Главная > Тесты

Как ты понимаешь любовь никогда не перестанет. Встреча с Богом

Любовь никогда не перестаёт

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует,
любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует,
не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,
не радуется неправде, а сорадуется истине;
всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.
Любовь никогда не перестаёт…
— 1 Коринфянам 13:4-8

Эта глава заключительная в нашем изучении 1-го послания к Коринфянам 13:4-8, где Павел описывает поведение и отношение Божьей любви-agape . Он заканчивает своё повествование о любви-agape убедительным утверждением: «Любовь никогда не перестаёт».

Древнегреческое слово pipto — «переставать», означает упасть с высокого места . В редких случаях оно описывало воина, павшего в сражении. Часто слово pipto употребляется и в значении валиться, рушиться, разочаровываться. В 8-м стихе Павел употребил это слово, чтобы утвердить неизменную истину: любовь никогда не разочаровывает и не терпит поражение.

Ни для кого не секрет, что люди часто подводят друг друга. Я уверен, когда-то подводили и вас. А если быть до конца честным, то, наверняка, и вы не оправдывали чьих-то надежд. Но Божья любовь-agape никогда не разочаровывает, никогда не подводит. На неё всегда можно положиться, ей всегда можно доверять.

Человек, которого вы уважаете, может потерять своё положение в обществе, и вам будет от этого тяжело. С вашим товарищем могут случиться какие-то неприятности, и это снова причинит вам боль. Но вы можете быть уверены, что Божья любовь-agape никогда вас не разочарует. Эта любовь постоянна, неизменна, надёжна. На эту любовь вы всегда можете положиться, ей можете довериться. Бог хочет, чтобы вы научились проявлять к людям любовь-agape , для чего Святой Дух и побудил апостола Павла написать эти слова в 1-м послании к Коринфянам 13:4-8. Эти стихи, как зеркало, в которое мы должны регулярно смотреться, чтобы понять, насколько хорошо нам удаётся проявлять к людям Божью любовь.

Я собрал все слова, фразы и выражения, которые мы изучили в этих главах, и составил из них единый текст. Прочитайте его медленно, а потом спросите себя: «Прошёл ли я тест на любовь-agape ? Или мне нужно ещё учиться проявлять к людям такую любовь?»

Расширенный перевод 1-го послания к Коринфянам 13:4-8:

«Любовь терпеливо и пылко относится к другим, у неё столько терпения, сколько только может понадобиться;
Любовь не требует внимания только к себе, наоборот, она сосредоточена на нуждах других и готова дать им то, в чём они нуждаются;
Любовь не амбициозна, не сосредоточена на себе, не поглощена собой настолько, что ей некогда думать о желаниях и нуждах других;
Любовь не говорит всё время только о себе, постоянно преувеличивая и приукрашивая истину, чтобы выглядеть значимее в глазах других;
Любовь не гордится, не превозносится, не ведёт себя высокомерно, надменно, заносчиво;
Любовь не груба и не неучтива, она не небрежна и не безрассудна, она не ведёт себя с людьми таким образом, что её можно было бы назвать нетактичной;
Любовь не манипулирует, не плетёт интриг и не изобретает хитрые способы представить положение в выгодном для себя свете;
Любовь не начинает конфликт и не говорит слова, такие острые и колкие, что они вызывают агрессивную реакцию;
Любовь не ведёт учётную запись всех ошибок и несправедливых поступков;
Любовь не ликует, когда видит, что с кем/то поступили несправедливо, она ликует, торжествует и радуется истине;
Любовь защищает, оберегает, покрывает и сохраняет людей от разоблачения;
Любовь всеми силами верит в самое лучшее в каждой ситуации;
Любовь всегда надеется на лучшее в других и на лучшее для других и предвкушает осуществление этого;
Любовь никогда не оставляет, никогда не опускает руки и никогда не сдаётся;
Любовь никогда не разочаровывает и не подводит».

Так каким будет ваш ответ на мои вопросы? Относитесь ли вы к людям с любовью-agape ? Вы стремитесь достичь наивысшего уровня любви, которого Бог ожидает от вас? Относитесь ли вы к окружающим с Божьей любовью? Или для этого вам ещё нужно расти и изменяться?

Я прошу вас: помолитесь, поговорите с Богом на эту тему. То, как вы относитесь к людям, насколько любите их и насколько отзывчивы к ним, очень и очень важно. Поэтому стоит прийти в Божье присутствие и попросить Его показать вам, к кому и где вам недостаёт любви-agape .

Ну как вам объяснить любовь Христа,

Чтоб было не запутано и внятно?

Она вам потому и непонятна,

Что незамысловата и проста.

Я знаю, нелегко понять,

Как это вдруг за вас приносят жертву,

И всякий грех уже искуплен смертью

Того, Кто дал Себя за вас распять.

Он, знаете ли, любит просто так —

Не за поступки, не за добродетель,

И то, что вы возникли на планете, —

Для Бога совершенно не пустяк.

Вы рождены для славы и любви,

И для успеха, как это ни странно,

Поймите, вы для Господа желанны,

Он хочет, чтобы вы Его нашли.

Любовь Христа вообще не мыслит зла,

В ней нет интриг, она нелицемерна,

Не лжива, не надменна, не манерна, —

Она живой огонь, а не зола.

А главное — Его любовь верна,

Она вас не предаст и не прогонит,

Она для вас везде уют устроит,

Оступитесь — поддержит вас она.

А как вам заслужить ее? Никак!

Он вас любил до вашего рожденья,

Примите в жизни важное решенье —

Не относиться к Богу лишь бы как.

И то, что я вам это говорю —

Не случай, не пустое совпаденье,

Быть может, это ваших бед решенье —

Я весть вам о спасении дарю.

(стихи Е.Несмиян)

Очень многие люди недоумевают, когда говоришь, что Бог их любит, и по-человечески это можно понять, потому что многим не пришлось пережить даже родительской любви, поэтому о таких высоких понятиях, как Божья любовь, они не помышляют, да и не могут.

Да и что такое любовь? Помню, как однажды прочитала фразу: «Любовь — это привидение, о котором многие говорят, но мало кто его видел». На самом деле, мы употребляем это слово в десятках ситуаций и случаев: «я люблю книгу», «я люблю своих детей», «мы любим кататься на велосипеде или наслаждаться закатом» — и очень часто чувства и отношения, которые при этом подразумеваются, очень сильно отличаются друг от друга. Так, например, любовь ребенка к пончикам вряд ли стоит на одном уровне с его любовью к своим родителям).

У древних греков было не так: для выражения своей любви к кому-то или к чему-то они употребляли разные слова с разными смысловыми значениями, и как бы условно то, что они называли любовью, можно было разделить на четыре основные группы: «агапе» (жертвенная любовь), «филео» (дружеская привязанность), «сторге» (родственные отношения») и «эрос» (физическая любовь, нередко с оттенком похоти). Я просмотрела Старый и Новый Завет и увидела, что в древнегреческом есть еще слова, передающие отношение любви, но это основные группы.

Любовь, конечно, невозможно увидеть, но ее можно ощутить, подобно тому, как мы ощущаем веяние тихого ветра. Многие, особенно в молодости, путают любовь с влюбленностью, которая по сути часто является ничем иным, как переодетым себялюбием и подменой истинной любви, хотя и так на нее похожей. Ведь кто-то так и сказал, что настоящая любовь — одна, а подделок под нее тысячи. Влюбленность ослепляет, а любовь делает зрячим. Я вспоминаю отрывок из одной книги о семейных отношениях, перевод которой делала когда-то. В ней молодой человек описывает свою возлюбленную: «Она такая! Когда я ее вижу — то даже не могу дышать!..» В ответ на это кто-то, находившийся в тот момент рядом, сказал: «Это не любовь, это..астма»)). Любовь — это не только то, что мы чувствуем. Любовь — это то, что мы делаем..

Бог доказал нам Свою любовь тем, что сделал для нас непостижимое — отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную.

Христос пришел на эту землю, чтобы явить нам любовь Отца, — любовь-агапе, неведомую для души до тех пор, пока она не будет излита в нее Духом Святым. В 1 Ин.4:8 сказано: «Бог есть любовь». Эта любовь основана не на эмоциях — она основана на истине. Она жертвенна, безусловна и свята. Она абсолютно чиста, мирна, незлобива и исполнена плодов праведности; она долготерпит, не завидует, не бесчинствует, не ищет своего, не превозносится, не гордится, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит, и никогда не перестает. Если кто-то имеет такую любовь, у него отпадает всякое желание просить о чем-либо у Бога, потому что он уже имеет все. Бог ищет в нас Христа. Он ищет ответа на Cвою любовь.

Как долго для меня оставалось загадкой, почему Христос после своего воскресения три таза обращался к Петру с одним и тем же вопросом — «любишь ли ты Меня?» И каждый раз Петр отвечал, что любит, хотя видимо и сам был огорчен тем, что приходится отвечать трижды. Но оказывается, если посмотреть в подстрочный перевод с греческого, то они говорили о разной любви — Христос спрашивал «агапао Мэ» (любишь ли Меня той любовью, которой Я возлюбил тебя?), а Петр отвечал «фило Сэ» (люблю Тебя — человеческой любовью). И только в третий раз Христос спросил «филэо Мэ?», видимо, снизойдя к тому пониманию любви, которое имел Петр.

Не знаю как вы, друзья, но снова и снова, когда в очередной раз моя вера попадает под чей-то грубый башмак, когда плотские люди, не разумеющие Слова истины, осмеивают духовное или начинают злословить то, чего не понимают, когда меня в который раз предают, открыто хамят или пытаются грубо ниспровергнуть то, что так дорого моему сердцу — то наступают минуты, когда так и хочется ответить той же монетой: разозлиться, нагрубить, съехидничать, приправить свой ответ сарказмом или горечью.. Но именно в эти моменты испытаний и духовных искушений ты вдруг слышишь в своем сердце отзвук Божьей боли, и тот самый вопрос, который Христос задал Петру, Он задает и тебе: «Агапао Мэ? Любишь ли Меня? Любишь ли ты Меня той любовью, которой Я возлюбил тебя: любовью, которая прощает безусловно; любовью, которая благословляет проклинающих и гонящих; любовью, которая не воздает злом за зло, но побеждает зло добром?». Это те самые минуты, когда Господь так ждет от нас ответа, но.. не того, который дал Петр.. И в такие минуты сердце обволакивается какой-то необъяснимой нежностью, а на глазах появляются слезы, и ты снова и снова отвечаешь Тому, Кто возлюбил тебя: «Агапо Cэ. Люблю Тебя, Господи. Люблю тебя той любовью, которую Ты Сам излил в мое сердце, и теперь Ты вправе ожидать ее от меня».. и тогда в очередной раз понимаешь, что не можешь не простить, не имеешь права озлобляться, мыслить зло, не находишь в себе сил, чтобы искать своего или претыкаться в вере.. Ты просто отвечаешь: «Люблю тебя, Господи, любовью-агапе, ибо если бы я любила Тебя любовью человеческой, то никогда не смогла бы сделать то, что выше моих, человеческих сил. Да будет благословенно имя Твое вовек и да совершится воля Твоя в моей жизни, ибо не как я хочу, но как хочешь Ты». Аминь.

Сегодня проект «Открытая библиотека» и магазин «Подписные издания» выпускают книгу «Диалоги с Сокуровым». В нее вошли беседы режиссера Александра Сокурова с известными писателями, журналистами и общественными деятелями. Также среди собеседников Сокурова в книге - Людмила Улицкая, Светлана Алексиевич, Кирилл Серебренников .

КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА:

Это диалог о правильном уходе, и мы будем говорить обо всем, что входит в это понятие. «Правильный уход» во всех смыслах этого слова.

Здесь очень дорогие моему сердцу собеседники, очень важные для меня. И я надеюсь, что это будет смыслообразующий разговор, который, может быть, поможет каждому из нас иначе жить эту жизнь дальше. Я расскажу очень короткую историю. Когда я была маленькая, ни со своей бабушкой, ни со своим дедушкой, так получилось, я не смогла проститься. Родители меня берегли. И о смерти дедушки я узнала спустя несколько месяцев. И уже задним числом, отматывая события того лета и той весны, я понимала, когда и как дедушка умер. Проститься с бабушкой меня не позвали, потому что боялись, что бабушка испугается, поняв, что она умирает. И всякий раз, когда в присутствии моей мамы заходил разговор о моих бабушке и дедушке, мама плакала. Я страшно боялась смерти, и маленькой, и постарше, и еще постарше я иногда просыпалась - я думаю, каждому это знакомо, - в холодном поту и ужасе: «Вот, мир будет, а меня в нем уже нет».

Когда у меня появились дети, я стала с ними разговаривать. С очень маленькими и постарше, и постарше. И всякий раз, когда кто-то умирал, я им рассказывала об этом, даже если речь шла о маленьких детях, с которыми я дружила, и, так уж получилось, о которых они знали.

Потом они стали спрашивать моих родителей, когда они приезжали к нам в гости. «А твоя мама умерла?» - спрашивали они мою маму о моей бабушке. «Да, она умерла». И первые шесть-семь, может быть больше, раз мама плакала.

Дети растут, и они повторяют эти вопросы. И сейчас моя мама уже может без слез рассказывать о своей маме. И может рассказывать о своем папе.
 Простите такое длинное вступление. Но мне кажется, что это очень важная проблема, какой-то порог, через который мы не можем перейти. Почему в нашей культуре, в нашей традиции - а может быть, это не только наша особенность, и так везде - вообще не принято говорить о смерти и произносить вслух при живых, что кто-то умер? Почему детей не зовут на похороны, и правильно ли это?

АЛЕКСАНДР СОКУРОВ:

Наверное, трудно говорить о неизбежном. Мы всю жизнь свою строим на надежде. Надеемся, надеемся… И человеку трудно сказать, что есть некая точка, где все эти надежды превратятся в ничто. Мы видели, как на войне обращаются с солдатами, как гибнут солдатики, как гибнут люди, как убивают друг друга люди. В общем, моральной цены у жизни не так и много. Если только мы каких-то усилий для этого не будем в себе собирать. Люди к смерти привыкли, люди привыкли к тому, что человека можно убить, и привыкли к тому, что убить просто. Солдаты с брезгливостью смотрят на лежащего убитого солдатика. Тело плохо пахнет, особенно солдатское.

Александр Сокуров Фото: Анна Груздева

В некоторых религиозных текстах - или в том, как понимают их люди, - есть прямые призывы расправиться с человеком чужой веры, и это не грех.
 Трудно нам говорить об этом еще потому, что тогда мы должны, наверное, прямо себе сказать: в самой идее жизни заложена изначальная агрессия, изначальный абсурд. И если в представлении у части людей, которые объединены в цивилизационные кольца, есть какие-то границы, то весь остальной живой мир живет по принципу - «убей и сожри, съешь, и лучше живым». Ни одно животное не роняет ни одной слезы, поедая ребенка или равного себе. И вот это, пожалуй, очень тяжелая и большая проблема. Факт смерти, факт смертности - он заложен, с одной стороны, в инерции жизни, а с другой стороны - в законе, который существует в природе. Все живое, к сожалению, существует через борьбу, и выживает тот, кто оказывается бессердечнее и жестокосерднее. Наверное, поэтому нам трудно говорить об этом.

В России трудно говорить об этом еще и потому, что православие все время нас уговаривает, что есть институции жизни, какие-то другие уровни и другие слои жизни. Есть возможность при жизни получить индульгенцию, при жизни получить какую-то возможность и право и быть уверенным, что когда-то где-то еще что- то будет. И то, что нас уверяют в этом, делает наше положение человеческое еще более сложным, еще более тяжелым: мы все время находимся на этой нейтральной территории. Каждый человек живет в ожидании, когда до него это мерзкое существо доберется - сейчас, завтра, сегодня, ночью? Через двадцать, тридцать, сорок лет? Никто не знает этого.

И последнее. Мы трудно говорим об этом, не желаем говорить об этом, потому что бóльшая часть людей уходит в мир иной в муках и в осознании неизбежности приближающегося конца, и никто не знает, как это вообще выглядит. Описания нет, вернувшихся оттуда нет. И рождается человек один, и так же уходит один. Это то, что эмоционально создает для нас, живых людей, большие сложности.
В православии после смерти человека на третий день хоронят. В мусульманском мире поступают решительнее и, на мой взгляд, добросердечнее - в день смерти человека он должен быть отдан земле. А те, кто остаются жить, остаются жить без страшных воспоминаний о двух-трех днях существования рядом с уже разлагающимся телом.

Из-за противоречий, которыми мы окружены, нам трудно говорить и думать о смерти. И наверное, еще от безвыходности этой процедуры. Нам очень трудно найти какую-то устойчивость в размышлении о смерти, найти какое-то убежище, найти какой-то выход. Дорога длинная, а где она кончается - никто не знает. И пахнет смерть отвратительно. Людей унижает то, что у смерти есть еще и отвратительный жуткий запах. И природа показывает нам, что эта красивая, уникальная, умная, гениальная плоть - она вот такая.

Нам очень трудно найти какую-то устойчивость в размышлении о смерти, найти убежище, какой-то выход

Мне кажется, что искусство не нашло выхода из этих противоречий. Пытается, но не нашло. Может быть, есть только один выход - создавай образы прекрасных женщин. Вот все, на что оказались способны художники перед фактом конечности жизни и этого ужасного финала, ужасной ошибки природы - не того, что мы смертны, а того, что мы знаем, что мы смертны. Добрый Господь наш такой добрый поступок совершил - сообщил нам, что мы смертны. Это и есть капкан.

Может быть, в русской культуре это является такой сложной, тяжелой проблемой. В европейских странах, в азиатских странах, в арабских странах - это немножко проще происходит, быстротечнее. А нам же надо еще поцеловать умершего человека, понимаете?

Мне кажется, это еще сложное наследие того, что отменили православие на довольно долгий период и больше ничего взамен не дали. А в коммунистической доктрине ничего про загробную жизнь не было сказано. Поэтому, мне кажется, становилось втройне страшно.

НЮТА ФЕДЕРМЕССЕР:

Ты фактически поймала мою мысль. Вообще, я, наверное, не скажу ничего нового и точно не скажу ничего своего, потому что все, что я на эту тему думаю, - это то, что в меня было вложено моей замечательной, чудесной, любящей мамой Верой Васильевной Миллионщиковой, и, наверное, я такой зомбированный спикер: транслирую ее мысли.

Она всегда говорила, что паллиативная помощь, хосписы, смерть и умирание - у нас табуированные темы, потому что мы все выросли в Советском Союзе. Потому что Советский Союз - это победоносная медицина, это победоносное все: балет, космос. И никто не умирал. Пациенты, которых признавали неизлечимыми, выписывались домой с очень ущербной, скромной формулировкой в истории болезни: «Выписывается на продолжение лечения по месту жительства». И кстати, это пишется до сих пор: «С улучшением состояния», «В стабильном состоянии» или «Для симптоматического лечения». Врачи разговоров этих не проводили никогда.


Нюта Федермессер Фото: Анна Груздева

Одна из совсем недавних историй: в хоспис приехала женщина, у нее в документах было написано, что она переводится в хоспис для диагностики и назначения успешного лечения. Прямо вот для этого переводится в хоспис…

Я понимаю, как страшно, наверное, врачам про это говорить. Но это одна из немногих вещей, с которой я внутренне с мамой со своей не соглашаюсь: это не только пережиток советского времени, это просто наша человеческая особенность.

Мне недавно попался на глаза кусочек из «Анны Карениной», написанный, в общем, несколько в досоветское время. И это не пережиток советского времени (вот этот страх), это абсолютная норма, потому что смерть разлучает нас с самыми близкими и любимыми людьми. Никто из нас про нее ничего не знает, и ее нельзя не бояться - она отвратительна, унизительна, жестока.

Когда я читала «Анну Каренину» первый раз, я вообще этого куска не помнила. Теперь он для меня стал абсолютно удивительным.

«Левин не мог спокойно смотреть на брата, не мог быть сам естествен и спокоен в его присутствии. Когда он входил к больному, глаза и внимание его бессознательно застилались, и он не видел и не различал подробностей положения брата. Он слышал ужасный запах, видел грязь, беспорядок и мучительное положение, и стоны и чувствовал, что помочь этому нельзя. Ему и в голову не приходило подумать, чтобы разобрать все подробности состояния больного, подумать о том, как лежало там, под одеялом, это тело, как, сгибаясь, уложены были эти исхудалые голени, кострецы, спина и нельзя ли как-нибудь лучше уложить их, сделать хоть что-нибудь, чтобы было хоть не лучше, но менее дурно. Его мороз пробирал по спине, когда он начинал думать о всех этих подробностях. Он был убежден несомненно, что ничего сделать нельзя ни для продления жизни, ни для облегчения страданий. Но сознание того, что он признает всякую помощь невозможною, чувствовалось больным и раздражало его. И потому Левину было еще тяжелее». Прочитала и подумала, что паллиативную помощь, наверное, Толстой придумал.

Я работаю в хосписе чуть больше двадцати лет, я работала санитаркой, медсестрой, волонтером, в стационаре, в выездной службе, то есть ходила к людям домой. Несколько лет назад вместе с удивительным человеком Лидой Мониава мы стали в Москве делать первый хоспис для детей. Это очень счастливое место, как вам ни покажется странным. Удивительно счастливое, наполненное жизнью, наполненное любовью, потому что люди перед расставанием очень друг друга любят, больше, чем тогда, когда они знают, что у них впереди много времени.


Фото: Анна Груздева

В детском хосписе мы решили попробовать следовать примеру западного общества, где действительно почему-то - я не знаю почему - проще говорят на эти темы. Мы решили проводить для родителей Дни памяти. Раз в году, в мае, когда еще очень свежая зелень и когда думать невозможно ни о чем, кроме жизни и пробуждения, мы стали собирать в разных чудных московских театральных залах родителей детей, которые ушли под опекой детского хосписа. И так случилось, что мне выпало быть ведущей этих вечеров… Их было уже четыре. Первый был абсолютно провальный. Я жутко боялась и очень много сделала ошибок, и многих родителей, наверное, обидела. Второй раз был самый сложный, потому что я помнила первый провал и просто боялась говорить. Примерно такое количество людей, которое сидит здесь в зале сегодня, 250−300 человек, у каждого из которых умер ребенок. И нужно со сцены что-то им говорить. И почему-то они все пришли. Они все приходят из года в год. Зачем? Зачем они приходят заниматься вот этим мазохизмом? Среди них дикое количество людей с маленькими детьми, новорожденными. Среди них очень много беременных. Среди них очень много мам с больными детьми, которые, потеряв своего, стали брать в детских домах больных детей.
В этих людях, сидящих в зале в майские дни, жизни столько же, сколько в майских днях за окном. Больше, чем в тех из нас, кто не проходил через этот тяжелейший опыт.

И тогда мне пришла в голову формула, удивительная формула, которая помогает об этом говорить и помогает… я не буду говорить «смиряться», мне кажется, что нельзя с этим смиряться, - но помогает как-то себя к этому готовить. Очень важно себя к этому готовить. Формула эта очень простая: смерть отвратительна, это правда, но любовь никогда не перестает. Это апостол Павел: «Любовь никогда не перестает». Люди уходят, а наши чувства зачастую становятся после этого намного сильнее и крепче и остаются годами.

К.Г.:

Александр Николаевич, вы познакомились с Виктором Зорзой, который приехал сначала в Петербург. Он же не в Москву поехал, а в Петербург. И были вы, Лихачев и Гранин, если я не ошибаюсь. И это был конец 1980-х. О каком хосписе, о каком милосердии тогда могла идти речь?.. Но была речь о поддержке сестер милосердия, если я не ошибаюсь. О чем вообще можно было говорить в ситуации, когда вчера еще закончилась война в Афганистане, и человеческая жизнь не стоит ничего, а человеческой смерти как будто бы и не существует? Как вы тогда это услышали, как сформулировали? И почему лучшие люди Санкт-Петербурга тогда эту идею приняли?

Если я не ошибаюсь, это было в 1989 году. Телефонный звонок. Говорил человек с акцентом. Виктор Зорза остался в воспоминании как человек, хорошо и глубоко понимающий русский язык.

Он попросил о встрече, чем меня очень удивил. Он пришел с книжкой, которую подарил мне: «Путь к смерти. Жить до конца». Это о смерти его дочери, которая двадцать пять лет на этом свете прожила и погибла от рака. И, как он говорил, она, умирая, завещала ему и его жене, чтобы они эти удивительные больницы, которые назывались «хосписы» (а она умирала в Лондоне), распространяли насколько возможно. Эту книгу я прочел за одну ночь, и это было одно из самых тяжелых чтений в моей жизни. Мне потом попадались разные книги разных людей, которые описывали эту проблему. И я должен сказать, что всегда я это читаю с большим трудом.


Аудитория Открытых Диалогов Фото: Анна Груздева

Я думаю, он приехал в Россию, потому что это было время, когда с нашей страной очень многое связывали люди в разных странах мира. Лучшие люди верили в Россию, верили в русских, верили в русское сообщество, в русскую гуманитарность… в какую-то нашу обреченную гуманитарность. Когда я его спрашивал, знает ли он, куда он приехал, что он приехал к народу, который позволил сталинизм, к народу, который несет ответственность и не берет на себя ответственность за колоссальное «избиение младенцев»… «Да-да, но все равно вы особенные», - на мое удивление, говорил он мне.
 Речь заходила о том, что надо попробовать собрать средства для того, чтобы такую больницу, какая описана в этой книге, можно было открыть. Я ему сказал: страна настолько бедна, что вот так просто с шапкой не пойдешь, мало кто что даст. Я хорошо помню разговор, почти дословно. А вот обратиться к властям городским, которые пошагово помогут решить это практически, есть смысл. Во главе города вразумительные люди стояли. Моей роли никакой в возникновении хосписа, в общем, нет. Это великие труды Гнездилова (Гнездилов Андрей Владимирович - врач-психиатр, доктор медицинских наук, председатель Ассоциации онкопсихологов России) и врачей, которые стали это создавать, и тех администраторов-бюрократов Ленинграда-Петербурга, у которых была совесть, и они сконцентрировали средства какие-то. Их трудами это было создано.

Когда Зорза меня спросил, что бы я мог сделать, я сказал, что у меня давно есть идея сделать четыре или пять фильмов, каждый из которых идет девять-десять минут, чтобы показывать людям, у которых начался процесс расставания с жизнью.

Уже тогда врачи понимали, какой временной отрезок есть у человека маленького, у человека взрослого. Где начинается бессознательное состояние, а до какого часа человек еще в сознании, чувствует, видит и так далее.

И у меня была идея при хосписах создавать своеобразные фойе-залы, которые должны выходить одной стеклянной стеной на открытое пространство, на залив куда-то, а на другой стороне - огромный экран. И когда врачи понимают, что у человека осталось пять дней, у него есть пять возможностей, медикаментозно подготовленному, посмотреть на то, что ему покажут. Одним из этих фильмов должен был быть дождь в весеннем лесу. Другой фильм - это сон подростка. И так далее. Пять фильмов.
Ему замысел понравился, но осуществить его возможности не было, потому что не было ни средств, ни техники. Но какие-то части этого фильма были сняты. «Сон младенца в лесу под снегом» - так назывался эпизод: действительно, лежит в кроватке младенец на берегу озера. Озеро почти все замерзло. Ну и так далее, и так далее. Вечернее такое настроение. И часть из этого эпизода вошла потом в фильм «Элегия из России».

Туда также вошел эпизод, который мне прислали наши соотечественники из Австралии: сын снимает смерть своего отца. Изображение я не посмел взять, а фонограмма полностью в фильме воспроизведена, то, как он, его мать и сестра его матери сидят рядом с больным и как они комментируют уход человека.

Не знаю, прав ли я, что это как-то помогло бы. Может, не прав, потому что все те смерти, которые потом в моей жизни были, они были потом. Это было представление, и это было какое-то пронзительное чувство отчаяния и сочувствия глубочайшего. И бессилия перед тем, что называется этим жутковатым словом.


Александр Сокуров и Нюта Федермессер Фото: Анна Груздева

Я знаю, что потом какие-то проблемы начались, и с большой горечью - и он мне об этом сообщил - Зорза покинул Россию. Его обидели, что-то произошло, его обманули, и он был вынужден уехать. С момента открытия хосписа в Петербурге прошло еще пять лет, и он сам умер. Я был только один раз в хосписе в Лахте, и это произвело на меня сокрушительное впечатление. Я не мог даже представить себя на месте тех удивительных врачей, сестер, кто проводит там круглые сутки.

Вам страшно?

А. С.:

Мне не страшно было. Это было совсем не страшно. Люди, которые в хосписах работают, - это наши святые, это наше национальное достояние. Выше, лучше этих людей я никогда в жизни не видел. Разных видел. Выше и лучше этих людей я не могу себе представить. Я не знаю, что это, какие у них родители, что у них в душах, и как они сами живут каждодневной жизнью, и как им удается создавать хоть какое-то свое собственное счастливое существование…

Люди, которые в хосписах работают, - это наши святые, это наше национальное достояние

К.Г. :

Хотите на них посмотреть? Здесь половина зала таких. Поднимите руки, пожалуйста, все те, кто работают в хосписах в Петербурге и в Москве.

Александр Николаевич, когда вы пришли, я вам сказала: «Я вас боюсь, я не знаю, как с вами про это все говорить». А сейчас, когда вы говорили про Зорзу, я поняла, что я вас не боюсь, потому что нас связывает Зорза, которого я очень любила и который умер в прямом смысле у меня на руках. Он умер после операции на сердце, седьмой по счету. Его последние слова были о том, что я должна заботиться о его жене и не бросать дело хосписов в Москве. Он после Питера поехал в Москву и стал делать хоспис там. Почему он начал с Питера? Потому что Питер был тогда более либеральный, был Собчак. И вообще, мне кажется, все самое лучшее, прекрасное, либеральное и замечательное начинается тут, Москва-то потом подхватывает.

В Москве ему удалось найти мою маму, и он ей уже завещал развитие хосписов. Вообще был очень яркий дядька. На самом деле, мне кажется, жуткий манипулятор. Я сейчас вспоминаю, как он маму мою заманил в эту своеобразную хосписную наркоманию.

Что вы имеете в виду, говоря «манипулятор»? Слово какое-то такое…

Он «завербовал» и Гнездилова, и Миллионщикову и «завербовал» многих людей в Индии, где он делал хосписы, как завещала ему его дочь. «Завербовал» и «манипулировал» вот этой удивительной верой в то, что помощь людям в конце жизни возможна и обязательна…
Мне кажется очень важным, что люди, которые стали двигателями этого безграничного милосердия, - фантастические жизнелюбы, которые на самом деле не привыкли себе отказывать в удовольствиях. Андрей Владимирович Гнездилов - ярчайший человек. Мы с ним очень хорошо знакомы. Да, он болеет, да, он пожилой. Но сказать, что это «аскет, посвятивший себя делу помощи умирающим…» - да никогда в жизни. Человек, всю жизнь окруженный женщинами, человек, у которого масса увлечений, который может и умеет с удовольствием тратить деньги… если они есть.

Вера Васильевна Миллионщикова - любительница ругаться матом, выпить, петь частушки, наряжаться. Знала все самые модные магазины, все самые лучшие кафе и рестораны. Сам Виктор Зорза жил в потрясающем особняке под Лондоном, окна его спальни смотрели в тихий садик, куда вечером приходили гулять олени. В саду у него распускались маленькие подснежники. Он ходил, смотрел на эти подснежники… Впитывал каждый момент…

И вообще, люди, которые работают в хосписах, очень обычные, мы очень все приземленные. Мы очень любим жить.

Значит, так все просто?

А смерти-то вы боитесь?

Мне кажется… Каждый выбирает по себе… «Женщину, религию, дорогу, дьяволу служить или пророку, каждый выбирает по себе» (Первая строка стихотворения Ю. Левитанского).

Я не представляю себя в другом месте. Боимся ли мы смерти? Боимся. А что, можно не бояться? Есть кто-то, кто не боится? Но мне кажется, что на самом деле мы с вами все боимся не смерти, а умирания. Это другое. Мне очень жаль семьи, в которые смерть пришла внезапно. Это то, о чем вы говорили в самом начале - про убийство. Я вдруг поняла, что я, работая в хосписе, никогда так про смерть-то не думала. Вообще никогда. Мы закончим говорить, а я буду осмысливать услышанное от вас в начале.
Работающие в хосписе - счастливцы, оказывается, потому что мы не видим этого внезапного, острого горя.

«ПЯТЬ ВЕЩЕЙ ВСЕГО НУЖНО СКАЗАТЬ ЧЕЛОВЕКУ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ - ПРОСТИ МЕНЯ, Я ПРОЩАЮ ТЕБЯ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, Я БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ И ПРОЩАЙ»

А ведь русская пословица говорит: «Если смерти, то мгновенной». И очень многие люди мечтают об этом.

Это катастрофа, потому что такая смерть не оставляет возможности близким принять происходящее. Огромное благословение иметь перед уходом время. Для того, чтобы просто научиться хотя бы лестно на эту тему говорить, мы привозим Линн Халамиш из Израиля. Удивительный лектор, танатолог. И она рассказывает, как говорить о смерти прежде всего с самими пациентами и с их семьями. Ведь кто-то болеет годами, кто-то десятилетиями. И люди десятилетиями, или годами, или месяцами опутывают себя какой-то невероятной паутиной вранья и лжи ради любви и не говорят друг другу о том, что ждет впереди, потому что вроде бы берегут друг друга.

А на самом деле время, когда ты понимаешь, что срок жизни ограничен, - это потрясающее время. Я учитель по профессии, я очень люблю все упрощать, чтобы дети за партами поняли, как это работает. Работает очень просто. Если вы знаете, что вам послезавтра садиться на поезд и ехать в Питер, вам же нужно понять, что до поезда надо чемодан упаковать, оставить мужу обед… Если вы знаете, что вы в отпуск идете в августе, значит, вам до августа надо вот это и вот это доделать.


Аудитория Открытых Диалогов Фото: Анна Груздева

Если вы уезжаете, у вас есть край чего-то, школу заканчиваете, институт, женитесь, это такие жизненные блоки, к которым мы все себя готовим. И такой же жизненный блок «как я умру». И никто не говорит, когда, сколько времени, что надо успеть сделать… Это катастрофа, потому что это самое ценное время, это время, которое можно прожить качественнее, если ты знаешь, что у тебя две недели, два месяца. В них можно уложить больше любви и заботы друг о друге, чем за всю жизнь.

Я считаю, что мы работаем в самой благодарной части медицины: нет пациентов и семей, которые были бы так признательны за помощь, как наши. Хотя мне кажется, что помочь по-настоящему получается очень редко. Но если один на сто пациентов со своей семьей сумел при нашей поддержке все обсудить, проговорить и получил время на то, чтобы долюбить, на то, чтобы простить и проститься, - это очень дорогого стоит. Когда приезжает Линн, она говорит: «Пять вещей всего нужно сказать человеку перед смертью. Даже если у вас на это есть две минуты. А если у вас есть два года, то вы счастливцы, потому что у вас есть больше времени. И эти пять вещей - прости меня, я прощаю тебя, я люблю тебя, я благодарю тебя и прощай».

Спасибо, что дочитали до конца!

Каждый день мы пишем о самых важных проблемах в нашей стране. Мы уверены, что их можно преодолеть, только рассказывая о том, что происходит на самом деле. Поэтому мы посылаем корреспондентов в командировки, публикуем репортажи и интервью, фотоистории и экспертные мнения. Мы собираем деньги для множества фондов - и не берем из них никакого процента на свою работу.

Но сами «Такие дела» существуют благодаря пожертвованиям. И мы просим вас оформить ежемесячное пожертвование в поддержку проекта. Любая помощь, особенно если она регулярная, помогает нам работать. Пятьдесят, сто, пятьсот рублей - это наша возможность планировать работу.

Пожалуйста, подпишитесь на любое пожертвование в нашу пользу. Спасибо.

Хотите, мы будем присылать лучшие тексты «Таких дел» вам на электронную почту? Подпишитесь

– “Любовь никогда не перестает!”. С уходом тех, кого мы любим, она становится только сильнее и покрывает всех вокруг. Наши дети ушли, но они с нами, и мы должны жить ради них – радоваться солнцу, сирени, ходить на концерты и выставки. Мы должны проживать эту жизнь для них – так начала свое обращение руководитель фонда «Вера» Нюта Федермессер.

В здании театра Новая опера много людей и … очень тихо. Только дети бегают, шумят и смеются, и на этот смех отзываются улыбками их ушедшие братья и сестры с фотографий на стендах. Эти фотографии бережно приклеивают молчаливые родители – беременная плачущая девушка, молодая семья с грудным ребенком, пожилая пара…

Две высокие беловолосые женщины – одна постарше, другая помладше – долго стоят, обнявшись у стенда, замерев и не замечая никого вокруг. Отец приклеивает фотографию и ласково проводит рукой по лицу сына.

-“Живые” – шепчет кто-то рядом со мной. Живые! Потому что “нету разлук. Существует громадная встреча” – эти слова Бродского стали девизом сегодняшнего Дня памяти по ушедшим детям.

Торжественную часть открыл концерт. Всех родителей позвали в зал, где на сцене их ждал камерный оркестр Михаила Рахлевского, для которого, как рассказала руководитель благотворительного фонда «Вера» Нюта Федермессер, «большая честь играть сегодня для родителей в память об ушедших детях».

Когда на зал опустились первые аккорды третьей сюиты Баха, даже мужчины не смогли сдержать слез, а молодой отец в соседнем ряду с годовалым ребенком на руках крепче прижал к себе сына, пряча лицо. Чайковский, Шнитке, Пьяццолла, Штраус… В середине концерта оркестр смолк, и в полной тишине, на огромном экране начали появляться имена детей – нескончаемый список из почти четырехсот имен.

Нюта Федермессер рассказала, что когда фонд “Вера” начинал проводить подобные встречи, она не раз задумывалась, зачем нужен такой день памяти, зачем нужно родителям снова и снова терпеть эту боль.

– И ответом на эти вопросы стали ваши письма. Вы пишите, что этот день важен для вас, так как вам хотелось бы быть полезными другим родителям, теперь, после потери своего ребенка, у вас есть на это силы. Вы приходите не для того чтобы снова пережить свою боль, но чтобы помочь другим, чтобы мы снова вместе смогли научиться тосковать и радоваться. Вы не только самые раненые родители, но и самые спасающие.

Жизнь продолжается – острее, ярче, иногда больнее, – и только вы можете ощущать жизнь полностью.

Актриса и соучредитель фонда «Подари жизнь» Чулпан Хаматова также отметила, что главная цель подобных встреч – ощущение всеобщего единения:

– Очень важно не оставаться в одиночестве, один на один со своим горем. Много раз я пыталась представить себе что было бы со мной, если бы в моей жизни произошло такое горе, и не смогла.

Когда-то я получила травму спины, которая периодически обостряется, и тогда я не могу ничего делать от боли, только лежать и не двигаться. И однажды я подумала: а вдруг на этот раз я слегла навсегда, вдруг я не встану? И тогда я поняла, что только друзья, которые всегда рядом, дают мне надежду. Единственное, что мне помогает – мысль, что я не останусь одна.

А потом на сцену стали подниматься родители и делиться воспоминаниями о своих детях:

О полуторагодовалой Лизе Галактионовой, которая умерла на Пасху, и ее мама, худенькая, как девочка, плача говорила, что счастлива, так как теперь у их семьи появился Ангел-хранитель на Небе.

– Когда я узнала Лизочкин диагноз – спинально-мышечная атрофия, я подумала, что уже никогда не смогу быть счастлива так, как раньше, до конца. А сейчас я могу сказать, что счастье нашей семьи теперь даже полнее. Дети – это наш ключ к двери в Царствие Небесное, их молитвами и страданиями, мы будем вместе. И на отпевании Лизочки тоже не было печали, но только слова о победе над смертью:

Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!

О Бодровой Лере, которая заболела раком в четырнадцать лет и шесть лет боролась со смертью. Ее мама вспоминала как дочь не позволяла себе плакать, когда от бесконечных химий лопались сосуды, так как вокруг были дети младше ее. Или как она, получив на благотворительном аукционе за свои работы большие деньги, потратила их не на себя, а на оплату другим детям операций по пересадке костного мозга.

И как за три дня до смерти Леры, в ее комнату влетела птичка, и пела до четырех утра -часа, когда Леры не стало.

О маленьком Тимуре, который просил, чтобы Фонд каждый день дарил ему подарки. Когда же его спросили, зачем ему столько игрушек, ответил, что жить ему осталось уже немного, а он хочет успеть собрать игрушки для мальчика, который живет в соседнем доме с пьяницами-родителями.

И о многих-многих других детях, которые своими страданиями и своим мужеством изменили мир вокруг себя.

Воспоминания сегодняшнего Дня памяти часто переплетались и дополнялись воспоминаниями прошлого года, причем чудесным образом.

Так, папа Дани Александр, который в прошлом году сквозь слезы делился радостью – они с женой ждут ребенка! – сегодня поднялся на сцену вместе с женой и веселой девочкой, скачущей в слинге на руках у мамы.

– Мы брали силы из любви друг к другу и из любви к тем людям, которые вокруг нас. Мы впитали эти силы, и теперь хотим ими делиться с вами. Мы также просим вас отдавать свои силы другим людям. Счастье, как дуновение ветра, оно может исчезнуть в любой момент, поэтому надо жить для других и помогать тем, кому нужна помощь.

А Елена – мама Леши, ушедшего в прошлом году накануне своего 17-летия, рассказала, что написала на шарике имя сына, перед тем как выпустить шар в небо:

– И через четыре дня Леша приснился мне и сказал: “Мама, спасибо за подарок!”. Помните, у Бога все живы, и наши дети всегда с нами!

И вот на улице родителям снова раздали сотни белых воздушных шаров. Дул сильный ветер, шары рвались в небо. И, не дожидаясь общей команды, некоторые родители были вынуждены выпустить невесомую веревку с шариком из рук, чтобы дать ему улететь.

“Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает” (1Кор.13:4-8)

Когда читаю это место в Апостоле, то сразу вспоминаю одного человека…
Однокашники, вместе с которыми прошли годы моей учебы, наверняка и сейчас помнят нашу Марину Степановну. Старушка-библиотекарь с «жутко скверным», как считали все должники, характером… Подходя к дверям библиотеки, крестились даже неверующие – нотации и крик на нас, нерадивых читателей, как раскаты грома, долетали с третьего этажа до первого. Причем память частенько играла с ней злую шутку – крик этот зачастую выливался вовсе не на того, кому был предназначен.

Библиотеку нашу все по возможности обходили стороной, а первого апреля разобиженные в пух и прах студенты «старались», как могли – на дверях библиотеки всегда висела табличка, снятая со щитовой – «Не влезай! Убъёт!»

И вот однажды довелось мне встретиться с ней в автобусе. Скажу честно – пряталась я долго… Но всё-таки пришлось поздороваться…
Было это 22 июня, много лет назад. И тут завязалась беседа. И я узнала очень многое…

Человек этот открылся мне совсем с неожиданной стороны. Узнала я, что когда-то, в этот самый день, 21 июня 1941 года, очень юная, красивая девушка Марина, только что закончившая школу, вышла замуж. С мужем своим, любимым Петенькой, сидела за одной партой чуть ли не с первого класса.
«Мы просто дружили. Но любили друг друга всегда…
Никогда не позволяли себе ничего лишнего, как сейчас это распространено у молодёжи. Первый раз мы поцеловали друг друга на свадьбе… И были так счастливы! Вся жизнь ждала нас впереди!… А завтра была война… Как в кино… Петеньку забрали на фронт на следующий же день, сразу после свадьбы. И убили… В первом же бою…»

На глазах у нее слёзы, а в глазах – боль. Боль живой человеческой души. Боль, которую приглушило, но не залечило время… Передо мной стояла старушка, но глаза ее – глаза восемнадцатилетней девчушки, моей ровесницы, потерявшей любимого мужа сразу после свадьбы…

– А замуж вы потом выходили? – пытаюсь как-то отвлечь ее, переключиться. Так нестерпимо видеть мне чужую боль…
– Замуж? Но я же и так замужем, детка. Замужем за Петенькой…
То, что его нет, не означает, что я должна о нем забыть и смотреть на других…
Я прожила долгую жизнь, и никогда не встречала того, кто бы мог мне заменить моего мужа… Я – его жена, а он – мой муж. И это – навсегда, детка…

Рекомендуем также

Loading...Loading...