Океан веры. Рассказы о жизни с Богом

Иеромонах Василий (в миру Игорь Иванович Росляков)

О Боже, Ты выслушай вопли мои,
Их больше не слышал никто,

Коль мне вдохновенье дано.

Обращение человека к Богу происходит не в результате общественно-политической ситуаций, в которой оказывается человек, а от того, что Господь Сам ему открывается и избирает для служения Себе. И произойти это может в самое окаянное время. Со времен основания Церкви Христос предупреждал своих учеников, что те всегда будут гонимы изменившимся после грехопадения миром. Но никогда не будет Церковь Христова побеждена. Особенно тяжело всегда приходится монахам - избранным воинам Христовым. В наше время, когда кончилось физическое уничтожение Церкви, происходившее в начале XX века, когда богоборческие силы решили, что всё - церковь уничтожена, даже корни вырублены, а если что и осталось, пусть оно само потихоньку уйдет - старики умрут, молодёжь, одурманенная пропагандой, туда не пойдёт. И начался период общественного забвения, исключения Церкви из общественной жизни. Но в это время по московскому району Кузьминки гуляла молодая женщина с коляской, в которой лежал ее новорожденный сын Игорь. Он родился 23 декабря 1960 г. Родители были не чужды церкви – т.е. окрестили ребёнка и ходили в храм по большим праздникам. Воцерковлёнными людьми родители мальчика не были. Отец, Иван Фёдорович, родился в 1917 году, воспитывался в детском доме и своих родителей не помнил. Он был рабочим, во время Великой Отечественной служил на флоте моряком. Но человек он был честный и прямодушный. Умер в 1979 г., когда Игорь заканчивал учение в школе. Мама, Анна Михайловна, много лет проработала на ткацкой фабрике. Игорь учился в школе № 466, неподалёку от которой располагался храм. И когда он почувствовал призыв Господа, мы не знаем, это тайна его души. Никаких внешних причин, обычно побуждающих человека искать помощи у Бога, не было. Обычно это тяжёлое горе или встреча с каким-то святым человеком. Но ему встретить такого человека было в ту пору негде.

С 3-го класса мальчик начинает заниматься спортом – водным поло. К 9-му классу становится мастером спорта международного класса и входит в состав сборной команды СССР. О успешном спортсмене начинают писать в газетах, но в то же время молодой человек чувствует, что спорт - не его призвание. Его внутренняя жизнь была закрыта для посторонних, но близкие люди к тому времени начинают замечать происходящие в юноше перемены, хотя и не могут по-настоящему их оценить. После школы Игорь год работает на автомобильном заводе АЗЛК, после чего потом поступает на факультет журналистики МГУ. И почти одновременно в Институт физкультуры им. Лесгафта в Ленинграде. Он получает два высших образования, и это уже говорит о том, какой это человек. Во-первых, это человек целеустремлённый, собранный, организованный, ответственный и к тому же имеет большие интеллектуальные способности. А душу ему Господь дал монашескую, и заслуга этого человека в том, что его душа сама себя познала и поняла, к чему она призвана.

Он ездит на международные соревнования, но в это же время уже начинает поститься. Его вера и влияние на окружающих людей были так велики, что потом вся его команда с семьями пришла к Богу. Его приятель по команде вспоминал, что однажды очень ответственные соревнования пришлись на время Великого поста. Все знали, что Игорь поститься, и боялись, что он ослабнет и команда проиграет. Кормили мясом, это ведь основной источник белка. Друзья предлагали своему капитану поесть, на что тот сказал: «Главное, чтобы были духовные силы, а физические придут». Оценить этот подвиг друзья смогли только потом, когда сами начали поститься.

Сокурсники вспоминают, что Игорь был очень образованным и, поскольку он пользовался авторитетом в команде, они старались за ним тянуться. «Помню, купил он Библию за границей - и мы Библию покупать». Один из товарищей вспоминает, что Игорь во время игры прятал крестик под плавательную шапочку. Спортивное руководство, узнав о том, что Игорь посещает храм, сделало его невыездным - запретило выезжать за границу.

Интересно отношение Игоря к демократии. Тогда начались политические изменения в стране. Однажды на собрании члены команды заговорили о демократии в спорте и как её расширить. На что Игорь сказал: «Команда - это монархия, и если не подчинить игру единой воле, то какая это будет игра». После тяжёлых соревнований спортсменам давали месячный отпуск. Все ехали отдохнуть к морю, а Игорь на это время уезжал в Псково-Печерский монастырь, где трудился на разных послушаниях. Существует предположение, что он исповедовался у архимандрита Иоанна Крестьянкина, который однажды и сказал ему: «Ну что, пойдём в монахи?» Понимая, насколько средства массовой информации зависят от власти, Игорь решил, что не будет работать журналистом. Он устроился инструктором по спорту, там можно было внутренне оставаться свободным от влияния властей.

Игорь Росляков был высоким, сильным и очень красивым. При таких физических данных он, казалось бы, должен был пользоваться успехом у девушек и быть душой компании, но юноша тогда уже понимал, что ему этого не нужно, и всячески избегал шумных компаний и женского общества. Хотя на втором курсе МГУ женился, но брак просуществовал полгода, об этом браке никто не вспоминал. Больше он не искал жены. Его никогда не видели гневающимся или чем-то недовольным. Но в то же время его замкнутость и внутреннюю сосредоточенность на себе люди иногда принимали это за холодность. Он постоянно был как бы погружён в самого себя.

В плюс к своим талантам Игорь Росляков писал стихи. Сначала они были обыкновенные - рифмованные, светские, но на духовные темы. А потом стал писать церковные гимны, тексты на церковнославянском языке. И в это время он все свои мирские стихи сжёг. Они ему не нравились. Тогда пошла мода на песни духовного содержания под гитару, но Игорь говорил: «Конечно, красиво сидеть у костра и петь эти песни, только бутылки не хватает». Игорь уже тогда смотрел на это с другой стороны - глазами монаха и понимал, что надо подниматься от душевного к духовному. В печать своих стихов он не предлагал.

Всё время он вёл дневники. Но составить представление жизни по дневникам нельзя. В них он фиксировал не события жизни и не себя описывал, это были в основном впечатления от прочитанных святоотеческих книг и размышления о Боге. Поэтому вся его жизнь составлена по воспоминаниям его друзей. Но какие-то события он отмечал в своём дневнике. 12 апреля он написал: «Мама нашла мой крещальный крестик. Я его надел впервые после крещения, бывшего 27 лет назад. Явный знак Божий, указующий, может быть, приблизительно день моего крещения. Мама не помнит. Это радостно. И напоминает слова Христовы: «Возьми крест свой и следуй за мной». Это пока тягостно». Вскоре наступает Великий пост. А Игорь едет на соревнования в Тбилиси и, хотя со стороны друзьям казалось, что ему это не так тяжело, пишет: «Познал опытно слова Давида: «Колени мои изнемогли от поста, и тело моё лишилось духа». Господи! Спаси и сохрани!». 20 апреля возвращается в Москву и идёт на литургию в Богоявленский собор. Он часто посещает храм. Люди вспоминают, что, когда смотрели на него в то время на церковной службе, то многие решали, что это монах молится. 28 апреля 1988 года Игорь идёт на выставку живописи Константина Васильева, пишущего на мистические темы. Многим нравится, потому что это красиво. Но Игорь смотрит выставку и думает: «Интересно, талантливо, красиво, т. е. душевно, а хочется духа. Людям нравится, говорят: возвращение к истокам. А к каким? Истоки Руси в христианстве, а не в дремучем лесу. Васильев, видно, увлекался Вагнером, и поэтому в картинах о России тот же языческий привкус. То есть соколиный взгляд, волчьи глаза, а хочется побольше доброты и милосердия. Тут же вспоминаются слова Христа: «Милости хочу, а не жертвы». В это время у него уже такие глубокие рассуждения обо всём, полученные с Божией помощью, но без постоянного духовного руководства.

В конце июня 1988 г. Игорь едет в Оптину пустынь. До этого он маме уже несколько раз говорил, что хочет быть монахом. Но Анна Михайловна, как всякая мать, тем более женщина мирская на тот момент, даже не волновалась. Он ведь постоянно уезжал в Псково-Печерский монастырь на работу. Мама вспоминала: «Я так и думала, что поработает год и приедет. И даже не волновалась, на послушании побудет и вернётся». 21 июня он приезжает в Оптину и остаётся до конца августа. На это время проходит только год с момента открытия монастыря после периода запустения. Там тяжелейшая физическая работа, и полный сил молодой человек успешно работает на всех этих тяжелейших послушаниях. И принимает решение остаться в монастыре. Но чтобы рассчитаться со всеми делами, с миром, как он говорит, ему нужно вернуться в Москву. Игорь приезжает в Москву, увольняется с работы, делает всё что положено и 15 сентября встаёт перед матерью на колени. Со слезами на глазах начинается проситься у неё в монастырь. «Мама, благослови меня». После отъезда сына мать всё время плакала. Однажды увидела сон: раздался звонок в дверь, она решила, что вернулся Игорь, подошла, открыла, а там стоял старый монах. Она дверь захлопнула. Потом опять раздался звонок, она подошла, открыла, там уже стояла женщина. Лицо женщины показалось знакомым, а руки у неё были сложены как для причастия - на груди. Потом мать вспомнила, что видела это лицо на иконах. И, испугавшись этой женщины, дверь закрыла.

17 октября Игорь прибывает в Оптину пустынь уже навсегда. Сначала живёт в общей келье при монастыре, а потом его переводят в скит, в хибарку преподобного Амвросия. Из всех Оптинских старцев больше всех он почитает именно этого. В этот день пишет: «Пришёл в монастырь преподобного Амвросия. Отче Амвросие, моли Бога о мне». В течение всей своей монашеской жизни он обращался к нему, очень часто ходил к нему на могилу. Одна трудница писала, что даже сердилась на отца Василия и отца Феропонта: «У меня земля готова, нужно цветы сажать, а они молятся и молятся. И никак я не могу их дождаться. Отец Василий увидит – отойдёт в сторонку, а отец Феропонт по 40 минут стоит. Только уйду за цветами, приду, а они опять молятся у могилы».

Оптину пустынь возвращали верующим частями. На территории монастыря располагался филиал Калужского краеведческого музея, жили мирские семьи. В скиту, в кельях старцев, располагались музеи Толстого и Достоевского.

Живя в скиту, будущий мученик за Христа, продолжает писать церковнославянские поэтические тексты. Он называет их стихирами. По этим первым пробам, где церковнославянский язык не всегда правилен, уже видно, что это очень многообещающие произведения, созданные от сердца и вдохновлённое верой в Бога. У него был несомненный талант церковного песнописца. Явление очень редкое в истории Церкви. Игорь Росляков был монахом только 4 года, но даже за этот небольшой срок, т, что было написано, принесло свой первоначальный плод. Он пишет: «Откуда приему слёзы аще не от тебя, Боже. Камо гряду в день печали аще не во храм твой, Владыка». Очень много своих работ он посвящает Оптиной пустыни. 17 апреля по распоряжению отца наместника его из скита переселяют в один из братских корпусов уже в самом монастыре. К этом времени отец наместник понимает, что к нему пришёл образованный, одарённый послушник и ему дают другие послушания. Его постригают с именем Василий - в честь Василия Великого. А потом, когда постригали в иеромонаха, - в честь Василия Блаженного. А небесный покровитель, данный ему при крещении, - Игорь, князь Черниговский. Иконы этих трёх святых постоянно находятся у него в кельи.

После рукоположения в священнический сан молодой монах начинает служить литургии, принимать исповедь. Одна паломница вспоминает: «Когда он начал служить, я пришла в храм первый раз. Тут народу много, а здесь мало. Подошла к отцу Василию. А к исповеди не приготовилась. Не знаю, что говорить, у меня нет особых грехов. Хочу, чувствую, а не знаю». Тогда отец Василий начал ей задавать вопросы. «Отвечаю довольно бодро: убивать - не убивала, воровать - не воровала». А когда выяснилось, что я не пощусь, что верю в переселение душ, батюшка обхватил голову руками, облокотился на аналой и так тяжело вздохнул, что у меня просто мурашки по спине побежали. Потому что я поняла, как он расстроился и как за меня переживает. Тяжесть своих грехом я поняла только по реакции батюшки. В какое тяжёлое состояние он пришёл от моих грехов».

Отец Василий брал на себя чужие грехи. Один из монахов вспоминал: «У меня в праздник было послушание, связанное с постоянным хождением по храму. А отец Василий проводил общую исповедь. И по тем словам, которые невольно, проходя мимо, услышал, я понял, что батюшка берёт грехи всех, кто перед ним исповедуется, на себя. Я тогда ещё подумал, как же ты умирать будешь, если столько грехов на себя берёшь?»

4 года прослужил отец Василий в Оптиной. Наступает Пасха 1993 г. Пасхальная служба кончилась 5.30, а в 6 часов начиналась служба в скиту, и отец Василий должен был принимать исповедь. Один священник вспоминает, что был в тот год ответственным за расписание Пасхальной недели. Батюшка глянул в последний момент на расписание и понял, что в скиту нет никого из священников на исповеди. Он пошёл к отцу Василию, а тот как будто испугался и стал отказываться. Пошёл за послушание по благословению отца наместника.

Иноки Феропонт и Трофим пошли звонить на колокольню. Оглушенные радостным пасхальным звоном, они не услышали приближение преступника, идущего к ним с ножом. Оба инока были зарезаны прямо у колокольни. Отец Василий в это время пошел в скит. Преступник побежал ему навстречу. Перед этим Отец Василий слышал удар в набат, который удалось сделать раненым инокам, и понял: что-то случилось. Об этом он спросил приближающегося к нему человека. В ответ последовал удар ножом. Час раненый батюшка находился в родном монастыре, потом вызвали «скорую». Умер отец Василий по дороге в больницу.

Несмотря на то, что монахи и к смерти должны относиться спокойно, как ко всему посланному Богом, их первоначальная скорбь по убитым инокам была очень тяжёлой. И когда сообщили архимандриту Иоанну Крестьянкину в Псково-Печерскую обитель, то он расплакался.

Хоронили погибших на территории монастыря с закрытыми лицами, как положено у монахов. Во время похорон игумен сказал: «Это были три ангела. Мы не знали, что в нашем монастыре живут ангелы». Позже над могилами мучеников за Христа построили часовню. У каждого из них был свой талант от Бога. У инока Феропонта - молитва, у инока Трофима – любовь к людям, у отца Василия – слово.

Вся жизнь и смерть отца Василия, выросшего в условиях крайней изоляции Церкви, лишний раз доказывает, что Церковь Христова - не историческое предание, не лавка древности, не социальный институт и не культурная традиция, а мистическое тело Христово, в котором живёт Дух Святой, и который творит все, что хочет. Нам они как примеры, как укор людям, говорящим: «Не научили меня в детстве, и не буду ничего делать. Вы виноваты, что меня не научили». Нужно самим делать хотя бы маленький шажок. Старцы говорят: «Мы делаем маленький шажок навстречу Господу, а он в ответ идёт к нам навстречу с распростёртыми объятиями».

Стихи иеромонаха Василия (Рослякова)

*****

Спаси, Господи; ибо не стало праведного,
ибо нет верных между сынами человеческими.

(Псалом 11)

Спаси меня, Господи, ныне,
Ибо верный и тот оскудел,
Ибо истинный пусть ко святыне
Умалился от важности дел.

Каждый лжет в суете по привычке
Даже ближним своим и родным
И хвалу воздает для приличья,
Когда сердце наполнено злым.

Истребит все лукавые речи
И источники лести Господь,
С корнем вырвет язык человечий,
Что красиво в погибель ведет.

Истребит утверждающих ныне:
«Мы велики, уста ведь при нас,
Мы весь мир языком пересилим!
Кто же Бог нам в сегодняшний час?»

«Ради бед, нищеты, воздыханий
Я восстану, - Господь говорит, -
И поставлю вдали от страданий
Сохранивших смиренье и стыд».

От небес откровения чисты,
Как в горниле литое сребро:
Горн его очищал седмирицей,
И отстала земля от него…

Вкруг меня нечестивые ходят,
Так оно и бывает, когда
Все ничтожные рода людского
Превозвысились силой греха.

*****

Доколе, Господи, будешь забывать меня в конец,
доколе будешь скрывать лице Твое от меня?

(Псалом 12)

О, Господи, доколе будешь Ты
Все забывать меня и забывать,
Ну, сколько же еще глаза Твои
Не будут моим взглядам отвечать?

Ну, сколько утешать себя могу,
Коль сердце плачет день и плачет ночь,
И сколько буду клясть свою судьбу,
Когда не в силах сам себе помочь?

Ты, Господи, хоть раз взгляни сюда,
Услыши хоть обрывки слов моих,
О смысле растолкуй мне бытия,
Пока я сном последним не затих;

Пока не намекнули мне друзья,
Что сломлен я и выбился из сил,
Пока не поклонилась голова
Тем, кто меня когда-то не взлюбил.

Я ж уповаю к милости и жду –
Пролей ее живительным дождем.
Тогда я о любви Твоей спою,
Как я пою об имени Твоем.

*****

Я сказал: я буду наблюдать за путями моими,
чтобы не согрешать мне языком моим;
буду обуздывать уста мои, доколе нечестивый предо мною.

(Псалом 38)

Я сказал: буду верен словам до конца –
Посмотрю за своим непутевым житьем
И невольно прибавил: на все, что слегка
Отвечать стану я молчаливым кивком.

Я немым оказался на людной земле,
Бессловесно смотрел нараспьятье добра,
И раздумья одни воцарились в душе,
И безумная скорбь одолела меня.

Запылало отчаяньем сердце мое,
Загорелися мысли незримым огнем,
И тогда в поднебесье я поднял лицо,
Говорить начиная другим языком:

Покажи мне, Владыка, кончину мою,
Приоткрой и число уготованных дней,
Может я, устрашусь от того, что живу,
И никто не осилит боязни моей.

Приоткрой – и потом от меня отойди,
Чтобы в скорби земной возмужала душа,
Чтобы я укрепился на крестном пути,
Прежде, чем отойду, и не будет меня.

*****

Как лань желает к потокам воды,
так желает душа моя к Тебе, Боже!

(Псалом 41)

Как лань припадает сухими губами
В полуденный жар к голубому ключу,
Так я в воскресенье стою перед храмом
И словно от жажды поклоны кладу.

Душу иссушит людское неверье,
Слезы и кровь предлагая в питье.
Как же не встать пред церковною дверью,
Трижды крестом осеняя лицо.

Как не припасть к почерневшей иконе,
Если уж хлебом мне сделался плач,
Если при случае каждый уронит:
Где же твой Бог? – если ты не богач.

Что же меня беспокоит былое,
Грустью глаза пеленая мои,
Что ж про себя повторяю запоем
Эти бесстрастно сухие псалмы?

Просто я душу свою изливаю,
Слезы мешая со словом простым.
Так водопады в горах призывают
Бездну откликнуться эхом слоим.

*****

Боже, мы слышали ушами своими, отцы наши рассказывали нам о деле,
какое Ты соделал во дни их, во дни древние.

(Псалом 43)

Мы слышали сами от дедов своих,
А кто и писанье в наследство оставил,
О ратных делах, о молитвах святых,
Которыми Бог нашу землю прославил.

Какие свершил Он тогда чудеса,
Каких сыновей окрестил богатырских!
Чего только стоят послушника два,
Возросшие на сухарях монастырских.

Полки бусурманские Бог истребил,
Вознес над дубравами наши знамена,
Хвалу каждый воин тогда возносил,
Целуя края почерневшей иконы.

Он видел, что землю не силой обрел,
Не крепкой дружиной, а промыслом тайным,
Затем и с молитвой в сражение шел,
Храня под рубахою Крест Православный.

А разве, когда латиняне пришли,
И деды Псалтырь по земле уж читали,
К чудесной иконе не шли мужики
И там под хоругви с мечем не вставали?

Хотим или нет, но величит нас Бог…
И я не на меч уповаю в сраженьи,
В речах не на мудрость, какую сберег,
А только на крестное наше знаменье.

Похвалимся Господом всякому дню,
Прославим Его и во всякие ночи, -
Он хлеб подавал нам без меры к столу
И даже порою с запивкою прочей.

Но ныне Ты нас посрамил до конца.
Зачем Ты не ходишь с оружием нашим? –
Позора и бед мы вкусили сполна,
Запив это все панибратскою чашей.

Ты сделал нас притчей во всех языках.
Позор наш во всякие дни предо мною.
И каждую ночь он стучится в висках
И по дому крадется тенью слепою.

Все это нагрянуло бурей на нас,
И мы потерялись в земном бездорожье.
Нам души забила б дорожная грязь,
Когда бы в них не было памяти Божьей.

Когда бы забыли мы Имя Твое,
И рукоплескали кому то другому,
То разве мы вышли б из ада сего
С любовью такою же к роду людскому?

Но нас ненавидят за Имя Христа,
Скрепляют ругательства высшей печатью
И входят со смехом в святые дома,
Молящихся там находя для распятья.

За что нам такая жестокая месть?
За что нам такие великие плачи?
Неужто врагам нашим нечего есть,
И мы от них хлеб по запазухам прячем?

О, Господи, прежние дни помяни,
Воздай нам за скорби святой благодатью,
Тогда мы поднимем знамена свои
С двуглавым орлом и Христовым Распятьем.

*****

Услышь, Боже, вопль мой, внемли молитве моей!

(Псалом 60)

О, Боже, Ты выслушай вопли мои –
Их больше не слышал никто.
Молитве моей стихотворной внемли,
Коль мне вдохновенье дано.

От самого дна океанских глубин,
Из пропасти самой ночной,
Где эха уж нет, и живу я один,
Взываю я рифмой простой.

Когда разгорюется сердце мое,
Воздвигни меня на скалу,
На гору, на камень, на что-то еще,
Куда мне не влезть самому.

С Тобой становлюсь я, как тот исполин,
Что держит все небо плечом,
С Тобой я взлетаю орлом молодым,
Туман рассекая крылом.

Услышал Ты, Боже, обеты мои
И мне возвестил в тишине,
Что дал мне в наследие петь о любви,
О грустной моей стороне.

И Ты приложи к удивительным дням
Еще удивительней дни
И слишком короткие жизни певцам
Хотя б после смерти продли.

И я буду Имени петь Твоему,
Пока на земле моя тень,
И буду тянуться губами к кресту
В воскресный и праздничный день.

*****

Только в Боге успокаивается душа моя; от Него спасение мое.

(Псалом 61)

Сколько б мир я ни пел и ни славил,
Если что, он забудет меня.
Потому, против нынешних правил,
Уповаю на Господа я.

И на что мне в делах опереться,
Коли все будет пепел и прах,
А бессмертье живет по соседству
В неуклюжих библейских словах.

Утвердиться на чем вдохновенью? –
Неустройство кругом и разбой.
Лишь на время церковное пенье
Мне дарует блаженный покой.

Что ж, братишки, лукавым законом
Вы насели на плечи мои
И наводите с милым поклоном
Мои мысли на омут петли.

Хотя всякий поэт – недотрога,
И с ним сладить до смеха легко,
Но пока не оставлен я Богом,
Устою против мира сего.

И народ я просить не устану,
Очищать от лукавства сердца.
И чтоб было меж нас без обмана,
Начинать обещаю с себя.

Бог сказал – и услышал я дважды –
Что для каждого – суд по делам.
Когда умер отец и однажды,
Когда к смерти готовился сам.

*****

Как благ Бог к Израилю, к чистым сердцем!

(Псалом 72)

Содрогнулось вчера, было, сердце мое,
И во всем разуверилась, было, душа –
Я увидел безпечных лихое житье
И опять позавидовал им за глаза.

Никогда не тревожат их скорби и плач,
Им до смерти величье и дерзость даны,
Веселит их собрание яркий кумач,
Когда людям полшага еще до беды.

Откровенно, без страха лукавят всегда,
Затаенные помыслы пряча свои,
А когда издеваться начнут свысока,
То слова их подобны фонтану воды.

К небесам подниматься бы этой струе,
И сверкая на солнце, и радуя глаз,
Но она припадает к могучей земле
И развозит повсюду болотную грязь.

И народ, замутив по лесам родники,
Эту воду мертвящую с жадностью пьет,
Говорит: «Как несведущи были отцы,
Уверяя, что Бог нам бессмертье дает».

И вот эти лукавые ростовщики
Благоденствие славят превыше всего.
Так напрасно я что ли учился любви,
Очищая от мерзости сердце свое?

Так напрасно я что ли по долгим ночам
Наизнанку судьбу выворачивал всю
И себя же метал по горячим щекам,
И от совести прятался в темном углу?

Я бы стал перед прошлым земли виноват,
Если б так рассуждая, сварливость обрел
И не мог ничего я на свете понять…
И, скитаясь, по случаю в церковь вошел.

Я увидел, о Боже, конец этой лжи.
Я воспел на коленях величье Твое.
Так пускай погадают о судьбах земли,
Все равно Ты однажды осудишь ее.

*****

Для чего, Боже, отринул нас навсегда?
возгорелся гнев Твой на овец пажити Твоей?

(Псалом 73)

Стал обращаться в лихую нужду.

Вспомни заслугу нам прежних князей,
В чине монашеском принявших смерть,
Вспомни сияние русских церквей,
Что оглашали по праздникам твердь.

И вместе с нами пройдись по земле,
С нами развалины наши оплачь.
Видишь - отметины пуль на стене,
Камень замшелый от крови горяч.

Слышишь, как зычно вопит воронье
Рядом с могилами наших святых,
Как разбивают Распятье Твое,
Каменных знаков наставив своих?

Мы затвердили навечно урок
С гидрой ужасной и правым мечом,
Слишком кроваво он землю иссек,
Слишком отчаянным слышался стон.

Разом хотелось им все разнести,
Чтоб воцарились лишь пепел и страх…
И опустели тогда алтари,
И запылали иконы в кострах.

Боже, знамений не видит никто,
Нет и пророка, чтоб душам прозреть.
С нами не стало теперь никого,
Кто бы сказал, долго ль это терпеть.

Боже, Вселенную Ты утвердил,
Солнце поставил в знамение нам,
Вспомни, кто Имя Твое поносил,
Кто наших братьев душил по углам.

Что же мы сделали, Боже, не так?
Что же мы забыли себе на беду?
Ты отвернулся, и всякий пустяк
Стал обращаться в лихую нужду...

***

Внимай, народ мой, закону моему,
приклоните ухо ваше к словам уст моих.

(Псалом 77)

Вы послушайте-ка, люди православные,
Речь мою былинную гуслярскую,
Приклоните головы могучие
Да постойте с думой, думой долгою.
И простому люду и бояринам,
И князьям, и Божиим служителям
Расскажу гадания из древности,
Помяну о прежнем малой присказкой.
Лишь уста, бывает, учат мудрости,
И порой лишь сердце нам советует,
Потому напевами забытыми
Думы свои ведаю глубокие.

А внучатам нашим, новой поросли,
Продолженью рода христианского,
О делах и заповедях Божиих,
О чудесных храмах, о кудесниках
Наскажу под гусельки с три короба,
Чтобы передали, когда вырастут,
И своим плаксивым непослушникам
И пересказали строго-настрого
Ограждать себя святой молитвою,
Да не забывать заветов дедовских;
И не быть, как племя басурманское,
Что с душой упорной и мятежною,
С сердцем непокойным и неверным
Хвастает делами сатанинскими.

*****

Боже! язычники пришли в наследие Твое;
осквернили святый храм Твой, Иерусалим превратили в развалины;

(Псалом 78)

Пришлые, Боже, в наследье вошли.
В святилища, как в кладовые вступили
И город великий, столицу земли,
В хранилище снеди людской обратили.

На век ублажили они воронье,
Кормя его вволю глазами людскими,
И было довольно земное зверье,
Питаясь по норам телами святыми.

И так полюбилась им наша земля,
Что воду они перепутали с кровью,
И долгое время горчило слегка
Зерно, напоенное этой любовью.

Мы стали посмешищем мира всего,
Молчим и глаза свои в сторону прячем.
Но сколько же, Господи, сердце Твое,
Еще не услышит сыновьего плача?

Сколько еще отплатить мы должны
В счет прегрешений хмельного отцовства?
Мы уж и так, как пригоршня золы,
Ветром которая в поле несется.

Чтоб не твердили нам: где же ваш Бог? –
Сам отомсти этим скаредным пришлым,
Только б увидеть униженный мог,
Только б сумел погребенный услышать.

Пусть содрогнется пред Господом твердь
От всех воздыханий, прошедших безвестно,
Тогда, может, нас, обреченных на смерть,
Спасешь Ты невидимо Духом чудесным.

*****

Господи! услышь молитву мою, и вопль мой да придет к Тебе.

(Псалом 101)

Научи меня, Боже,
Ушедшие годы считать.
Может, стану тогда я
Хотя бы немного умней.
А то буду до смерти
Унылые песни слагать
О земле, о любви,
О судьбе бесприютной своей.

Мне мечталось по жизни пройти
С беспокойно горящей душой,
Освещая пути,
Зажигая умы и сердца,
Но душа, обгорая,
Рассыпалась теплой золой,
И былое куда-то исчезло,
Как дым от костра.

И теперь вот я мыслями разными,
Словно чумой, заражен,
Забываю о хлебе
И сыт я печалью одной.
Мне осталось к старухе с косою
Идти на поклон,
Чтоб под корень меня резанула
Как стебель сухой.

День зачем мне,
Когда при сияньи его
Я отчетливей вижу
Развалины наших святынь.
Ни к чему мне и ночь –
Я уснуть не могу все равно,
Словно ворон на кровле,
Сижу у лампады один.

Так зачем же Ты, Боже,
Мне радость познанья дарил,
Подавал вдохновенье
По прихоти глупой моей,
Коль теперь я жалею,
Что денег совсем не скопил
И не добыл почета себе
И хвалебных речей.

Пощади меня, Господи мой,
Ибо время прошло,
Ибо даже лукавые
Стали грехи вспоминать –
Воздыхают о прошлом,
Развалины ценят его…
Научи меня, Боже,
Ушедшие годы считать.

*****

Господи! Ты испытал меня и знаешь.

(Псалом 138)

Ты испытал меня, Боже, и знаешь,
Ведаешь все, недоступное мне.
Часто, наверно, сомненье прощаешь,
Видно которое только Тебе.

Пусть я шатаюсь по свету тревожно,
Пусть укрываюсь в домашнем углу,
Ты обнимаешь меня, словно воздух,
Руку в скорбях предлагая Свою.

Знаю – когда мной слагаются песни,
Нет еще слова на чистом листе.
Ты его видишь прозреньем чудесным,
В сердце влагая настойчиво мне.

Сколько я рылся на кладбищах книжных,
Сколько я дум передумал в себе,
Все ж, не сумев вдохновенья постигнуть,
В церковь пошел помолиться Тебе.

Дивен мне разум небесного свода,
Дивно свеченье далекой звезды.
Видел я край совершенства земного –
Слово же Божье обширней земли.

Где от души мне своей затаиться?
Где не настигнут раздумья меня?
Я по Вселенной промчался как птица –
Места такого не знает она.

Если скажу: «Может, тьма меня скроет,
Будет мне ночь непреступной стеной», -
Сердце тотчас заскулит и завоет,
Ночь освещая тоскою грудной.

Дивно я создан Божественным Словом:
Будто бы соткан из ткани земли
С замысловатым телесным узором,
С тайным до времени светом внутри.

Боже, меня испытай. И поведай,
Что притаилось за словом моим.
С книгой тогда я оставлю беседы,
Духом начну обучаться Святым.

*****

Еще вчера я видел вас,
Еще вчера вел с вами речи,
И вдруг настал мой смертный час
И прекратил былые встречи.

Придите ж, добрые мои,
Меня почтите пред прощаньем
Последним знаменьем любви,
Последним братским целованьем.

Уже я с вами не сойдусь,
Не перемолвлю больше слова –
На суд ко Господу стремлюсь,
Где нет пристрастия земного.

Там и слуга, и властелин,
Богач и нищий, царь и воин,
Там все равны, там суд один,
И каждый ждет, чего достоин.

Дела, дела одни тогда,
Нам участь вечную устроят –
Или прославят навсегда,
Или стыдом навек покроют...

*****

Страх Господень и чист и отважен -
Пребывает во век, на века.
Он об истине людям подскажет,
Потому и оправдан всегда.

Суд его вожделеннее злата,
Вожделенней бесценных камней,
Слаще самых янтарнейших капель,
Что сочатся из ульев щелей.

Этим всем охраняется раб Твой,
Этим всем возродиться бы смог.
В соблюденье завещанной правды
Есть награды великий залог.

Кто усмотрит вину прегрешений,
Кто проникнет в себя до конца.
Ты от тайных моих помышлений
Удержи и очисти меня.

Отведи хоть на время напасти,
Чтоб они не вредили бы мне,
Я забуду беспечные страсти,
Непорочность воздвигну в душе.

И пусть будут слова мои честны,
Мои мысли чисты пред Тобой.
Ты, Господь, основание песням,
Ты, Господь, Избавитель людской.

Псалом 18

О Божественной славе повсюду
Проповедуют неба глаза,
О свершениях Господа людям
Откровенно вещает земля.

И не зная ни сна, ни покоя,
День ко дню передаст все дела.
И ночь ночи, под звездами стоя,
Перескажет, что было вчера.

Нет таких языков и наречий,
Где не помнился голос бы их,
Всюду слышатся звездные речи
И пылающий солнечный стих.

Над землей всей идет их звучанье,
До пределов вселенной оно.
И поставил Господь в назиданье
В лике солнца жилище Свое.

И выходит оно, женихаясь, -
Покидает свой брачный чертог.
Исполинскою силой играясь,
Веселится на шири высот.

Оно выйдет из дали небесной
И, прошествовав, в даль забредет,
И ничто не сокрыто завесой
От его теплоты и щедрот.

Совершенен закон и безмерен,
Коим Бог обновляет людей,
И в своих откровениях верен,
Коль мудрейшими ставит детей.

Повеления Господа правы,
Веселят они правдой сердца
И, как будто лечебные травы,
Исцеляют людские глаза.

*****

Засмейтесь – больше не могу
О жизни рассуждать беспечно,
К любой иконе подойду
Грошовую поставлю свечку.

Старинный золотой оклад,
Глаза закрывши, поцелую,
Из слов, пришедших невпопад,
Молитву сочиню простую.

И ничего, что я стою,
Запуган собственною речью.
К другой иконе подойду,
Еще одну поставлю свечку.

*****

За год беспечного мытарства
Я повзрослел как будто вдруг:
Не пил новейшие лекарства,
А просто посмотрел вокруг.

Я повзрослел. И не годами,
А невещественной душой
За всех, кто правду чтит устами,
А сердце затворил молвой.

За всех, бегущих без оглядки
И правых лишь от слепоты,
За всех, не побывавших в схватке
И не любивших соль земли…

Как все не по-житейски быстро
Насело на громаду плеч...
Что ж, говорили, я плечистый, -
Да и к чему себя беречь?

*****

Как приблизится время цветенья
Золотистой осенней листвы,
Так приходит ко мне вдохновенье
Из далекой лесной стороны.

Оно по утру в город заходит
С хороводом ветров и дождей
И меня без ошибки находит
Среди полчищ машин и людей.

Если в шумном метро я кочую,
То оно золотистой стрелой
Проникает сквозь толщу земную
И становится рядом со мной.

И такое с душой сотворится,
Что сказать - не поверит никто.
Мне завидуют вольные птицы
За сиянье и легкость ее.

Я тогда становлюсь на мгновенье
Не от мира сего молчуном,
А бесплотных стихов сочиненье -
Служит хлебом тогда и питьем.

И тогда ничего мне не стоит
Бросить всё и уйти в монастырь,
И упрятать в келейном покое,
Как в ларце, поднебесную ширь.

*****

Когда уйдет дневной житейский страх,
И вечер тишиною приголубит,
Сижу на лавке по уши в мечтах
И вижу только осень золотую.

И вечером не меркнет блеск у ней -
Все кажется при лунном ярком свете:
Березы набросали у камней
Злаченые шуршащие монеты.

И чтобы не нагрянул ветер злой,
Не кинул их на лужи грязным сором,
Медведица, как пес сторожевой,
Застыла над детсадовским забором.

И к сердцу тишина меня ведет,
А ночь - к неизъяснимому началу,
И вижу, как без солнца и без звезд
Земля когда-то мрачною стояла.

И видится день первый бытия:
Земля была безвидной и пустою,
И с бездной различалась только тьма,
И Дух один носился над водою.

Земля не потому была темней,
Что не было тогда ни дня, ни ночи,
А просто не желтел еще на ней
Березовый узорчатый листочек.

Осенние волны

Глаза сдружились с белым потолком,
И ветви рук срослись за головой.
Уж сорок дней и снегом, и дождем
Осенний дух сражается с землей.

Закрыть глаза - и вспомнится легко
Осенний запах кленов и берез.
А тут все льет и льет вода в окно,
Да воет за стеной соседский пес.

На землю рассердились небеса -
Неважно им, какой сегодня век.
Как старый Ной, оглядываю я
К спасенью предназначенный ковчег.

Готовиться к потопу срок пришел.
И я затих, припомнил все грехи.
Поскрипывает мой дощатый пол,
Наверно, не доплыть мне до зимы.

Но, может быть, осеннею землей
И этот пересилится потоп,
И белый голубь утренней порой
Оливковую ветвь мне принесет.

*****

Когда другого я пойму
Чуть больше, чем наполовину,
Когда земному бытию
Добуду вескую причину,

Когда все тяжкие грехи
Я совершу в беспечной жизни
И подскажу, куда идти
Моей заплаканной отчизне;

Когда необходимым вам
Покажется мой стих невнятный,
А время по любым часам
Настроится на ход обратный,

Я вдруг всецело проживу
Мгновенье вольного покоя
И как-то радостно умру
На людном перекрестке - стоя.

О кресте могильном

А где-то, я и сам не знаю где,
Но где-то все на этой же земле
Стоит одна высокая сосна
И думает ночами про меня.

И что-то, правда, сам не знаю что,
Но что-то очень важное одно
Она мне все пытается сказать,
Да веткой нелегко меня достать.

И отчего не знаю, по стволу,
Похожая на женскую слезу,
Стекает молчаливая смола
И каплей застывает янтаря.

И где-то на сосновой той коре,
К которой прикоснулся я во сне,
Виднеются белесые рубцы,
То высеклись объятия мои.

***

Та ночь из всех ночей одна.
В ней все и сказочно, и просто:
Деревья, звезды и снега,
Дорога, церковь у погоста.

Там говорят, что с нами Бог
Вдыхает этот холод плотный
И слышит, как ночной чертог
Скрипит под яростной походкой.

Там говорят, что с нами Бог
Глядит, как месяц озорует,
Как он склонил заздравный рог,
И с неба влагу льет живую.

Оглянешься: ночь говорит.
И так Его увидишь рядом,
Что будешь щеки растирать,
Не веря собственному взгляду.

А рядом уж не шумный двор,
Не деревенские задворки,
Где сторож древний до сих пор
Дымит закрутками махорки.

Пустынный край увенчан весь
Снегами и звездой январской.
Не уголок, а сердце здесь
Притихшего земного царства.

Такая ночь коснется глаз,
К чему-то сделает причастным,
И подойдет хотя б на час
Куда-то близко-близко счастье.

«В начале было Слово…»

Посвящается отцу Рафаилу

Впервые плачу. Кто понять бы мог?
Кто эти слезы сделал бы словами?
Что значит: жить, всегда идти вперед,
Когда я всё оставил за плечами?

Kaк отойти от запертой двери
И как не целовать теперь порога,
Когда отсюда только увести, а не впустит
Могли бы все дороги.

Я видел то, что потерял навек,
Блаженны те, кому потом расскажут,
Они уж могут верить или нет
И скинуть с сердца горькую поклажу.

А первому как быть: я видел свет,
И тьма его не свергла, не объяла.
И как смогу, пусть через сотни лет,
Сказать себе, что это показалось,

За все я сам впервые виноват,
Пусть выплакать я буду это в силах,
Пусть не по капле, пусть как водопад,
Все горе из души на землю хлынет.

На время пусть заглушит боль во мне,
Чтоб я не знал, что эти слезы значат,
Чтоб я как пес, тоскуя в темноте,
Хотя бы солнцу радоваться начал.

Но нет, в ладонь уткну лицо.
Как жаль, что я чего-то не предвижу.
Пойму, взглянув назад через плечо,
Что гордостью до праха я унижен.

Другому мою скорбь не передать,
Она в душе как долгий жгучий ветер,
И мне с коленей, кажется, не встать,
И щеки в кровь истерли слезы эти.

И что теперь: лишь он помочь бы мог,
Он горечь сердца вырвал бы с корнями,
Что значит: жить, всегда идти вперед -
Когда я все оставил за плечами?

*****

Что необходимо, чтоб поверили
В слово, столь простое для меня,
Ведь линейкой правду не измерили
И порой бываю прав и я.

Чтобы научить друзей-соперников,
Как и что им нужно доказать.
Коли теорем из чувств не делают,
Рвется их логическая связь.

Чтоб прониклись тем же и послушали,
Может, из таланта сделать бич,
Философским камнем оглоушить их
Или славой голову вскружить,

Или предложить такой невнятный
Что-нибудь на что-нибудь обмен,
Или, наконец, закончить дракой
Эту мозговую канитель.

Как же согласиться нам друг с другом
И составить что-нибудь одно,
Чтобы не бродили мысли кругом,
С драк перебиваясь на нытьё.

Не слыхать в раздумиях приплода,
Не видать и в сторону следа.
Может, это только на сегодня,
Может, так случается пока…

Помню лишь, в час головного зноя
Иов говорил, оправдываясь зря:
«Вы за меня вступитесь пред собою -
Иначе кто ж порукой за меня…»

*****

События выстроив без спешки по порядку,
Стихал последний перед Пасхою четверг,
Ночь затушила чернотой остатки
закатного костра, и день померк.

И город будто в тишине пригнулся
И сгорбленным пред звездами предстал,
Ввысь башнями и стенами тянулся
Луной облитый иудейский храм.

Он опасался скорого навета,
И дом, где Пасху есть они могли.
Велел найти двоим лишь по приметам:
Прохожий у ворот, кувшин воды.

Все шло размеренно, как будто и случайно
Нашлись и устланная горница и стол,
И переплелся вечер с вечной тайной...
С двенадцатью Он тихо в дом вошел...

И было таинство дано в воспоминанье:
Чаша вина, ломанный хлеб для них,
Чтоб каждый в предрекаемых скитаниях
Не забывал, Чей стал он ученик.

Понять все не могли, как ни старались,
И лишь надеялись: придет заветный час.
От странных слов вдруг споры разгорались:
Кто больше и зачем так мало нас.

Он подождал, когда гам прекратиться,
Сказал: «Симон, се сатана просил,
Чтоб сеять вас повсюду, как пшеницу,
Я ж о тебе молитвы возносил».

*****

Крапива выше меня ростом
Растет у стен монастыря.
Лишь на заброшенном погосте
Так буйно всходят семена.

Лишь на местах минувшей славы,
Среди стареющих святынь
Такие вырастают травы...
Крапива да еще полынь.

*****

Отцу Рафаилу

Нашёл бы я тяжёлые слова
О жизни, о холодности могилы,
И речь моя была бы так горька,
Что не сказал бы я и половины.

Но хочется поплакать в тишине
И выйти в мир со светлыми глазами.
Кто молнией промчался по земле,
Тот светом облечён под небесами.

*****

Когда душа скорбит смертельно
И вас нет рядом никого,
Так тяжелеет крест нательный,
Что чуть живой ношу его.

Тогда я, немощный и сирый,
Хотя мне нет и тридцати,
Листаю маленькую книгу,
Ищу в ней средство от тоски.

А в ней - однажды муж почтенный
Спокойно шел домой с полей,
И вдруг – навстречу Бог согбенный
С последней ношею Своей.

Позора крест несет на гору,
То падает, то вновь встает,
Мешая кровь с дорожным сором,
И не винит ни в чем народ.

Так страшен был тот путь изгнанья,
Что муж пред Ним склонил главу.
Заметил стражник состраданье
И крест вручил нести ему.

И он понес. Но на подъеме
Упал - и встать уже не смог...
Очнулся он при страшном громе,
Когда распятый умер Бог.

И все, что вспомнил он о жизни,
Что стало самым дорогим, -
Тот путь плевков и укоризны,
Когда Господь был рядом с ним.

А я? Что мне на ум приходит,
Когда сбивает с ног тоска?
Деревня дальнего прихода
И ночь Христова Рождества.

*****

Какая житейская сладость
Печаль не скрывает в себе?
Какая безмерная радость
Как сон не проходит в душе?

И нет ничего без ущерба,
Все тень от небесных красот.
Все ждет воскресенья из мертвых,
Христа-Утешителя ждет.

*****

Лик луны был светел и лучист,
В монастырь пришел ночной покой.
Вдруг какой-то местный гармонист
Надавил на клавиши рукой.

Был его напев знаком и прост,
И любовь такая в нем была,
Что оставил я полночный пост,
Вышел из ворот монастыря.

Встал я посреди тропы пустой,
И глаза мне слезы обожгли.
Боже, как похож на голос Твои
Этот одинокий зов любви.

*****

Пришел Иосиф с Никодимом,
Когда надежда умерла
И Матерь плакала над Сыном
У основания Креста.

Не за величием и властью
Они спешили ко Христу,
Пришли свое оплакать счастье,
Что скрыла тьма в шестом часу.

Его и так уж было мало,
Сокрытого от злобных глаз.
И ныне плащаница покрывала,
Пророчествуя погребенья час.

Но раздралась завеса в церкви,
Завеса их сердечных мук.
И плакали они над мертвым,
Смывая кровь с Пречистых рук.

*****

Я не сделаю ярких открытий,
Не смогу возбудить интерес.
Я жалею мальчишек избитых
И люблю увядающий лес.

***

І

Дай, Псалмопевец, гусли мне!
Твои дай струны и органы,
Чтоб я запел под стать тебе
Самозабвенными псалмами.

Вложи, святый, в мои уста
Язык твоих смиренных песен,
Язык, вмещающий слова,
Которым мир бывает тесен.

Дай мне твои слова, Давид.
Они сродни душе скорбящей,
Как солнца огненного вид
Сродни кадильнице горящей.

Что принесу и что воздам
Тебе, смиренная обитель,
Твоим могилам и крестам,
Которым ныне я служитель?

Псалмы и песни принесу
Тебе, блаженная пустыня.
Спасенья Чашу прииму
И призову Господне имя.

ІІ

Дай, Псалмопевец, гусли мне!
Твои дай струны и органы,
Чтоб я запел во след тебе
Самозабвенными псалмами.

Что мне искусство и стихи,
Что дар нежданный вдохновенья,
Когда душа полным-полна
Одной строкою псалмопенья?

Чти принесу и что воздам
Тебе, старинная обитель,
Твоим могилам и крестам,
Которым ныне я служитель?

Душа тебе уж отдана.
Приими и тело, коль захочешь.
Приими все то, чем от Творца,
От Бога наделен средь прочих.

Поклон сыновний положу
Тебе, блаженная пустыня.
Спасенья Чашу прииму
И призову Господне имя.

ІІІ

Дай, Псалмопевец, гусли мне!
Твои дай струны и органы,
Чтоб я запел под стать тебе
Самозабвенными псалмами.

Скудны чернила и перо!
И рифмы тщетны вдохновенья.
Давид, дай пение твое,
Пропеть о самом сокровенном.

Дай мне твои слова, Давид,
Они сродни душе скорбящей!
Так солнца огненного вид
Слегка сродни свече горящей.

И хладен стих мой вдохновенный.
Дай сердца голос сокрушенный.

ІV

Что взялся, инок, за стихи,
Или тебе псалтири мало?
Или Евангельской строки
Для слез горячих не достало?

Не знаю я, зачем слова
Из сердца вылились стихами,
Ведь наполнял его не я
И благодатью, и слезами.

“Боже, спаси мою Родину…”

Боже, спаси мою Родину милую,
Дай ей в великое сердце вожатые,
Вооружи ее мирною силою,
Нивы хлебами покрой ее сжатые.

Реки ее напои из небесного,
Море лазурного влагою чистою,
В дебри спаленного края безлестного
Ветром сосну занеси золотистую,

Долго родную безвинного кровавили,
Скорбно кресты поднялись по окраинам,
Сгибли ее льненокудрые Авели,
Смерти закон созидается Каином,

Но до конца ее край не расхитили,
Целы сокровище Богу угодного,
Знать от беды защитили святители,
Светлые кладези моря народного.

Знать матерей безутешных моления,
Слезы горующие, стоны сердечные,
Ночь донесла в неземные селения.
Верить в щедроты Твои бе с конечные,

Глянул с Престола Ты вниз на Вселенную
Землю увидел горошину малую,
Русь, государство – вдовицу смиренную,
Ризу смирягу от крови всю алую.

Сжалился, Ты, над страданьями крестными,
Счастья росток посадил над могилою,
Боже, овей ее снами чудесными,
Боже, утешь мою Родину, милую…

Святая Русь

Святая Русь не вынесла удела

Акафистом любви себя отпела
За веру, за отечество, царей.

За синь озер, за ветров вдохновенья,
За милости призвавшего Творца,
За сладкое молитвы упоенье
В глуши лесной монаха чернеца.

За светлую печаль икон венчальных,
За буйство трав и кротость мудрецов,
За звон колоколов своих прощальных
И вечную любовь святых отцов.

О, Русь, судьбы моей причина,
Своих детей терзающая мать,
Святая Русь надежда и кончина,
Слепая Русь помчавшаяся вспять.

Тебя обманутую, жалко, и дорогую,
Тебя отпетую в который раз,
Раздетую, разутую, глухую и немую,
Стреляют, мучают, кидают в грязь.

О, Русь, моя стань Вышнему невеста,
Взойди на Крест обителью любви,
И там на нем в молитве за нас грешных
С Невестой Неневестной отмоли.

Святая Русь не вынесла удела
И разрешилась бременем скорбей,
Акафистом любви себя отпела
За веру, за отечество, царей…

Россия

Мать Россия древняя седая,
Как благословить судьбу твою?
Радуются недруги – терзая
Православной веры чистоту.

Злые тени кружат над тобою,
Век за веком в пляске роковой
Силы тьмы проходят пьяным строем:
Лжепророки, демоны, разбой.

Смерть святых, порушенные храмы,
Слезы вдов и нищенство сирот,
Вновь и вновь тебя толкают в яму
Как убийцу в каторжный острог.

Но стоишь на зависть ты злодеям,
Вера православная крепка.
Русь огнем горит, не дымом тлеет
Сея слово Божие в сердцах.

И на век с Россией наши души,
Мы едины ныне и во век
Праведную веру не заглушат,
Не затмят святых пророков свет.

Мать Россия древняя седая,
Как благословить судьбу твою?
Радуются недруги – терзая
Православной веры чистоту.

Океан веры. Рассказы о жизни с Богом

На севере Москвы до наших дней сохранилось не так много храмов, и расположены они весьма далеко друг от друга. Самой древней и знаменитой считается часовня Михаила Архангела. Петровский парк, разбитый возле селения Петровское, известен с 17 столетия. В нем любили бывать цари еще допетровской эпохи. Один их ранних документов о Петровском парке относится как раз ко времени восшествия на престол династии Романовых, то есть, к 1613 году.

В последней трети XIX столетия рядом с парком была открыта Академия. В 1917 году Петровско-Разумовское, к тому времени уже изрядно обжитое, вошло в состав Москвы. Одним из храмов, расположенных на его территории, был храм Святителя Николая.

Храм Святителя Николая в Петровско-Разумовском, прозванный Соломенной Сторожкой, известен давно. Построен он в начале XX столетия, во время Первой мировой войны, и принадлежал сначала храму во имя Святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла при Сельскохозяйственном Институте. Теперь это изысканное небольшое строение находится в глубине жилых кварталов, среди дворов, несколько в стороне от Ленинградского проспекта и Кронштадтского бульвара.

В конце 10-х - начале 20-х годов XX столетия в стенах Соломенной Сторожки служил замечательный священник, теперь прославленный как священномученик, иерей Василий Надеждин. Прожил он всего 35 лет (1895–1930), но его по праву можно назвать старцем. Передо мной - рассказ об одной из самых пронзительных судеб. Среди материалов будут и фрагменты писем Священномученика. Именно письма отца Василия и хочется сделать центром повествования.

Василий Надеждин родился 12 января 1895 года в семье служащего дворцового управления Федора Алексеевича Надеждина и его супруги Софии Павловны. Василий был пятым ребенком в семье. Он родился на святках и был наречен в честь Василия Великого. То был его Ангел. Василий Надеждин смолоду мечтал быть священником; будто предчувствовал, какую ценность приобретет священство в недалеком будущем.

Согласно семейному преданию, отрок Василий проводил до дома старого больного священника, который, благословив мальчика иконой Святителя Николая, предсказал ему будущее служение. Предсказание впоследствии исполнилось. Последний храм, в котором служил иерей Василий, был Святителя Николая, Соломенная Сторожка.

Об отношениях в семье, а особенно об отношении детей к родителям - свидетельствует следующее письмо из архива. Федор Алексеевич пишет своей невестке Елене Сергеевне, матушке отца Василия: «В старину я слышал изречение: „Дети - благословение Божие“. Оглядываясь на прожитое мною долголетие и припоминая виденное мною в течение этого долголетия, конечно, я непререкаемо убедился в великой правде этого изречения. И меня лично не раз спасало от многих житейских искривлений сознание о моем долге и обязанностях перед детьми, в чем и видел благословение Божие». Федор Алексеевич был старостой Покровской церкви в Малом Левшинском переулке. Кончина старосты пришлась на Покров 1935 года. Отец на пять лет пережил своего сына.

В 1910 году Василий Федорович закончил Заиконоспасское духовное училище и поступил в Московскую Духовную семинарию. С 14 лет он пел в церковном хоре Покровского храма, а впоследствии даже регентовал, организовав хор из прихожан.

Василий был довольно высокого роста, тонок и даже худощав, с большим лбом, плавных и мягких очертаний, с сильно вьющимися волосами и всегда будто восхищенным выражением лица.

Зрение слабое; Василий носил круглые очки, делавшие его похожим одновременно и на молодого ученого, и на художника. Одевался всегда очень опрятно, даже несколько чопорно. Движения порывистые и вместе суховато-вежливые. От него словно бы исходили неисчислимые потоки жизненной силы, сострадания и… страдания тоже.

Россия находилась на пороге великой войны. Войну многие предчувствовали, но в целом общество думать о войне не желало. Жизнь государства нехотя катилась по привычной колее, но уже заметны были роковые сбои и общий разлад. Именно в такое время, на пороге войны, в преддверии почти полной неизвестности, Василий Надеждин пытался определить свое призвание. А ведь он был тогда молодым человеком. Душа его была полна намерений нечто в обществе изменить.

Большое участие в жизни Василия принимал родственник по отцу архиепископ Анастасий (Грибановский). Василий в течение многих лет поддерживал отношения с Владыкой Анастасием. Писал письма, засыпал Владыку вопросами, пускался в многочасовые беседы о том или ином церковном правиле. Василий следовал указаниям Владыки со старательной точностью и трудов не боялся. Как узнаем впоследствии, Владыку несколько раз переводили с одной кафедры на другую. И Василий, когда позволяли обстоятельства, отправлялся в очередное путешествие: навестить Владыку. Владыку Анастасия, кажется, можно назвать духовным учителем Василия. Их отношения всегда носили отпечаток полной открытости, особенного внимания - с одной, и благодушного доверия, которое поддерживалось строгостью и опытом - с другой.

В мае 1914 Владыка Анастасий получил назначение на Холмскую кафедру. По его приглашению Василий Федорович приехал в Холм. Май следующего, 1915, года Василий снова провел в Холмской епархии. Вместе с Владыкой Анастасием Василий посетил Леснинский Богородицкий мужской монастырь. Тогда же, в мае 1915 года, Василий посетил и Яблочинский Онуфриевский мужской монастырь и прожил там несколько дней. С дороги Василий писал родителям письма, делился впечатлениями. Вот одно из писем, в сокращении: «Я теперь очень подружился с архимандритом Сергием (Королевым). Мы с ним ходили пешком в их Белозерский скит, и я пришел в восторг, когда увидел Белое Озеро. Мы переплыли его на лодке… Обратно ехали на лошадях. Это было в субботу. Всенощная в монастыре продолжалась с шести до десяти с половиной часов, но она была настолько хороша и благолепна, что я выстоял ее всю без особого утомления. Был за монастырской трапезой. Едят здесь очень скромно. Я все любовался, как отец Сергий превращается в торжественного архимандрита в трапезе и в церкви. Я ему сказал это; он рассмеялся. „А то как же! А вы думаете, мы только босиком умеем ходить!..“ Он шел лесом в скит босиком. Мы с ним много говорили об идеальном пастырстве».

В 1916 году Василий Федорович окончил семинарию. Он жаждал продолжить образование и собирался поступать на философское отделение историко-филологического факультета Московского Университета. В то время жизнь виделась Василию на много лет вперед: он собирался окончить Университет и потом поступать в Московскую Духовную Академию. Василий продолжает поддерживать отношения с Владыкой Анастасием, несмотря на то, что оба разделены почти тысячей километров. Василий в одном из писем к Владыке открывает свое сокровенное желание: «…Я хочу окончить Духовную Академию и быть священником. Это решение подсказывает мне моя душа, которую привлекает пастырская деятельность. Я знаю (и бесспорно), что чем солиднее, обширнее и значительнее будет мое образование, тем ценнее для дела Церкви и интереснее для меня самого будет моя деятельность как пастыря»

Василий принял решение после окончания семинарии идти сразу же в Академию. Видимо, так благословил Владыка. К тому времени преосвященный Анастасий был переведен с севера на юг, из Холма в Молдавию, на Кишиневскую кафедру. В начале июня 1916 года Василий, по просьбе Владыки, выехал в Кишинев. Владыка часто приглашал Василия сопровождать его в поездках по епархии. К экзаменам в Духовную Академию Василию пришлось готовиться на новом месте, в промежутках между поездками.

Вот отрывки из писем той поры. Они похожи на путевые заметки.

«7 июля 1916 года. Рано утром я уехал с отцом игуменом Парамоном в Гиржавский монастырь. Замечательно красивые места, прямо Швейцария! Горы и долины с прудами; темный буковый лес, монастырь под горой, с которой мы насилу съехали на тормозах».

«Пошел с книгой по опушке леса. Направо темный лес, а налево долина и скат, покрытый виноградником, хлебом, лесом».

«Я тут совсем пустынником заделался: одичал и оброс, целые дни провожу в одиночестве и в молчании, брожу по опушке леса с книгами».

Василий поступил в Московскую Духовную Академию и с первого курса записался в группу, изучающую историю и западные религиозные течения. В нем было сильное воодушевление, он буквально бросался на книги, стремился полностью уйти «в интересную и серьезную работу».

Мировая война окончательно подточила силы страны. Учебные заведения буквально таяли на глазах. Осенний семестр 1916 года закончился неожиданно рано, 1 ноября. Весенний начался 20 февраля.

В конце ноября 1916 года Василий Федорович был приглашен семейством графа Медема в его имение, хутор «Александрия», которое находилось в Хвалынском уезде. Василий Федорович должен был преподавать детям графа, Федору и Софии, Закон Божий. Молодой учитель, сам буквально пламенеющий жаждой знаний, смог затеплить и в детях интерес к предмету, который казался в то время большинству находившихся за школьной партой чем-то необязательным. У Василия была и своя выгода: как будущий священник, он пробовал свои силы, много наблюдал за детьми и взрослыми.

Вот отрывок из письма того периода к Елене Сергеевне Борисоглебской:

«Мы медленно, но верно сближаемся. Во-первых, конечно, с Федей, который очень охотно приходит ко мне и помимо уроков. Мешает заниматься, извиняется и спешит уходить, а мне жалко прогонять его. Особенно горячо беседуем с ним на уроках Закона Божия. Сегодня немного поколебались: как нам быть с седьмою заповедью… пропустить или учить? Я решил, что надо ее пройти, и стал ему объяснять. Он внимательно слушал, но сидел ко мне почти спиной, хороший! Софинька тоже ко мне привыкла, так много задает вопросов на уроке, что я хорошо устаю после двух уроков подряд…»

Сохранилось свидетельство, что в конце Рождественского Поста и в самый день праздника Василий Федорович много читал и пел с певчими в усадебной церкви, и сказал маленькую проповедь за Божественной Литургией. Он говорил о том, что, несмотря на переживаемые Россией потери, православные русские люди должны иметь радость во Христе, ибо защитники Отечества приняли на себя иго Христа и исполняют его Заповедь: любить до смерти. Так вышло, что это небольшое слово можно отнести и нему самому.

В конце февраля 1917 года Василий Федорович вернулся в Москву и продолжил обучение в Духовной Академии. Приближалась революция. Известие об отречении Императора Николая Второго было встречено многими студентами с ликованием, в ожидании будущих перемен к лучшему. Василий Федорович тоже надеялся на перемены, но настроен был более трезво: «Бог даст, республики не будет, она нам мало к лицу».

После окончания весеннего семестра Василий уехал в имение графа Медема и возобновил занятия с Софьей и Федором. В праздник Первоверховных Апостолов Петра и Павла Василий Федорович произнес за обедней в сельской усадьбе проповедь. Говорил, что многие не в состоянии оценить подвиги Апостолов, узнать внутреннюю историю их подвижничества. Что все происходящее: неповиновение властям, грабежи, захваты имуществ, убийства-самосуды и успехи антихристианской проповеди свидетельствуют о том, что большая часть русского народа совершенно не просвещена христианством. Василий Федорович говорил и о приближении к последним временам, как их описывает Апостол Павел. За смелое высказывание Василию пришлось пережить нападение. Молодежь села Аграфеновки, разделявшая революционные взгляды, подкараулила Василия и Федора, когда те возвращались из села Черный Затон в Александрию, и угрожала расправой «над попами и помещиками».

К началу нового учебного года Василий Федорович возвратился в Сергиев Посад. В Академии было «холодно, голодно и неуютно». Условия содержания студентов ухудшились до предела, сократилось число лекций и зачетов. Однако была введена новая программа, а лекции по Новому Завету читал архимандрит Илларион (Троицкий).

До священнического сана оставалось совсем немного. Василий уже задумывался, уже примеривался, будто ему подул попутный ветер. В ноябре 1917, при содействии Владыки Анастасия посетил несколько совещаний Поместного собора в Епархиальном доме. Он смотрел во все глаза, слушал, запоминал и делился наблюдениями с близкими. Василий Федорович уже подумывал о месте псаломщика в одном из московских храмов и советовался о том с Владыкой Анастасием.

В начале 1918 года, на святках, Василий Федорович был помолвлен с Еленой Сергеевной Борисоглебской, дочерью певца Большого театра Сергея Александровича Борисоглебского. Елена Сергеевна была довольно высокого роста, статная, с приятным круглым лицом, с котором было что-то восточное, и большими светлыми глазами, смотревшими, кажется, в самое сердце собеседника.

Вот отрывки из писем Василия Федоровича к Елене Сергеевне:

«С одной стороны для меня невыразимо приятно сознавать, что у меня нет и не может быть никакой иной любви и привязанности, как только к тебе. С другой стороны, я вполне сознаю, что недостоин тебя, и не стою тебя, и не знаю, когда установится между нами равновесие. Кажется мне, что ты больше обогатила меня своим „невестием“, чем я тебя своим „жениховством“».

«Как грустно мне слышать твой тихий, усталый голос и подозревать за ним непраздничное настроение. Надеюсь, что не будет этого в Светлые дни Пасхи. Что бы ни было - они должны быть для нас всегда светлыми, всегда радостными. Сегодня Плащаница возвратила мне Христа моего, Которого я так боюсь всегда терять из сердца, из души, а последнее теперь так часто угрожает… Теряется и губится душа в житейской суматохе; если бы ты знала, как это я теперь почувствовал на своем горьком опыте. Блажени воистину, я же избрал и приял еси, Господи, и, конечно, память их в род и род, а не с шумом мимо идет.»

Русская Церковь снова обрела древнее Патриаршество. Но начались гонения. В августе 1918 года Василий пришел ко всенощной в свой приходской храм и увидел, что на клиросе поет один псаломщик. Василий Федорович тоже встал на клирос, читал и пел. В самый день праздника Преображения, 19 августа 1918 года, вечером, он поехал в Политехнический музей, где шел диспут на тему «Советская власть и Церковь». В диспуте принимали участие нарком просвещения Луначарский, член Поместного Собора протоиерей Константин Агеев и последователь учения Льва Толстого, профессор Петроградского университета Поссе. Аудитория была полна, были заняты все проходы, собравшиеся поддерживали атеистов. Из Политехнического музея Василий ушел с тяжелым чувством, «разбитый не умом, а сердцем». «Мне больно и жутко не за себя, не за тебя, а за многих русских людей, губящих свои души, - писал он Елене Сергеевне. - „Борьба за душу человеческую“, - сказал Луначарский. Нет, не борьба, но только стихийное антихристово душегубительство - и несть изымаяй».

Занятия в Академии возобновились после Успенского Поста 1918 года. Василий Федорович обрадовался, он снова стал чувствовать себя «как рыба в воде». В первый академический день нового учебного года Василий Федорович с тремя сокурсниками отправился к отцу Павлу Флоренскому, которого глубоко уважал, чтобы поздравить его с десятилетием первой лекции в Академии. В гостях у отца Павла говорили о современных событиях. Флоренский прочитал предсказания о будущем России преподобного Серафима Саровского. Влияние отца Павла Флоренского на тогдашнюю верующую молодежь трудно переоценить. Можно представить, что Василий Федорович ловил каждое слово.

Весной 1919 года, на пятой седмице Великого Поста, Московская Духовная Академия была закрыта. Царили голод и эпидемия сыпного тифа.

Сестра Василия Федоровича Екатерина в то время овдовела, оставшись с малолетними детьми на руках. Василий снова собрался в дорогу: в село Никольский Поим Пензенской губернии. Там жил его друг, священник Иоанн Козлов. Василия приняли в местную гимназию учителем математики.

Начались новые гонения. В Никольском Поиме в дни Великого Поста было получено известие о поругании святых мощей в Воронеже. 23 марта на Божественной Литургии отец Иоанн Козлов сказал проповедь, обличающую действия безбожной власти по отношению к святыне. В тот же день за вечерней Василий Федорович сказал слово о Кресте Христовом. Вечерня вышла очень торжественная. Народу собралось много, молодежь и интеллигенция. Церковные песнопения пел добровольно собравшийся хор. Три служащих священника читали после вечерни Акафист Божественным Страстям Христовым.

В апреле 1919 года Василий возвратился в Москву. На Пасху, в Фомину неделю, обвенчался с Еленой Сергеевной. На фотографии тех лет милое лицо Елены Сергеевны, с ямочками на щеках и чуть заостренным подбородком кажется будто заплаканным. В руках - большой букет цветущей сирени. После венчания Василий Федорович увез жену в Никольский Поим. Там молодая семья прожила до 1921 года. Василий Федорович так же преподавал в гимназии. Однако, намерения быть священником, несмотря на множество препятствий, он не оставил. Будущий пастырь усердно помогал близким, разделял как мог их тяготы и созревал духом для будущего служения. В нем, наверное, стало меньше юной горячности, но зато появился опыт и твердость. Семейная жизнь для Василия Федоровича стала как бы трамплином к его будущей семье - его пастве. Кроме сестры Екатерины и ее детей на попечении Василия находилась и тяжело больная родная сестра Анна. Болезнь Анны завершилась трагически: она скоропостижно скончалась. Отец, Федор Алексеевич, вполне понимая трудности, свалившиеся на его любимого сына, писал, утешая Василия: «Бедный наш мальчик, как много жизненных осложнений свалилось на твою милую головку! Утешаюсь мыслью, что, может быть, Господь Бог испытует Своего избранника. А все-таки, несмотря ни на какие личные невзгоды и напасти, следует спешить делать добро».

В июле 1920 года Василий Федорович вернулся в Москву, сдать выпускные экзамены в Академию. Выпускники для сдачи экзаменов приходили на квартиру к отцу Владимиру Страхову. Еще после смерти сестры Анны Василий Федорович принял решение перебраться поближе к Москве, а теперь представилась возможность. В начале 1921 года Василий Федорович устроился счетоводом в Построечном управлении узкоколейки города Орехово-Зуево. Состоялся переезд в Петровско-Разумовское, к тестю Василия Федоровича, отцу Елены Сергеевны, Сергею Андреевичу Борисоглебскому.

3 июля 1921 года Василий Федорович был рукоположен Святейшим Патриархом Тихоном во диакона, а уже 7 июля, в праздник Рождества Иоанна Предтечи - во иерея. Приписан к церкви во имя святителя и Чудотворца Николая у Соломенной Сторожки.

Храм Святителя Николая у Соломенной Сторожки - единственное место священнического служения отца Василия до самого дня его ареста в 1929 году. Храм был построен усердием офицеров 675 пешей тульской дружины, расквартированной в Петровско-Разумовском. Автор проекта - Федор Шехтель. Храм освящал Можайский епископ Димитрий (Добросердов) в 1916 году. Церковь была построена на земле Сельскохозяйственного Института и приписана к Институтской Петропавловской церкви. Институтский храм, как и все храмы при учебных заведениях, после революции был закрыт, а его прихожане стали посещать Никольскую церковь. К 1924 году в южной части летнего неотапливаемого храма был устроен теплый придел.

Прихожане Никольского храма в начале двадцатых годов были, в основном, из научной интеллигенции, служившей при Сельхозинституте. Новый священник всем пришелся по душе, и вскоре группа профессоров Института - после того, как институтский храм был закрыт, - обратилась к отцу Василию с просьбой заняться христианским просвещением их детей. Отец Василий словно бы ждал этого предложения. Ведь он готовил себя именно к этой деятельности! Вскоре в храме появился большой прекрасный хор, составленный из приходской молодежи. Отец Василий очень много времени проводил с детьми, и, кажется, просто не мог от них устать. Вел с ними долгие беседы об основах христианского нравственного учения и отвечал на бесконечные вопросы. Вместе с подопечными посещал порой концерты классической музыки, разбирал литературные произведения. Помогали члены приходской общины.

В январе 1927 года матушка Елена Сергеевна родила сына Сергея. К тому времени у Надеждиных подрастал помощник - сын Даниил. Матушка ожидала прихода отца Василия в клинику, но вместо батюшки пришел Сергей Алексеевич Никитин и принес такую записку: «Я не могу никому позволить вмешиваться в мою пастырскую деятельность, она всегда будет у меня на первом плане. Ты это знаешь и понимаешь меня, а потому и не будешь осуждать меня или сердиться на меня как жена моя».

Именно на этот день назначен доклад Николая Степановича Педашенко о первых веках христианства, и отцу Василию необходимо было на нем присутствовать.

Знаком невнимания к близким. Но если вспомнить, сколько оставалось отцу Василию жить и служить - записка выглядит почти пророческой. Он, конечно, в точности не знал - сколько жить и служить. Но Господь готовил его к кончине.

Стараниями отца Василия в 20-е годы в доме Клушанцевых была устроена своего рода начальная школа для небольшой группы детей прихожан Никольского храма. Сам отец Василий преподавал в ней Закон Божий и общеобразовательные предметы. Радость о Господе, которая, кажется, никогда и не покидала его, мгновенно сообщалась окружающим: и на богослужении, и помимо него. Черта эта необыкновенно становилась заметной в день Святой Пасхи. Порой голос батюшки просто тонул в мощном хоре собравшихся к заутрене.

Весной 1928 года у отца Василия было обострение туберкулеза, и ему пришлось летом уехать в Башкирию на лечение кумысом. В отсутствие отца Василия в Никольском храме служил вместо него отец Владимир Амбарцумов, недавно прославленный в сонме священномучеников. В Башкирии батюшка молился за богослужением в местной церкви. Его интересовало все: как долго служат, что поют и читают, какие особенности приходской жизни можно усвоить. «Служат здесь хорошо, - писал отец Василий из Башкирии, - уставнее нашего. Это очень приятно, когда священство на высоте. Местный Архиерей обязал священников всякое Таинство предварять объяснительным поучением. Вот это правильно, а мы еще не додумались до этого. Стоял и вспоминал мою церковку. Как-то у вас там все?». Письма отца Василия к духовным чадам прочитывались вслух, в кругу его духовной семьи, которая никогда не оставалась без его духовной заботы. Чтение писем батюшки напоминало то, как в древности читались послания Апостола Павла.

Паства отца Василия состояла из людей «старого толка» и из молодежи - старый да малый. Однако слаженность и взаимопонимание в ней царили истинно христианские, и все ее члены, каждый на свой лад, были немножко воинами Христовыми.

28 октября 1929 года отец Василий был арестован и помещен в Бутырскую тюрьму. С обыском нагрянули внезапно, но батюшка сумел передать Елене Сергеевне письмо, обнаружение которого могло повлечь за собою арест одного из его духовных чад.

1 ноября состоялся первый допрос. Следствие вел старший оперуполномоченный шестого отделения Секретного отдела ОГПУ А. В. Казанский.

Вот несколько фрагментов из протоколов допроса. По ним можно заметить, что отец Василий отвечает на вопросы следователя, сохраняя внешнее спокойствие и при том очень внимательно, стараясь сохранять ровный тон общения и даже некоторое благодушие. Батюшка не старается отрицать очевидные факты, но придает им видимость обыденных для него дел, как бы смягчая их. Влияние первых дней в заключении (а отцу Василию уже, наверно, ясно было, что оно закончится очень не скоро) будто не сказывается. Будто на вопросы отвечает не голодный и невыспавшийся человек, а знакомый следователя.

«Что касается степени моей политической грамотности, то я совершенно теряюсь при политике в жизни. Я, например, разбирал в свое время трактат Данте „О монархии“. Я принимаю, или, вернее, мог бы принять его стройную систему: помазанника Божия на престоле, возглавляющего нацию, и так далее. Но практика монархизма меня отталкивает.

У меня, действительно, был текст доклада профессора Лосева „Об имени Божием“, на чтении которого были Педашенко (сейчас, кажется, безработный историк), Шенрок (библиотекарь 1-го МГУ), Возможно, что Некрасова Лидия Ивановна с дочерью; в общем, было человек до десяти. Бывал у меня Новоселов два раза, в последнее время, перед арестом. То, что он скрывался и конспирировался, я знал, но вовсе не представлял себе действительные причины этой необходимости скрываться.

Чтобы Новоселов был по убеждениям, как я представляю, каким-нибудь особым революционером, это вряд ли. Его критика распутинщины касалась, главным образом, влияния Распутина на церковную жизнь. Как я себе представляю, Новоселов хотел просто „почистить“ самодержавие. Сам я с ним на эти темы не беседовал. Флоренский был у меня один раз. Новоселов также считал себя имяславцем.

О близкой ко мне молодежи могу сказать следующее: пришла ко мне она сама. Все лица, впоследствии бывавшие у меня, были связаны между собой еще школой, где они вместе учились. Вероятно, поэтому они также всей группой и перешли ко мне. У меня в церкви эта молодежь пела в хоре. Собираясь у меня на квартире, молодежь обыкновенно пела из опер под аккомпанемент моей жены. Церковные спевки происходили в церкви. У меня на квартире духовного пели мало.

Делал доклад о впечатлениях от моей поездки в Саровскую пустынь, о тех сказаниях, которые связаны с Дивеевским монастырем и Преподобным Серафимом Саровским. Между прочим, рассказывал им о том, как во исполнение приказания Серафима умерла Елена Мантурова (в послушание, как мы говорим).

Были у меня беседы, посвященные юбилею Первого Вселенского Собора, Григория Богослова и Василия Великого. Собственно, проповедь в церкви была по этим вопросам, а дома молодежи я читал только некоторые документы той эпохи.

Специальных вопросов по поводу существующего социального порядка и по поводу отдельных моментов взаимоотношения Церкви и государства, равно и чисто политических вопросов, мы никогда не обсуждали. Последние, то есть политические вопросы, иногда только, и то вскользь, в обывательском разрезе, трактовались у нас. Говорили, например, что жестока политика власти по отношению детей лишенцев и к лишенцам вообще. Специально вопросов о лишенцах не разбирали.

В вопросах об арестах церковников я придерживаюсь той точки зрения, что трудно провести грань между церковным и антисоветским, и что поэтому со стороны власти возможны перегибы. Только в таком разрезе я и касался этого вопроса в беседах с молодежью, не ставя, конечно, этот вопрос темой для беседы. Молодежь у меня принимает участие в церковных делах с 1921 года. Всего у меня не больше десяти человек. Пять девочек: две дочери Мерцалова (профессора Института). Одна из них, по имени Мария, учится в 1-м МГУ; другая, Надежда, еще не держала экзамен. Две дочери бывшего торговца, теперь совслужащего, Целиева Василия Ивановича, Татьяна и Клавдия (они собираются готовиться в вуз). Елизавета Обыдова (учится на курсах иностранных языков). Кроме того, есть младшие девочки, учащиеся петь в хоре: Калошина, Борисова, Целиева. Из мужской молодежи: Иван Барановский (служащие Тимирязевской Академии), Петр Столыпин (сын бывшего священника), сезонник в совхозе около Хлебникова, Виталий Некрасов (студент Тимирязевской Академии). Остальные - более случайного порядка. Игорь Фортунатов, сын профессора Фортунатова, бывает редко.

Когда у нас затрагивался вопрос об исповедничестве, то есть о возможности примирения верующих с окружающими условиями, то здесь я проводил такую точку зрения: есть пределы (для каждого различные), в которых христианин может примиряться с окружающей его нехристианской действительностью; при нарушении этих пределов он должен уже примиряться с возможностью и неприятных для него лично изменений условий его жизни, иначе он не христианин. Христианином надо быть не только по имени…»

В Бутырской тюрьме Отец Василий встретился с отцом Сергием Мечевым, которого хорошо знал. Их беседа продолжалась несколько часов и была очень значительной для обоих. Отец Сергий засвидетельствовал впоследствии, что отец Василий был уже готов предстать пред Господом.

Отец Василий был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения, но ввиду того, что навигация была уже закрыта, оставлен до весны в Кеми. В декабре 1929 года отец Василий заболел тифом, и его перевели в лагерный лазарет.

В санчасти, после неудачной инъекции, у отца Василия началась еще и гангрена.

Матушке Елене Сергеевне разрешили приехать к умирающему мужу. Она писала родным:

«Хожу утром и вечером вдоль деревянного забора с проволокой наверху и дохожу до лазарета, где лежит мое кроткое угасающее солнышко. Вижу верхнюю часть замерзшего окна, посылаю привет и молюсь. В три часа делаю передачу молока, бульона (кур здесь достать можно), получаю его расписку, написанную слабым почерком. Вот и все… Каждый раз, как отворяется дверь нашей квартиры, я смотрю, не пришли ли сказать роковую весть. Его остригли, изменился он сильно и исхудал. Говорят, перевязки мучительны для него. Прошу отца Владимира помолиться; на Маросейку и на Дмитровку передайте.»

Перед своей кончиной 19 февраля 1930 года отец Василий сподобился принятия Святых Христовых Тайн. Последние слова его были: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны». Начальник лагеря разрешил матушке Елене Сергеевне молиться ночью рядом с умершим мужем и предать его тело погребению.

Закончить рассказ об отце Василии хочется его же словами. Словами его последнего письма. Оно лучше всяких надгробных слов.

«Господи, помоги мне сделать это хорошо.

Сегодня, в День Ангела моего старшего сынка, моего Додика, мне пришла мысль грустная, но, кажется мне, правильная, что я должен написать прощальное письмо на случай моей смерти. Ибо, если я заболею тифом, то писать уже не смогу, никого из близких не увижу и не услышу, не смогу ничего передать им, кроме этого письма, если оно будет написано заранее и… если Господь устроит так, что оно дойдет до моих близких. Это письмо должно заменить меня, прощание со мною, участие в моих похоронах, которые произойдут здесь, без участия моих близких, без их молитвы и слез… Пишу все это спокойно и благодушно, ибо в душе живет неистребимая „надеждинская“ надежда, что я вовсе не умру здесь, что я уеду из этого проклятого места и увижу еще всех моих дорогих. Но это будет дело особой милости Божией, которой я, может быть, и не заслужил. А потому пишу это письмо.

Первое слово к тебе, моя дорогая, любимая, единственная Элинька, моя Ленуся! Прежде всего, благословляю тебя за твою верную любовь, за твою дружбу, за твою преданность мне, за твою неисчерпаемую нежность, неувядающую свежесть любовных отношений, за твою умную чуткость ко всему моему, за твои подвиги и труды, связанные с пятикратным материнством, за все лишения, связанные с твоим замужеством, наконец, за все эти последние слезы разлуки после моего ареста. Да воздаст тебе Господь за все, да вознаградит тебя любовь наших детей, любовь моих печальных родителей (если они переживут меня), моих братьев и сестер, всех моих друзей. Увы, я так мало любил тебя за последние годы, так мало принадлежал тебе духовно; благодарю тебя за наши последние встречи в Ильинском, на Сенеже; благодарю тебя за то, что ты удержала меня при себе и просила не торопиться переезжать в новую квартиру. Как хорошо нам было вместе в нашей кают-компании! Как ярко вспоминаю я наш уют, наш светлый мир, наше семейное счастье, тобою созданное и украшенное! Десять лет безоблачного счастья! Есть что вспомнить! Есть за что горячо благодарить Бога. И мы с тобой должны это сделать. Во всяком случае. И в том, если ты уже меня не увидишь на этом свете… Да будет воля Божия! Мы дождемся радостного свидания в светлом царстве любви и радости, где уже никто не сможет разлучить нас. И ты расскажешь мне о том, как прожила ты жизнь без меня, как ты сумела по-христиански воспитать наших детей, как ты сумела внушить им ужас и отвращение к мрачному безбожному мировоззрению и запечатлеть в их сердцах светлый образ Христа. Прошу тебя, не унывай; я буду с тобой силою моей любви, которая „никогда не отпадает“. Мое желание: воспитай детей церковно и сделай их образованными по-европейски и по-русски; пусть мои дети сумеют понять и полюбить книги своего отца и воспринять ту высокую культуру, которой он дышал и жил. Приобщи их к духовному опыту и к искусству, какому угодно, лишь бы подлинному. Кто-то из моих сыновей должен быть священником, чтобы продолжать служение отца и возносить за него молитвы. Ведь я так мало успел сделать и так много хотел! Элинька, милая моя! Если бы ты знала, если бы знали люди, как мне легко было любить, и как я был счастлив чувствовать себя в центре любви, излучающейся от меня и ко мне возвращающейся! Как мне сладко было быть священником! Да простит мне Господь мои слабости и грехи по вашим святым молитвам! Благодарю тебя за твою музыку, за музыку души твоей, которую я услышал. Прости, родная! Мир тебе. Люблю тебя навсегда, вечно.»

Наталия Черных

Священномученик Василий Московский (Надеждин)

Свято-Николаевский монастырь. Фото А. Петренко.

Очень люблю север Москвы. Здесь есть несколько мест, вокруг которых завивается моя судьба. Одно из них - храм Святителя Николая, любимая местными жителями «Соломенная Сторожка». В памяти возникают образы сказок, причем о животных - избушка лубяная, избушка ледяная… Такое теплое, любовное название дано храму Святителя Николая давно, и удивительно, как долго оно живет. Впрочем, конечно, ни в судьбе храма, ни в трагических изломах судьбы Тимирязевской Академии, недалеко от которой находится храм - ничего сказочного и забавного нет. Есть величественное, высокое - это как смотреть в небо, отчаянно запрокинув голову. Шея может сломаться от резкого движения. По мне, так просто приехать и увидеть эти стены и парк - намного лучше, чем лгать себе и другим, что, мол, вполне понимаем значение событий, развивавшихся в этих местах.

А места настолько хороши, что уходить отсюда не хочется. Это городок в городе. Зелено круглый год, пруды. Даже трамвайные линии переживаются здесь как нечто новое, что было до мегаполиса. Здесь живет мой духовник. Здесь служил священномученик Василий Московский (Надеждин).

Темно-красного цвета брошюра попала ко мне из рук моей подруги. Открылась в метро как раз на последнем письме. И это было - как впустить на ночь глядя гостя, который остался на все оставшееся мне время. Одна из многочисленных судеб, но отчего-то имеющая лично ко мне прямое отношение. Почему? Чем доказать? Доказать нечем - кроме того, что иногда смотрю на места, где он служил, почти его глазами. Получается так: не только святой что-то значит в моей судьбе. Но и я - в его. Именно это - и я в его судьбе - есть уверение в собственной худости и малости. Не человек видит или хочет видеть Бога. Бог видит человека. А святые - это Его очи.

Вот рассказ о храме и человеке - потому что это лучшие темы для любого рассказа. Зачем составлялось? Ради красоты - очищенной от прелести. Эту красоту человеку трудно вынести, она ослепляет. У одного из отцов-каппадокийцев было такое сравнение. Христос - как будто темное стекло, человеческой природой затеняющее смертельный свет природы божественной. Благодаря тому, что Бог стал человеком, мы может быть с Богом. То же и со святыми - они делают солнце-Христа доступным человеку. За переложение мне не стыдно - и было бы странно, если бы вдруг ни с того и не с сего предоставила бы новые фото и новые сведения о том, что совершалось очень задолго до того, как появилась на свет. Но я точно могу пропустить через себя ту мелодию, которую тогда, вдруг - услышала в этом совершенном и пронзительном последнем письме отца Василия. Я верю, что многое в моей жизни совершается его молитвами.

Храм Святителя Николая, любимая местными жителями «Соломенная Сторожка». Фото А. Савина

На севере Москвы до наших дней сохранилось не так много храмов, и расположены они весьма далеко друг от друга. Самой древней и знаменитой считается часовня Михаила Архангела. Петровский парк, разбитый возле селения Петровское, известен с 17 столетия. В нем любили бывать цари еще допетровской эпохи. Один их ранних документов о Петровском парке относится как раз ко времени восшествия на престол династии Романовых, то есть, к 1613 году.

В последней трети XIX столетия рядом с парком была открыта Академия. В 1917 году Петровско-Разумовское, к тому времени уже изрядно обжитое, вошло в состав Москвы. Одним из храмов, расположенных на его территории, был храм Святителя Николая.

Храм Святителя Николая в Петровско-Разумовском, прозванный Соломенной Сторожкой, известен давно. Построен он в начале XX столетия, во время Первой мировой войны, и принадлежал сначала храму во имя Святых Первоверховных Апостолов Петра и Павла при Сельскохозяйственном Институте. Теперь это изысканное небольшое строение находится в глубине жилых кварталов, среди дворов, несколько в стороне от Ленинградского проспекта и Кронштадтского бульвара.

В конце 10-х - начале 20-х годов XX столетия в стенах Соломенной Сторожки служил замечательный священник, теперь прославленный как священномученик, иерей Василий Надеждин. Прожил он всего 35 лет (1895–1930), но его по праву можно назвать старцем. Передо мной - рассказ об одной из самых пронзительных судеб. Среди материалов будут и фрагменты писем Священномученика. Именно письма отца Василия и хочется сделать центром повествования.

Санные гонки в Петровском парке. Неизвестный художник. XIX в

Василий Надеждин родился 12 января 1895 года в семье служащего дворцового управления Федора Алексеевича Надеждина и его супруги Софии Павловны. Василий был пятым ребенком в семье. Он родился на святках и был наречен в честь Василия Великого. То был его Ангел. Василий Надеждин смолоду мечтал быть священником; будто предчувствовал, какую ценность приобретет священство в недалеком будущем.

Согласно семейному преданию, отрок Василий проводил до дома старого больного священника, который, благословив мальчика иконой Святителя Николая, предсказал ему будущее служение. Предсказание впоследствии исполнилось. Последний храм, в котором служил иерей Василий, был Святителя Николая, Соломенная Сторожка.

Об отношениях в семье, а особенно об отношении детей к родителям - свидетельствует следующее письмо из архива. Федор Алексеевич пишет своей невестке Елене Сергеевне, матушке отца Василия: «В старину я слышал изречение: „Дети - благословение Божие“. Оглядываясь на прожитое мною долголетие и припоминая виденное мною в течение этого долголетия, конечно, я непререкаемо убедился в великой правде этого изречения. И меня лично не раз спасало от многих житейских искривлений сознание о моем долге и обязанностях перед детьми, в чем и видел благословение Божие». Федор Алексеевич был старостой Покровской церкви в Малом Левшинском переулке. Кончина старосты пришлась на Покров 1935 года. Отец на пять лет пережил своего сына.

В 1910 году Василий Федорович закончил Заиконоспасское духовное училище и поступил в Московскую Духовную семинарию. С 14 лет он пел в церковном хоре Покровского храма, а впоследствии даже регентовал, организовав хор из прихожан.

Василий был довольно высокого роста, тонок и даже худощав, с большим лбом, плавных и мягких очертаний, с сильно вьющимися волосами и всегда будто восхищенным выражением лица.

Зрение слабое; Василий носил круглые очки, делавшие его похожим одновременно и на молодого ученого, и на художника. Одевался всегда очень опрятно, даже несколько чопорно. Движения порывистые и вместе суховато-вежливые. От него словно бы исходили неисчислимые потоки жизненной силы, сострадания и… страдания тоже.

Согласно семейному преданию, отрок Василий проводил до дома старого больного священника, который, благословив мальчика иконой Святителя Николая, предсказал ему будущее служение

Россия находилась на пороге великой войны. Войну многие предчувствовали, но в целом общество думать о войне не желало. Жизнь государства нехотя катилась по привычной колее, но уже заметны были роковые сбои и общий разлад. Именно в такое время, на пороге войны, в преддверии почти полной неизвестности, Василий Надеждин пытался определить свое призвание. А ведь он был тогда молодым человеком. Душа его была полна намерений нечто в обществе изменить.

Большое участие в жизни Василия принимал родственник по отцу архиепископ Анастасий (Грибановский). Василий в течение многих лет поддерживал отношения с Владыкой Анастасием. Писал письма, засыпал Владыку вопросами, пускался в многочасовые беседы о том или ином церковном правиле. Василий следовал указаниям Владыки со старательной точностью и трудов не боялся. Как узнаем впоследствии, Владыку несколько раз переводили с одной кафедры на другую. И Василий, когда позволяли обстоятельства, отправлялся в очередное путешествие: навестить Владыку. Владыку Анастасия, кажется, можно назвать духовным учителем Василия. Их отношения всегда носили отпечаток полной открытости, особенного внимания - с одной, и благодушного доверия, которое поддерживалось строгостью и опытом - с другой.

В мае 1914 Владыка Анастасий получил назначение на Холмскую кафедру. По его приглашению Василий Федорович приехал в Холм. Май следующего, 1915, года Василий снова провел в Холмской епархии. Вместе с Владыкой Анастасием Василий посетил Леснинский Богородицкий мужской монастырь. Тогда же, в мае 1915 года, Василий посетил и Яблочинский Онуфриевский мужской монастырь и прожил там несколько дней. С дороги Василий писал родителям письма, делился впечатлениями. Вот одно из писем, в сокращении: «Я теперь очень подружился с архимандритом Сергием (Королевым). Мы с ним ходили пешком в их Белозерский скит, и я пришел в восторг, когда увидел Белое Озеро. Мы переплыли его на лодке… Обратно ехали на лошадях. Это было в субботу. Всенощная в монастыре продолжалась с шести до десяти с половиной часов, но она была настолько хороша и благолепна, что я выстоял ее всю без особого утомления. Был за монастырской трапезой. Едят здесь очень скромно. Я все любовался, как отец Сергий превращается в торжественного архимандрита в трапезе и в церкви. Я ему сказал это; он рассмеялся. „А то как же! А вы думаете, мы только босиком умеем ходить!..“ Он шел лесом в скит босиком. Мы с ним много говорили об идеальном пастырстве».

В 1916 году Василий Федорович окончил семинарию. Он жаждал продолжить образование и собирался поступать на философское отделение историко-филологического факультета Московского Университета. В то время жизнь виделась Василию на много лет вперед: он собирался окончить Университет и потом поступать в Московскую Духовную Академию. Василий продолжает поддерживать отношения с Владыкой Анастасием, несмотря на то, что оба разделены почти тысячей километров. Василий в одном из писем к Владыке открывает свое сокровенное желание: «…Я хочу окончить Духовную Академию и быть священником. Это решение подсказывает мне моя душа, которую привлекает пастырская деятельность. Я знаю (и бесспорно), что чем солиднее, обширнее и значительнее будет мое образование, тем ценнее для дела Церкви и интереснее для меня самого будет моя деятельность как пастыря»

Свято-Онуфриевский Яблочинский монастырь. Польша

Василий принял решение после окончания семинарии идти сразу же в Академию. Видимо, так благословил Владыка. К тому времени преосвященный Анастасий был переведен с севера на юг, из Холма в Молдавию, на Кишиневскую кафедру. В начале июня 1916 года Василий, по просьбе Владыки, выехал в Кишинев. Владыка часто приглашал Василия сопровождать его в поездках по епархии. К экзаменам в Духовную Академию Василию пришлось готовиться на новом месте, в промежутках между поездками.

Вот отрывки из писем той поры. Они похожи на путевые заметки.

«7 июля 1916 года. Рано утром я уехал с отцом игуменом Парамоном в Гиржавский монастырь. Замечательно красивые места, прямо Швейцария! Горы и долины с прудами; темный буковый лес, монастырь под горой, с которой мы насилу съехали на тормозах».

«Пошел с книгой по опушке леса. Направо темный лес, а налево долина и скат, покрытый виноградником, хлебом, лесом».

«Я тут совсем пустынником заделался: одичал и оброс, целые дни провожу в одиночестве и в молчании, брожу по опушке леса с книгами».

Василий поступил в Московскую Духовную Академию и с первого курса записался в группу, изучающую историю и западные религиозные течения. В нем было сильное воодушевление, он буквально бросался на книги, стремился полностью уйти «в интересную и серьезную работу».

Мировая война окончательно подточила силы страны. Учебные заведения буквально таяли на глазах. Осенний семестр 1916 года закончился неожиданно рано, 1 ноября. Весенний начался 20 февраля.

В конце ноября 1916 года Василий Федорович был приглашен семейством графа Медема в его имение, хутор «Александрия», которое находилось в Хвалынском уезде. Василий Федорович должен был преподавать детям графа, Федору и Софии, Закон Божий. Молодой учитель, сам буквально пламенеющий жаждой знаний, смог затеплить и в детях интерес к предмету, который казался в то время большинству находившихся за школьной партой чем-то необязательным. У Василия была и своя выгода: как будущий священник, он пробовал свои силы, много наблюдал за детьми и взрослыми.

Я тут совсем пустынником заделался: одичал и оброс, целые дни провожу в одиночестве и в молчании, брожу по опушке леса с книгами

Троицкий собор Троице-Сергиевой Лавры. Фотография. 1890-е гг.

Вот отрывок из письма того периода к Елене Сергеевне Борисоглебской:

«Мы медленно, но верно сближаемся. Во-первых, конечно, с Федей, который очень охотно приходит ко мне и помимо уроков. Мешает заниматься, извиняется и спешит уходить, а мне жалко прогонять его. Особенно горячо беседуем с ним на уроках Закона Божия. Сегодня немного поколебались: как нам быть с седьмою заповедью… пропустить или учить? Я решил, что надо ее пройти, и стал ему объяснять. Он внимательно слушал, но сидел ко мне почти спиной, хороший! Софинька тоже ко мне привыкла, так много задает вопросов на уроке, что я хорошо устаю после двух уроков подряд…»

Сохранилось свидетельство, что в конце Рождественского Поста и в самый день праздника Василий Федорович много читал и пел с певчими в усадебной церкви, и сказал маленькую проповедь за Божественной Литургией. Он говорил о том, что, несмотря на переживаемые Россией потери, православные русские люди должны иметь радость во Христе, ибо защитники Отечества приняли на себя иго Христа и исполняют его Заповедь: любить до смерти. Так вышло, что это небольшое слово можно отнести и нему самому.

В конце февраля 1917 года Василий Федорович вернулся в Москву и продолжил обучение в Духовной Академии. Приближалась революция. Известие об отречении Императора Николая Второго было встречено многими студентами с ликованием, в ожидании будущих перемен к лучшему. Василий Федорович тоже надеялся на перемены, но настроен был более трезво: «Бог даст, республики не будет, она нам мало к лицу».

После окончания весеннего семестра Василий уехал в имение графа Медема и возобновил занятия с Софьей и Федором. В праздник Первоверховных Апостолов Петра и Павла Василий Федорович произнес за обедней в сельской усадьбе проповедь. Говорил, что многие не в состоянии оценить подвиги Апостолов, узнать внутреннюю историю их подвижничества. Что все происходящее: неповиновение властям, грабежи, захваты имуществ, убийства-самосуды и успехи антихристианской проповеди свидетельствуют о том, что большая часть русского народа совершенно не просвещена христианством. Василий Федорович говорил и о приближении к последним временам, как их описывает Апостол Павел. За смелое высказывание Василию пришлось пережить нападение. Молодежь села Аграфеновки, разделявшая революционные взгляды, подкараулила Василия и Федора, когда те возвращались из села Черный Затон в Александрию, и угрожала расправой «над попами и помещиками».

К началу нового учебного года Василий Федорович возвратился в Сергиев Посад. В Академии было «холодно, голодно и неуютно». Условия содержания студентов ухудшились до предела, сократилось число лекций и зачетов. Однако была введена новая программа, а лекции по Новому Завету читал архимандрит Илларион (Троицкий).

До священнического сана оставалось совсем немного. Василий уже задумывался, уже примеривался, будто ему подул попутный ветер. В ноябре 1917, при содействии Владыки Анастасия посетил несколько совещаний Поместного собора в Епархиальном доме. Он смотрел во все глаза, слушал, запоминал и делился наблюдениями с близкими. Василий Федорович уже подумывал о месте псаломщика в одном из московских храмов и советовался о том с Владыкой Анастасием.

В начале 1918 года, на святках, Василий Федорович был помолвлен с Еленой Сергеевной Борисоглебской, дочерью певца Большого театра Сергея Александровича Борисоглебского. Елена Сергеевна была довольно высокого роста, статная, с приятным круглым лицом, с котором было что-то восточное, и большими светлыми глазами, смотревшими, кажется, в самое сердце собеседника.

Православные русские люди должны иметь радость во Христе, ибо защитники Отечества приняли на себя иго Христа и исполняют его Заповедь: любить до смерти

Колокольня возле Троице-Сергиевой лавры в Сергиевом Посаде. Фото В. Лопатина

Вот отрывки из писем Василия Федоровича к Елене Сергеевне:

«С одной стороны для меня невыразимо приятно сознавать, что у меня нет и не может быть никакой иной любви и привязанности, как только к тебе. С другой стороны, я вполне сознаю, что недостоин тебя, и не стою тебя, и не знаю, когда установится между нами равновесие. Кажется мне, что ты больше обогатила меня своим „невестием“, чем я тебя своим „жениховством“».

«Как грустно мне слышать твой тихий, усталый голос и подозревать за ним непраздничное настроение. Надеюсь, что не будет этого в Светлые дни Пасхи. Что бы ни было - они должны быть для нас всегда светлыми, всегда радостными. Сегодня Плащаница возвратила мне Христа моего, Которого я так боюсь всегда терять из сердца, из души, а последнее теперь так часто угрожает… Теряется и губится душа в житейской суматохе; если бы ты знала, как это я теперь почувствовал на своем горьком опыте. Блажени воистину, я же избрал и приял еси, Господи, и, конечно, память их в род и род, а не с шумом мимо идет.»

Русская Церковь снова обрела древнее Патриаршество. Но начались гонения. В августе 1918 года Василий пришел ко всенощной в свой приходской храм и увидел, что на клиросе поет один псаломщик. Василий Федорович тоже встал на клирос, читал и пел. В самый день праздника Преображения, 19 августа 1918 года, вечером, он поехал в Политехнический музей, где шел диспут на тему «Советская власть и Церковь». В диспуте принимали участие нарком просвещения Луначарский, член Поместного Собора протоиерей Константин Агеев и последователь учения Льва Толстого, профессор Петроградского университета Поссе. Аудитория была полна, были заняты все проходы, собравшиеся поддерживали атеистов. Из Политехнического музея Василий ушел с тяжелым чувством, «разбитый не умом, а сердцем». «Мне больно и жутко не за себя, не за тебя, а за многих русских людей, губящих свои души, - писал он Елене Сергеевне. - „Борьба за душу человеческую“, - сказал Луначарский. Нет, не борьба, но только стихийное антихристово душегубительство - и несть изымаяй».

Занятия в Академии возобновились после Успенского Поста 1918 года. Василий Федорович обрадовался, он снова стал чувствовать себя «как рыба в воде». В первый академический день нового учебного года Василий Федорович с тремя сокурсниками отправился к отцу Павлу Флоренскому, которого глубоко уважал, чтобы поздравить его с десятилетием первой лекции в Академии. В гостях у отца Павла говорили о современных событиях. Флоренский прочитал предсказания о будущем России преподобного Серафима Саровского. Влияние отца Павла Флоренского на тогдашнюю верующую молодежь трудно переоценить. Можно представить, что Василий Федорович ловил каждое слово.

Весной 1919 года, на пятой седмице Великого Поста, Московская Духовная Академия была закрыта. Царили голод и эпидемия сыпного тифа.

Сестра Василия Федоровича Екатерина в то время овдовела, оставшись с малолетними детьми на руках. Василий снова собрался в дорогу: в село Никольский Поим Пензенской губернии. Там жил его друг, священник Иоанн Козлов. Василия приняли в местную гимназию учителем математики.

Начались новые гонения. В Никольском Поиме в дни Великого Поста было получено известие о поругании святых мощей в Воронеже. 23 марта на Божественной Литургии отец Иоанн Козлов сказал проповедь, обличающую действия безбожной власти по отношению к святыне. В тот же день за вечерней Василий Федорович сказал слово о Кресте Христовом. Вечерня вышла очень торжественная. Народу собралось много, молодежь и интеллигенция. Церковные песнопения пел добровольно собравшийся хор. Три служащих священника читали после вечерни Акафист Божественным Страстям Христовым.

Сегодня Плащаница возвратила мне Христа моего, Которого я так боюсь всегда терять из сердца, из души…

Искушение Христа. Мозаика собора Святого Марка. Венеция. XII в.

В апреле 1919 года Василий возвратился в Москву. На Пасху, в Фомину неделю, обвенчался с Еленой Сергеевной. На фотографии тех лет милое лицо Елены Сергеевны, с ямочками на щеках и чуть заостренным подбородком кажется будто заплаканным. В руках - большой букет цветущей сирени. После венчания Василий Федорович увез жену в Никольский Поим. Там молодая семья прожила до 1921 года. Василий Федорович так же преподавал в гимназии. Однако, намерения быть священником, несмотря на множество препятствий, он не оставил. Будущий пастырь усердно помогал близким, разделял как мог их тяготы и созревал духом для будущего служения. В нем, наверное, стало меньше юной горячности, но зато появился опыт и твердость. Семейная жизнь для Василия Федоровича стала как бы трамплином к его будущей семье - его пастве. Кроме сестры Екатерины и ее детей на попечении Василия находилась и тяжело больная родная сестра Анна. Болезнь Анны завершилась трагически: она скоропостижно скончалась. Отец, Федор Алексеевич, вполне понимая трудности, свалившиеся на его любимого сына, писал, утешая Василия: «Бедный наш мальчик, как много жизненных осложнений свалилось на твою милую головку! Утешаюсь мыслью, что, может быть, Господь Бог испытует Своего избранника. А все-таки, несмотря ни на какие личные невзгоды и напасти, следует спешить делать добро».

В июле 1920 года Василий Федорович вернулся в Москву, сдать выпускные экзамены в Академию. Выпускники для сдачи экзаменов приходили на квартиру к отцу Владимиру Страхову. Еще после смерти сестры Анны Василий Федорович принял решение перебраться поближе к Москве, а теперь представилась возможность. В начале 1921 года Василий Федорович устроился счетоводом в Построечном управлении узкоколейки города Орехово-Зуево. Состоялся переезд в Петровско-Разумовское, к тестю Василия Федоровича, отцу Елены Сергеевны, Сергею Андреевичу Борисоглебскому.

3 июля 1921 года Василий Федорович был рукоположен Святейшим Патриархом Тихоном во диакона, а уже 7 июля, в праздник Рождества Иоанна Предтечи - во иерея. Приписан к церкви во имя святителя и Чудотворца Николая у Соломенной Сторожки.

Храм Святителя Николая у Соломенной Сторожки - единственное место священнического служения отца Василия до самого дня его ареста в 1929 году. Храм был построен усердием офицеров 675 пешей тульской дружины, расквартированной в Петровско-Разумовском. Автор проекта - Федор Шехтель. Храм освящал Можайский епископ Димитрий (Добросердов) в 1916 году. Церковь была построена на земле Сельскохозяйственного Института и приписана к Институтской Петропавловской церкви. Институтский храм, как и все храмы при учебных заведениях, после революции был закрыт, а его прихожане стали посещать Никольскую церковь. К 1924 году в южной части летнего неотапливаемого храма был устроен теплый придел.

Прихожане Никольского храма в начале двадцатых годов были, в основном, из научной интеллигенции, служившей при Сельхозинституте. Новый священник всем пришелся по душе, и вскоре группа профессоров Института - после того, как институтский храм был закрыт, - обратилась к отцу Василию с просьбой заняться христианским просвещением их детей. Отец Василий словно бы ждал этого предложения. Ведь он готовил себя именно к этой деятельности! Вскоре в храме появился большой прекрасный хор, составленный из приходской молодежи. Отец Василий очень много времени проводил с детьми, и, кажется, просто не мог от них устать. Вел с ними долгие беседы об основах христианского нравственного учения и отвечал на бесконечные вопросы. Вместе с подопечными посещал порой концерты классической музыки, разбирал литературные произведения. Помогали члены приходской общины.

Чтение писем батюшки напоминало то, как в древности читались послания Апостола Павла

В январе 1927 года матушка Елена Сергеевна родила сына Сергея. К тому времени у Надеждиных подрастал помощник - сын Даниил. Матушка ожидала прихода отца Василия в клинику, но вместо батюшки пришел Сергей Алексеевич Никитин и принес такую записку: «Я не могу никому позволить вмешиваться в мою пастырскую деятельность, она всегда будет у меня на первом плане. Ты это знаешь и понимаешь меня, а потому и не будешь осуждать меня или сердиться на меня как жена моя».

Именно на этот день назначен доклад Николая Степановича Педашенко о первых веках христианства, и отцу Василию необходимо было на нем присутствовать.

Знаком невнимания к близким. Но если вспомнить, сколько оставалось отцу Василию жить и служить - записка выглядит почти пророческой. Он, конечно, в точности не знал - сколько жить и служить. Но Господь готовил его к кончине.

Стараниями отца Василия в 20-е годы в доме Клушанцевых была устроена своего рода начальная школа для небольшой группы детей прихожан Никольского храма. Сам отец Василий преподавал в ней Закон Божий и общеобразовательные предметы. Радость о Господе, которая, кажется, никогда и не покидала его, мгновенно сообщалась окружающим: и на богослужении, и помимо него. Черта эта необыкновенно становилась заметной в день Святой Пасхи. Порой голос батюшки просто тонул в мощном хоре собравшихся к заутрене.

Весной 1928 года у отца Василия было обострение туберкулеза, и ему пришлось летом уехать в Башкирию на лечение кумысом. В отсутствие отца Василия в Никольском храме служил вместо него отец Владимир Амбарцумов, недавно прославленный в сонме священномучеников. В Башкирии батюшка молился за богослужением в местной церкви. Его интересовало все: как долго служат, что поют и читают, какие особенности приходской жизни можно усвоить. «Служат здесь хорошо, - писал отец Василий из Башкирии, - уставнее нашего. Это очень приятно, когда священство на высоте. Местный Архиерей обязал священников всякое Таинство предварять объяснительным поучением. Вот это правильно, а мы еще не додумались до этого. Стоял и вспоминал мою церковку. Как-то у вас там все?». Письма отца Василия к духовным чадам прочитывались вслух, в кругу его духовной семьи, которая никогда не оставалась без его духовной заботы. Чтение писем батюшки напоминало то, как в древности читались послания Апостола Павла.

Архангел Гавриил. Икона из деисусного чина. 1387–1395 гг.

Блаженны вы, когда возненавидят вас люди и когда отлучат вас, и будут поносить, и пронесут имя ваше, как бесчестное, за Сына Человеческого. Возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь, ибо велика вам награда на небесах (Лк. 6, 22–23)

Паства отца Василия состояла из людей «старого толка» и из молодежи - старый да малый. Однако слаженность и взаимопонимание в ней царили истинно христианские, и все ее члены, каждый на свой лад, были немножко воинами Христовыми.

28 октября 1929 года отец Василий был арестован и помещен в Бутырскую тюрьму. С обыском нагрянули внезапно, но батюшка сумел передать Елене Сергеевне письмо, обнаружение которого могло повлечь за собою арест одного из его духовных чад.

1 ноября состоялся первый допрос. Следствие вел старший оперуполномоченный шестого отделения Секретного отдела ОГПУ А. В. Казанский.

Вот несколько фрагментов из протоколов допроса. По ним можно заметить, что отец Василий отвечает на вопросы следователя, сохраняя внешнее спокойствие и при том очень внимательно, стараясь сохранять ровный тон общения и даже некоторое благодушие. Батюшка не старается отрицать очевидные факты, но придает им видимость обыденных для него дел, как бы смягчая их. Влияние первых дней в заключении (а отцу Василию уже, наверно, ясно было, что оно закончится очень не скоро) будто не сказывается. Будто на вопросы отвечает не голодный и невыспавшийся человек, а знакомый следователя.

«Что касается степени моей политической грамотности, то я совершенно теряюсь при политике в жизни. Я, например, разбирал в свое время трактат Данте „О монархии“. Я принимаю, или, вернее, мог бы принять его стройную систему: помазанника Божия на престоле, возглавляющего нацию, и так далее. Но практика монархизма меня отталкивает.

У меня, действительно, был текст доклада профессора Лосева „Об имени Божием“, на чтении которого были Педашенко (сейчас, кажется, безработный историк), Шенрок (библиотекарь 1-го МГУ), Возможно, что Некрасова Лидия Ивановна с дочерью; в общем, было человек до десяти. Бывал у меня Новоселов два раза, в последнее время, перед арестом. То, что он скрывался и конспирировался, я знал, но вовсе не представлял себе действительные причины этой необходимости скрываться.

Чтобы Новоселов был по убеждениям, как я представляю, каким-нибудь особым революционером, это вряд ли. Его критика распутинщины касалась, главным образом, влияния Распутина на церковную жизнь. Как я себе представляю, Новоселов хотел просто „почистить“ самодержавие. Сам я с ним на эти темы не беседовал. Флоренский был у меня один раз. Новоселов также считал себя имяславцем.

О близкой ко мне молодежи могу сказать следующее: пришла ко мне она сама. Все лица, впоследствии бывавшие у меня, были связаны между собой еще школой, где они вместе учились. Вероятно, поэтому они также всей группой и перешли ко мне. У меня в церкви эта молодежь пела в хоре. Собираясь у меня на квартире, молодежь обыкновенно пела из опер под аккомпанемент моей жены. Церковные спевки происходили в церкви. У меня на квартире духовного пели мало.

Делал доклад о впечатлениях от моей поездки в Саровскую пустынь, о тех сказаниях, которые связаны с Дивеевским монастырем и Преподобным Серафимом Саровским. Между прочим, рассказывал им о том, как во исполнение приказания Серафима умерла Елена Мантурова (в послушание, как мы говорим).

Троицкий собор Серафимо-Дивеевского монастыря. Россия, Дивеево. Фото А. Одегова

Были у меня беседы, посвященные юбилею Первого Вселенского Собора, Григория Богослова и Василия Великого. Собственно, проповедь в церкви была по этим вопросам, а дома молодежи я читал только некоторые документы той эпохи.

Специальных вопросов по поводу существующего социального порядка и по поводу отдельных моментов взаимоотношения Церкви и государства, равно и чисто политических вопросов, мы никогда не обсуждали. Последние, то есть политические вопросы, иногда только, и то вскользь, в обывательском разрезе, трактовались у нас. Говорили, например, что жестока политика власти по отношению детей лишенцев и к лишенцам вообще. Специально вопросов о лишенцах не разбирали.

Были у меня беседы, посвященные юбилею Первого Вселенского Собора, Григория Богослова и Василия Великого

В вопросах об арестах церковников я придерживаюсь той точки зрения, что трудно провести грань между церковным и антисоветским, и что поэтому со стороны власти возможны перегибы. Только в таком разрезе я и касался этого вопроса в беседах с молодежью, не ставя, конечно, этот вопрос темой для беседы. Молодежь у меня принимает участие в церковных делах с 1921 года. Всего у меня не больше десяти человек. Пять девочек: две дочери Мерцалова (профессора Института). Одна из них, по имени Мария, учится в 1-м МГУ; другая, Надежда, еще не держала экзамен. Две дочери бывшего торговца, теперь совслужащего, Целиева Василия Ивановича, Татьяна и Клавдия (они собираются готовиться в вуз). Елизавета Обыдова (учится на курсах иностранных языков). Кроме того, есть младшие девочки, учащиеся петь в хоре: Калошина, Борисова, Целиева. Из мужской молодежи: Иван Барановский (служащие Тимирязевской Академии), Петр Столыпин (сын бывшего священника), сезонник в совхозе около Хлебникова, Виталий Некрасов (студент Тимирязевской Академии). Остальные - более случайного порядка. Игорь Фортунатов, сын профессора Фортунатова, бывает редко.

Когда у нас затрагивался вопрос об исповедничестве, то есть о возможности примирения верующих с окружающими условиями, то здесь я проводил такую точку зрения: есть пределы (для каждого различные), в которых христианин может примиряться с окружающей его нехристианской действительностью; при нарушении этих пределов он должен уже примиряться с возможностью и неприятных для него лично изменений условий его жизни, иначе он не христианин. Христианином надо быть не только по имени…»

В Бутырской тюрьме Отец Василий встретился с отцом Сергием Мечевым, которого хорошо знал. Их беседа продолжалась несколько часов и была очень значительной для обоих. Отец Сергий засвидетельствовал впоследствии, что отец Василий был уже готов предстать пред Господом.

Отец Василий был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения, но ввиду того, что навигация была уже закрыта, оставлен до весны в Кеми. В декабре 1929 года отец Василий заболел тифом, и его перевели в лагерный лазарет.

В санчасти, после неудачной инъекции, у отца Василия началась еще и гангрена.

Матушке Елене Сергеевне разрешили приехать к умирающему мужу. Она писала родным:

«Хожу утром и вечером вдоль деревянного забора с проволокой наверху и дохожу до лазарета, где лежит мое кроткое угасающее солнышко. Вижу верхнюю часть замерзшего окна, посылаю привет и молюсь. В три часа делаю передачу молока, бульона (кур здесь достать можно), получаю его расписку, написанную слабым почерком. Вот и все… Каждый раз, как отворяется дверь нашей квартиры, я смотрю, не пришли ли сказать роковую весть. Его остригли, изменился он сильно и исхудал. Говорят, перевязки мучительны для него. Прошу отца Владимира помолиться; на Маросейку и на Дмитровку передайте.»

Перед своей кончиной 19 февраля 1930 года отец Василий сподобился принятия Святых Христовых Тайн. Последние слова его были: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны». Начальник лагеря разрешил матушке Елене Сергеевне молиться ночью рядом с умершим мужем и предать его тело погребению.

Закончить рассказ об отце Василии хочется его же словами. Словами его последнего письма. Оно лучше всяких надгробных слов.

«Господи, помоги мне сделать это хорошо.

Сегодня, в День Ангела моего старшего сынка, моего Додика, мне пришла мысль грустная, но, кажется мне, правильная, что я должен написать прощальное письмо на случай моей смерти. Ибо, если я заболею тифом, то писать уже не смогу, никого из близких не увижу и не услышу, не смогу ничего передать им, кроме этого письма, если оно будет написано заранее и… если Господь устроит так, что оно дойдет до моих близких. Это письмо должно заменить меня, прощание со мною, участие в моих похоронах, которые произойдут здесь, без участия моих близких, без их молитвы и слез… Пишу все это спокойно и благодушно, ибо в душе живет неистребимая „надеждинская“ надежда, что я вовсе не умру здесь, что я уеду из этого проклятого места и увижу еще всех моих дорогих. Но это будет дело особой милости Божией, которой я, может быть, и не заслужил. А потому пишу это письмо.

Святитель Василий Великий и Святитель Иоанн Златоуст. Фреска в Палатинской капелле. Палермо

Святитель Тихон, патриарх Московский. Церковь Благовещения Пресвятой Богородицы в Петровском парке. Москва

Первое слово к тебе, моя дорогая, любимая, единственная Элинька, моя Ленуся! Прежде всего, благословляю тебя за твою верную любовь, за твою дружбу, за твою преданность мне, за твою неисчерпаемую нежность, неувядающую свежесть любовных отношений, за твою умную чуткость ко всему моему, за твои подвиги и труды, связанные с пятикратным материнством, за все лишения, связанные с твоим замужеством, наконец, за все эти последние слезы разлуки после моего ареста. Да воздаст тебе Господь за все, да вознаградит тебя любовь наших детей, любовь моих печальных родителей (если они переживут меня), моих братьев и сестер, всех моих друзей. Увы, я так мало любил тебя за последние годы, так мало принадлежал тебе духовно; благодарю тебя за наши последние встречи в Ильинском, на Сенеже; благодарю тебя за то, что ты удержала меня при себе и просила не торопиться переезжать в новую квартиру. Как хорошо нам было вместе в нашей кают-компании! Как ярко вспоминаю я наш уют, наш светлый мир, наше семейное счастье, тобою созданное и украшенное! Десять лет безоблачного счастья! Есть что вспомнить! Есть за что горячо благодарить Бога. И мы с тобой должны это сделать. Во всяком случае. И в том, если ты уже меня не увидишь на этом свете… Да будет воля Божия! Мы дождемся радостного свидания в светлом царстве любви и радости, где уже никто не сможет разлучить нас. И ты расскажешь мне о том, как прожила ты жизнь без меня, как ты сумела по-христиански воспитать наших детей, как ты сумела внушить им ужас и отвращение к мрачному безбожному мировоззрению и запечатлеть в их сердцах светлый образ Христа. Прошу тебя, не унывай; я буду с тобой силою моей любви, которая „никогда не отпадает“. Мое желание: воспитай детей церковно и сделай их образованными по-европейски и по-русски; пусть мои дети сумеют понять и полюбить книги своего отца и воспринять ту высокую культуру, которой он дышал и жил. Приобщи их к духовному опыту и к искусству, какому угодно, лишь бы подлинному. Кто-то из моих сыновей должен быть священником, чтобы продолжать служение отца и возносить за него молитвы. Ведь я так мало успел сделать и так много хотел! Элинька, милая моя! Если бы ты знала, если бы знали люди, как мне легко было любить, и как я был счастлив чувствовать себя в центре любви, излучающейся от меня и ко мне возвращающейся! Как мне сладко было быть священником! Да простит мне Господь мои слабости и грехи по вашим святым молитвам! Благодарю тебя за твою музыку, за музыку души твоей, которую я услышал. Прости, родная! Мир тебе. Люблю тебя навсегда, вечно.» Надеждин Николай Яковлевич

Николай Надеждин Альберт Эйнштейн

Из книги Тропа к Чехову автора Громов Михаил Петрович

Бандаков Василий Анастасьевич, отец Василий (1807–1890) Протоиерей, настоятель Архангело-Михайловской церкви в Таганроге, духовный наставник семейства Чеховых. В книгу В. А. Бандакова «Простые и краткие поучения» включено «Поучение по случаю всенощного бдения, совершенного

Из книги Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России автора Маркова Анна А.

Священномученик Кронид (Любимов) Из жизни ныне здравствующего Святейшего Патриарха Тихона Когда на Всероссийском Соборе окончательно был решен вопрос, чтобы на Святой Руси быть Святейшему Патриарху тотчас же и было постановлено Собором избрать трех кандидатов в

Из книги Любовные письма великих людей. Соотечественники автора Дойль Урсула

Н. И. Надеждин (1804–1856) О, с какою гордостью, с каким упоением представляю я тебя моей нежной подругой!.. Я – царь на престоле с тобою!.. В 1804 г. в семье священника Рязанской губернии родился Николай Иванович Надеждин – будущий ученый, критик, педагог, профессор.Одновременно

Из книги Главы государства российского. Выдающиеся правители, о которых должна знать вся страна автора Лубченков Юрий Николаевич

Н. И. Надеждин – Е. В. Сухово-Кобылиной Тверди своим, что у тебя нет сил ждать, что ты непременно убежишь ко мне. Домогайся одного, чего еще можно домогаться: чтобы тебя отпустили они сами на все четыре стороны… толкнули в мои объятия… Грози, что ты не будешь скрывать любви

Из книги Афон и его святыни автора Маркова Анна А.

Н. И. Надеждин – Е. В. Сухово-Кобылиной Слушай, я не поеду без тебя путешествовать… Ты пойдешь со мною, пойдешь моею женою, волею или неволею, с согласия или без согласия, – это Бог решит… Отвечай мне завтра одно слово, только одно: да или нет, и предоставь мне действовать…

Из книги Патриарх Тихон автора Вострышев Михаил Иванович

Н. И. Надеждин – Е. В. Сухово-Кобылиной О, с какою гордостью, с каким упоением представляю я тебя моей нужной подругой!..Я – царь на престоле с тобою!.. Знаешь ли, друг мой! Третьего дня вечером, когда я писал письмо к твоей матери, Константин, вследствие моей давнишней, в шутку

Из книги автора

Н. И. Надеждин – Е. В. Сухово-Кобылиной Будь сама беспристрастным судьею. Кто был главным виновником этих ужасных катастроф, чрез которые переходила ты с опасностью своей драгоценной жизни? – Я! Мое присутствие было для тебя губительным ядом: оно не давало тебе ни минуты

Из книги автора

Великий князь Московский и Владимирский василий I Дмитриевич 1371–1425 Сын Дмитрия Донского и Евдокии Дмитриевны. Василий родился в Москве 30 декабря 1371 года. После разгрома Москвы Тохтамышем 26 апреля 1382 года одиннадцатилетний мальчик находился в Золотой Орде в качестве

Из книги автора

Великий князь Московский Василий II Васильевич Темный 1415–1462 Сын великого князя Василия I Дмитриевича и Софьи Витовтовны. Василий родился в Москве 10 марта 1415 года. По смерти отца 27 февраля 1425 года по его завещанию он в десятилетнем возрасте стал великим князем.Митрополит

Из книги автора

Великий князь Московский Василий Юрьевич Косой?-1448 Сын Юрия Дмитриевича, князь Новгородский с 1434 года.С князем Василием Юрьевичем связан хорошо известный в русской истории эпизод.Он пировал 8 февраля 1433 года на свадьбе двоюродного брата великого князя Василия II. На нем

Из книги автора

Великий князь Московский Василий III Иванович 1479–1533 Сын Ивана III и Софьи Палеолог. Родился Василий 25 февраля 1479 года. После кончины 27 октября 1505 года отца Ивана III по его завещанию вступил на Московский великокняжеский стол.В первые годы его правления в Московском Кремле

Из книги автора

Священномученик Дамаскин Священномученик Дамаскин родился в селении Габрово, Терновской епархии, в Болгарии. Достигнув совершеннолетия, он прибыл на Святую Гору, где принял иночество в монастыре Хиландаре. Впоследствии он был рукоположен в диакона, потом в иеромонаха.

Из книги автора

Священномученик Косма Этолийский Священномученик Косма Этолийский родился в 1714 году, в Этолии, в небольшом селении Мегадендрон. В святом крещении он получил имя Константин. Его родители отличались благочестием. Несмотря на скудные средства, они постарались дать своему

Из книги автора

Священномученик Владимир Митрополит Киевский и Галицкий Владимир (в миру Василий Никифорович Богоявленский) родился 1 января 1848 года в семье священника села Малая Моршка Моршанского уезда Тамбовской губернии. Получив высшее духовное образование, он семь лет прослужил в

Священномученик Василий Надеждин родился 12 января 1895 г. в Москве в семье служащего Дворцового управления Федора Алексеевича Надеждина и его супруги Софии Павловны и был во святом крещении наречен Василием во имя святителя Василия Великого.

У Василия Федоровича были сестры - Екатерина, Анна и Вера и братья - Владимир и Павел, сам он был пятым ребенком в семье.

Родители священномученика Василия Федор Алексеевич и Софья Павловна Надеждины.
24 января 1929 г ., Москва

Примером веры и благочестия для отца Василия с юных лет были его родители, со всей полнотой ответственности относившиеся к христианскому воспитанию своих детей. Федор Алексеевич Надеждин, уже в преклонных летах, писал своей невестке Елене Сергеевне Надеждиной: «В старину я слышал изречение: «Дети - благословение Божие». Оглядываясь на прожитое мною долголетие и припоминая виденное мною в течение этого долголетия, конечно, я непререкаемо убедился в великой правде этого изречения. И меня лично не раз спасало от многих житейских искривлений сознание о моем долге и обязанностях перед детьми, в чем и видел благословение Божие».

Семья Надеждиных состояла в приходе Покровской церкви, находившейся в Большом Левшинском переулке; глава семейства Федор Алексеевич многие годы был старостой этого храма, а юный Василий с четырнадцати лет пел в церковном хоре, а впоследствии и регентовал, организовав хор из прихожан. Так судил Господь о Федоре Алексеевиче, что кончина его последовала 14 октября 1935 г., в праздник Покрова Пресвятой Богородицы.

По окончании Заиконоспасского духовного училища в 1910 г. Василий Федорович Надеждин поступил в Московскую духовную семинарию. Большое участие в Василии Федоровиче принимал его родственник по отцу архиепископ Анастасий (Грибановский).

Епископ Анастасий (Грибановский)

В мае 1914 г. владыка Анастасий получил назначение на Холмскую кафедру. По его приглашению летом того же года Василий Федорович посетил Холм; май 1915 г. он также провел в Холмской епархии. Вместе с владыкой Анастасием он ездил в Леснинский Богородицкий монастырь. Несколько дней в мае 1915 г. Василий Федорович прожил в Яблочинском Онуфриевском мужском монастыре.

В 1916 г. Василий Федорович успешно окончил семинарию. Приняв решение о поступлении после семинарии в Московскую духовную академию, Василий Федорович в начале июня 1916 г. выехал из Москвы в Кишинев. Владыка Анастасий, переведенный к тому времени на Кишиневскую кафедру, брал его с собой в поездки по епархии. Живя в Молдавии, Василий Федорович готовился к вступительным экзаменам в академию.

Поступив в Московскую духовную академию, Василий Федорович на первом курсе записался в группу, изучавшую историю и обличение западных вероисповеданий. Приступив к занятиям, он чувствовал большое воодушевление и стремился полностью уйти в "интересную и серьезную работу".

Студент Московской духовной семинарии Василий Надеждин

Из-за тяжелого экономического положения в академии, вызванного Первой мировой войной, осенний семестр 1916-1917 учебного года закончился 1 ноября, а весенний должен был начаться 20 февраля. В конце ноября 1916 г. Василий Федорович был приглашен семейством графа Медема в имение – на хутор «Александрия», находившееся в Хвалынском уезде Саратовской губернии, преподавать Закон Божий Федору и Софии Медемам. Вскоре и дети, и взрослые искренно привязались к молодому учителю.

Василий Федорович Надеждин с Федором и Софией Медемами на хуторе "Александрия"

В дни, предшествовавшие празднику Рождества Христова 1917 г., и в самый день праздника Василий Федорович много читал, пел с певчими в усадебной церкви и сказал маленькую проповедь за Божественной литургией. Он говорил о том, что, несмотря на переживаемые Россией потери, - шла Первая мировая война, - православные русские люди должны иметь радость во Христе, ибо защитники Отечества приняли на себя иго Христа и исполняют Его заповедь: любить до смерти.
В конце февраля 1917 г. Василий Федорович для продолжения учебы возвратился в Московскую духовную академию. Это были дни начала революции. Известие об отречении государя императора Николая II от престола и образовании республики многими студентами академии было встречено с ликованием. Василий Федорович, разделявший общее оживление из-за наступивших в России государственных и социальных перемен, имел более трезвый настрой. "Бог даст, республики и не будет. Она нам мало к лицу", - писал он в эти дни.

После окончания весеннего семестра и сдачи экзаменов он вновь уехал в Саратовскую губернию, в имение графа Медема, и возобновил занятия с Федей и Софьей.

В праздник святых первоверховных апостолов Петра и Павла Василий Федорович произнес за обедней в сельской церкви проповедь: «Говорил о том, что многие... не в состоянии оценить подвигов апостолов Петра и Павла, узнать внутреннюю историю их подвижничества... Все происходящее: неповиновение властям, грабежи, захваты, самосуды-убийства (в Сызрани толпа разорвала на куски двух братьев купцов, совершенно неповинных ни в чем) и успехи проповеди социалистов и анархистов, явно антихристианской, свидетельствуют о том, что большая часть русского народа совершенно не просвещена христианством», - и о приближении «к последним временам, как их описывает апостол Павел». Слово, сказанное Василием Федоровичем, раздражило распропагандированную революционерами молодежь из деревни Аграфеновка. Когда Василий Федорович и Федя Медем возвращались из села Черный Затон на хутор, их окружила группа мятежников и угрожала расправой «над попами и помещиками».

К началу нового учебного года Василий Федорович возвратился в Сергиев Посад. В академии было «холодно, голодно и неуютно», условия содержания студентов еще более ухудшились, сократилось число лекций и зачетов, но была введена новая программа, лекции по Новому Завету читал архимандрит Иларион (Троицкий).

В ноябре 1917 г. Василий Федорович пережил большой духовный подъем, посещая заседания Поместного Собора в Епархиальном доме. Помышляя о принятии в ближайшем будущем священного сана, он хотел получить место псаломщика на одном из московских приходов и советовался об этом с преосвященным Анастасием, присутствовавшим на Соборе и находившимся в Москве.

В начале 1918 г., на святках, Василий Федорович был помолвлен с Еленой Сергеевной Борисоглебской, дочерью певца Большого театра Сергея Алексеевича Борисоглебского. «С одной стороны, - писал он своей невесте, - для меня так невыразимо приятно сознавать, что у меня нет и не может быть никакой иной любви и привязанности, как только к тебе. С другой стороны, я вполне сознаю, что недостоин тебя и не стою тебя, и не знаю, когда установится между нами равновесие. Кажется мне, что ты больше обогатила меня своим «невестием», чем я тебя - своим «жениховством». В последние дни Страстной седмицы, посылая Елене Сергеевне поздравления к празднику Святой Пасхи, Василий Федорович увещевал ее и делился с нею своими душевными переживаниями: «Как грустно мне слышать твой тихий, усталый голос и подозревать за ним... непраздничное настроение. Надеюсь, что не будет этого в светлые дни Пасхи. Что бы ни было - они должны быть для нас всегда светлыми, всегда радостными. Сегодня плащаница возвратила мне Христа моего, Которого я так боюсь всегда терять из сердца, из души, а последнее теперь так часто угрожает... Теряется и губится душа в житейской суматохе; если бы ты знала, как это я теперь почувствовал на своем горьком опыте. Блажени воистину, яже избрал и приял еси, Господи, и, конечно, память их - в род и род, а не с шумом мимоидет...»

С установлением после октябрьского переворота 1917 г. советской власти в России наступили времена гонений на веру и Церковь. В Москве в июле-сентябре 1918 г. проходила третья сессия Поместного Собора, восстановившего в Русской Церкви патриаршество, избравшего главой ее святого патриарха Тихона. В то же время проповедники безбожия всюду сеяли плевелы неверия, стремясь пленить духовно сбитую с толку социальными лжеучениями молодежь. Когда Василий Федорович в праздник Преображения Господня пришел ко всенощной в свой приходский храм, он увидел, что на клиросе поет один псаломщик. Василий Федорович стал на клирос и сам читал и пел.

После Успенского поста возобновились занятия в Московской духовной академии. Учение доставляло жаждущему христианского просвещения Василию Федоровичу большую радость, он чувствовал себя, как рыба в воде. В первый академический день нового учебного года он с тремя сокурсниками отправился к отцу Павлу Флоренскому, которого глубоко чтил, чтобы поздравить с десятилетием его первой лекции в академии. Говорили о современных событиях; отец Павел прочитал предсказания о будущем России преподобного Серафима Саровского.

Священник Павел Флоренский

Весной 1919 г., на пятой неделе Великого поста, Московская духовная академия была закрыта. В Москве - голод и эпидемия сыпного тифа. Чтобы поддержать овдовевшую сестру Екатерину с тремя ее малолетними сыновьями, Василий Федорович вынужден был уехать вместе с нею к своему другу священнику Иоанну Козлову в село Никольский Поим, находившееся в Чембарском уезде Пензенской губернии. В Пойме он был принят на работу учителем математики в гимназию.

С начала 1919 г. повсеместно в России вскрывались и изымались мощи святых угодников. В Пойме Великим постом было получено известие о поругании святых мощей в Воронеже. На Божественной литургии 23 марта отец Иоанн Козлов сказал проповедь, обличающую действия безбожной власти по отношению к святым мощам. В тот же день за вечерней Василий Федорович сказал слово о святыне Креста. Вечерня вышла очень торжественная, собралось много народу, интеллигенция и молодежь, пел добровольно собравшийся хор певчих, после вечерни три священника читали акафист Божественным Страстям Христовым.

В апреле 1919 г. Василий Федорович приехал в Москву, в Фомино воскресение, 27 апреля, обвенчался с Еленой Сергеевной и возвратился с нею в Поим, где жил и учительствовал до 1921 г.

Василий Федорович и Елена Сергеевна Надеждины в день браковенчания. 27 апреля 1919 г . Никольский храм у Соломенной сторожки

В эти годы, не оставляя намерения послужить Богу в священном сане, самоотверженно трудясь, неся тяготы и скорби своих близких, он укреплялся духом и созревал для служения духовной семье - своей будущей пастве. После скоропостижной кончины в Пойме сестры Василия Федоровича Анны, также оказавшейся на его попечении, отец их, Федор Алексеевич Надеждин, в письме к сыну писал: «Бедный наш мальчик, как много жизненных осложнений свалилось на твою милую головку! Утешаюсь мыслию, что, может быть, Господь Бог испытует Своего избранника. А все-таки, несмотря ни на какие личные невзгоды и напасти, следует спешить делать добро».

Для завершения академического образования Василий Федорович в июле 1920 г. приехал в Москву; экзамены выпускники академии сдавали на квартире отца Владимира Страхова. В марте 1921 г. Василий Федорович переехал ближе к Москве и устроился счетоводом в Построечном управлении узкоколейки города Орехово-Зуево. Вскоре вместе с Еленой Сергеевной и сыном Даниилом они поселились в Петровско-Разумовском у тестя Сергея Алексеевича Борисоглебского.
3 июля 1921 г., в Неделю всех святых, в земле Российской просиявших, Василий Федорович был рукоположен святым патриархом Тихоном во диакона, а 7 июля, в праздник Рождества Иоанна Предтечи, - во иерея в церкви во имя Святителя и Чудотворца Николая у Соломенной сторожки.

Никольский храм у Соломенной сторожки

Никольский храм - единственное место священнического служения отца Василия до самого дня его ареста в 1929 г. - был построен усердием офицеров расквартированной в Петровско-Разумовском 675-й пешей тульской дружины по проекту архитектора Федора Шехтеля и освящен епископом Можайским Димитрием (Добросердовым) в 1916 г. Церковь была построена на земле Сельскохозяйственного института и приписана к институтской Петропавловской церкви. Институтский храм, как и все храмы при учебных заведениях, после революции был закрыт, и прихожане его перешли в Никольскую церковь. К 1924 г. в южной части летнего неотапливаемого храма был устроен теплый придел.
Приход Никольской церкви в основном составляла научная интеллигенция, жители поселка при Сельскохозяйственном институте.

Группа профессоров после закрытия институтского храма обратилась к отцу Василию Надеждину с просьбой заняться христианским просвещением их детей. Отец Василий, многие годы сознательно готовившийся к пастырской деятельности, с радостью принял это предложение. Он сумел привлечь к участию в богослужении приходскую молодежь - и таким образом из юношей и девушек составился прекрасный церковный хор, батюшка вел с духовными детьми беседы об основах православного вероучения, посещал с ними концерты классической музыки, разбирал литературные произведения. Просветительскую деятельность среди молодежи вели по благословению отца Василия и некоторые члены приходской общины.

Священномученик Василий Надеждин с общиной Никольского храма в первую годовщину пастырства

Обязанности пастыря, заботы о духовных детях отец Василий ставил выше всего. В январе 1927 г. матушка Елена родила сына Сергея и ожидала прихода отца Василия в клинику.

На этот день был назначен доклад Николая Степановича Педашенко о первых веках христианства, отцу Василию необходимо было присутствовать при чтении этого доклада, и он попросил навестить матушку Сергея Алексеевича Никитина (впоследствии епископа Стефана).

Епископ Стефан (Никитин)

«Я не могу никому позволить вмешиваться в мою пастырскую деятельность, которая у меня всегда будет на первом плане, - писал отец Василий Елене Сергеевне, - ты это знаешь и понимаешь меня, а потому и не будешь осуждать меня или сердиться на меня как жена моя».

В 1920-е годы в доме Клушанцевых на Михалковской улице была устроена своего рода начальная школа для небольшой группы детей прихожан Никольского храма, в которой отец Василий преподавал Закон Божий и общеобразовательные предметы.

Отец Василий, всегда носивший в душе радость о Господе Иисусе, имел особый дар сообщать ее своей пастве. Крестный ход в день Святой Пасхи начинался с того, что отец Василий выходил из Царских врат и один запевал: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». За ним уже стихиру пел весь собравшийся на пасхальное богослужение народ.

За год до ареста у отца Василия началось обострение туберкулеза, и ему пришлось летом уехать в Башкирию на лечение кумысом. В отсутствие отца Василия в Никольском храме по его просьбе служил отец Владимир Амбарцумов.

Священномученик Владимир Амбарцумов

Находясь на лечении, отец Василий молился за богослужением в местной церкви и сблизился со служащими в ней священниками Иоанном и Сергием.

Как пастырь, он не мог обойти вниманием особенностей церковной жизни за пределами его епархии и прихода: «Служат здесь хорошо. Уставнее нашего. Это очень приятно, когда духовенство на высоте.

Местный архиерей обязал священников всякое Таинство предварять объяснительным поучением... Вот это правильно, а мы еще не додумались до этого...

Стоял и вспоминал мою церковку. Как-то у вас там все?»

Из Башкирии отец Василий писал письма своим духовным чадам, и, как в древние времена апостольские послания прочитывались в домашней церкви, письма отца Василия читались вслух в кругу его духовной семьи, которую он, как истинный пастырь, никогда не оставлял без отеческого попечения.

Вдохновенное служение и проповеди отца Василия, активная пастырская деятельность не остались незамеченными гонителями Церкви, понимавшими, что семена веры, посеянные в юных сердцах добрым пастырем, могут принести духовные плоды.

28 октября 1929 г. отец Василий был арестован и помещен в Бутырскую тюрьму. Во время обыска он сумел передать матушке Елене письмо, обнаружение которого могло повлечь за собою арест его духовного чада. 1 ноября отец Василий был допрошен старшим уполномоченным шестого отделения Секретного отдела ОГПУ А. В. Казанским и дал следующие «показания по существу дела»:

Что касается степени моей политической грамотности, то я совершенно теряюсь при политике в жизни. Я, например, разбирал в свое время трактат Данте «De monarhia» - принимаю или, вернее, мог бы принять его стройную систему: помазанника Божия на престоле, возглавляющего нацию, и т. д. Но практика монархизма меня отталкивает.
У меня действительно был доклад профессора Лосева «Об имени Божием», на котором были Педашенко - сейчас, кажется, безработный, историк, Шенрок - библиотекарь 1-го МГУ, возможно, что Некрасова Лидия Ивановна с дочерью; в общем было человек до десяти.

Специальных вопросов по поводу существующего социального порядка и по поводу отдельных моментов взаимоотношения Церкви и государства, равно и чисто политических вопросов, мы никогда не обсуждали. Последние, то есть политические вопросы, иногда только, и то вскользь, в обывательском разрезе, трактовались у нас; говорили, например, что жестока политика власти по отношению детей лишенцев и к лишенцам вообще. Специально вопросов о лишенцах не разбирали.

В вопросах об арестах церковников я придерживаюсь той точки зрения, что трудно провести грань между церковным и антисоветским и что поэтому со стороны власти возможны перегибы. Только в таком разрезе я и касался этого вопроса в беседах с молодежью, не ставя, конечно, этот вопрос специальной темой для беседы.

Когда у нас затрагивался вопрос об исповедничестве, то есть о возможности примирения верующих с окружающими условиями, то здесь я проводил такую точку зрения: есть пределы (для каждого различные), в которых каждый христианин может примиряться с окружающей его нехристианской действительностью; при нарушении этих пределов он должен уже примириться с возможностью и неприятных для него лично изменений условий его жизни, иначе он не есть христианин. Христианином надо быть не только по имени...

В Бутырской тюрьме отец Василий встретился с отцом Сергием Мечевым, которого хорошо знал; их беседа продолжалась несколько часов и была очень значительной для обоих. Отец Сергий засвидетельствовал впоследствии, что отец Василий был уже готов предстать пред Господом.

Священномученик Сергий Мечев

Отец Василий был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения, но, ввиду того, что навигация была уже закрыта, оставлен до весны в Кеми.

Лагерь в Кеми

В декабре 1929 г. заболевшего тифом заключенного перевели в лагерный лазарет, а на его место в бараке перевели отца Василия. Вскоре отец Василий заболел сыпным тифом. В санчасти ему сделали укол и внесли инфекцию - началась гангрена.

Матушке Елене разрешили приехать к умирающему мужу. Из Кеми она писала родным:

«Хожу утром и вечером вдоль деревянного забора с проволокой наверху и дохожу до лазарета, где лежит мое кроткое угасающее солнышко. Вижу верхнюю часть замерзшего окна и посылаю привет и молюсь. В три часа делаю передачу молока, бульона (кур здесь достать можно), получаю его расписку, написанную слабым почерком. Вот и все! Ночь проходит в тоске и мучительных снах. Каждый раз, как отворяется дверь нашей квартиры, я смотрю, не пришли ли сказать роковую весть.

Его остригли, изменился он сильно и исхудал, говорят, перевязки мучительны и изнуряют его.

Я так счастлива, что живу здесь и могу помочь ему хоть сколько-нибудь».

Перед своей кончиной 19 февраля 1930 г. отец Василий сподобился принятия Святых Христовых Тайн. Последние слова его были: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны». Начальник лагеря разрешил матушке Елене молиться ночью рядом с умершим мужем и предать его тело погребению.

Могила священномученика Василия Надеждина в Кеми

Со временем место могилы отца Василия было утрачено и сейчас неизвестно.

Предчувствуя близость своей кончины, отец Василий, еще до болезни, в день Ангела старшего сына Даниила, 24 декабря 1929 г., написал матушке Елене Сергеевне последнее письмо:

«Господи, помоги мне сделать это дело хорошо...

Сегодня, в день Ангела моего старшего сынка, моего Додика, мне пришла мысль грустная, но, кажется мне, правильная, что я должен написать прощальное письмо на случай моей смерти... Ибо, если я заболею тифом, то писать уже не смогу, никого из близких не увижу и не услышу, не смогу ничего передать им, кроме этого письма, если оно будет написано заранее и... если Господь устроит так, что оно дойдет до моих близких... Это письмо должно заменить меня, прощание со мною, участие в моих похоронах, которые произойдут здесь без участия моих близких, без их молитвы и слез... Пишу все это спокойно и благодушно, ибо в душе живет неистребимая «надеждинская» надежда, что я вовсе не умру здесь, что я уеду из этого проклятого места и увижу еще всех моих дорогих... Но это будет дело особой милости Божией, которой я, может быть, и не заслужил, - а потому пишу это письмо.
Первое слово к тебе, моя дорогая, любимая, единственная Элинька, моя Ленуся! Прежде всего благословляю тебя за твою верную любовь, за твою дружбу, за твою преданность мне, за твою неисчерпаемую нежность - неувядающую свежесть любовных отношений, за твою умную чуткость ко всему моему, за твои подвиги и труды, связанные с пятикратным материнством, за все лишения, связанные с твоим замужеством, наконец, за все эти последние слезы разлуки после моего ареста... Да воздаст тебе Господь за все, да вознаградит тебя любовь наших детей, любовь моих печальных родителей (если они переживут меня), моих братьев и сестер, всех моих друзей. Увы, я так мало любил тебя за последние годы, так мало принадлежал тебе духовно; благодарю тебя за наши последние встречи в Ильинском, на Сенеже; благодарю тебя за то, что ты удержала меня при себе и просила не торопиться переезжать на новую квартиру

Как хорошо нам было вместе в нашей кают-компании! Как ярко вспоминаю я наш уют, наш светлый мир, наше семейное счастье, тобою созданное и украшенное! Десять лет безоблачного счастья! Есть что вспомнить! Есть за что следует горячо благодарить Бога. И мы с тобой должны это сделать... во всяком случае и в том, если ты уже меня не увидишь на этом свете... Да будет воля Божия! Мы дождемся радостного свидания в светлом царстве любви и радости, где уже никто не сможет разлучить нас, - и ты расскажешь мне о том, как прожила ты жизнь без меня, как ты сумела по-христиански воспитать наших детей, как ты сумела внушить им ужас и отвращение к мрачному безбожному мировоззрению и запечатлеть в их сердцах светлый образ Христа.
Прошу тебя, не унывай, я буду с тобой силою моей любви, которая «никогда не отпадает». Мое желание: воспитай детей церковно и сделай их образованными по-европейски и по-русски: пусть мои дети сумеют понять и полюбить книги своего отца и воспринять ту высокую культуру, которой он дышал и жил. Приобщи их к духовному опыту и к искусству, какому угодно, лишь бы подлинному.

Кто-то из моих сыновей должен быть священником, чтобы продолжать служение отца и возносить за него молитвы. Ведь я так мало успел сделать и так много хотел! Элинька, милая моя! Если бы ты знала, если бы знали люди, как мне легко было любить и как я был счастлив чувствовать себя в центре любви, излучающейся от меня и ко мне возвращающейся. Как мне сладко было быть священником! Да простит мне Господь мои слабости и грехи по вашим святым молитвам!»

Один из знавших отца Василия, Николай Николаевич Линдрот, писал:
«С чувством глубочайшей скорби и любви преклоняюсь перед свежей могилой незабвенного, безвинного страдальца. Не сбылись горячие желание и надежда, теплившиеся в сердце, на выздоровление отца Василия, и он умер в тяжелых условиях жертвы жестокого режима. Господь отозвал к Себе одного из лучших сынов Своих и прекратил страдания его. Он перешел туда, в другую жизнь, как пастырь добрый, положивший душу свою «за овцы своя». А что он действительно положил жизнь свою «за овцы своя», об этом свидетельствует все его служение на ниве Христовой, на пути, предуказанном ему свыше. Он горел пламенной верой ко Христу и к Его Церкви и этим ярким светом объединял, поддерживал, укреплял, воодушевлял всех страждущих и жаждущих утешения в Церкви Христовой. Умер не только близкий, родной нам человек, добрый, нежный, славный, бесконечно кроткий, но умер пастырь с твердым духом, редкий по дарованиям, высоко державший чистоту Православия и безбоязненно, мужественно проповедовавший слово правды Божией. Он был не из тех бездушных трафаретов, о которых говорится: «ни горяч, ни холоден». Он был именно горяч и отдал всего себя на служение Богу. Не стало дорогого отца Василия, но земная жизнь его не угасла: остались его дела, его слова, его память, а главное, осталась часть его самого - его молодые ростки, его дети, и дай Бог, чтобы они были такие же чистые и светлые умом и сердцем, такие же твердые и мужественные в своих убеждения, каков был их отец, а также верная спутница его жизни до последних минут - их мать. Если в настоящее время кем-либо пишется история нашей Церкви, то я думаю, что отец Василий перейдет к потомству как славный, неутомимый ревнитель Церкви, пострадавший и отдавший жизнь свою за укрепление Христова учения в бурное для него время...»

На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 г. священник Василий Надеждин был причислен к лику новомучеников и исповедников Российских. Память его совершается в день кончины, 19 февраля.

Тропарь, глас 2-й

Кротким нравом Христовым измлада украшенный, заповеди Божия возлюбив всею душею и всем сердцем, явился еси пастве твоей пастырь добрый, якоже и Бог Спас наш, душу твою полагаяй за овцы твоя. Моли Человеколюбца Бога, отче священномучениче Василие, спастися душам нашим.

Кондак, глас 2-й

О славе Божией и вере православной ревнуя, отче священномучениче Василие, священническое служение на земли достойно совершил еси, с радостию и благодарением престолу Божию предстоя и паству твою наставляя. Незлобив сый и кроток, пред мучители явился еси адамант твердый, и славя Христа, из узилища мрачнаго в вожделенныя горния обители отшел еси. Темже ныне, в лице святых мучеников Триединаго Бога воспевая, огради нас, любовию тебе чтущих, молитвами твоими.

Священномученик Василий Максимов (+1937) житие August 12th, 2010

Священномученик Василий Максимов родился 28 января 1887 года в селе Бабка Павловского уезда Воронежской губернии в семье крестьянина Никиты Максимова. Семья была бедная, и в довершение всего Никита тяжело заболел и ослеп. Василий рос мальчиком благочестивым и послушным, и местный священник благословил его прислуживать в алтаре. Однажды в престольный праздник службу в храме совершал приезжий архиерей; ему понравился благочестивый, одаренный музыкальными способностями мальчик, и он взял его с собой к месту своего служения в Шадринск и определил в духовное училище. Василию было тогда четырнадцать лет.
В Шадринске он познакомился со своей будущей женой Юлией, которая училась в то время в музыкальном училище. Ее отец, священник Александр Конев, служил в храме на станции Мысовая Иркутской губернии.

В 1914 году Василий Никитич был рукоположен в сан священника к одному из храмов города Шадринска, затем переведен в храм в городе Петропавловске. В 1923 году отец Василий переехал в Москву и был назначен в храм великомученика Никиты в селе Кабаново Орехово-Зуевского уезда Московской губернии. За безупречное и ревностное служение Церкви отец Василий был возведен в сан протоиерея и впоследствии награжден митрой и назначен благочинным.
В Кабанове было несколько домов, принадлежащих церкви: священника, диакона, церковноприходская школа и небольшая сторожка, где жила благочестивая девица Евфимия Вишнякова со своим отцом-сторожем. К ним в комнату была протянута веревка с колокольни, чтобы в случае проникновения в храм воров сторож мог звонить в колокол. Из церковных зданий к 1923 году за церковью остались только дом священника и сторожка.
Протоиерей Василий поселился с семьей в большом священническом доме. Служил отец Василий часто; за каждой службой он говорил проповеди, к которым всегда накануне тщательно готовился, пользуясь своей большой библиотекой. Отец Василий знал, что его проповеди достигают сердца прихожан и посему не нравятся гражданским властям, но он считал просвещение паствы своим неотъемлемым долгом. Народ понимал, что священник находится в опасном положении, и ценил, что он не устает проповедовать истины Христовы. Прихожане доверяли своему батюшке и знали, что в это трудное время они не одиноки и не оставлены и всегда могут обратиться к нему за помощью и поддержкой. И он в свою очередь старался всецело служить церковному народу и по каждой просьбе шел соборовать и причащать тех, кто не мог прийти в храм.
В 1927 году священника постигло несчастье - 10 июня скоропостижно скончалась его жена Юлия, которой исполнилось всего лишь тридцать два года. Она сковырнула на подбородке прыщик, началось заражение крови, и, не проболев недели, она умерла. Отец Василий остался с тремя детьми - дочерьми Марией и Ниной десяти и четырех лет и сыном Николаем, которому не исполнилось и двух лет. Для отца Василия это явилось тяжелым испытанием, потому что с женой они жили душа в душу и она была ему первым помощником. Первое время после смерти жены он не мог спать и, бывало, как только дети засыпали, шел на могилу жены и подолгу молился. Случалось, проснутся дети, а отца нет, он на могиле матери. Эти переживания тяжело сказались впоследствии на здоровье священника.
В конце двадцатых годов в селе случился пожар, сгорело сразу несколько домов. Отец Василий уступил большой церковный дом семьям погорельцев, а сам перешел в небольшой домик на окраине села, хозяева которого пригласили к себе священника с детьми. Впоследствии он перешел жить в церковную сторожку, где на одной половине жила Евфимия с отцом, а на другой поселился отец Василий с детьми. Евфимия взяла на себя попечение о детях и старалась заменить им мать.
В 1934 году отец Василий писал своей племяннице в Алма-Ату: "Прислали нам налогу 360 рублей, и 55 рублей платить к 15 марта. Только половину уплатил. Спасибо помогают, а иначе плохо было бы. Как-нибудь и вторую заплачу. Теперь пост, народ ходит, и нужно удовлетворить его. Сегодня пели певчие. И говеющих было шестьдесят человек. Очень трудно, и устаю я, но зато и чувствую себя хорошо: все-таки люди остаются довольны. Они любят и помогают мне, и я все свои силы отдаю им".
Труды и переживания медленно подтачивали здоровье священника. В 1935 году отец Василий выехал по церковным делам в Москву с двумя прихожанами, алтарниками Василием и Николаем, которые много помогали ему в работах по храму. Все они остановились у его дочери Марии, которая жила в то время в Москве недалеко от Даниловского кладбища. Здесь у отца Василия открылось кровохарканье, и стало ясно, что состояние его здоровья скоро может стать критическим. Он отправился в больницу, и ему сказали, что у него туберкулезный процесс в легких и ему нужно немедленно лечиться. Врачи объяснили, что нужно делать, и священник уехал домой. Надежды на то, что каверны зарубцуются и он вылечится, было немного.
Отца Василия спасла любовь прихожан. Как только они узнали, что священник тяжело болен, его завалили продуктами, в селе даже установилась очередь - кому какие продукты нести, прихожане снабжали его всем необходимым, только бы отец Василий выздоровел. Благодаря ли этим продуктам, поддержавшим физические силы священника, или благодаря той любви, которая обнаружилась у прихожан к своему батюшке, - он исцелился от туберкулеза совершенно.
Наступил 1937 год. Отовсюду стали приходить известия об арестах священников и мирян. Нависла угроза ареста и над протоиереем Василием. Власти не раз предлагали священнику уйти из храма и, зная, что у него красивый и сильный голос, предлагали ему устроиться артистом в театре, но отец Василий отверг эти предложения, как нелепые. Он стал готовиться к аресту и сжег самое дорогое для него - дневник своей покойной жены.
Глубокой ночью с 22 на 23 августа 1937 года в дверь той половины сторожки, где жила семья священника, постучали. Отец Василий открыл. В дом вошли сотрудники НКВД и велели священнику собираться и следовать за ними. Дети проснулись. Отец Василий стал собираться. Обыска не устраивали.
Выйдя вместе со священником из дома, один из сотрудников НКВД закрыл входную дверь на палку, чтобы дети не могли выйти вслед за отцом. Машина стояла далеко от дома, и к ней надо было идти. Прежде чем уходить, отец Василий попросил разрешение пройти на могилу жены и помолиться. Ему разрешили. Он помолился и направился к машине.
За всем происходящим наблюдала из своей половины Евфимия; как только она увидела, что все ушли, тут же прошла на другую половину к детям и начала их успокаивать и утешать. Впрочем, они были слишком малы, чтобы понять, что их любящий отец ушел от них навсегда. С этого времени Евфимия взяла на себя попечение и заботу о детях.
Протоиерей Василий был заключен в тюрьму в Орехово-Зуеве и здесь в первый раз был допрошен. Лжесвидетели по должности и страха ради дали необходимые следствию показания, и следователь задавал вопросы священнику в соответствии с их показаниями.
- Следствию известно, - заявил он, - что вы в конце 1936 года среди верующих села Кабаново вели контрреволюционную агитацию против стахановского движения. Подтверждаете вы это?
- Разговор о стахановском движении мог быть, но отрицательного освещения я ему не придавал, - ответил протоиерей Василий.
- Вы среди верующих в конце 1936 года вели разговор, в котором объясняли, что старые хозяева фабрик, то есть капиталисты, больше заботились о рабочих, чем сейчас заботится о рабочих советская власть. Признаете вы это?
- Да, такой разговор мог быть, но я содержание его не помню, - ответил священник.
- Следствию известно, что вы в своих проповедях агитировали против вступления в колхозы. Подтверждаете вы это?
- Нет, в своих проповедях я никогда не касался политических вопросов.
- У гражданки Дарьи Емельяновны Федосеевой, жительницы села Кабаново, иногда происходят собрания с участием лиц - Варвары Молошковой, Марии Бабкиной и других. В этих собраниях принимали активное участие и вы, обсуждая на них различного рода политические вопросы. Подтверждаете ли вы это?
- Означенные личности мне известны как богомольцы нашего храма, но проживают все в селе Дулево. Останавливаются они под тот или иной праздник на ночлег в доме Федосеевой. Но я никогда на этих собраниях не был, за исключением случаев поминок по Ольге Прохоровой. Бывали ли у них какие беседы и о чем, мне не известно. В моем присутствии никаких политических вопросов в беседах затронуто не было.
- Следствию известно, что вы неоднократно разрешали отправлять религиозные обряды в церкви в Кабаново без соответствующей регистрации посещающим вас священникам - Перову и Овчинникову. Подтверждаете ли вы это?
- Да, такие случаи имели место. Священник Овчинников служил несколько раз, а Перов для выполнения личных потребностей принимал участие в службе один раз. Это было, когда разрешение для службы посторонним священнослужителям не требовалось. После специального циркуляра Синода, запрещающего отправлять службы посторонним священнослужителям, я этого больше не разрешал.
- Вы разрешали иногда проживать у себя в квартире Перову и оказывали ему материальную помощь?
- Священник Перов у меня не проживал. В моем доме был один раз. Материальной помощи я лично от себя не оказывал.
- Вы знали, что Перов многократно арестовывался за контрреволюционную деятельность, и поддерживали его материально?
- Что Перов был арестован, я знал. Но причины его ареста мне не известны. Поддержки материальной я не оказывал.
- Следствию известно, что вы, будучи благочинным, требовали точного ведения метрических записей по правилам, существовавшим до революции, мотивируя эту необходимость на случай свержения существующего строя. Подтверждаете ли вы это?
- Да, я требовал точности записей, но только с точки зрения аккуратности учета и только для надобностей церкви. Никакой политической мотивировки я этому требованию совершенно не давал.
Несмотря на то что отец Василий не признал себя виновным, в обвинительном заключении, составленном 10 сентября следователем, были воспроизведены все показания лжесвидетелей.
В начале сентября Евфимия и дети собрали отцу Василию передачу. В записке, перечислив все вещи, дочь Нина написала отцу: "Пальто, шарф, кепка, два полотенца, зубная щетка, мыло простое и духовое и мыльница, зубной порошок, футляр для щетки, две пары белья, вязаная рубаха, калоши.
Папочка! Мы здоровы. Мы учимся хорошо, о нас не беспокойся.
Папочка, мы тебя все целуем - Нина, Коля, Маруся. Ото всех поклон".
В тюрьму в Орехово-Зуево поехала Евфимия. Ей удалось передать священнику вещи и записку, на оборотной стороне которой он написал: "Дорогие мои и милые! Обо мне не беспокойтесь. Я здоров. Все в порядке. Дело еще не окончено. Учитесь хорошенько. Кто назначен на мое место или нет? Живите тут, никуда не уходите. Евфимии спасибо. Пошлите черную рубаху верхнюю и белую. Целую всех. Благословляю. Бог да хранит вас. 12 сентября 1937 года".
Вскоре после этого отца Василия перевезли в тюрьму в Москву. 20 сентября следователь коротко допросил священника.
- Вы признаете себя виновным в предъявленном вам обвинении?
- В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю.
22 сентября Тройка НКВД приговорила отца Василия к расстрелу. Протоиерей Василий Максимов был расстрелян 23 сентября 1937 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.
После ареста и смерти отца Василия, о чем, впрочем, его дети тогда не знали, старшая дочь Мария продала оставшийся от родителей сервиз на двадцать четыре персоны, который когда-то отцу Василию сделали по его заказу на Дулевской фабрике, и на эти деньги купила комнату в Вешняках в Москве. Переехав в нее, она взяла к себе брата и сестру. Библиотека отца Василия была подарена. Все светские книги, большую часть которых составляла русская классика, подарили усердному прихожанину Василию, дочь которого училась в институте и стала впоследствии учительницей. Духовные книги отдали церковной певчей, а она передала их некоему молодому человеку, который, читая их, просвещался и был впоследствии рукоположен в сан священника.

[Книга шестая: 10 (23). Священномученик Василий (Максимов). Мученики, исповедники и подвижники благочестия Российской Православной Церкви ХХ столетия, S. 4696 (vgl. Мученники, исповедники и подвижники... Книга 6., S. 0 ff.)]

Рекомендуем также

• Заговоры шепотки на все случаи жизни Обращение к Велесу
• Иная реальность Невероятное и необъяснимое читать
• Истории про вампиров, а так же все, что связано с вампирами в повседневной жизни
• Обереги для успешной работы и карьеры Оберег хорошо отношение на работе
• Церковный суд в древней руси Церковный суд в синодальную эпоху
• Как вернуть любовь: ритуалы, заговоры, молитвы