между тем святые отцы говорят, что в аскезе «мы должны быть не телоубийцами, а страстоубийцами». Но если спросить себя, какую страсть мы убили с помощью постов за те самые 10-15 лет, ответ, я боюсь, будет неутешительный. Многие люди от длинных постов становятся только еще злее и раздражительней, а не добродетельнее. Какую же духовную пользу мы получаем в таком случае от этих постов? Вот о чем, мне кажется, надо задуматься.

Пост есть и в других религиях, но он обычно соединяется с особыми духовными практиками. Например, в восточных религиях люди соединяют пост с усиленной медитацией, учатся работать с сознанием и с энергиями тела, и эта работа приводит к тому, что им естественным образом даже перестает хотеться есть скоромное. То есть налицо психофизическая траснформация. А у нас часто ли можно услышать с амвона перед началом многодневного поста не гастрономические указания о том, как надо питаться, и не призывы не нарушать пост и почаще ходить в церковь, а наставления о том, как заниматься умным деланием, как работать со своей душой во время поста, как изменять сознание? — Напомню, что слово «покаяние», по-гречески μετανοῖα, дословно означает «изменение ума».

Резюмирую, исходя из всего сказанного. Во-первых, помимо Великого поста, три остальных многодневных поста следует предоставить воле желающих или, в крайнем случае, ограничить обязательную их продолжительность семью днями перед соответствующим праздниками, и перестать навязывать в качестве общецерковной практики местечковые уставы ряда средневековых монастырей. Во-вторых, в наставлениях по поводу соблюдения поста пора перестать делать упор на гастрономическую составляющую, а учить людей поститься духовно, то есть учить их умному деланию, а не только призывать чаще ходить в храм на службы. В противном случае мы ничем не отличаемся от тех фарисеев, которых обличал Христос, и наша православная диета 200 дней в году к спасению души нас никак не приблизит.

ОБСУЖДЕНИЕ:

Епископ Григорий : Откуда эти посты возникли. У нас Типикон XVII века очень во многом содержит афонский монашеский устав, который сам по себе складывался на Афоне где-то века с XII. Он складывался довольно в большом отрыве от преобладавших в Византии уставов. И он, действительно, складывался в сторону такой жесткости. В частности, устав первой седмицы, когда надо ничего не есть, тоже не такой, потому что в уставе о первой седмице говорится, что надо поститься как во все остальные дни Великого поста. Поэтомутрудно дать ответ на вопрос, зачем наш Типикон, который создан в том виде, в каком он есть, в 1695 году принимает этот устав, но в принципе этот вопрос не очень нужен. Какая разница? Понятно, что в Московской Руси в 1695 году были такие традиции. Конечно, нет такой большой необходимости ориентироваться на этот особый афонский устав. Кроме того, он действительно не совместим с жизнью для большинства людей. А практически я, честно говоря, считаю, что у нас эпоха такого всеобщего раздолбайства, а посты все-таки немного напоминают о чем-то, поэтому, я думаю, в рекомендательном порядке лучше, чтобы все, кроме особо болящих, соблюдали все посты. То есть, мне кажется, что все-таки нужна какая-то строгость, потому что иначе все совершенно расползается.

Монахиня Кассия : Что значит «расползается»? В чем состоит смысл поста? Просто не есть рыбу, мясо? Зачем в Церкви нужна диета?

Епископ Григорий : Она «вырубает» из нормального человеческого общения. Если обычного человека оставить среди ему подобных, то он вообще забудет обо всем. А когда что-то нельзя, то ты сам об этом вспоминаешь и не пойдешь в какие-то гости, а если пойдешь, то будешь там себя вести с осторожностью. Поэтому педагогический эффект от этого большой - это я точно скажу. Матушки это могут не признать, потому что матушки замечают другой эффект. Действительно, для многих людей с распространенными сейчас заболеваниями минусы слишком велики. Поэтому здесь нужен некоторый баланс. И я бы поэтому предпочел избежать официальных регуляций этих вещей здесь, а неофициально - «ничего не вижу, ничего не знаю».

Алексей Зайцев : Я, конечно, отнюдь не постник по уставу, и в силу своего, так скажем, раздолбайства, и, может быть, здоровья, попорченного в свое время всякими излишествами, но, тем не менее, идея поста достаточно проста. Вот если мы хотим быть в рамках Традиции с большой буквы, то понятно, что воздержание всяко лучше невоздержания. Думаю, с этим никто спорить не будет. И всем понятно, по крайней мере, здесь собравшимся, что воздержание не самоценно. Речь же идет не о том, чтобы просто не есть, а не есть ради чего-то. Другое дело, что я согласен с матушкой Кассией, что об этом слишком мало говорят с амвонов. Если мы говорим об ИПЦ, то и амвонов, в общем-то, не много, с которых можно говорить, и чаще, да, говорят о какой-нибудь ерунде. Поэтому лично я считаю, что все традиции, пусть они даже не регламентированы канонами, а возникли позже, которые, играют на вот эту Традицию с большой буквы, пусть они будут. Зачем их отменять? Даже если их не было в древности, даже если они не засвидетельствованы канонами и толкователями канонов. И сейчас нет какого-то массового стремления к аскетизму, который нужно было бы как-то законодательно ограничивать. Сейчас массовое стремление к отрицанию аскетизма - это факт. Поэтому, зачем отменять что-то, что уже существует в сознании и является каким-то ограничителем? Пусть это даже самый начальный уровень, такой детский, когда люди просто воздерживаются диетически, и ничего кроме этого даже не предполагают. Мне кажется, это все равно хорошо. Плохо тогда, когда люди начинают создавать какую-то идеологию, утверждать, что само по себе это воздержание спасительно, а нарушение этого воздержания - гибель души. Но такие идеи если и существуют, то в достаточно маргинальной среде и даже, наверное, не в ИПЦ, а где-то на задворках Московской патриархии. Поэтому я не думаю, что это какая-то проблема, что люди там чего-то не понимают. В основном им, конечно, лень что-то делать. Я просто по себе сужу — мне всегда лень, а просто тут какая-то необходимость, и по необходимости придется немного побороться. Какие-то психологические заслонки существуют, ну и ладно, и хорошо. Я же осознаю, что это психологические заслонки, не более того. Мне они нужны? Нужны. И зачем же я буду с ними бороться, их отменять? Скажем, я ветхий человек, мне нужна куча подпорок, костылей, заслонок. Вот, увы, несмотря на сколько-то лет проведенных в христианстве, я могу сказать, что от Духа Святого, в смысле Пятидесятницы и святоотеческом смысле, я не родился, я человек ветхий. Но раз, скажем, я человек ветхий, то мне и нужен Ветхий Завет, мне нужен закон, который регламентировал бы мою жизнь. При этом сказать, что никакой пользы это мое христианство мне не принесло, я не могу. Я не буду заниматься исповедью перед вами, но, тем не менее, те плоды и те результаты, которые вот так утрированно и с юмором изложил отец Вячеслав, а я вам сегодня озвучил, что «поначалу хотелось убить всех, а со временем только через одного, а сейчас, может быть, только каждого третьего». Но это же тоже плоды. Я считаю, что это плоды христианства, а не самовнушения, не каких-то психологических штучек, что есть мотивация какая-то. Вот и все - все просто. Воздержание лучше невоздержания, это всем понятно.

Епископ Григорий : Другое дело, что нет оснований для введения санкций.

Алексей Зайцев : Конечно, санкций не должно быть. Санкции должны быть основаны только на канонах. Когда духовник начинает заниматься каким-то каноническим творчеством, отлучая от причастия, от церковного общения за то, за что каноны отлучения не предполагали, надо бы налагать, наверное, прещения на самого этого духовника. Здесь ясно, что добровольность должна быть. Но раз уж сложился такой, скажем, психологический эффект, как матушка выразилась, восприятие этих постов как обязаловки, то зачем это разрушать, раз он уже есть? Пусть он будет.

Монахиня Кассия : Но зачем? Вы говорите опять же о гастрономической стороне. А я говорила не только о ней. Я считаю, что без умного делания пост бессмыслен абсолютно. А у нас не только ему не учат, а даже никто не знает что это такое, и отсылают к каким-то книжкам. Какой смысл?

Алексей Зайцев : С точки зрения спасения души, соединения с Богом, пост, да, без умного делания бессмыслен. Но для того, чтобы начать соединяться с Богом, нужно хотя бы чуть-чуть иметь опыт самодисциплины. Потому что если нет опыта самодисциплины, а человек привык все время лежать на пляже, он может так замечательно рассуждать (особенно если есть интеллект, какие-то способности, эстетический вкус) об умном делании, о чем угодно, но для начала надо просто встать вот с этого места и начать хоть что-то делать. До Бога ему еще далеко.

Монахиня Кассия : А Великий пост на что? И среда с пятницей? Этого мало? А кому-то и чересчур много.

Алексей Зайцев : Ну, кому-то мало, наверное. Человек - существо биологическое. Но вот с точки зрения святоотеческой антропологии - Вы это прекрасно знаете - биологию надо потихоньку превосходить. Жизнь во Христе предполагает превосхождение этих кожаных риз. Воздержание этому служит. Если человек таких целей не ставит, то ему и причащаться не надо. Масса людей, которые где-то там причащаются, при этом не предполагают, наверное, никакого обожения, соединения со Христом и прочее. Это же не повод и нам не причащаться.

Епископ Григорий: Во многих случаях мы причащение отменяем как раз, стараемся таких не причащать.

Алексей Зайцев : Если человек не может поститься по физическим или психическим причинам, то, конечно, ему и не надо поститься. Но норма все-таки воздержание, а не невоздержание. Ни в каком святоотеческом христианстве, которому мы пытаемся следовать, нет такой нормы, что невоздержание лучше, чем воздержание.

Монахиня Кассия : Святые отцы веками жили без этих постов, как я Вам только что сказала. Они прекрасно обходились без этого.

Алексей Зайцев : Да, согласен. Но сейчас-то мы находимся в другой исторической реальности, когда такая традиция уже есть. Если бы она противоречила учению Церкви, канонам и т.п., ее нужно было бы отвергнуть, но она разве противоречит?

Монахиня Кассия : Правильно, мы находимся в другой реальности, когда нам просто нечего есть. Человек начинает поститься и думает, что бы ему поесть, потому что кроме гречки и макарон, бледных помидор, в которых ничего нет, ему не найти. Вот поезжайте на юг и поститесь там. А потом все на здоровье начинают жаловаться. Я знаю несколько человек, которые сначала были здоровы, постились по уставу, а потом у одной язва, у другой желудок расстроен, у третьей что-нибудь еще. У меня, например, анемия развилась от постов - вот и все.

Алексей Зайцев : Я высказал свою точку зрения. А для Вас надо сделать исключение какое-то.

Епископ Григорий : Любое причем.

Монахиня Кассия : Получается, что мы делаем исключение только тогда, когда человек здоровье уже испортил. А зачем его нужно было портить с самого начала? Кто-нибудь объяснит это? Никто ж не объясняет. Получается, что бессмысленно.

Священник Вячеслав: Вопрос не в еде. Мы зачем-то связываем мясо и здоровье. Раньше мясо вообще ели только по праздникам, все работали, и никто не падал. То есть часто это просто заболевание желудка или других органов пищеварения, потому что не воспринимаются никакие полезные элементы организмом — это врачи должны квалифицированно интересоваться. Для меня, например, пост не приносит каких-то страданий. Наоборот, часто, когда выходишь из поста, становится тяжелее от непостной пищи. И овсянка мне нравится. Сбалансировать постную еду можно фруктами, курагой, изюмом.

Алексей Зайцев : Вот мне кажется, что никаких революций здесь не нужно, хотя если такая революция и произойдет, то христианство само по себе, конечно, никак не пострадает. Но революция может привести, если мы начнем об этом так резко говорить, к психологическим травмам. Что греха таить - и тут я с Вами полностью согласен, - что большинство прихожан, в том числе и в ИПЦ, такие вот дети. Мы и сами дети все. Вот есть Дед Мороз или нет? Конечно, есть. И своим детям я никогда не буду навязывать, что вот никакого Деда Мороза нет, а это я переодевался. Но дети подросли потом и, естественно, поняли, что вот в том смысле, как они первоначально думали, Деда Мороза нет. Он есть в другом смысле. И никакого конфликта не было, никто из моих детей не предъявлял мне, что, мол, ах, ты меня всю жизнь обманывал. И вот есть детский уровень церковной жизни. Большинство так называемых христиан, во все времена, в т.ч. и наше, были и есть на этом детском уровне. Они, может быть, всю жизнь проживают в этом, и пусть их Господь судит. Мы со своей стороны должны что-то объяснять, чтобы они росли как-то, сознательнее становились, раз уж «назвались груздем». Мне кажется, это такой подростковый психологический эффект: я вот подрос немного и узнал, что Деда Мороза в этом смысле нет, и я начинаю бегать и всех немножко «кошмарить». А зачем это делать?

Монахиня Кассия : Проблема в том, что мы годами живем в подростковом возрасте, как Вы выразились, и не выходим оттуда никуда. Потому что кроме гастрономической диеты вопрос ни в чем не состоит. Я отношусь к этому спокойно, мне просто людей жалко.

Алексей Зайцев : «Людей пожалеть» - это как раз оставить их в детском состоянии. Это равносильно тому, что мы сейчас пойдем в детские сады к началу новогоднего утренника, выйдем и скажем: а вы знаете, дети, Деда Мороза-то нет! И снегурочки нет - она ряженая. Вот вам ее паспортные данные - она такая-то, из такого-то театра. А вы-то что думали?

Монахиня Кассия : Я, честно говоря, Ваши аналогии между постами и Дедом Морозом как-то не поняла. Поясните, пожалуйста, подробнее.

Алексей Зайцев : Не между постами и Дедом Морозом, а между сознанием детей на утреннике и сознанием детей церковных, для которых посты - это такой церковный якорь. Вот Вы правильно совершенно сказали, что многие начинают воспринимать христианство как…

Монахиня Кассия : …как место, где все запрещают.

Алексей Зайцев : Да! А вот другого восприятия у них пока нет - они дети. И какое-то время им надо в этом детском состоянии побыть, может быть. Подрасти, укрепиться. А может быть, все время надо быть в этом состоянии. Поэтому с одной стороны - это некая коллизия, что христиане призваны быть и по уму не младенцами, а с другой стороны - все-таки реальность такова, что большинство младенцы, и мы сами в той или иной мере тоже. И вот что с этим делать? Взять и отсечь вот этих младенцев? Взять меч духовный и сказать: все, конец, - и связи перерубить!

Монахиня Кассия : Вы говорите немножко не о том. Если говорить о том, что все мы дети, то если воспитывать ребенка и ему все только запрещать, то Вы можете воспитать очень плохого ребенка.

Алексей Зайцев : Да. Но это не наш случай. Есть, конечно, такая деструктивная церковная среда, где жестко все запрещают, но у нас-то все, скорее, либерально, по-моему. В случае детей без запретов нельзя. Но кроме запретов, должны быть поощрения и разрешения. Ясно же, что если ребенок живет в системе запретов, он вырастает психом. Но если ребенок растет в системе только одних разрешений, то тоже будет психом, но другим. А должен быть какой-то баланс.

Монахиня Кассия : Так вот я и говорю, что баланса-то нет. Вот даже о. Михаил Ардов, известный почти всем, наверное, так и говорит, что, во-первых, в Церкви нет нормальных, во-вторых, говорит, что православие - это религия запретов. Я считаю, что это совершенно ненормально.

Алексей Зайцев : Я считаю, что в Церкви ненормальных очень много, но причин этого тоже много очень разных, и то, о чем мы говорим - система запретов - это не самая главная, может быть, причина, а одна из. В Церковь и изначально приходят в большинстве ненормальные люди.

Епископ Григорий: Я говорил, что надо привлекать нормальных людей, а не нормальных психически. Я уверен, что ни один нормальный психически в Церковь не пойдет никогда. Поэтому речь о том, что некоторые психически ненормальные могут быть социально нормальными. Я в этом смысле говорил о нормальности.

Наталия Горшенкова: Говорить об ослаблении поста для человека с физическими заболеваниями у нас принято - эта тема обсуждается. Конечно, если пост для состояния физического здоровья вреден, то пост послабляется. Но, как мы знаем, есть еще и психологические заболевания. И за последние годы у нас идет колоссальный рост какминимум заболеваний двух- это заболевания депрессивного спектра и расстройства пищевого поведения. Они прогрессируют, и особенно это видно в больших городах и мегаполисах. Это то, что не свойственно жизни прежних веков.

Епископ Григорий : Свойственно, почему?

Наталия Горшенкова: Тревожность увеличивается, депрессии, расстройства пищевого поведения, алкоголизм, наркомания прогрессируют.

Епископ Григорий : Расстройство пищевого поведения требует такого огромного внимания, которое не может вместиться в рамки этого обсуждения. Сейчас это невозможно обсуждать. Это не единичный случай. Если приход содержит больше 20-30 человек, то проблема расстройств пищевого поведения, причем не тривиального преломления, становится очень важна. Я уж не говорю о проблемах нашего прихода, где больше ста человек, где вообще масса всяких примеров. Есть всякие вещи, связанные с анорексией. Они очень опасны. Вообще, расстройство пищевого поведения - это настолько серьезная вещь, что прежде всего надо смотреть, как избежать летального исхода. Летальность при анорексии 7%.

Наталия Горшенкова : 20%.

Епископ Григорий : Я не удивлюсь, если и 20%. Здесь «не до жиру» — всегда надо смотреть, насколько велик риск летального исхода. Если риск не удается купировать, то больше ничем заниматься нельзя, кроме как тем, что купировать этот риск. Если он более или менее надежно купирован, тогда уже становится «до жиру», и можно уже говорить о другом. Причем булимия тоже опасна своей обратимостью и переходом в анорексию. Вообще, здесь нужны специальные знания, навыки.

Наталия Горшенкова : Владыко, единственное, что я хотела сказать, что в литературе по расстройствам пищевого поведения при депрессии описан некий цикл. Как Вы знаете, сейчас реально помогает определенный курс когнитивной терапии, когда клиента избавляют от некоторых так называемых автоматических мыслей. Так вот эти мысли вполне себе вписываются в ту канву, которую сейчас обозначил Алексей: я ленивый, я депрессивный, я не способный.

Епископ Григорий : Это всего касается, и мы сейчас обсуждаем проблему постов. Вы сейчас перескочили на общую проблему религии.

Алексей Зайцев : Позволю себе сейчас только одну реплику из опыта. Вот у нас в приходе есть одна прихожанка, она как раз страдает расстройством пищевого характера. И для нее просто не существует никакого поста даже в Великий пост - никакой проблемы тут нет, она просто не может поститься.

Епископ Григорий : Да, при расстройстве пищевого поведения все эти уставы про пост надо забыть.

Пожалуйста, поддержите "Портал-Credo.Ru"!

Дискуссия вокруг вопроса об имяславии и почитании имени Божия, завязавшаяся на Афоне и в России в начале прошлого века и до сих пор не законченная, не только затронула определенные богословские и философские вопросы, но и выявила противостояние двух менталитетов, двух культур — Востока и Запада.

Сторонники имяславия мыслили внутри философии и культуры, сложившихся в Византии под влиянием восточной Православной Церкви — работы главного апологета имяславия иеросхимонаха Антония (Булатовича) полны ссылок на писание Ветхого и Нового Заветов, творения отцов православной Церкви, современных ему православных подвижников (таких как прославленные впоследствии во святых Иоанн Кронштадский и Игнатий Брянчанинов) и литургические произведения (стихиры, каноны, молитвы, используемые в православном богослужении). Старец Иларион, автор книги «На горах Кавказа», которую «имяборцы» подвергли критике, положив начало смуте, тоже опирался на Священное Писание, учение отцов Церкви и собственный молитвенный опыт.

Между тем, в работах противников имяславия довольно мало богословских доводов и ссылок на отцов Церкви, зато «имяборцы» нередко прямо или косвенно использовали доводы, исходившие от западных богословов, писавших в духе протестантизма, или из тех учебников, по которым в то время обучались в духовных академиях, и которые зачастую представляли собой смесь католических и протестантских воззрений, а не учение византийских отцов. Владимир Эрн, критикуя Послание Российского Синода, осудившее имяславие, замечает, что «в своих контраргументах Синод опирается не на святоотеческую мысль, не на мысль святых и подвижников, а на некую философию , ad hoc придуманную», и руководствовался номинализмом в духе Д. С. Милля, проповедуя протестантское по сути учение о молитве. Как указал о. Георгий Флоровский, главный идейный противник имяславия митрополит Антоний Храповицкий в своих воззрениях был довольно далек от византийских богословия и аскетики, будучи сторонником «гуманистического идеала “общественного служения”» — т. е. идеала, сложившегося в западном христианском мире в последние века, — «и при всем своем отталкивании от “западной эрудиции” Антоний остается с ней слишком связан. Отказаться от западных книг еще не значит освободиться от западного духа ». Флоровский отметил, что в стремлении к «нравственному» истолкованию догматов «всего ближе к Антонию примыкает Сергий Страгородский» — составитель упомянутого синодального Послания, — и в этой «русской школе “нравственного монизма”… не было созерцательного вдохновения, и слишком много психологического самоанализа. Это был несомненный отзвук западных богословских настроений».

Это расхождение между спорящими сторонами прекрасно сознавал и сам о. Антоний (Булатович), высказываясь на этот счет недвусмысленно и довольно резко. «Все они, — пишет он о противниках имяславия, — как видно, еще со школьной скамьи в своем православном умосозерцании и заразились всякой интеллигентщиной и толстовщиной, и всяким другим ядом западного свободомыслия, ибо кто из нынешнего поколения высокообразованного не повредил в юности чистоты своего православия? В нынешний век, когда …даже веру в Божество Иисуса Христа людям образованного класса приходится с великим трудом в себе отстаивать, теперь, конечно, новая имеборческая ересь найдет себе изобильнейшую пищу. Тому, кто и в Божество Христово еле-еле верит, тому где же трепетать, как то подобало бы, пред Именем Божиим, и где ему веровать в Имя Божие, как в Самого Бога». Как можно видеть, о. Антоний не ошибся: до 1917 года и грядущего торжества безбожия оставалось всего несколько лет, и хотя многие из противников имяславцев стали впоследствии новомучениками, однако вполне очевидно, что немалую роль в падении Российской империи и в бедствиях, обрушившихся на Русскую Церковь, сыграли именно сами церковные деятели.

В другой своей работе о. Антоний вопрошает своих противников: «Почему не хотите вы признать евангельские Глаголы Слова за Деятельность Слова и за Божество? …Или, может, вы склонны думать с разными западными мудрецами, берущимися ныне исправлять Евангелие, что Апостолы и Евангелисты по невежеству своему испортили слова Спасителя и записали не Глаголы Божии, а свои личные воспоминания о Спасителе, плоды своей личной памяти? Но тогда мы с вами совершенно не единомысленны, ибо верим в Боговдохновенность слов Евангелия и в истинность их…»

Но с особенной силой о. Антоний обозначает это противостояние Востока и Запада в своей третьей большой работе, которая во многом посвящена опровержению нападок С. Троицкого на имяславие. Автор одного из докладов, на котором основывался Синод, осуждая имяславие, Троицкий издал несколько работ, где пытался доказать, что «имяславцы» повинны в евномианстве и других ересях. Булатович уличает Троицкого в противоречии святым отцам и искажении их мысли, равно как и в намеренном извращении учения «имяславцев», и утверждает, приводя тексты святых отцов Восточной Церкви, что то учение об имени Божием, которое отстаивают «имяславцы», «не только не ересь, но есть основное учение Церкви и верование всех святых, не высокоумных умом, не переучившихся учениями западных богословов, подобно некоторым нынешним богословам, не навыкших все понимать превратно, все пересуживать и перетолковывать…» Он указывает, что Троицкий в своем учении о необязательности использования имен Божиих при молитве, основывается «на словах ученого невера Запада и, в подтверждение своего понимания Имен Божиих как слов текучих и пустых и не необходимых в тайне благочестия, приводит слова Макса Мюллера, который утверждает, что все Имена Божии явились путем измышления человеческого». Троицкий действительно ссылался на «Лекции по науке о языке» М. Мюллера и утверждал, что в древности «люди могли быть глубоко религиозными, не имея никаких имен для обозначения Бога», — мысль, надо заметить, достаточно абсурдная, поскольку неясно, каким образом можно быть религиозным, т.е. иметь понятие о существовании Бога и молиться Ему, никак Его не обозначая. Отец Антоний не преминул это заметить: «Богувне Имени Его молиться невозможно», и если упразднить все Божественные имена, то «пришлось бы или совсем перестать молиться и священнодействовать, или придумать себе иное “Имя ” — иного бога, или сделаться идолопоклонниками», которые «непосредственно поклоняются своим чувственным идолам».

Отец Антоний понимал, что причина расхождения между ним и его противниками заключалась в различном понимании того, что такое вообще имя Божие: «имяборцы» понимали имя просто как сочетание букв или звуков, отвлеченный символ, изобретенный людьми для обозначения Бога, «имяславцы» же признавали, что в имени Бога есть еще и «внутренняя сторона», и по этому внутреннему содержанию оно и является энергией Божией, а значит, Богом . «Я думаю, что мы не ошибемся, — пишет о. Антоний, — если под словом “Имя Божие” будем понимать Богооткровенную Истину о Боге». Это вполне согласуется с учением св. Дионисия Ареопагита о внешней и внутренней стороне Божественных имен. «Следует обратить внимание на инаковость по отношению к Богу разных Его образов в многовидных явлениях», — пишет он и, пояснив, что символически обозначают в отношении бесплотного Бога такие понятия «ширина» или «глубина», продолжает: «Но чтобы за объяснением инородных образов и форм не позабыть нам самих бестелесных богоименований (τἀ ς ἀ σωμάτους θεωνυμίας), перемежая их чувственными символами, об этом мы скажем в “Символическом богословии”». Таким образом, св. Дионисий отличает инородные Богу образы и формы, т.е. имена-символы, от заключенных в них бестелесных, т.е. нетварных имен-энергий, — именно об этом постоянно писал о. Антоний, и именно этого не желали признавать его противники: «Имяборцы отвергают то, что Божественные Истины в Глаголах и Именах Божиих суть Его сущий истинный Свет, но почитают их только за мысленные номинальные символы».

В. Гагатик совершенно справедливо указал, что главная причина спора об имени Божием заключается в том, что защитники <388> имяславия «исповедовали философский реализм» — реальность встречи с живым Богом при молитве именем Его, — тогда как «имяборцы» «не желают признавать такой реальности, такого мироустройства», для них «неприемлема мысль о том, что человеку дарована возможность реальной встречи с Богом по первому человеческому зову»; «и та, и другая сторона лишь защищала с помощью дискурса свой жизненный выбор» — или «установление реальных отношений человека и Бога» при всецелой обращенности человека к Богу, или всего лишь согласие «выделить для Бога из своей собственной жизни какую-то определенную часть», а в остальном жить «обычной человеческой жизнью», не напрягаясь и не думая о том, что встреча с Богом в имени Его происходит постоянно и вполне реально.

Об этом же писал и о. Антоний, размышляя о том, почему известное решение Московской Синодальной конторы об оправдании «имяславцев» не могло положить конец дискуссиям: «…богословский спор не мог на этом закончится, ибо, если виною спора в значительной степени было взаимное непонимание спорящихся, то, с другой стороны, причиною этого взаимного непонимания было не случайное недоразумение, но некая органическая разница веры тех и других в призывание Имени Господня. Эта же органическая разница веры была причиною и прежде бывших богословских споров: между арианами и православными, между иконоборцами и почитателями икон, и пр. …органическая разница во внутреннем веровании спорящих видится и в данном споре: у одних мы видим преобладание деятельности ума над деятельностью сердца и навык отделять в сердечном своем чувстве призываемое Имя от Призываемого Господа, а у других, наоборот, виден естественный навык к неотделению в сердечном своем чувстве призывания от Призываемого. …У одних видится вера в действенность молитвенных слов и Имени, у других же действенность призываемых Имен и произносимых в молитве слов подвержена сомнению. Одними Имя Божие искони принималось за реальность , а другими — за номинальность . У одной стороны — тяготение Востоку, а у другой — к Западу».

Как отметил о. Георгий Флоровский, для истории русского богословия вообще был свойственен «разрыв между богословием и благочестием, между богословской ученостью и молитвенным богомыслием, между богословской школой и церковной жизнью… Богословская наука была принесена в Россию с Запада. Слишком долго она и оставалась в России чужестранкой, даже упорствовала говорить на своем особенном и чужом языке (и не на языке житейском, и не на языке молитв). Она оставалась каким-то инославным включением в церковно-органическую ткань. Богословская наука развивалась в России в искусcтвенной и слишком отчужденной среде, становилась и оставалась школьной наукой. Превращалась в предмет преподавания, переставала быть разысканием истины или исповеданием веры». Спор вокруг имени Божия, начавшийся почти столетие назад, является не просто частным внутрицерковным конфликтом, но корнями уходит гораздо глубже: «имяславцы» и «имяборцы», формально исповедуя одну и ту же православную веру, на деле тяготели к разным образам жизни, к разным культурам, к разным философским дискурсам, по-разному понимали духовную жизнь — и, как следствие, в конечном счете у них обнаружилась и разница в самой вере, что и привело к конфликту. Спор об имяславии в очередной раз показал, что не бывает правильной философии без соответствующей ей аскетики: истинным богословом может быть лишь тот, кто чисто молится, а вовсе не схоластик, хорошо изучивший «богословские науки»: «настоящий философ есть тот, …который не только знает, но и испытывает божественные вещи»; «истинным философом является тот, кто явно и непосредственно в себе самом имеет сверхъестественное соединение с Богом», тогда как «без Духа пишущие, говорящие и намеренные созидать Церковь душевны и не имеют Духа… И говорят они от себя самих, а не Дух Божий … говорит в них».

ПРИМЕЧАНИЯ

См. подробнее: Монахиня КАССИЯ (Т. А.СЕНИНА), Афонское имяславие: степень изученности вопроса и перспективы исследований// Вестник Русской Христианской Гуманитарной Академии 9.1 (2008) 286–291.

Уже первая его большая работа — иеросхимонах Антоний (БУЛАТОВИЧ), Апология веры во Имя Божие и во Имя Иисус (М., 1913) — сводит вместе высказывания разных православных авторов об имени Божим и «служит своего рода хрестоматией текстов по данной теме» (Епископ Иларион (АЛФЕЕВ), Священная тайна Церкви. Введение в историю и проблематику имяславских споров (СПб., 2002) Т. I. 421).

Мне уже приходилось это отмечать: Т.СЕНИНА, Имяславцы или имябожники? Спор о природе Имени Божия и афонское движение имяславцев 1910–1920-х годов (СПб., 2002) 21; переиздано в: Имяславие. Сборник богословско-публицистических статей, документов и комментариев. Т. II / Общ. ред., сост. и комм. протоиерея К.БОРЩ (М., 2005) 996–1043, см. 1022.

В.ЭРН, Разбор Послания Святейшего Синода об Имени Божием // Начала. Религиозно-философский журнал. № 1–4. Имяславие. Вып. I (1996) 60, 65, 68.

Прот.Г.ФЛОРОВСКИЙ, Пути русского богословия (Париж, 1937) 432–433.

Там же. 438–439.

БУЛАТОВИЧ, Апология… 46–47; ср. переиздание в: Е. С.ПОЛИЩУК (ред.), Имяславие. Антология (М., 2002) 52.

Об этом см., напр.: М. Б.ДАНИЛУШКИН (общ. ред.), История Русской Православной Церкви. От восстановления Патриаршества до наших дней. Т. I: 1917–1970 (СПб., 1997) 22–52; к сожалению, автор ни словом не упомянул об имяславческом споре.