Что такое категорический императив канта. Формулировка категорического императива

Категорический императив Иммануила Канта принадлежит к числу наиболее загадочных плодов человеческой мысли. Думаю, никто из философов - как прошлых, так и нынешних - не станет оспаривать это утверждение; ни у кого не вызовет удивления нескончаемость попыток комментировать и интерпретировать и само понятие категорического императива, и в особенности его формулу: «Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой, ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом » . Столь характерная для Канта корявость фразы таит в себе «подвох» - скрупулезную, только ему свойственную выверенность понятий, о которую понабивало себе шишек не одно поколение критиков.

Помнить об этом следует хотя бы уже для того, чтобы настоящее обращение к категорическому императиву не показалось очередной претензий на окончательное и полное «решение проблемы». Собственная (послекантовская) философская история категорического императива настолько солидна, что в наше время впору говорить о нем то же, что было сказано когда-то о Сикстинской Мадонне: «Эта дама в течение стольких веков и на таких людей производила впечатление, что теперь уже она сама может выбирать, на кого ей производить впечатление, а на кого - нет».

Данное очередное обращение к категорическому императиву навеяно убеждением, что теоретическая мотивация, вдохновившая Канта на создание столь неординарной конструкции, несла в себе зародыш политико-философского подхода . Рискну утверждать, что о политической философии до сих пор мало кто знает, что она такое. Это убеждение переносит предлагаемый мной анализ из разряда попыток кантоведческого исследования в разряд работ, имеющих целью показать значение идей Канта для становления новых (или относительно новых) теоретико-философских направлений.

Начать уместно с «Основоположения метафизики нравов». Эту работу Кант открывает тезисом: законы постольку, поскольку они есть предмет «содержательной философии», могут быть либо законами природы, либо законами свободы. Само это деление подразумевает проблему: человек, оставаясь во власти природы, вместе с тем неким образом «выламывается» из царства естественных законов, демонстрируя в ряде отношений уникальную способность поступать так, как если бы эти законы не довлели над ним (отсюда выражение «законы свободы»). Точнее, в жизни каждого из людей ощущается присутствие неких дополнительных (не обнаружимых «в природе») принуждающих сил: они-то и несут ответственность за человеческое в человеке. Суть «человеческого» надындивидуальна. Чувство долга, выполняемые человеком обязанности - вот тот особый элемент жизни каждого индивида, который, ничего не давая (а порой и вредя ему) в аспекте «личного счастья», обеспечивает общество в целом необходимыми скрепами. При этом исследовательский интерес возбуждает не тот факт, что человеку свойственно изменять чувству долга (как раз для этого, доказывает Кант, у каждого имеется предостаточно личных оснований), а то, что столь часто предаваемое понятие оказывается все же неистребимым, благодаря чему общество в целом никогда не скатывается в состояние «войны всех против всех» и, находясь порой на краю пропасти, все же избегает с помощью представлений о долге окончательного распада. Сделать понятие долга менее загадочным и призвана теория, постулирующая существование разных типов принуждения индивидуальной воли, сильнейший из которых имеет внеопытное происхождение; этому типу принуждения воли соответствует «понятие безусловной и притом объективной и, стало быть, общезначимой необходимости » . Случаи подобного принуждения и подводятся Кантом под понятие категорического императива. С его помощью, говорит философ, «мы, хотя и оставляем нерешенным вопрос, не пустое ли понятие то, что называют долгом, можем по крайней мере показать, что мы мыслим посредством этого понятия и что хотим им выразить» .

Приведенными рассуждениями очерчена проблема, ставшая центральной не только для философии самого Канта, но и для открытой им эпохи «этики нового типа». О масштабах произведенной Кантом революции в этике можно судить уже по тому факту, что оппонентом кенигсбергского мыслителя видится тут не кто иной, как сам Аристотель, олицетворяющий господство в морали принципа эвдемонизма . Проблему же синтеза двух этических теорий специалисты относят к числу главных вопросов современной этики. Согласно А.А.Гусейнову, сложность этой задачи обусловлена противоположностью исходных этических позиций философов: «По Аристотелю есть моральные поступки, но нет общего морального закона. По Канту, напротив, есть моральный закон, но нет моральных поступков» . Этот вывод содержит одну из наиболее существенных претензий к этической системе Канта, в философии которого действительно не находится места моральным поступкам , несмотря на то, что ее исходный постулат («человек живет лишь из чувства долга, а не потому, что находит какое-то удовольствие в жизни»), казалось бы, взывает к действию. Ниже я даю собственный комментарий к данной противоречивой составляющей кантовского наследия. Здесь же важно отметить: «утрата» кантовской теорией морального поступка есть не только и даже не столько этическая, сколько политико-философская проблема (что впрочем не должно вести к недооценке того прорыва, который совершил Кант своей этикой долга в процесс осмысления природы политического).

Сказанное задает направленность настоящей работы: если этическая мысль может позволить себе до поры до времени ограничиваться развитием одного из двух аспектов (закон или поступок), то для мысли политической рефлексивное соединение того и другого в рамках единого учения является конституирующим моментом всякой политической теории, коль скоро она желает быть современной.

Но вернемся к категорическому императиву. Первое, о чем важно помнить здесь, это о своде идей, которым непосредственно противопоставлял Кант учение об императиве. Речь идет прежде всего об этических принципах эвдемонизма, получивших в Новое время мощную поддержку в лице утилитаризма. Автор категорического императива проявляет прозорливость, ощущая угрозу, исходящую от этой философии восходящего экономического человека : «Принцип личного счастья, сколько бы при нем ни применялись рассудок и разум, не заключал бы в себе никаких других определяющих оснований воли, кроме тех, которые соответствуют низшей способности желания», если бы «чистый разум» сам себе не был «практическим, т.е. без предположения какого-либо чувства, стало быть, без представления о приятном и неприятном как материи способности желания, которая всегда служит эмпирическим условием принципов», и был бы «в состоянии определять волю через одну лишь форму практического правила» . Вывод, к которому подводят нас представленные умозаключения, ясен: утилитаризм слишком примитивен для того, чтобы претендовать на знание сущности человека. Отсюда следствие из вывода: сущность человека надлежит выражать в понятиях, принципиально не сводимых к тем, какими мы описываем явления природы. Так возникает тема «чистоты» практического разума; последний отнесен Кантом к «способности желания», общей «для всех разумных существ» в силу объединяющего их «одного и того же определяющего основания воли».

Существует соблазн усмотреть в сказанном намерение отделить человеческое от общебиологического, опустив расширение в сторону «всех разумных существ» как понятийно избыточное. Но для Канта здесь нет избыточности; рефрен о неких разумных существах, возникающий всякий раз, как заходит речь о чистом разуме, призван отделить в человеке его индивидуально-родовое (антропологическое) от в человеке же воплощенных всеобщих (а не только человеческих) законов нравственности . Будучи понятным в качестве основания для разделения «миров» эмпирического и сверхчувственного, данный ход мысли, однако, не убеждает в необходимости по-кантовски жесткого противопоставления априорного и эмпирического планов.

Здесь есть над чем задуматься: с одной стороны, мыслитель не высказывает сомнений касательно правомерности понятия «разумного существа вообще» (он не ставит вопроса: не есть ли разум атрибут самого человека) ; а с другой - подчеркивает, что не собирается «изобретать» новой этики, а лишь по-новому описывает то, что миру было известно всегда. Но в данном контексте «всегда известное» - это загадочная власть над людьми моральных норм и представлений. Её-то Кант и пытается прояснить, постулируя причастность рода человеческого к чему-то более существенному, чем он сам, и делая «это» критерием добра и зла. Иными словами, очевидный факт состоит для читателей Канта не в том, что мораль, выделяющая человека из прочих объектов чувственного мира, относится к сфере сверхчувственного, умопостигаемого, а в ином: сама сфера умопостигаемого постулируется философом как «невидимое основание» человеческой морали. С помощью учения об «априори» Канту удалось противопоставить нечто учащающимся попыткам выведения морального аспекта бытия из чувственно-эмпирического опыта. В этом смысле априоризм действительно представлял собой не столько новшество, сколько способ «напомнить» об известном всем тем, кто позволил себе позитивитски-натуралистическую забывчивость.

Что же до специфического понятийного наполнения «напоминания», то оно было в общих чертах традиционно для эпохи. Просвещение, к деятелям которого Кант справедливо относил самого себя, ценило ум - Разум - настолько высоко, что это позволило Разуму фактически стать преемником низвергнутых божеств прошедших времен, их местоблюстителем. Правда, в отличие от Канта, Просвещение в его многоликости было не лишено сомнений по поводу решающей роли Разума в делах и поступках человеческих. Например, у почитаемого Кантом Ж.-Ж.Руссо можно встретить понимание того, что воля человека не только не может, но и не должна быть полностью «разумной» . Невозможно вообразить, чтобы Кант не помнил о сделанных Руссо оговорках, не понимал их важности. Однако сам он, думается, не мог позволить себе такого рода скепсис: подобное означало бы размывание концептуальных устоев центрального для него принципа априоризма. А эти устои и без того достаточно слабы. Об этом свидетельствует беспомощность Канта перед лицом некоторых эвдемонистических положений, принижающих, по его мнению, Разум:

«Если бы в отношении существа, обладающего разумом и волей, истинной целью природы было … его счастье , то она распорядилась бы очень плохо, возложив на его разум выполнение этого своего намерения… Все поступки, какие ему следует совершать для этого, и все правила его поведения были бы предначертаны ему гораздо точнее инстинктом и с помощью его можно было бы достигнуть указанной цели гораздо вернее, чем это может быть когда-либо сделано при помощи разума» .

Ранее, при обосновании тезиса об особой природе морали, Кант мог с полным основанием ссылаться на его общепризнанность. Что же касается приведенного утверждения о нефункциональности разума как гаранта «счастья», оно лишено подобной поддержки. Предложенный выше аргумент об «избыточности» разума в биологическом плане, призванный доказать предназначенность разума для какой-то «высшей цели» , разбивается о факт утилитарного пользования разумом, и, думается, именно этот факт подталкивает Канта к разработке крайне изощренной классификации «разумов», так сказать, различного назначения, которые он вынужден выстраивать в сложную систему - иерархию, в полном объеме никем из последующих мыслителей не востребованную и оставшуюся благодаря этому «фирменным знаком» собственно кантовского гения. В результате же понятие разума на его «априорном» полюсе разрастается под тяжестью возложенной на него этической роли до размеров непознаваемого Абсолюта. Между тем именно учение об абсолюте - «чистом разуме» (вершине названной иерархии) - ответственно за введенное Кантом представление о причастности человека к сфере, лежащей по ту сторону его собственного повседневного чувственного опыта.

Кантовский априоризм - тема обширная. Для наших целей важно зафиксировать, что априоризмом фактически прочерчивается некий водораздел, за которым теория в целом как бы начинает работать на самое себя. С момента постулирования области сверхчувственного главной заботой Канта-теоретика становится обеспечение по возможности безупречного взаимосогласования имеющихся в его арсенале понятий. Отсюда парадокс: всяк, вступивший вслед за философом в область метафизических фантазмов, оказывается вынужден соглашаться с ним практически во всем, что касается внутренней непротиворечивости предлагаемых им понятий. Вот только новых смыслов эта напряженная работа практически не производит. Теория Канта буксует на месте, увязая в необходимости прояснять тонкости взаимоотношения элементов неуклонно усложняющейся понятийной конструкции, «перенаселенность» которой требует от ее создателя непомерных интеллектуальных усилий, почти не оставляющих места для иного. Например, на рассматриваемый здесь же непростой вопрос о том, каким образом человек может одновременно являться и звеном в причинно-следственной цепочке природы, и субъектом «свободной причинности», Кант вместо содержательного ответа практически отсылает читателя к изначальным дефинициям.

Это не самый плодотворный способ разрешения концептуальных затруднений. Постулирование двойственности бытия человека как существа одновременно природного и надприродного не привносит ничего нового по сравнению с известными богословскими трактовками, уделяющими человеку в системе мироздания место, промежуточное между существами плотскими и божественными. Намек на попятное движение ощутим даже не в понятии «вещи в себе», а в допущении, что таковая способна непосредственно «обнаруживать себя» в разумных существах, поскольку они - разумны. Теперь стоит только заменить слово Разум словом Бог, как аналогия с системами богословских представлений достигает такой полноты, что в данной точке учение Канта утрачивает внутренний импульс к развитию…

* * *

На фоне подобного теоретизирования категорический императив привлекает своей концептуальной «незаангажированностью». Формула его (это доказано временем) способна будить философское воображение даже в отсутствие всякой связи с обслуживающим ее громоздким понятийным аппаратом. Императив адресует себя индивиду осторожным «мог бы пожелать». Требование «пользоваться собственным разумом» в полную силу звучит в другом месте . В формуле же императива Разум вовсе не упоминается. Для обладателя развитой философской интуиции, каким был Кант, подобное не случайно (очевидно, способность ощущать уязвимость тех или иных из своих построений никогда не покидала мыслителя).

Все это дает нам шанс оценить относительную независимость кантовского категорического императива (в ряду других положений его философии) от Кантом же созданной мифологии Разума. Для наглядности вспомним, как оценивал Канта, например, Карл Поппер - мыслитель, чье морально-политическое кредо фактически совпадает с требованием очищения разума от наслоений чувств, суеверий, традиций, словом, всего того, что не выводит человека непосредственно в «интеллигибельный» мир. Свойственная его политико-философским построениям прямая, точно стрела, устремленность к разуму как высшей человеческой добродетели позволяет заметить, что у самого Канта все куда более «запутано»: при всех оговорках Кант предпочитает рассматривать человека как существо, «у которого разум не единственное определяющее основание воли» . Соответственно, «если под мотивом… понимают субъективное основание определения воли существа, чей разум не необходимо сообразуется с объективным законом уже в силу его природы, то отсюда прежде всего следует, что … мотивы человеческой воли… никогда не могут быть ничем другим, кроме морального закона» . У людей, подчеркивает Кант, разум несовершенен по определению, но ведь есть еще человеческая воля, мотивируемая моральным законом. И именно ей, человеческой воле, адресован категорический императив.

Так возникает тема свободы воли - весьма странного приращения к, казалось бы, завершенной дуалистической картине; приращения, занявшего в кантовской мысли уникальное место посредника между непересекающимися мирами Природы и Разума: «…в отношении воли приписываемая ей свобода, как нам кажется, находится в противоречии с естественной необходимостью и у этого перепутья разум в спекулятивном отношении считает путь естественной необходимости гораздо более проторенным и более пригодным, чем путь свободы, однако в практическом отношении тропинка свободы есть единственная, на которой возможно при нашем поведении применение своего разума; вот почему самой утонченной философии, так же как и самому обыденному человеческому разуму, невозможно устранить свободу какими бы то ни было умствованиями» .

Свободная воля - это способность «самозаконодательства», автономии индивида; актуализация ее и есть нравственное состояние (в отличие от гетерономии - подчиненного, безнравственного состояния воли). Если так, то в своей политической ипостаси категорический императив предполагает требование превращения «индивидуального самоволия» в закон для всех... Здесь и сокрыта главная трудность всей послекантовской (не пользующейся априорными основаниями) политической теории, кладущей в основание понятия политического признание свободы индивида. Как сделать волю «общей», если каждый индивид уникален, а реализация его свободной воли есть главный принцип (кантовской) морали?

Сам Кант предлагает решать эту проблему в поле закона, который, по его мысли, выдвигает институт права в качестве «(моральной) способности обязывать других». Основа этой способности - «прирожденное равенство, т.е. независимость, состоящая в том, что другие не могут обязать кого-либо к большему, чем то, к чему он со своей стороны может их обязать» . Здесь уместен тонкий комментарий Э.Ю.Соловьева: «Глубочайший смысл правовой идеи - в лимитации самого ограничения свободы » . Действительно, кантовское понимание свободы не смогло бы выступать в роли парадигмы современного политического мышления, если бы за частоколом правовых ограничений кенигсбергский мыслитель не разглядел выгораживаемого этим частоколом поля свободы. Правда, в этом случае принцип, описываемый современным кантоведением как принцип «равенства свобод», точнее было бы назвать принципом равенства «несвобод»… Как бы там ни было, данный ход мысли, нащупанный Кантом и поддержанный современным интерпретатором, представляется чрезвычайно перспективным. Фактически здесь постулируется наличие в «жизненном мире» двух сфер: первая («гармонизирующая») жестко регламентирована и конечна, вторая аморфна и беспредельна; она как бы «обтекает» со всех сторон сферу несвободы (от закона) и «подмывает» ее границы: ведь граница между регламентированным и нерегламентированным по определению не может быть незыблемой.

Однако у принципа «равенства свобод» есть одно существенное ограничение: сфера его применимости очерчена ситуацией идеального законопослушания. Но очевидно же, что история человечества, как прошлая, так и будущая, в парадигму законопослушания не вмещается, ибо требует неизменности и самого закона, и общества. На этот факт Кант отвечает попыткой герметизировать правовую сферу в качестве области жесткой регламентации, дабы оградить ее от корродирующего воздействия «жизненного мира». Отсюда требование «не рассуждать» на определенные темы, т.е. требование частичного ограничения компетенции самим же философом сформулированного принципа sapere aude . Ясно, что подобное ведет к значительному обесцениванию принципа «равенства свобод».

Наметившуюся проблему можно сформулировать так: ограниченная законами, свобода индивида все же должна иметь возможность «восставать» против тех или иных конкретных законов, отменять или реформировать их. Но, как мы видим, такой вариант кантовской философией по большому счету не предусмотрен, что заставляет вспомнить прозвучавший со стороны этики «вердикт» об отсутствии в этой философии «моральных поступков». Применительно к политической философии «вердикт» можно расширить до утверждения о недейственности теории, опирающейся на трансцендентные принципы: учение о чистом разуме имеет своим неизбежным дополнением принцип привносимого извне ограничения в «конечные разумы» реальных людей. В наше время тезис о всеблагости закона может быть принят только в смысле его «равноограничительности», т.е. справедливости, притом что сам закон неизбежно воспринимается как воплощение одного из конкретных (а значит конечных) человеческих «разумов». Это означает, что для современного сознания закон как таковой всегда потенциально репрессивен, и потому неотъемлемым условием его легитимации должна быть зафиксированная в правовом поле возможность внесения изменений (сколь угодно радикальных) в действующее законодательство.

Все сделанные уточнения ставят политические учения, ориентированные на кантовские этические принципы, перед непреодолимыми трудностями. Речь идет прежде всего о «делиберативном» тренде современного либерализма в обоих его вариантах. Конечно, надо иметь в виду, что «”постметафизический” поворот современной философии затронул… и философскую этику. Он не позволяет современным авторам брать необходимые им для рассмотрения политики понятия из трансцендентального “практического разума”, подобно тому, о котором писал Кант» . Вместе с тем, основополагающие для этих систем понятия «идеальной речевой ситуации» (у Ю.Хабермаса) и «изначальной позиции» (у Дж.Ролза) оказываются прямым порождением принципов кантианства. Фигурирующее в обеих теориях требование «рациональности» в основных чертах воспроизводит исходное кантовское представление .

Все это заставляет нас вновь обратиться к категорическому императиву, точнее, к альтернативным восприятиям его со стороны не упоминавшихся выше известных последователей Канта, ибо из опыта современных нам теорий, как мне кажется, можно сделать достаточно ясный вывод о том, чего именно недостает традиционному пониманию кантовского императива для того, чтобы он мог отвечать интеллектуальным запросам сегодняшнего общества. Постулируемый Кантом Разум долее не может сохранять за собой привилегированную позицию некой исходной и, стало быть, не подлежащей критическому вопрошанию сущности прежде всего потому, что современность уже не в состоянии отрицать факт множественности разумов (истин, воль).

Но многого ли стоит в таком случае заключенное в императиве требование универсализации индивидуального? - Многого. Именно в ситуации «расколотости» разума стремление к универсализации «максимы» индивидуальной воли не только не утрачивает актуальности, но и являет миру свое до поры до времени сокрытое политическое измерение.

Надо сказать, это измерение достаточно ощутимо присутствует уже у младших современников и учеников Канта, таких как А.Шопенгауэр. Произведенный Шопенгауэром переворот в понимании «вещи в себе» представляется мне важным шагом именно в направлении познания политического как сферы сопряжения морали и поступка. «Вещь в себе, - пишет Шопенгауэр, - я получаю не ухищрением и не заключаю к ней по законам, которые исключают ее, так как относятся уже к ее явлению …а непосредственно констатирую ее там, где она непосредственно лежит, в воле, непосредственно открывающейся каждому как в себе его собственного явления» . Шопенгауэр, подвергший критике кантовское понимание свободы воли в аспекте ее непостижимости, дает свою концепцию воли, служащую неплохим комментарием к кантовскому императиву: «То, от чего мы здесь абстрагируемся, - позднее это, вероятно, станет несомненным для всех - есть всегда только воля , которая одна составляет другую грань мира» . На первый взгляд, предпринятое им преобразование кантовской системы состоит в простой подмене Разума Волей. Но эта замена влечет за собой вереницу новых смыслов. Воля как вещь в себе абсолютна, свободна и как таковая непосредственно дана нам. В то же время в составе эмпирического мира воля, согласно Шопенгауэру, оказывается лишь одним из множества объектов этого мира, и, подобно прочим объектам, она уже отнюдь не свободна. Очевидно, что отношения человека со столь амбивалентно позиционируемой волей не могут не быть проблематичными:

«…совершенно особый, в животном мире невозможный феномен человеческой воли может возникнуть, когда человек отрешается от всякого подвластного закону основания познания отдельных вещей как таковых и… когда вследствие этого становится возможным действительное обнаружение истинной свободы воли как вещи в себе, отчего явление вступает в известное противоречие с самим собою, выражаемое словом самоотрицание , и даже в конце концов уничтожает в себе своего существа, - … единственный случай, когда в самом деле непосредственно обнаруживается и в явлении свобода воли в самой себе» .

Философ указывает нам на один-единственный способ перевода свободной воли как непосредственно данной нам из разряда вещи в себе в разряд явлений. Таким способом оказывается… самоубийство. И надо сказать, логика его рассуждения безупречна. За этот вывод (хотя не только за него) Шопенгауэр снискал себе славу одного из самых мрачных умов модерна. Однако, что касается приведенного умозаключения, его совершенно не обязательно воспринимать пессимистически. О чем в действительности говорит нам Шопенгауэр? Только о том, что воля живущего не способна практически реализовываться в той по-кантовски понимаемой «чистоте», которую кенигсбергский мыслитель атрибутирует Разуму. У Шопенгауэра, напомним, кантовскому «чистому разуму» равновелико понятие «чистой воли». А вот воле «явленной», как мы видим, философ не просто отказывает в «чистоте», но фактически лишает ее способности быть собой (за исключением единственного указанного случая). В этой трактовке воли как явления Шопенгауэр одновременно и прав, и неправ. Он прав в том, что воля, будучи «явлена», непременно станет хоть немного, но «гетерономной», подчиненной «внешнему», понеся поражение от эмпирического мира. Неправ же он в том, что, попадая в мир явлений, воля полностью утрачивает самость и становится «объектом». Да, воля вынуждена трансформироваться в мире воздействующих на нее объектов; но среди последних выделяются объекты особого рода - другие воли. Взаимоотношения воль как «эмпирических объектов» создают уникальную реальность, совершенно не учтенную ни в теории Шопенгауэра, ни в теории Канта.

Эта реальность - пространство политического.

Точнее, это единственный аспект реальности, внутри которого есть смысл искать «политическое». Представители немецкой классической (а, начиная с Шопенгауэра, и постклассической) философии полагали, что учитывают эту реальность в своих системах. Однако (1) учету подлежала только рациональная часть человеческого универсума, (2) от внимания философов ускользало принципиальное различие между субъект-объектными и субъект-субъектными отношениями: второй субъект неизменно превращался в их анализе в объект. Первая и вторая особенности традиционного философствования связаны между собой необходимым образом. Низведение одним из субъектов, поставившим себя сначала в качестве исследователя, а затем и в качестве наделенного «царским знанием» деятеля над другим, второго субъекта до положения объекта автоматически исключало возможность восприятия всей полноты «жизненных проявлений» взаимодействующих субъектов. В результате изучающий оказывался не в ситуации взаимодействия (даже если речь шла о взаимодействии «разумов»), а в ситуации интеллектуального восприятия («познания») объекта. Мало того, теоретик не просто «оказывается» в субъект-объектном отношении, он обязан неизменно воспроизводить это отношение как единственно корректный способ концептуализации «эмпирии». А это означает, что посредством данных двух операций второй субъект лишается права быть воспринятым вне заданной «субъектом-исследователем» логики. Из всех аспектов поведения другого значимыми остаются только акты, соразмерные точке отсчета и методу изучения, заданным одной из сторон. Из непосредственной ситуации интеракции субъектов исключается стадия взаимодействия равных, игры, соперничества. Считалось, однако, что все это представимо в логике изучающего. А как иначе?

Понять, помыслить что-либо возможно только при известной неизменности «точки зрения». Последняя и стала для философии точкой утраты «поступка», за которой стирается различие между восприятием субъектом «окружающей действительности» вообще и восприятием взаимодействующего с ним «другого» (понимать под «другим» имеется в виду когда индивид, когда группа, а когда и человечество). Классическая философия не желает слышать о «другом» как носителе иной морали и иной рациональности. Между тем именно логика «объективирования» другого в рамках теоретического исследования, будучи рассмотрена в политико-философском аспекте, обнаруживает лежащую в ее основании потребность удержания собственной позиции как доминирующей. В противном случае неизбежен риск опрокидывания, дискредитации другим собственных принципиальных установок «субъекта» и, как следствие, полного или частичного отказа от изначального понимания происходящего, от собственной «картины мира». Последний вариант мыслим только в режиме диспута, когда все участники изначально являются субъектами до тех пор, пока не возобладает какая-то одна точка зрения; отсюда определенная «теоретическая неполноценность» диспутов.

Итак, понятие политического распространяется на то измерение жизненного мира, адекватное восприятие которого возможно только в условиях непереводимости ситуации интеракции двух и более субъектов в субъект-объектное отношение. Кажется, в этом определении заключено требование оставаться «над схваткой»; однако отстраненность нужна исследователю лишь в той мере, в какой она позволяет проследить рождение нового в столкновении изначальных позиций.

Главное, однако, не это. Признание политического в качестве «сферы схватки» par excellence акцентирует такое основополагающее качество политического бытия, как присутствие в нем соперничающих субъектов, нацеленных на победу - победу, нередко достигаемую ценой полного опрокидывания наличной (т.е. господствующей) картины мира; последняя в практическом ракурсе соответствует наличной властной конфигурации. Таким образом, сфера политического по самой своей сути не приемлет абсолюта: и мораль, и истина всегда рассматриваются в ее пределах как чьи-то. Авторство новой «картины» неизменно приписывается «победителю», хотя в содержательном плане она почти всегда есть смешанный результат. Отсюда ясно, что возможность содержательно рассуждать о политической теории есть достижение постклассической эпохи.

Далее. Рассмотренное с этой точки зрения субъект-объектное отношение, известное нам как отношение рационально-познавательное, мыслится как один из моментов субъект-субъектного отношения, а именно как стадия фиксации наличного господства конкретного субъекта. В частности, классическая познавательная (не практическая) ситуация состоит в удержании наличной конфигурации господства определенной «логики» до тех пор, пока она не будет вытеснена альтернативной (более убеждающей) познавательной конфигурацией. При этом главным «оружием» как сохранения прежней, так и воцарения новой познавательной ситуации остается рациональный дискурс. Иначе обстоят дела с практической, т.е. не только собственно политической, но любой, находящейся в «пространстве политического» деятельностью: вызовы со стороны конкурирующих субъектов совсем не обязательно оказываются изначально облаченными в морально-рационалистические одежды. Рациональное обоснование, конечно, необходимо и здесь, но оно, как правило, подводится под ситуацию задним числом после того, как определится исход схватки, и как таковое оно может воплощать собой иную логику и иную мораль.

Резюмируем. Пространство политического заполнено взаимодействующими субъектами. Это трудноуловимая для классической философии стихия. Главная причина неуловимости - та, что межсубъектным отношениям не присуща рациональность , из чего, конечно, не следует вывод о якобы полной иррациональности этих отношений. Речь идет о том, что ситуация взаимодействия субъектов как субъектов целиком на язык рационального дискурса не переводима. Возможной и обязательной рационализация оказывается только на стадии преобразования данного отношения в субъект-объектное, где она возникает как акт фиксации победы/господства.

Сказанное позволяет определить пространство политического как сферу столкновения не разумов, а свободных воль . Для этой сферы такая вещь, как «смена установок», является не эпохальным событием, как в науке, а «буднями», составленными из бесконечных и, как правило, микроскопических подвижек, соответствующих переходам на точку зрения нового субъекта. Микроскопичность изменений дает возможность post factum соединять разрывы в ткани рационального обоснования в единый «нарратив». И только в эпохи крупных политических катаклизмов разрывы достигают масштабов, требующих замены одного типа рациональности другим. В такие моменты мы отчетливо видим, что Разум не един и, стало быть, не может играть роль начальной точки отсчета.

Представленная картина, описывающая политическое измерение жизненного мира, открыта для критики. Так, можно сказать, например, что если «у Аристотеля есть моральные поступки, но нет общего морального закона, а у Канта есть моральный закон, но нет моральных поступков» , то здесь нет ни морального закона, ни моральных поступков… Именно в этом ключе часто философствовал Фридрих Ницше, который не внял призыву Шопенгауэра искать мораль в отказе от воли. Ницше пошел собственным путем, изобретя «сверхчеловека» как мифический способ реализации свободной воли во всей ее полноте, а, сделав это, взял и вернулся к кантовскому определению морали как автономии индивидуальной воли! Фантазия о сверхчеловеке не была пустой: она сделала возможным переход от шопенгауэровской «воли к жизни» к более современной идее - воле к власти. Этим переходом Ницше жестко поставил философскую мысль перед фактом исчерпанности традиционных представлений об источнике морали Там же. С. 400.

Одним из базовых понятий немецкой философии является категорический императив Иммануила Канта, суть которого изложена в его труде «Критика чистого разума». Кант делит практические принципы на максимы (субъективные) и императивы (объективные) . Императив, в свою очередь, он подразделяет на категорический и гипотетический. Категорический императив — это абсолютный моральный закон, который не сопряжен ни с какой целью, и, в отличие от гипотетического, выступает как совет предосторожности и может существовать только в определенных условиях.

Категорический императив строится по формуле: должен, потому что должен. Данная формула придает ему всеобщий, устойчивый и неизменный характер, который позволяет существовать моральному закону в любых ситуациях. Поэтому человек должен помнить, что его субъективные максимы не могут быть всеобщими, и его задача упорядочить их и сделать максимально близкими к категорическому императиву. Моральный закон один, но существует несколько его формулировок. Представляется, что для современного общества более полезной будет следующая трактовка: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству».

В погоне за выгодой человек часто забывает, что кроме его максимы есть максимы других. А реализуя свою субъективную цель, он может предать, обмануть и обидеть других, используя их. Например: человек может поссорить друзей, сказав им неправду в своих интересах. Чтобы этого не произошло, он должен следовать категорическому императиву, о чем и свидетельствуют две другие формулировки, которые призывают нас поступать так, чтобы субъективное волеизъявление стало объективным законом.

Эти три способа внешнего выражения закона подчеркивают его многогранный смысл, обращая внимание на отдельные аспекты. Существование этих формулировок отражает такой важный принцип морального закона, как его автономность. Ее смысл заключается в том, что категорический императив предписывает нам сама воля, при этом, не требуя обоснования его обязательности. Но императив был бы бесполезен, если бы ни одно важное условие – свобода . Именно она, как говорит Кант, открывает путь автономии. Свобода делает нашу волю «законодательной» и не зависящей от внешних факторов, позволяя ей самоопределяться, основываясь на форме закона, а не его содержании.

Доказательством этому выступает такое чувство, как «угрызение совести». Например: мальчик увидел, как его друг украл кошелек у девочки, но не сказал никому, потому что тот его об этом попросил. И как бы в этой ситуации не убеждал себя человек, что не мог предать друга, несмотря на эти обстоятельства, его все равно будет мучить совесть, потому воля обладает свободой. Из всего вышесказанного, можно сформулировать следующее определение: категорический императив — это абсолютный, объективный, всеобщий моральный закон, необходимым условием которого является свобода, а основным принципом автономность, обеспечивающая его устойчивый и неизменный характер.

Итак, подводя итог, хочется отметить, что роль категорического императива в нашей жизни велика, потому что он учит нас поступать правильно в любых ситуациях. Кроме того, позволяет нам уважительно относиться к другим людям и является, в какой-то мере, нашим внутренним регулятором поведения. Каждый человек, в идеале, должен следовать этому моральному закону, важность которого можно сравнить с высказыванием Конфуция: «Не делай другим того, чего не желаешь себе», — и с золотым правилом нравственности: «Поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой».

«Относись к другим людям так, как хочешь, чтобы они относились к тебе» — наверняка многие из нас хотя бы раз слышали эту фразу или её подобие. Согласитесь, что воспринимается она как нечто привычное и само собой разумеющееся? Однако это не просто обиходное выражение или пословица – на самом деле эта фраза относится к очень интересному закону, который носит название «категорического императива». К тому же, он непосредственно связан с ещё одним законом, а если быть точнее, правилом – «золотым правилом» нравственности. В данной статье мы поговорим и о каждом из этих понятий.

Категорический императив

Термин «категорический» императив появился благодаря немецкому философу Иммануилу Канту, который разрабатывал концепцию автономной этики. Согласно этой концепции, нравственные принципы существуют всегда, не зависят от окружающей среды, и должны быть в постоянной связи друг с другом. И категорический императив говорит о том, что человек должен использовать особые принципы, которые определяют его поведение.

По Канту, человек является высшей ценностью. Каждый из людей обладает чувством собственного достоинства, которое он защищает от любых посягательств. Однако и любой другой из людей обладает чувством собственного достоинства. Получается, что один человек имеет свободу выбора способа поведения через призму восприятия другого человека. А любой поступок оценивается на основе понятий о добре и зле.

Как личность, человек не способен быть мерилом добра и зла. Не существует и совершенного человека, который мог бы быть эталоном этих качеств. Следовательно, понятия о добре и зле перешли к человеку от бога, т.к. он единственно является их носителем. В нравственном сознании человека должна закрепиться идея о боге, как об идеале и нравственном совершенстве.

Согласно определению, человек является главной нравственной ценностью. Бог же для него является нравственным идеалом для самосовершенствования. Учёный сформулировал свой закон так, чтобы он стал основой, на которой строятся человеческие взаимоотношения. Этот закон и называется категорическим императивом.

• Человек должен поступать в жизни по правилам, которые имеют силу закона, как для него, так и для других;
• Человек должен относиться к людям так, как хочет, чтобы они относились к нему;
• Человек не должен рассматривать другого человека как средство для извлечения личной выгоды.

Теория Канта говорит нам о том, что человек, выбирая, как ему действовать, должен брать во внимание не только свои желания, но и общечеловеческие правила, которые являются для него безусловным повелением (категорическим императивом).

Вообще, взаимосвязь основ категорического императива (в особенности, второй и третьей) представляет собой базу отношений между социумом и человеком, между государством и его гражданином. Первая же основа является абсолютным нравственным требованием, состоящим в осознании человеком своего долга перед самим собой и другими людьми, основывающегося на свободной и разумной воле. Ведь любая вещь в мире, как говорит исследователь, обладает относительной ценностью; лишь только разумная и свободная личность ценна сама по себе.

Мораль категорического императива содержит причину в самой себе, а не является результатом чего-либо. Философ возвышает её над миром, отделяет от множества жизненных связей и противопоставляет реальной действительности, ведь она говорит не о том, что есть на сегодняшний день, а том, как должно быть. И настоящее уважение к личности – это нравственная основа морали и права. Но в реальной жизни это практически невыполнимо, т.к. в человеческой природе присутствует, как говорит Кант, «изначальное зло» — это эгоизм, стремление лишь к собственному счастью, себялюбие и т.п.

Но, в любом случае, отличие категорического императива от любой подобной предшествующей теории заключается в том, что основа нравственности зиждется не только на счастье и пользе человека, но ещё и в требованиях его разума и принципе гуманизма, который наиболее ярко выражается в «золотом правиле» нравственности.

«Золотое правило» нравственности

Историю «золотого правила» нравственности, подразумевающего под собой основу нравственного поведения, можно смело назвать историей становления нравственности вообще. В том значении, в котором «золотое правило» принято рассматривать сейчас, оно начало применяться в XVIII веке.

Первоначально, ещё при первобытно-общинном строе, был так называемый обычай кровной мести, суть которого заключалась в идее равноценного воздания. Сегодня это кажется жестоким, но в то время именно кровная месть регулировала вражду между родами и обуславливала рамки поведения.

После того как родоплеменные отношения были разрушены, разделение людей на «чужих» и «своих» перестало иметь чёткую грань. Связи людей из разных родов по каким-либо причинам могли быть даже сильнее, чем внутриродовые связи. Отдельный человек перестал «расплачиваться» за проступки своих родственников, а родовая община перестала отвечать за действия своих отдельных членов. Отсюда возникла необходимость в появлении нового принципа управления межличностными отношениями, который бы не зависел уже от принадлежности человека к тому или иному виду.

И этим принципом стало рассматриваемое нами «золотое правило», отдельные части которого можно встретить в Ветхом и Новом заветах, учении Конфуция, изречениях семи греческих мудрецов и других источниках, например, в Евангелии от Матфея, где «правило» звучит как: «Итак, во всем как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними…» (Матф. 7, 12). Такая формулировка считается позитивной; есть и негативная: «Не делай другому того, чего не желаешь самому себе».

Под «другим» в «правиле» понимается абсолютно любой человек, а само оно говорит о том, что все люди равны, однако это равенство не делает их одинаковыми и не принижает их достоинства. О равенстве здесь говорится в более глубоком смысле: равенстве в возможности самосовершенствования, равенстве свободы, равенстве в лучших качествах человека, равенстве перед общечеловеческими нормами.

«Золотое правило» подразумевает такую позицию, в которой человек встаёт на место другого: к себе он относится как к другому, а к другому – как к себе. Эта позиция является основой межличностной связи, именуемой любовью. Так рождается и новая формулировка «правила»: «люби ближнего своего, как самого себя». Другими словами, к каждому человеку следует относиться как к себе в перспективе совершенства – не как к средству, но именно как к цели.

«Золотому правилу» в качестве основы нравственного поведения и сознания всегда уделяли огромное внимание философы. Например, Томас Гоббс видел в нём основу естественных законов, которыми определяется жизнь человека. Т.к. «правило» может быть понятно каждому, оно способствует ограничению индивидуальных эгоистических притязаний, служащих основой единения людей в государстве. Джон Локк не рассматривал правило как врождённое – основой правила является всеобщее естественное равенство, и человек, чтобы прийти к общественной добродетели, должен сам его осознать.

Иммануил Кант, в свою очередь, смотрел на традиционные формы «золотого правила» критически. Согласно его мнению, в явном виде оно не даёт возможности оценить уровень нравственного развития человека, т.к. нравственные требования к самому себе могут быть занижены человеком, он может принять эгоистическую позицию. Несмотря на то, что «золотое правило» содержит в себе и желания человека, они часто могут сделать его рабом своей природы и создать непреодолимую преграду между ним и миром нравственности – миром свободы.

В качестве заключения

Категорический императив Канта, являющийся центральным понятием его этической доктрины, представляет собой утончённое (с точки зрения философии) «золотое правило», однако между ними не следует ставить знак тождественности.

Мы же с вами всегда должны помнить, что как категорический императив, так и «золотое правило» должны руководить нашими действиями в повседневной жизни. Если мы будем применять на практике вышеназванные основы, наша жизнь наверняка станет в разы гармоничнее, отношения с людьми будут конструктивными, конфликтов и разногласий будет меньше, а взаимного уважения друг к другу станет больше.

Иммануил Кант разработал собственное учение о нравственности, которое повлияло на философию как девятнадцатого, так и двадцатого века. В рамках этой теории он сформулировал абсолютные принципы, которые, с его точки зрения, должны управлять поведением морального человека. Это так называемые категорические императивы Канта. Раскрытию этих принципов посвящены многие места из такого известного труда философа, как «Основы метафизики нравственности». В своей «Критике практического разума» он тоже часто обращается к пояснению своей моральной теории.

Этическое учение Канта. Категорический императив и его место в моральной теории мыслителя

Философ всю жизнь задавался вопросом о том, как именно нравственность сосуществует с такими общественными явлениями, как религия, право или искусство. Ведь все они взяимосвязаны. Более того, каждое духовное проявление человеческой деятельности можно понять только при сравнении его с другими. К примеру, если право регулирует то, как люди себя ведут внешне, то мораль руководит ими внутренне. Нравственность должна быть автономной от религии, с точки зрения Канта. Но вот последняя не может быть не связанной с моралью. Ведь религия без нравственных поступков теряет свой смысл. Изучая это единство, Кант выводит собственную метафизическую теорию об этике. Она должна быть объективной, то есть основываться на законах разума. Именно такими и являются знаменитые категорические императивы Канта.

«Основы метафизики нравственности»

В этой работе мыслитель попытался вывести этику из пределов рефлексии на тему морали и сформулировать ее как четкую научную и философскую теорию, соответствующую требованиям практического разума. Кант заявил, что, отталкиваясь от обыденного познания, он дойдет до вычленения высшего принципа морали, а затем укажет область его применения. Главным месседжем его работы было преодоление личных, «эмпирических» мотивов нравственности, и нахождение некоей всеобщей максимы, которая скрывается за действиями и желаниями разных людей. При этом философ использует свой априорный метод, который, собственно, и позволил вывести принцип категорического императива Канта. Он полагал, что все теории его предшественников не могут покинуть горизонта отдельной личности. Они не руководствуются понятием всеобщности. Они исходят из таких движущих людьми сил, как самолюбие, выгода, стремление к счастью. Но все это чувственные причины, которые не могут дать научную формулировку закона. Исходя из них, можно только запутаться или, в крайнем случае, ограничиться описаниями. Настоящие априорные правила морали может сформулировать только разум.

Объективная этика

Если мы подходим к этике с теоретической точки зрения, то она должна, подобно математике, следовать неким объективным законам. А это значит, что нас не должно интересовать, может следовать им человек или нет. Эти законы просто указывают нам, что такое настоящая мораль. Это требования разума. Именно они и представляют собой категорические императивы Канта. Почему они так называются? Философ сам отвечает на этот вопрос. Это правила, которые делают определенные поступки необходимыми, безусловными. Мы должны абсолютно стремиться к ним, чтобы быть нравственными. Мы должны направить на их осуществление всю нашу волю. Мы должны приказать себе поступать так, а не иначе. Это повелительное (imperatives, по-латыни) требование. Раз мы можем это сделать, значит, должны, и никак иначе.

Причины

Можно задать вопрос: "А почему нам следует вести себя именно так?" Кант отвечает и на него тоже. Высшей априорной ценностью является человек и его достоинство. Любое разумное существо, подчеркивает философ, является целью само по себе. Это значит, что речь идет обо всех людях. Каждый из них должен поступать так, как если бы другой человек и его достоинство были для него высшей ценностью. Но на какой образец или эталон ориентироваться в таком случае? На априорные понятия добра и зла, которые даны нам он Бога, который даровал нам и разум, и способность к суждению. Исходя из этого и сформулирован закон, который должен регулировать взаимоотношения между людьми, независимо от того, насколько трудно его исполнить. Потому что только тогда мы сможем называться гражданами «царства свободы». Категорические императивы Канта предназначены для людей, которые руководствуются волей, а не желаниями, безусловными принципами, а не эгоистическими стремлениями, не собственным узким горизонтом, а всеобщим благом. Их необходимость порождена тем, что в ином случае мир превратится в хаос.

Как они звучат

Наверное, всем нам на каком-нибудь экзамене приходилось отвечать на вопрос преподавателя: «Сформулируйте категорический императив Канта». Но задумывались ли мы над его значением? Философ предложил нам как минимум две формулировки этой максимы, каждая из которых раскрывает нам разные ее стороны. Первая из них акцентирует наше внимание на всеобщности. Можно сказать, что главная моральная заповедь, которую формулирует Кант, содержит требование выйти за пределы своего эгоизма и посмотреть на мир с точки зрения всего человечества. Поэтому она звучит следующим образом. Следует поступать так, чтобы правила, которыми руководствуется твоя воля, имели бы силу некоего всеобщего закона. Это касается не только других людей, но и тебя лично. Это более поздняя формулировка, которую мы находим в «Критике практического разума». Есть и другой вид того же императива. Он заключается в том, что люди должны поступать с другими так, чтобы относиться к ним исключительно как к целям, и никогда - как к средствам. И еще одна формулировка, ближе к традиционно христианской - действуйте так, как вы бы хотели, чтобы люди относились к вашей персоне.

Суть учения о добродетелях

Учение Канта о категорическом императиве представляет собой формализацию моральных принципов. Он назван философом так потому, что его следует исполнять исключительно из стремления к долгу. Любые иные цели - неприемлемы. Он априорен. И, следовательно, его не надо доказывать. Он выводится из данного нам практического разума как самоочевидность. Он преодолевает границы естественного субъекта, превращая его в общественного. Более того, если мы подчиним все наши действия требованиям этого разума, то мы и станем самыми моральными существами. Именно поэтому Кант говорит о «всеобщем законодательстве». Ведь то, что объединяет человеческий род для философа находится в некоем свободном «царстве целей», постигаемом исключительно интеллигибельно. Моральный человек совершает прыжок из нашего мира в трансцедентальный, находящийся «по ту сторону природы». Он выходит из повседневной области и становится полностью свободным. Поэтому ему не нужно и традиционное религиозное обоснование морали. Ведь у человека, который свободен по-настоящему, главными мотивами являются долг и обязательства разума. Следовательно, ему не нужно никакое высшее существо, которое бы стояло над ним и принуждало бы его. Единственным мотивом, который довлеет над свободным человеком, является сам, светящийся изнутри моральный закон. Поэтому, как убежден Кант, нравственности религия не нужна. Другой вопрос - это источник такого императива. Он не может исходить из природы. Следовательно, он находится в трансцедентальном, интеллигибельном мире высших целей, там, где должно быть бессмертие и Бог.

Разные аспекты

Итак, категорический императив Канта кратко можно охарактеризовать следующим образом: если человек будет совершать поступки, исходя из своих чувств и желаний, то он всегда будет зависеть от них. И если условия изменятся, то и принцип может быть не соблюден. А чтобы наступило всеобщее благо, человек должен руководствоваться моральным законом. Это возможно только в том случае, если принцип, являющийся движущей силой поведения, будет безусловным. Выше мы рассмотрели максиму философа о всеобщности и морали, который раскрывает осмысление социального индивида как нравственного существа. Но есть и иная формулировка категорического императива Канта. Она исходит из его критики современного мыслителю общества. С точки зрения философа оно развивается противоречиво и хаотично. Люди преимущественно нацелены на собственные эгоистические интересы. Их мораль - это постоянная дилемма между долгом и себялюбием. При этом различить доброе от злого в обыденном мире иногда просто невозможно. По мнению Канта, категорический императив является единственным светочем в этом темном царстве, где одно выдает себя за другое. Он представляет собой шаг вперед от обыденности к практической философии, когда интересы и склонности преодолеваются, а наступает сознание настоящего долга, который соответствует объективному закону морали, находящемуся внутри нас. Нужно только дать ему проявиться. Но как это сделать? Следует вооружиться мужеством, которое всегда сопутствует добродетели. Ведь последняя постоянно борется с порочными наклонностями. Затем надо иметь соответствующие моральные убеждения, позволяющие критиковать не только других, но в первую очередь самого себя. Ведь пороки - это внутренние чудовища, которые человек обязан побороть. Только в том случае, когда индивид преодолеет собственные соблазны лжи, разврата, жадности, склонности к насилию и так далее, и осудит самого себя, он будет достоин лаврового венца практического разума. Иначе он будет плыть по инерции в мире всеобщего отчуждения, а его свобода будет равна, по меткому выражению философа, вольности приспособления для вращения вертела, которое один раз завели, а дальше оно совершает свои движения по инерции.

Добрая воля

Категорический императив Иммануила Канта, по глубокому убеждению мыслителя, является тем средством, которое позволит сделать процесс возвышения индивида до родового существа одновременно путем его нравственного совершенствования. Ведь в нем содержится закон, который бы соблюдался, если бы человеку ничего не мешало. А наша чувственная природа постоянно стоит на пути у морального добра. Поэтому следование ему является долгом. Для этого прежде всего нужно привить уму человека стремление к высшему благу. Тогда принуждающая сила, которая составляет сущность категорического императива Канта, сможет проявиться в виде объективного морального закона. Тогда люди будут совершать нравственные действия исключительно по принципиальным убеждениям. Поэтому ценность человеческого поступка будет определяться не по его цели, которая, как известно, может привести в ад, даже будучи благой, а по его максиме. Любое наше действие будет моральным только тогда, когда оно произойдет от уважения к моральному закону. Единственной движущей силой души, способной заставить нас до такой степени чтить эту максиму, является воля. Недаром категорический императив Канта гласит, что максима нашего устремления должна иметь силу принципа всеобщности. Так была сформулирована этика внутреннего убеждения и доброй воли. Можно сказать, что в этом аспекте Кант переходит от языка философии к проповеди. Но это и не удивительно, потому что его рассуждения очень соответствуют христианским принципам. Не эффект, не продуктивность, а намерение, устремление, соответствие моральному закону может служить критерием ценности. Поэтому все остальное - темперамент, счастье, здоровье, богатство (даже духовное), таланты, мужество - может порождать как благо, так и зло. Одна только добрая воля является источником высшей морали. Она ценна сама по себе, и имеет тот же внутренний свет, как и категорический императив. Имманиула Канта часто упрекали в том, что он поет дифирамбы доброй воле. Но таким образом он обосновывает самостоятельность личности и ее моральную автономию. Не свободная, а добрая воля является по-настоящему разумной. Она становится главной причиной того, что человек несет ответственность за свои действия. Она дает силу людям делать не то, что они могут, а то, что обязаны, как повелевает им закон разума.

Достоинство

Суть категорического императива И. Канта состоит в объяснении содержания долга. Не счастье должно являться устремлением человека, а особое душевное состояние. Это достоинство. Только оно дает возможность быть по-настоящему счастливым. Если мы будем следовать неписаным законам, которые даны нам свыше, априорно заложены в каждое разумное существо, значит, мы его достигли. И, таким образом, получили достоинство быть счастливыми. А как мы узнаем об этом? Тоже все просто. Ведь человеку хорошо известно, богат он или нет. Так же и наша совесть говорит нам о том, соблюдаем ли мы нравственные максимы или нет. Философ, будучи лютеранином, признает, что в нашей природе есть нечто радикально злое. Это склонности, которые ведут нас к грехам и порокам, и противостоят исполнению долга. Мыслитель даже признает, что из такого кривого дерева, из которого мы созданы, трудно выпилить что-то прямое. Но несмотря на это, мы способны к добру. Категорический императив И. Канта содержит моральный закон, который не написан в книгах и не отражен в праве. Он в самой совести человека, и оттуда его нельзя вытравить никакими усилиями. Можно только заглушить его голос. А добрая воля и достоинство - это те самые рычаги, которые можно задействовать для того, чтобы дать заговорить ему в полную силу. Этот принцип имеет еще и другие последствия. Если человек является субъектом доброй воли, то он же - ее настоящая цель. И наличие такого высшего объекта устремлений позволяет нам объяснить еще одну формулировку категорического императива. Речь идет о том, чтобы всегда рассматривать человека как цель, и никогда, как средство. В этом состоят и добрая воля, и высшая свобода, и достоинство. Соединение этих трех категорий и делает максиму морального закона императивом, то есть, категорическим повелением, внутренним принуждением к разумным и, следовательно, благим поступкам. Так рождается добродетель - самое высшее, чего может достичь ограниченный человеческий интеллект в практической области. Кант прекрасно понимает, что его моральные синтетические суждения вряд ли будут популярными. Он говорит о том, что пытается вывести чистое, незамутненное представление о долге и нравственности. Но все же философ полагает, что его теория - не пустая абстракция. Эту метафизическую концепцию можно задействовать в прикладном порядке. Но тогда человеку придется лавировать между двумя своими противоположными склонностями - к благополучию и к добродетели. Соединение этих стремлений в определенных пропорциях представляет собой практическую гуманность.

Никаких крайностей

По сути дела, категорический императив И. Канта содержит в своей третьей формулировке обычное для античной философии и христианства «золотое правило». Человек не должен делать другим того, чего он не желает для самого себя. Ведь все понимают, что жизнь в ее элементарных проявлениях должна удовлетворять потребности людей - насыщать голод, утолять жажду, и прочее. Но условия социальной жизни таковы, что человек выходит за пределы этих потребностей и стремится дальше - он пытается сколотить состояние побольше, успокоить свои непомерные амбиции и достичь абсолютной власти. Эта жажда для Канта является иллюзорным мировоззрением, которое принимает «субъективное за объективное». Оно приводит к тому, что слепая борьба страстей ставит разум себе на службу, а не наоборот. Есть и другая крайность - когда нормативный деспотизм правил навязывают всем субъектам, когда нечто безличное начинает управлять обязанностями, превращая жизнь в ад. Как правило, такой моральный пуризм любит опираться на формализированные законы и право. Но категорический императив Иммануила Канта вовсе не таков. В практическом смысле он исходит из принципа любви к ближнему, а не основывается на системе юридического насилия. Его принуждение исходит изнутри, а не извне. Ему противостоит еще и другой императив - гипотетический. Он находится вне пределов кантианской нравственности. Он предполагает, что человек может быть моральным при определенных условиях. Его можно сформулировать так - если вы желаете сделать нечто одно, вам нужно предварительно совершить другое. Категорический и гипотетический императив Канта могут не только противостоять, но и дополнять друг друга, если последняя максима будет играть факультативную, а не направляющую роль в поступках человека.