Священник Стефан Домусчи: Если батюшке доверяют людей, то можно доверить и блог. Принцип здорового питания

Иерей Стефан Домусчи, кандидат богословия, кандидат философских наук, преподаватель Московской духовной академии, размышляет о том, зачем человеку совесть, а также рассказывает о своей замечательной многопоколенной священнической семье.

– В этой программе мне бы хотелось коснуться очень важной темы, связанной с определением границ свободы творчества. Я знаю, что Вы подготовили доклад на эту тему. В свете последних событий – появление карикатур, различные перфомансы и акции – как можно определить границы, за которые не стоит выходить?

– Эти границы определяются не какими-то объективными законами, а теми представлениями о Боге, о мире и о себе самом, которые есть у человека.Найти какие-то объективные границы научного исследования, творчества или определить, что является творчеством, а что не является, невозможно. Если мы объективными научными методами не можем доказать существование Бога, то каким же образом мы сможем доказать, что что-то хорошо, а что-то плохо?

Здесь надо, наверное, вспомнить выражение Иустина мученика. В разговоре с иудеем Трифоном он сказал, что доказательства оскорбляют истину. Речь идет о том, что если нечто доказать, то не будет необходимости в вере и в подвиге веры.Если мне доказывают, что некоторые законы верны, то я просто учитываю их, мое отношение к ним никому не интересно, даже мне самому. Я могу плохо относиться к закону гравитации, но я должен знать, что он есть, и поступать в соответствии с ним. То же самое и здесь: если доказать, что нечто объективно является вредным и обязательно приводит к плохим результатам, то нарушится самый главный принцип – принцип свободы. Иоанн Дамаскин пишет, что человек украшен выбором, а не только сознанием и волей.

Другое дело, что для святого выбор доброго естественен и дается легко, а для человека после грехопадения предпочтение доброго вызывает трудности.Человек мучается с выбором в силу искаженности, испорченности собственной воли, поэтому границы творчества, искусства, дозволенного и недозволенного могут быть объяснены только в рамках определенного религиозного мировоззрения. Если человек не разделяет этого религиозного мировоззрения, то бессмысленно доказывать ему, что нечто хорошо или плохо.

Здесь, к сожалению, мы иногда видим попытку обосновать опасность или неправильность какого-либо подхода к творчеству какими-то почти естественнонаучными следствиями и рассуждениями. Например, в какой-нибудь благочестивой статье можно прочитать, что блудить нельзя, потому что от этого размягчается мозг. Из этого следует, что нет никакого нравственного подвига для человека, потому что если от этого размягчается мозг, то,естественно, так не нужно делать.Не потому, что так Бог сказал, не потому, что ты из верности Ему должен хранить верность жене, а просто по объективным законам. То же самое с наркотиками, но в этом случае человек все же понимает, что действуют некие законы организма и эти вещества его в конце концов убивают.

Проследить такие же законы в нравственном мире можно в какой-то высокой перспективе, но напрямую указать на них невозможно, потому что иначе не будет никакого подвига нравственности. В таком случае человек просто должен быть нравственным, потому что ему что-то будет. Подобные идеи можно встретить в Ветхом Завете, но даже там нет прямого указания на то, что если ты будешь плохим, тебе будет худо. Даже Иову друзья показывают: «Смотри, у честных все хорошо, у плохих все плохо.Вспомни о своих грехах, и у тебя все будет хорошо». Иов им отвечает: «Вы что, слепые? Вы не видите, что грешники празднуют, а праведники страдают?»

В религиозном и нравственном мире нет жесткой логики, потому что религиозный мир веры и отношений с Богом не есть мир жесткой несвободы. Если Бог творит нас, чтобы мы ответили Ему своей любовью на Его любовь, то это чувство возможно только в рамках свободы. Таким образом, границы искусства и познания определяются человеком внутри себя исходя из собственного мировоззрения.Оно, естественно, шире, чем научное мировоззрение или миропонимание его как художника. Религия всеобъемлюща, тоталитарна в плане покрытия сфер жизнедеятельности (человек является верующим дома, на работе, в магазине – где угодно),но при этом она не насилует свободу человека.

Будем рассуждать как христиане. Бог сотворил нас по Своему образу и подобию, вложил в нас некоторый Свой замысел,и одной из особенностей человека как Божьего творения оказывается его богопричастность. В нормальном состоянии, до грехопадения, Адам был существом богопричастным, то есть нормой его существования была близость к Богу, общение с Богом. Когда это общение прерывается, то, естественно, бытие человека начинает разрушаться. По мысли многих святых отцов, способность к творчеству является в человеке одной из важнейших. Очень многие авторы пишут о том, что человек может творить по образу Бога, но Бог творит из ничего, а человек творит, претворяя нечто.

Человек может творить в сфере искусства, науки, но мы знаем, что не все являются художниками, писателями, композиторами, гениальными учеными.При этом способность к творчеству, которая вкоренена в человеке, могут реализовать все, ведь это часть образа Божьего общего для всех людей.Но как простому человеку реализовать эту богообразную способность? Василий Великий говорит как бы от лица Бога: «Человек, Я сотворил тебе прекрасное тело, сотвори себе прекрасную душу». Получается, что основным видом творчества для любого человека оказывается создание себя внутреннего, приведение себя к тем целям, которые замыслил Бог.

Из притчи о талантах мы знаем, что талантов может быть дано разное количество: кому-то дано пять талантов, кому-то два таланта, кому-то один. Таланты – это некоторые способности, через которые мы реализуем свою образность и приходим к той цели, которую вложил в нас Бог при творении. Если мы внимательно прочитаем притчу, то заметим, что от человека, который получил два таланта, требуется не десять, а четыре. И от человека, который получил один талант, не требовалось десять или четыре, а всего два таланта. При этом нет человека, у которого отсутствуют таланты и который не может реализовать свою богообразность и идти по пути, задуманном для него Богом. Таким образом, каждый в меру способностей и в своей сфере может реализовывать богообразный дар творчества:в первую очередь – в творении себя самого, внутреннего, сокровенного человека, а потом уже – в проявлении способностей к внешнему творчеству, о котором могут судить люди.

Если мы посмотрим на сферу искусства, у нас могут возникнуть сомнения, ведь искусство может быть очень разным. Пушкин в своем знаменитом произведении поднял проблему: гений и злодейство совместны или не совместны? Он решил ее по-своему, но мы-то видим, что есть гениальные люди, которые свои способности используют в греховной сфере, и это тоже указывает на свободу человека. Бог вложил в нас творческую способность, но после грехопадения все свойства человека тем или иным образом повредились. Способность любить приобрела хищнический, потребительский характер,способность радоваться – характер злорадства и так далее. Способность к творчеству тоже естественным образом исказилась, поэтому границы для своего творчества человек может определить исходя из христианских позиций, то есть, став христианином, он будет иметь возможность их сформулировать.

Однако надо сказать, что кроме способности к творчеству и к любви Бог также вкоренил в человеке возможность соотносить свои действия с миром должного, то есть совесть, некоторый голос его идеального существа. Совесть указывает на несовпадение замысла Божия о тебе с тем, что ты делаешь в данный момент. Благодаря этому люди, которые реализуют свои творческие способности вне христианской парадигмы, чувствуют внутри, что они делают что-то не так. Правда, у человека есть способность так поработать со своей совестью, что она практически перестанет что-то «говорить».Есть еще более страшное умение: таким образом убедить свою совесть, что она будет одобрять тебя в том, что ты делаешь.

– Если мы говорим о государстве в целом (а у нас светское государство), то есть такое понятие, как общественный договор. На его базе строятся определенные нормы права. Возникают вопросы, в первую очередь, к людям, которые не считают себя христианами. Я имею в виду те провокации, которые зачастую мы видим у нас в стране и за ее пределами. Если охарактеризовать отношение христиан к подобным проявлениям, то каким оно должно быть? Мы понимаем, что не можем взывать к совести этих людей, к христианским ценностям, потому что они их не разделяют.Какая реакция в данном случае будет справедливой?

– Это одна из самых болезненных(если не самая болезненная) тем в современном церковном диалоге. Сказать, что есть правильная точка зрения, а есть неправильная, очень сложно. Каждая из сторон такого диалога, а в Церкви звучат разные голоса, считает свою реакцию самой верной. В истории Церкви мы тоже видим разные формы этих реакций. Мне кажется, важно размышлять о том, как реагировать, но вместе с тем мы должны задуматься, что нам сделать, чтобы эти явления не имели тех следствий и плодов, ради которых они совершаются. Это более плодотворный путь. Надо понимать, что люди совершают свои действия не для того, чтобы просто выразить свое мнение, а для того, чтобы вызвать нашу реакцию. Скажем, если бы они знали, что в действительности восемьдесят или девяносто процентов населения страны православные, они бы,скорее всего, не стали чего-то делать. Сейчас они нам показывают, что никакого общественного осуждения их действий, которое выражалось бы шире, чем реакция нескольких активных христиан, не происходит.

На мой взгляд, вместо того, чтобы бороться с врагами, надо идти более плодотворным путем– делать людей своими друзьями. Если я научил своих прихожан, что значит христианство, если в моем городе действительно все больше и больше христиан, а люди, которые хотят кощунствовать или оскорблять кого-то, в меньшинстве, то они не будут этого делать, как мне кажется. Апостол говорит: «Побеждай зло добром». Как бы мы ни рассуждали в каждом конкретном случае, мы должны понимать, что не только наши цели, но и наши методы должны быть добрыми.

– Очень важная тема с точки зрения нравственности и определенных границ – развитие науки, ав первую очередь, возможно, развитие биомедицинских технологий. Ученые говорят, что только юридические и нравственные барьеры удерживают их от опытов, например, по клонированию человека. На Ваш взгляд, как будет строиться диалог между учеными, богословами, философами в этом вопросе?Очень ярко выразился один из участников этой дискуссии о клонировании: вопрос заключается в том, является ли творением Бога творение рук человеческих.

– Дело в том, что никому не удалось и не удастся оживить мертвую клетку. Когда врач или ученый берет клетку и клонирует ее, он продолжает жизнь, ту самую, которую Бог вдунул в Адама и которую дал человечеству от начала. Нет никакой другой возможности у ученого взять и создать какую-то свою жизнь. Он может ее исследовать, клонировать, ставить какие-то эксперименты, но жизнь – это все равно та жизнь, которую дал Бог. Мне кажется, что так или иначе Бог творит мир, мы его только преобразуем.

– На взгляд богослова, каковы перспективы этой проблемы?

– О перспективах говорить очень сложно, потому что непонятно, к чему вообще мир придет в конце XXI века. Могут быть катаклизмы, войны – что угодно. Мне кажется, не стоит бояться каких-то явлений, необходимо показывать духовную, нравственную опасность или возможность доброго использования чего-то. Например, есть врачебное искусство.Мы же не осуждаем его, а говорим, каким образом врач может помочь пациенту, как он должен действовать и как не должен.Есть некоторая этика медицинского работника, которая может быть христианской, может быть нехристианской, но человек должен понимать, что от него зависит. Поскольку от нас зависит не так много, то мы, конечно, можем говорить о каких-то опасностях, но в целом должны показывать положительные примеры и направлять развитие этих технологий в положительную сторону.

– Мы говорим о нравственном выборе и нравственных ценностях, о религиозной идентичности и возвращаемся к тому, что живем в светском государстве. Мы видим развитие общества и государства в других странах, где общественный договор претерпевает определенные изменения, и на примере западных стран очевидно, что эти изменения зачастую носят по ряду вопросов абсолютно неприемлемый для Церкви характер. Как вести себя христианам в этих странах, к чему готовиться нам?Если эти общественные тенденции настолько сильны в других странах, то каковы перспективы их развития в России?

– Думаю, что в западных странах христиане, которые желают оставаться на здравых христианских позициях, в какой-то момент становятся нравственными мучениками.Они вынуждены уходить с работы, их увольняют, иногда даже сажают в тюрьму, как, например, священника в Швеции, который просто на своем храме повесил баннер с цитатой из Писания. Мне кажется, других вариантов и путей здесь нет: невозможно договориться по поводу оценки определенных явлений, тех же однополых браков и тому подобного. Хотя за сами по себе взгляды не наказывают, просто увольняют или заставляют держать их при себе.

Если говорить о том, что нужно делать в России, то мне кажется, нам необходимо развивать нормальную приходскую жизнь и заниматься катехизацией. Положительное просвещение, научение нормам христианской жизни – это единственный путь. Можно говорить, как там все плохо, но гораздо продуктивнее думать, как должно быть. Вопрос о том, упустили мы время и захотят ли нас теперь слушать, очень сложный, и у меня, пожалуй, нет на него ответа. Мне кажется, что единственный нормальный путь – это путь миссии, просвещения, положительного примера.

– Наши зрители могут сказать, что Вам легко об этом говорить, потому что Вы выросли в семье священников. Может быть, скажете несколько слов о Вашей семье.

– Мой прадед был рукоположен архиепископом Полесским Александром в Белоруссии в 30-е годы. В начале 50-х годов он переехал в Россию, и его старший сын поехал учиться в Московскую духовную семинарию в Сергиевом Посаде.К нему приехала сестра, моя бабушка, и познакомилась с моим дедом, который тоже там учился. Дед сам был из Бессарабии, окончил Одесскую духовную семинарию и приехал учиться в Московскую духовную академию.

В 1961 году дед окончил академию кандидатом богословия и уехал в Воронежскую епархию. Его сын, мой отец Александр Домусчи, также стал священником, в свое время был ректором Воронежского духовного училища, председателем Миссионерского отдела. Я помогал ему во всем этом. Я тоже был рукоположен в Воронежской епархии в 2006 году, потом приехал учиться в академию.Сейчас я являюсь преподавателем академии, преподавателем и зав. кафедрой в Православном институте Иоанна Богослова. Мой брат – священник, моя сестра – матушка. У меня есть два брата, один из них дьякон в Санкт-Петербурге. Есть родственники священнослужители в Белоруссии, так что нас достаточно много.

Вы сказали, что мне легко говорить. Если бы вокруг меня не было христиан, которые пришли из атеистических, неверующих семей, пожалуй, я бы с Вами согласился. Но я знаю, что есть множество людей, которые в самых сложных обстоятельствах становились христианами не менее, а иногда более ревностными, чем люди из потомственных семей священников.

– Что бы Вы пожелали нашим зрителям исходя из темы нашего разговора?

– Я бы пожелал постараться жить по-христиански, чтобы свет наш светил перед людьми, чтобы они видели дела наши и прославили Отца Небесного. Христос не велит нам обвинять мир, Он велит свидетельствовать миру и светить перед ним своими добрыми делами, как Церковь и старалась поступать все время.

Ведущий Александр Гатилин
Расшифровка: Екатерина Федотенко

Отец Стефан

Отец Стефан молод. И еще он целибат - встречается такое в нашем священстве, хотя и редко, ведь традиция эта не православная по происхождению. Целибат - священнослужитель, который отказался связывать себя узами брака, монахом же стать у него или духу не хватило, или оставил на «потом». Но, как бы там ни было, время, употребляемое белым священством на заботу о семействе, у отца Стефана оставалось свободным для пастырских дел.

Именно поэтому Его Высокопреосвященством был издан указ, где под начало иерея Стефана были приписаны сразу три прихода на севере епархии. Одновременно. С формулировкой: «настоятель храмов».

Северная часть митрополичьей вотчины в целом отвечает понятию «север», так как мало заселена, бедна и разорена. Сюда на исправление и вразумление ссылают из богатых промышленных южных городов нерадивых клириков.

Отец Стефан нерадивым не был. Он был энергичным, все успевал: служить, как положено и когда положено, исполнять требы, вести воскресную школу и даже книжки читать.

Длинная косичка и развевающиеся фалды рясы отца Стефана постоянно видны на приходе в разных местах одновременно - столь стремительны были его движения и энергичны действия. По ступеням он взлетал, возгласы произносил звонко и оглушительно, молебны и панихиды мог пропеть сам, потому что клирос не всегда был в состоянии исполнить ирмосы и тропари распевом казачьей походной песни, отвечающей внутренней сущности молодого батюшки.

Настоятели храмов, в которые ранее причисляли иерея Стефана, через два-три месяца его служения отправлялись в епархию с просьбой вернуть приходу тишину и спокойствие, напрочь утерянные благодаря энергичному и неугомонному клирику.

Теперь, получив настоятельское назначение, отец Стефан сложил все свое нехитрое имущество в два алюминиевых ящика, которые он ласково называл «груз 200», и пошел в областное управление сельского хозяйства. За 10 минут он доказал чиновнику, отвечающему за район будущего служения, что тот, хоть и не носит крестик на шее и держит в кабинете «похабный» календарь, должен все же обязательно предоставить ему транспорт для переезда к месту назначения. Машину чиновник тут же нашел, сам помог ее загрузить, а по благополучном отбытии просителя долго не мог понять, почему он это сделал. Также не поддавалось объяснению, с какой стати красочный настенный ежемесячник с «Мисс Украиной 2004», - порванный, - валяется в урне.

Три храма, попечение о которых было теперь возложено на молодого настоятеля, располагались друг от друга в паре десятков километров. Один из них, центральный, занимал бывшее здание районной ветеринарной лечебницы, закрытой за ненадобностью - по причине отсутствия пациентов. Второй храм оказался типовой церковью XIX века, сложенной из красного кирпича «царского» производства и поэтому сохранившейся, так как разбить кладку прадедов не смогли даже взрывчаткой. Этот храм был красив, солиден, намолен и историчен, но над ним не было крыши, а на оставшихся перекрытиях, над алтарем, росли кусты акации. Третий приход отца Стефана предстал пред ним в наиболее живописном виде. На берегу большого пруда, сплошь заполненного крякающей и гогочущей птицей с частной птицефабрики, были аккуратно сложены полторы сотни железобетонных блоков. Здесь же красовался вбитый в землю деревянный крест с надписью белой краской: «Борисоглебская церковь».

Обозрев владения, отец Стефан разместился в двухкомнатной квартирке, вернее, в бывшей приемной ветеринарной лечебницы, переоборудованной под жилье, и полчаса колотил в подвешенные пустые газовые баллоны, несущие послушание колоколов. Народу пришло достаточно, хотя половина - просто из любопытства: посмотреть на нового попа и остановить долгий трезвон, нарушающий тихое, размеренное течение жизни районного п.г.т.

Отец Стефан представился и звонким голосом, очень подробно, рассказал, что значит православный приход в жизни каждого обитателя поселка городского типа. Посетовав на внутрихрамовую бедность и внешнецерковную убогость данного центра духовности, батюшка взял на себя обязательство быстро привести все в достойный, благообразный и эстетически цельный вид. Прихожане уже ожидали требования на пожертвование и приготовили каждый от 25 копеек до гривны, что в сумме составило бы цену одного обеда в местном кафе. Но новый пастырь этих слов не сказал и вообще ничего не попросил. Он закончил свою проповедь-обращение очень четким заявлением: «Завтра я, староста и псаломщица начинаем обход всех домов поселка. Подряд: дом за домом, улица за улицей. Крестим тех, кто не крещен, служим молебны, освящаем жилье, подворья, огороды и скотину. Пропускать никого не будем. Плату за эту службу, необходимую каждому, взимать будем по честному, то есть по-христиански, так, как написано в Святой Библии: „Получающие священство…. имеют заповедь - брать по закону десятину с народа, то есть со своих братьев“. Со мной вместе будет ходить ваш дорогой участковый, представитель районной власти и пожарник, чтобы все делалось правильно с точки зрения светского закона и благопристойно по правилам церковным.»

Народ не понял, невольно сжался, и в этом внимании было начало уважения, как, впрочем, и раздражения. Списали на молодость, пафосность и неопытность молодого да быстрого попа, но оказались не правы.

В тот же день отец Стефан явился к главе поселковой администрации и решительно доказал последнему, что избирателя надо знать в лицо, проникнувшись заботой о проблемах каждого в преддверии предстоящих выборов. Союз же власти и церкви обеспечит нынешнему руководителю небывалый рост электората, а присутствие его лично или ближайшего заместителя на поголовной миссии освящения и воцерковления выбросит местную оппозицию, конкурентов и недоброжелателей на свалку политической истории поселка городского типа. Надо сказать, что такого местный голова придумать не смог бы, поэтому охотные и радостные заверения во всемерной поддержке благого начинания отец Стефан получил немедленно.

С милицией и пожарниками было еще проще. Настоятель, посочувствовав не очень хорошей статистике правонарушений, преступлений и противопожарной безопасности, напомнил руководителям этих подразделений, что во главе угла их деятельности должна стоять профилактика. И вряд ли когда еще будет столь благоприятное время определить пожаростойкость зданий и потенциальную опасность нарушения общественного спокойствия, чем запланированное мероприятие. Тем более что, кроме священника, прибудет и местный голова. Милиция воспряла духом, предвкушая изобилие самогонных аппаратов и улик повального местного увлечения - растаскивания по домам государственного добра и прочей личной, но чужой, собственности.

Вечером отец Стефан добрался и до птицефабрики. Директор оказался на месте. По-другому и быть не могло. Во-первых, фабрика принадлежала ему лично. Во-вторых, не вызывало сомнений этническое происхождение Гусарского Бориса Соломоновича. Оно, происхождение, накладывало особый отпечаток на его педантичность, работоспособность и предприимчивость, резко выделяя в характере эти черты, не присущие представителям местного национального большинства. Зайдя в директорский кабинет, отец Стефан мгновенно понял: здесь обитает человек, который может все, если ему это нужно и выгодно.

Доказать, что птичницы фабрики Гусарского будут производительней и, главное, честнее, если рядом будет стоять церковь, молодой иерей смог без труда. Причем при помощи одного-единственного довода:

Борис Соломонович, вы же прекрасно знаете, как кристально чисты и трудолюбивы ортодоксальные евреи, а во мне вы видите консервативного ортодокса!

Когда же, расписав все преимущества православных работников перед безбожниками, отец Стефан сообщил ошарашенному директору, что помощь в строительстве храма скостит часть его непомерных налогов, вопрос был решен. Окончательно.

Через полгода отец Стефан сидел в приемной епархиального секретаря с прошением. Он требовал выделить на его приход двух священников. Ведь не может же он служить литургию в трех храмах одновременно…

Детективная история

Отец Стефан регулярно пребывал в детективном раздумье. Раздумье это приходило к нему один раз в год, всегда в начале лета. Батюшка не имел необходимого в данном случае навыка дедуктивного мышления, хотя томик с похождениями Шерлока Холмса не просто так пылился во втором ряду утрамбованного книжного шкафа. Любил о. Стефан иногда о знаменитом сыщике почитать, да и мисс Марпл с господином Мегрэ периодически удостаивались его внимания.

Впрочем, ни английская, ни французская метода расследования к проблеме о. Стефана никак не подходила, ибо восточно-украинская лесостепь мало имеет схожести с туманным Альбионом и Елисейскими полями. В родном приходе было все просто, откровенно, все на виду, но ответа на вопросы «почему?» и «отчего?» отец Стефан не находил.

Дело было в том, что на вверенном ему приходе подвизались две неразлучные подружки: баба Маня, Мария по-правильному, и баба Глаша - Гликерией, то есть, крещеная. Всё у них дружно выходило: и молитва, и исповедь (всегда друг за другом в очередь исповедовались). И за храмом они на пару любили ухаживать: лампадки промыть, подсвечники почистить или цветник приходской облагородить. На службах старушки тоже рядышком у иконы Серафима Саровского молились. «Где Маша, там и Глаша», - говорили на приходе. Но вот только в конце весны и начале лета, в аккурат от Пасхи до Троицы, между двумя подружками пробегала черная кошка, в которую они верить ну никак не должны были, ибо вопросам суеверий настоятель посвящал почти все свои проповеди.

Они и не верили: ни в кошку, ни в ведра пустые, ни в подсыпанную под порог «заговоренную» кладбищенскую землю, ни в прочие происки лукавого. Неподпадаемость под козни «врага рода человеческого» подкрепляли у Марии и Гликерии входные кресты, нарисованные мелом на дверных косяках, а также постоянно горящие лампадки на божницах. Существенную роль в крепости православных бастионов играли и ветки святой вербы, примощенные за иконами, и набор бутылей и бутылок со святой водой, как то: богоявленской, крещенской, сретенской и преображенской. Было и маслице от мощей святых, и земелька с Гроба Господня, и камушки с гор почаевских, афонских и иерусалимских. К этому необходимому набору естественно присовокуплялась толстая книжка «Щит православного христианина» с молитвами каноническими и не очень, а также черные общие тетради, от руки исписанные распевами «псальмов», оставшиеся со времен советского безцерковья.

Видя данный православный арсенал и потенциал, отец Стефан в очередной раз почувствовал недоумение, когда после второй пасхальной недели Мария и Гликерия, как и в прошлом и позапрошлом годах, разошлись по разным сторонам храма. Мария осталась у кивота с преподобным Серафимом, а Гликерия переместилась за угол к великомученику Пантелеимону. Так и молились, чтобы друг дружку не видеть…

«Что за оказия? - размышлял настоятель. - Может, у них какой другой духовник имеется, что каждый год заставляет их между собой в дни пения Цветной Триоди не общаться?»

«Хотя вряд ли, - продолжал рассуждать сам с собой отец Стефан, - сказали бы на исповеди».

Кольнула мысль эта батюшку. Нет, не из-за ревности - из-за беспокойства. Дело в том, что недалеко от его прихода находилось два очага искушений. Первый - в соседнем селе. Жил там священник бывший, попавший под запрет за грех, повсеместно распространенный среди нашего народа. Рассказывали о. Стефану, что принимает бывший батюшка людей и советы раздает. Второй же очаг расположился практически рядом, за селом, на каменном бугре. Объявился там «монах восьми посвящений», вырубивший в скале дом-пещеру и соорудивший рядышком римский костел, православную часовню, пагоду и синагогу, и поклонявшийся в них многочисленным богам по очереди. «Монах» этот окормлял приезжую городскую и областную богему, рассуждал об аскетике и воздержании, попутно любуясь двумя своими женами и несколькими детишками, от сурового аскетического подвига появившимися.

«Неужто туда ходят?» - гнал от себя беспокойную мысль настоятель. Гнать-то гнал, а мысль не уходила. Решил на исповеди спросить, благо подружки-старушки всегда вместе каждый праздник причащались, а тут - Вознесение через несколько дней ожидалось.

Решил и спросил. На всенощной, накануне праздника, когда первой под епитрахиль батюшковскую подошла баба Глаша.

Что это у вас, Гликерия, с Марией за раздоры, что и не смотрите друг на дружку?

Бабушка заплакала;

Да все она, тютина.

Кто? - не понял отец Стефан.

Да шелковица, отец-батюшка-а-а, - совсем разрыдалась баба Глаша. И ушла, сморкаясь в платочек и заливаясь слезами, от аналоя исповедального. Даже молитвы разрешительной не дождалась.

В недоуменной растерянности пребывая, невидящими глазами смотрел отец Стефан на направляющуюся к нему от иконы старца Серафима бабу Машу. Когда же та подошла и начала излагать сокрушенные признания об осуждении, небрежной молитве, скоромной еде в день рождения внука и прочие повседневные прегрешения, батюшка неожиданно для себя спросил:

А что там с шелковицей-то случилось?

Мария запнулась на полуслове и, теребя сморщенными заскорузлыми пальцами край выходного, только в церковь надеваемого, платка, тихо выдавила из себя:

Горе с ней, батюшка.

И тоже заплакала…

Ситуация сложилась - врагу не пожелаешь, хотя их у батюшки отродясь не водилось, врагов то бишь.

Гликерия с Марией сморкались и хлюпали каждый в своем углу, а отец Стефан столпом стоял у аналоя. Теперь он вообще ничего не понимал. Он даже не знал, с какого края начинать мыслить. В центре недоумения стояла шелковица, тютина по-местному, а вокруг нее - две плачущие старушки и один совершенно растерявшийся поп.

Вечером, благо вечера уже светлые были, летние, отец Стефан решил разрешить недоумение кардинальным способом. Обычно маршрут его вечерней прогулки пролегал от церковного двора через кладбище к сельскому пруду. Времени как раз хватало, чтобы неторопливо вычитать вечернее правило, послушать лягушачий концерт и о вечном подумать. На этот раз маршрут был противоположный, в другой край села, где рядышком расположились два небольших флигеля со спускающимися к речушке огородами. Именно здесь и жили столь знакомые, любимые и задавшие ему такую таинственную загадку Гликерия с Марией.

Батюшка пошел по балочке, по-над узенькой речкой, где как раз заканчивались огороды старушек. По краям огородов, засеянных картошкой, тыквами и подсолнухом, в качестве разделительной изгороди росла кукуруза, а между ними шла тропинка к усадьбам.

«Пойду-ка я в гости схожу, - решил священник. - Надо же когда-то разрешить этот ребус».

И пошел. Не доходя до огурцов с помидорами, кабачками и прочей петрушкой, отец Стефан был вынужден остановиться. Дорогу ему преградила громадная старая шелковица, усыпанная черными кисточками ягод. Причем ствол дерева располагался на одном огороде, а большая часть веток тянулась к речке и соответственно нависала над другим огородом…

Что-то мелькнуло в мыслях отца Стефана, догадка почти осенила его, но до логического завершения он дойти не смог, так как все мысли перекрыл стереофонический детский рев, доносившийся и с одной, и с другой стороны. Трое ревело у Гликерии и четверо - у Марии. Практически одинаковая по возрасту четверка доказывала бабе Маше, что «те первые начали», а вообще неотличимая друг от друга тройня вопила бабе Глаше, что «те первые полезли».

Как прорезался у отца Стефана громогласный баритон, трудно сказать. Но после его протяжного, с вибрацией и иерихонской силой «Во-о-о-нмем» все замолчали и недоуменно уставились на неизвестно откуда взявшегося священника.

Глядя на облупленные носы, поцарапанные животы и ссаженные детские коленки, а также на засмущавшихся старушек, отец Стефан произнес поучение:

Шелковица - дерево святое. Под таким деревом сам Господь отдыхал и плоды его вкушал. Поэтому это дерево к церкви относится, и тютину с него можно рвать только по благословению священника. Понятно?

Да! - почти хором ответили ребятишки.

Вот и слава Богу. Утром проснетесь, умоетесь, молитву прочитаете и ко мне за благословением. Кому рвать, кому собирать, а кому и попоститься - если с вечера бабушку не слушал или на друга сердился. Тоже понятно?

Головки согласно закивали, а старушки… Старушки улыбаться начали и на праздник Вознесения уже вместе у преподобного Серафима стояли, как испокон веку повелось.

Таможенный эксклюзив

Как известно, у отца Стефана находилось под началом два прихода. Один в поселке, носящем гордое определение «городского типа», а другой - в забытой людьми и районной администрацией деревеньке.

В деревеньку эту батюшка заглядывал регулярно, но не часто, так как особой надобности в службах не было по причине отсутствия молящихся. Да и вести богослужение с единственным деревенским пономарем-помощником было сложновато. Диалог какой-то выходил, а не богослужение. Поэтому небольшой старенький домик, переоборудованный под церквушку, все называли молельней, тем более что отец Стефан в ней молебны и пел, освящая водичку. Ну, еще панихиды служил.

Все знают, что панихида и водосвятный молебен в большинстве своем «наиглавнейшие» службы в провинциальной глубинке, хотя богословы и учителя Церкви с этим и не согласны. Наш настоятель двух храмов изначально мыслил одинаково с учителями… Но постепенно богословие отца Стефана эволюционировало и пришло в соответствии с местными требованиями и условиями.

Нет, он прекрасно понимал и даже постоянно проповедовал, что выше Литургии нет моления, но как не кивали утверждающе бабушкины платочки на слова настоятеля, на Литургию упорно являлся один пономарь.

Родственников же помянуть да водичку освятить приходили все, кто еще мог дойти до церквушки. Причем не просто приходили, а вместе с тарелочками и блюдечками вареного риса - «кануном». Также приносили продукты «на церкву», то есть батюшке. Отец Стефан сутяжным и меркантильным не был, но даже его целибатную сущность чем-то кормить требовалось, да и на главном его приходе, в поселке городского типа, продукты эти оказывались насущно необходимы по причине регулярных церковных обедов для притча и неимущих.

Отца настоятеля смущало преимущество «второстепенных» служб над основной и главной, и он постоянно занимался самоукорением, а также поиском нужных слов, примеров и доказательств, чтобы побороть доморощенную «богословскую» мысль.

После долгих размышлений и раздумий решил он собранные на два подсвечника деньги потратить на книжки, брошюрки, иконки, видео- и аудиодиски и прочие принадлежности, которые, по мнению настоятеля, должны были побороть увядший интерес прихожан к богословию. Нельзя сказать, что в церковной лавке подобных изданий и изделий не было. Были. Но имели столь неказистый и непривлекательный вид, что особого любопытства ни у кого не вызывали, да и цены были отнюдь не для поселков и деревень.

Практически рядом с приходом отца Стефана проходила недавно появившаяся граница между двумя крайне независимыми государствами, за которой располагалась другая православная епархия. В деле снабжения церковной утварью, свечами, облачениями, книгами и прочим товаром церковно-приходского свойства соседи были обеспечены, по сравнению с о. Стефаном, просто превосходно. Поэтому и он, и другие местные настоятели потихоньку «подкармливались» «за границей», за что периодически получали нагоняи от собственного архиерея… Впрочем, недовольство родного владыки всегда покрывалось его любовью к им самим рукоположенным чадам, а соседний архиерей, видя наплыв из-за кордона, тут же издал негласный указ: «Хохлам на 20 % дороже», чем несказанно улучшил благосостояние собственной епархии.

Как бы там ни было, на межгосударственных отношениях данный прецедент никак не сказался, а вот таможня встала перед дилеммой: с одной стороны - Церковь одна, но с другой - государства разные. Прописывать же законы по перемещению церковных принадлежностей никто не решался ни с той, ни с другой стороны. Поэтому ситуация каждый раз зависела от того, понимают ли таможенники принцип: «Вас накажешь - Бог накажет».

Большинство понимало верно, по-православному, но встречались и эксклюзивы, твердившие о подрыве национальных экономик, интересов и прочих культурных ценностей.

Отец Стефан был абсолютно уверен, что «зарубежные» миссионерские приобретения не могут подлежать никакому таможенному контролю, тем паче, что как по одну, так и по другую сторону границы обличья, язык и менталитет были абсолютно одинаковые.

К сожалению, батюшка ошибся. Ему именно эксклюзив в фуражке с зеленым околышем и попался. Точнее, два эксклюзива - на той и на этой стороне.

Накануне нашему настоятелю двух храмов несказанно повезло. Наряду с иконками, крестиками и разнообразной красиво изданной литературой он приобрел парочку ящиков местного и потому дешевого кагора и упаковку покрывал, которыми укрывают усопших в гробу.

До верху загруженный «жигуленок», вытребованный батюшкой у председателя поселкового Совета, урча и пыхтя, въехал под таможенную арку и замер, ожидаючи пропуска в родное государство.

Таможенник попался молодой, тщательно наглаженный и выбритый, с лицом, выражающим крайнюю государственную ответственность и международную значимость. Мельком оглядев пакеты с книгами и иконами, он заявил, указывая таможенной палкой-указкой на ящики с вином:

Провоз разрешен не более двух литров.

Так это же вино не для питья, а для причастия, - возмутился отец Стефан. - Оно и за вино считаться не должно.

Да хоть в бензобак его используй, - отрезал таможенник. - Нельзя более двух литров.

Давайте машину на штраф-площадку и идите к начальству, разбирайтесь.

Пылая праведным гневом, поднимался отец Стефан на второй этаж таможенного стеклянного корпуса, сочиняя по дороге пламенную речь, обличающую недопустимость подобного отношения к Церкви вообще и к священнику в частности. Сочинить практически успел, но главный таможенник, видимо, уже предупрежденный по рации о злостном нарушении государственной границы, смиренно выложил перед оторопевшим батюшкой красную папку «Ограничений и запрещений».

Видишь, отче, тут написано: «Алкоголь (вино, водка, коньячные изделия) - не более двух литров». Я ничего сделать не могу…

Да как же не можете, - возмутился батюшка. - Мы же одна Церковь! Да и не алкоголь это.

Как это не алкоголь, отец святой?! Вино отродясь алкоголем было и есть.

«Помоги, Господи», - взмолился в уме отец настоятель и тут же выдал:

А я вам докажу… - и почти бегом ринулся к машине. Быстро достал бутылку и, развивая-разбрасывая по сторонам полами рясы ошеломленных таможенников, взлетел к начальнику.

Вот смотрите. Количество градусов - 18, количество сахара - 18 %, и на свет… - отец Стефан поднял бутылку к висевшей лампочке, - не просматривается!

Ну и что? - уже с неподдельным интересом спросил главный таможенник данной местности.

А то, - ответствовал батюшка, - что если бы это было лишь вино, то была бы разница в градусах и сахаре, и лампочка бы сквозь бутылку просвечивалась.

Начальник протяжно-внимательно посмотрел на священника, а затем нажал кнопку селектора:

Миш, возьми мой мотоцикл и смотайся в универсам. Купи бутылку кагора и бегом ко мне.

На другой стороне селектора хмыкнули и задали вопрос:

А закусь?

Я те дам «закусь»! Делай, что говорю.

Минут через пятнадцать в дверях начальствующего кабинета появился взлохмаченный Мишка с бутылкой кагора. Начальник молча забрал у него бутылку и уставился на этикетку. Затем посмотрел на просвет, подняв к электрической лампочке.

Во время этих манипуляций отец Стефан шептал молитву, а Мишка, ничего не понимая, смотрел распахнутыми глазами на начальника.

Слушай, батюшка, - обратился к священнику главный таможенник, - а ведь ты прав. Тут и свет видно, и цифры разные.

При этих словах отец Стефан выдохнул и перекрестился, у Мишки же челюсть поползла вниз, чтобы так и остаться. Священник благодарил Бога за удачную мысль, а Мишка уверился, что поп начальника с ума совратил…

Руководитель таможни лично проводил священника к машине, поблагодарил за подаренную бутылку настоящего Кагора и открыл границу. Выруливая с одной таможни и заруливая на другую, которая присоседилась рядышком, отец Стефан улыбался во весь рот и радостно пел песнь Амвросия Медиоланского «Тебе, Бога, хвалим…»

Как оказалось - рано пел. Родные таможенники приготовили батюшке сюрприз, о котором он до сих пор рассказывает с придыханием и только тогда, когда попросят.

Наша граница была обустроена скромнее, без двухэтажных излишеств, турникетов и телекамер. Тех, кто въезжал в страну родную, как правило, лишь окидывали взглядом и пропускали без обычной для иностранцев строгой проверки. Чем не угодил отец Стефан, не понятно до дня нынешнего, но как он думает - слишком широко улыбался.

Таможенник приказал открыть багажник и, полностью проигнорировав два ящика с настоящим кагором, указал на пакет с сотней покрывал, столь необходимых для последнего пути батюшкиных прихожан.

Это что?

Покрывала.

Почему так много?

Так спрос большой.

Таможенник пожевал губами и четко, отделяя слово от слова, выдал следующее:

Вы, гражданин отец священник, своим торгашеством наносите урон экономике государства, в котором живете.

Отец Стефан даже слова молитв позабыл. Он ошарашено смотрел на местного Карацупу и не знал, что ответить.

Вам, как работнику культа, должно быть стыдно заниматься спекуляцией, - продолжал таможенник, постепенно повышая голос, так как вокруг стали собираться прочие стражи таможенного и пограничного контроля.

Отец Стефан молчал.

Вот скажите, зачем вам в церкви столько покрывал, - вопрошал таможенник, - каждый день банкеты устраивать?

Банкеты?! Да это покрывала покойников в гробу покрывать.

На таможне установилась тишина. Было слышно, как со стороны сопредельного государства летело, нарушая границу, три комара, как квакали лягушки в заграничном пруду, казалось, если еще прислушаться, то можно явственно услышать, как меняется время в разницу «один час» на рубежах родной Отчизны…

Кого накрывать? - полушепотом вопросил таможенник.

Вам надо? Возьмите!

Тишина грозила взорваться чем-то страшным и непредсказуемым. Все вольно или невольно отступили от стоявшего с покрывалами в протянутой руке священника и насуплено, недобро смотрели на него. Сзади послышалось:

Так ты что, поп, всех нас похоронить решил?

Отец Стефан ответить не успел. К нему быстро подошел немолодой уже офицер и тихонько подталкивая его к машине, вполголоса затараторил:

Батюшка, езжай с Богом! Езжай, дорогой, дай нам еще пожить немного… Езжай, Христа ради.

Отец Стефан не упирался. Машина, чрезвычайно внимательно провожаемая несколькими парами глаз, шустро двинулась в сторону родных приходов.

Когда таможенные постройки и рубежи остались за горизонтом, батюшка попросил остановиться и долго ходил по обочине, повторяя одну и ту же фразу: «Слава Богу за всё!»

Книжки же помогли. Бабушки, правда, как считали панихиду и водосвятие «главным делом», так и продолжают считать, но вот два семейства, начитавшись привезенных отцом Стефаном духовных произведений, переехали жить в заброшенную деревеньку и, с Божьей помощью, строят настоящую типовую церковь, где каждое положенное время уже совершается литургийное чудо.

Восьмая заповедь

Как известно, отец Стефан, был целибатом. Есть такой «ранг» у православных священников, благополучно перекочевавший к нам от католиков. И хотя к подобному образу жизни отношение у большинства служащих довольно скептическое, оно имеет место быть.

Дело в том, что православный канон запрещает создавать семью, будучи в сане. То есть, если захотел стать священником, а будущей матушки себе не нашел, то нужно или принимать монашество, или становиться целибатом. Трудно сказать, что сложнее, но как бы там ни было, сочувственных вздохов и взглядов целибат, особенно в возрасте сугубо продуктивном, слышит намного больше, чем отказавшийся от всего мирского монах. Чего с монаха взять-то? Он ведь в подчинении постоянном, под присмотром начальства монастырского да собственного духовника. У него и забот-то: молись да с грехом борись. Даже те, которые в миру, вне обителей, живут, все едино ни на кого не похожи. И для народа понятнее: монах он и есть монах.

А тут «целибат»… Пока отец Стефан на приход свой добирался, верующие и неверующие поселка и так и этак слово склоняли, спрягали и обсуждали, пытаясь выискать в нем тайный смысл. И не смогли. Остановились на двух вариантах. Первый - от деда Архипа.

Целибат - это, девки, цельный батальон заменяющий.

Девки, возраста деда Архипа и постарше, вначале оторопели от подобного определения, а потом разом все налетели на старика со всякими эпитетами, для литературного изложения мало подходящими.

Второе обоснование появилось с легкой руки местного церковного умельца (которого в свое время метили на поповскую должность, им, по причине земельного вопроса, не принятую), и было встречено с большим доверием. Да и как не принять?! Сергей Иванович слыл сведущим в делах церковных и религиозных. Он даже ездил на съезд тщательно законспирированного православного объединения, а также подписывал почти все обращения и петиции, касающиеся масонских происков, штрих-кодов и канонизации Иоанна Грозного.

Целибат есть священник, занимающийся исцелениями, - подвел итог диспута Сергей Иванович, чем изначально вверг в огорчение бабку Фросю, известную своими «врачебными» способностями, а затем не на шутку встревожил местного костоправа - знаменитого на всю округу «дядю Васю».

Баба Фрося вскоре успокоилась, так как у нее был хороший и очень сильный заговор супротив конкурентов, а вот костоправ Василий технике литья воска в заговоренную воду обучен не был, поэтому серьезно опасался уменьшения доходных статей по вправке вывихов и установке дисков.

Как бы там ни было, но приезда нового священника ожидали с любопытством и волнением. Готовились.

Первая служба прошла на редкость слаженно и по меркам поселка городского типа - многолюдно. Ожидаемых речей о грядущем конце света, НЛО и тайных старцах от отца Стефана не услышали, как и призывов к введению десятины. Батюшка только и попросил в проповеди своей, что: любить соседей, не обижать домочадцев, да силой внуков и внучек в церковь не тащить… Никаких исцелений и чудес не произошло, а на исповеди отец Стефан лишь вздыхал, повторял «Спаси, Господи» раз за разом и просил говорить не за всех, а только за себя.

Хотя одно смущение произошло, но его отнесли к отсутствию у нового священника навыков поселковой жизни. Дело в том, что отец Стефан, после четкой, по брошюре «Как нужно каяться», построенной исповеди Сергея Ивановича, спросил у отрапортовавшего грешника:

Чужое брали?

Сергей Иванович совершенно искренне возмутился:

Батюшка, я же православный, как же можно?!

А где Вы работали до пенсии? - не отставал священник.

Как где, в совхозе, овощеводом, - ответствовал Сергей Иванович, - пока он не развалился из-за этой власти антихристовой.

И что же, - продолжал спрашивать настырный священник, - домой ни огурца, ни помидора с капустой не брали?

Тут Сергей Иванович изумился:

Как это не брал? Оно же совхозное, а вот от чужого - Боже упаси!

«Странный какой-то поп», - подумал Сергей Иванович, но все же серьезностью исповеди остался доволен, а разговор о грядущем на днях апокалипсисе отложил на ближайшее будущее.

Других изъянов за батюшкой православный и просто пришедший посмотреть на нового священника поселковый люд не обнаружил и даже дивился, что отец Стефан был со всеми уважителен, внимателен и на «Вы».

Сложность произошла через пару недель, когда отец Стефан, вечно спешащий по приходским делам, совершенно не в соответствии с саном, споткнулся о ступеньку притвора и растянулся во весь свой богатырский рост на церковном дворе. По мнению приходского люда, священник должен быть степенным и немного важным, а не прыгать по двору и строительным лесам, как молодой прораб. Не солидно это для пастыря душ человеческих.

Но батюшка не только упал, он еще и ногу умудрился подвернуть. Подняться без посторонней помощи ему удалось, а вот дальше бежать он уже не смог, впрочем, и просто идти, тоже никак не получалось.

Тут же появилась прилучившаяся именно в это время на данном месте баба Фрося, которая, мелко-мелко крестя полулежащего на ступеньках священника, затараторила:

Лом, лом, выйди вон изо всех жил и полужил, изо всех пальчиков и суставчиков. Лом колючий, лом могучий и стрелючий, и денной, и полуденной, и ночной, и полуночной, часовой, глазной и куриный, и лом серединный. Ступай, лом, в чистое поле, в синее море, в темный лес под гнилую колоду. Не я хожу, не я помогаю, ходит Мать Божья Пресвятая Богородица….

До отца Стефана дошло, чем его потчуют, и он, вспомним семинарские годы, и, забыв нынешнюю свою священническую стать, рявкнул: «Изыди!»

Ефросинья сгинула с настоятельских глаз, как будто ее и не было, лишь ее причитания и сетования еще долго раздавались по селу.

Сергей Иванович был более практичен и рассудителен:

Вам, отче, к нашему костоправу надо. Он тут рядом живет…

Я лучше в больницу, - морщась от боли, выдавил из себя отец Стефан, - а то и там мне начнут «как на море-Океяне бесы кости собирали…»

Нет, батюшка, - уверил Сергей Иванович, - наш костоправ читать ничего не будет, а вот ногу на место поставит. Да и больница далеко…

Настоятель, по причине полного отсутствия возможности двигаться, согласился. Сергей Иванович тут же подогнал свою, купленную во времена советские, «копейку», усадил в нее вздыхающего и кривящегося от боли батюшку, а затем спросил:

Бутылку в лавке возьмем или благословите церковного из кладовой принести?

Какую бутылку? - не понял отец Стефан.

А рассчитываться с костоправом вы чем будете, отче? - удивился Сергей Иванович.

Настоятель благословил взять «церковного».

Василий, с утра вставив «диски» на пояснице очередного, «из городу» приехавшего клиента, пребывал в настроении отдохновительном и философском. Это значит - сидел на скамейке в собственном палисаднике в обществе соседа, дымил «Примой» и рассуждал на околомедицинские и философские темы.

Сосед внимательно слушал. Да ему и не оставалось больше ничего делать, так как еще сто грамм из васильевского гонорара за лечение горожанина он мог получить только при условии полного согласия с идеями костоправа.

Тут и подкатил видавший виды «жигуленок» Сергея Ивановича.

Вот видишь, сосед, - прервав философские изыски, сказал Василий, - мне сам Бог помогает. Ко мне служителя Своего направил… Ты пойди, соседушка, помоги попу дошкандыбать до хаты, вишь на нем лица нет, и в юбке своей он путается.

Пока Сергей Иванович вместе с соседом костоправа вели отца Стефана в дом, Василий успел снять затертый пиджак времен позднего брежневизма и надеть белый халат того же времени и той же кондиции, на кармане которого было вышито: «МТФ 1 смена».

Что случилось, отец святой? - приняв профессорский вид, спросил костоправ.

Да вот, крыльцо… ступенька… - только и мог ответить священник.

Усадив больного на стул, Василий склонился над ногой батюшки, ловко расшнуровал ботинок и так же профессионально стащил его.

Нога заметно распухла.

Ты, отец святой, какого года будешь? - продолжал задавать вопросы Василий, ловко и сноровисто ощупывая ногу сельского пастыря.

Шестьдесят пятого, - ответствовал отец Стефан.

А чего ж жены не завел, деток не заимел?

Так целибат я.

Это как, целитель что ли? - не отставал костоправ, продолжая свои непонятные манипуляции над конечностью батюшки.

Да нет, - смутился отец Стефан, - это просто если до того, как стал священником, не женился и монашество не принял, то становишься целибатом. Уже матушки иметь нельзя.

Вот как? - искренне удивился Василий. - И как же ты с этим горем справляешься? Без бабы мужику ведь никак нельзя.

Отец Стефан, дабы уйти от совершенно ненужной и не нравящейся ему темы, решил перевести разговор в иную плоскость. Тем более, что ему тяжело было думать над правильностью и доходчивостью своих ответов, одновременно следя за манипуляциями рук костоправа.

Скажите, Василий, а что это за обозначение у вас на халате: «МТФ 1 смена»?

Это, отец святой, баба моя на молочной ферме работала, в первой смене, и… - в это время Василий резко сжал руками ногу священника и со всей силы крутанул стопу, в которой что-то резко щелкнуло.

Батюшка взвыл.

- … и вот оттуда халат и принесла, - закончил, улыбаясь, костоправ. Отец Стефан, вытирая со лба, усов и бороды обильный пот, по инерции произнес:

Чужое - грех брать. Восьмая заповедь Божия - «не укради».

Какое чужое, отец святой? - абсолютно искренне огорчился Василий. - Совхозный это халат, с фермы, а чужого я отродясь не брал.

И в сердцах обидчиво закончил:

Нет, что б за ногу поблагодарить, так он мне грехи выдумывает.

Отец Стефан только теперь понял, что боль утихает и, главное, нога точно в соответствии с анатомией расположена, а не наперекосяк.

Да вы меня простите, Василий, может, я не понимаю чего. Не знаю как вас и благодарить. Век молиться буду… - запричитал батюшка.

Василий, с полностью поддерживающим его Сергеем Ивановичем, сменили гнев на милость и ответствовали, что со священника они денег никогда не возьмут, а вот если по стопочке, то за его здоровье - с превеликим удовольствием…

Давно зажила вывихнутая священническая нога, раскаялась и забросила свое ремесло после внушений, бесед и проповедей бабка Фрося, но трудно и сложно отцу Стефану по сей день объяснить, где заканчивается «мое» и начинается «чужое». Видно, как Моисею, лет сорок придется ждать и учить. Пока не выветрится…

Козлиная история

От Кузьминок до шахты 2-бис автобус редко ходит. Два раза на день. Да и кого возить? Кузьминки почти вымерли, а шахта на честном слове держится после очередных экспериментов с реформированием угольной промышленности.

Известно, что чем беднее сельский народ живет, тем больше в его хозяйстве коз обретается. Животное не требовательное, можно сказать даже мало вредное, по причине своей неприхотливости и полного отсутствия претензий на комфортное жилищное обеспечение. Оно везде жить может. Есть, правда, два негатива: лезет вечно туда, куда не надо, да воняет изрядно. Но пользы от коз все же несравнимо больше, чем недостатков.

К козам, естественно, козел нужен. Иначе стадо не увеличишь. Поэтому хороший козел - всегда в цене и постоянно востребован. Такой у бабы Анны в Кузьминках был. Обычно его сами «на дело» забирали, но нынче попросили привезти по причине неимения транспортного средства и дороговизны бензина. Именно поэтому и стояла баба Анна с козлом на поводке на автобусной остановке, ожидая с немногочисленными попутчиками положенного рейса.

Водитель автобуса, увидев бабку с бородатым и рогатым козлом, изначально наотрез отказался от данного пассажира, но затем ввиду слез бабы Анны и народного заступничества, сменил гнев на милость.

Старушка, получив согласие, скромно, но с достоинством уселась на сиденье, предварительно запихав под него козла. Козел вел себя вполне достойно, даже можно сказать скромно. Он тут же уснул и если бы не амбре, струящиеся из-под сиденья, то о нем бы скоро забыли.

Да видно день такой выдался, что забыть не удалось. По пути к шахте автобус еще несколько остановок сделал и пассажирами окончательно заполнился. За бабой Анной уселся никто иной, . Батюшка направлялся на шахту выпрашивать очередную шефскую помощь, поэтому был не в своем обычном рабочем выцветшем на солнце подряснике, а в недавно приобретенной красивой рясе, на которой красовался новый золотом блестящий наперсный крест.

С отцом Стефаном уважительно здоровались, а некоторые, увидев рясу с крестом, и крестились, чем несказанно смущали священника. Это смущение батюшка относил к своей пастырской недоработке: не объяснил людям, что, видя священника, крестом себя осенять не надобно, он не икона и далеко не образ святости.

Автобус происхождения времен развитого социализма на многочисленных дорожных ухабах тарахтел всеми своими составными частями и к пункту назначения ехал долго. Пассажиры, как обычно, рассуждали о дороговизне, никчемных местных руководителях и непутевой молодежи, причем говорили громко, с желанием, чтобы и попутчик-священник в разговор вступил.

Отец Стефан решил помолчать и ограничиться вздохами и сочувственным видом.

Не будешь же в автобусе нравственным богословием заниматься, да еще таким, где обязательно кого-то осудить надо и чье-то мнение поддержать. Агрессивное миссионерство в его нынешние планы никак не входило, тем более, что в кабинеты ему сегодня стучаться, где эти самые молодые руководители сидят и без которых ему зимой в храме топить будет нечем.

Вовремя вспомнилось священнику, что в кармане подрясника книжица недочитанная лежит. Ее и раскрыл священник…

Автобусные диалоги отошли в сторону, дорожные ухабы стали мягче и даже грохочущие миноры умирающих рессор не резали слух. Священник погрузился в интересное, доброе и размеренное повествование о византийских древностях и благочестивых подвижниках. Как на вечерне «Свете тихий» утихомиривает пришедший на службу народ, создает иную неотмирную реальность, так и книга увела отца Стефана из душного полуразбитого автобуса в другое время, где начальство благочестивое, молодежь послушная и вопрос цен никого не волнует.

Вот только после открытия книги стал донимать батюшку запах странный. Нечеловеческий. Стойкий, и крайне неприятный. Если бы книжное повествование рассказывало об адских муках или гоголевских рогатых сущностях, то отец Стефан и не удивился бы, но тут ведь все о мудростях старцев, да о помощи святых изъясняется.

Откуда же такие ассоциации?

Батюшка огляделся. Впереди в чистеньких платочках сидели две старушки, которых отец Стефан прекрасно знал, сбоку и сзади расположились едущие на работу горняки, от которых до работы подобным ароматом никак пахнуть не может. Источник устойчивого запаха, однозначно и четко определяющегося, как адский, не обнаруживался.

Странно, - подумал священник, и попытался опять уйти в мир книжный.

Не удалось.

Один из сидевших сзади шахтеров, поняв, что священник не сообразит, откуда идут волны неприятного содержания, громко произнес, указывая вниз под сиденье.

Батюшка, козел.

Отец Стефан слова услышал, а указывающий перст увидеть никак не мог, поэтому утверждение преобразовал в определение. Ошарашено и растерянно задумался и не нашел ничего лучшего, как повернуться и спросить у горняка:

Почему козел?

Так к козе везут, - разъяснил шахтер, чем ввел отца Стефана в окончательный ступор.

Первое, что пришло в голову, это форма собственной бороды, которая в начальные дни священства действительно походила на козлиную. Но ведь сейчас, по прошествии почти десятка лет настоятельства, его облик украшала ухоженная, профессорская бородка, никак не сопоставимая с этой тварью.

Пока соображал, как же выходить из данной ситуации, как ответить на незаслуженное оскорбление, впереди встрепенулась баба Анна. Повернулась к священнику и старушечьим фальцетом выдала на весь автобус.

Батюшка. Козел наш. Воняет!

Отец Стефан замер огорошено. Он потерял дар речи. Опустил голову и… с ужасом вскрикнул.

Из-под сиденья смиренно и уныло на него смотрела философским взглядом бородатая и рогатая козлиная морда…

Экзамен с псевдонимом

Быстро собрать документы и чтобы завтра был в поезде.

Возражения о том, что колокольня не достроена, художник сбежал вместе с авансом, а Сергей Иванович продолжает создавать приходскую оппозицию, во внимание не принимались.

Не выдумывай - отрезал любимый владыка и, сменив строгий самодержавный взгляд на более знакомую и привычную улыбку, заключил:

Это же надо, пресс-центр епархиальный возглавляет, всё про всех знает, а в академии учиться не желает… Всё. Разговор окончен, - и размашисто перекрестив удрученного настоятеля, владыка выпроводил отца Стефана из кабинета.

На следующий день хмурый отец Стефан возлежал на второй полке купейного вагона и пытался уснуть под равномерный перестук скорого поезда. Не удавалось.

Сначала все мысли не уходили из пределов границ собственного прихода. Затем, ниже расположившиеся попутчики, упорно приглашали разделить с ними трапезу и поговорить о Боге, который у них есть в душе. Батюшка ласково, но наотрез отказался, за что и был наказан слушанием двухчасовой беседы о современном состоянии Церкви и моральном облике разъезжающих на Мерседесах попов. Наконец, допив последние сто грамм, соседи угомонились, успокоились и захрапели. Именно под этот храп отец Стефан с ужасом сообразил, что для поступления в академию надобно, вообще-то, экзамены сдать. Причем, поступить надо без сомнений и строго обязательно. Иного варианта просто не существует. Представить себе недоумение архиерея и его стандартную характеристику, в подобных случаях всегда заканчивающуюся разочарованным взмахом руки и определением «пенёк», отец Стефан еще мог, но вот реакция на приходе, при подобном плачевном развитии событий, будет куда страшнее.

Дело в том, что местный сельский богослов и ревнитель благочестия Сергей Иванович, которому когда-то пророчили священнический сан и настоятельство, но которого он так и не удостоился по прозаической, но канонической причине первого и второго неудачного опыта семейной жизни, всегда подчеркивал, что отец Стефан к последним временам относится наплевательски, всеобщей апостасии не видит и святых отцов не знает.

Остаться в ранге не поступившего абитуриента отцу Стефану было никак нельзя, ибо это станет главным аргументом у Сергея Ивановича в их постоянном приходском богословском диалоге, свидетелями которого, а часто и участниками, становились все прихожане, включая и девяностолетнюю, плохо видевшую и практически ничего не слышащую, бабу Марфу.

Семинарию батюшка закончил давненько, да и последний год заочно учился, так что многое уже подзабыл. Хоть и говорят, что у священника целибата времени «воз с прицепом», но за приходской стройкой, воскресной школой, хозяйственными заботами и постоянными епархиальными заданиями книжки по догматике, вкупе с нетленками святых отцов, открывались крайне редко. Правда, пару лет назад, наладил себе отец Стефан интернет, но там у православных все больше новости обсуждают, да споры спорят, кто благодатней и спасительней.

К часам двум ночи батюшка понял, что он ничего не знает, как сдавать экзамены не понимает и вообще он не только «попал», но и, по всей видимости, «пропал». В голове крутился «Миланский эдикт», «непорочное зачатие», «апокатастасис» и владычное определение «пенёк». Более умных мыслей не возникало.

Документы в заочном секторе приняли быстро, хотя и посетовали, что можно было бы и раньше их принести, а не в последний день перед экзаменами. На вопрос отца Стефана, по каким предметам экзаменовать будут, последовал быстрый ответ: - По всем. Готовьтесь, батюшка. На первый курс только пятьдесят душ примем, а вы уже 76-ой по счету…

Этот «семьдесят шестой» окончательно расстроил новоявленного абитуриента и, пребывая в состоянии полного пессимизма и уныния, отправился отец Стефан искать место, где можно главу преклонити в последнюю ночь перед нежданным испытанием. Место нашлось в священнической гостинице, где в каждом номере выстроились в два ряда десять коек, разделенных тумбочками и столом с электрочайником. Батюшке показалось, что здесь он бывал раньше. Отец Стефан, по давней привычке, начал отыскивать тумбу с дневальным, но на положенном ей месте увидел кивот с иконами, аналой с епитрахилью и понял, что это не знакомый кубрик во флотской казарме, в котором он провел когда-то три года, а гостиница.

К вечеру комната заполнилась иными соискателями академического места, причем каждый из них неизменно вопрошал:

Чего сдавать будем?

На что получал стандартный ответ:

В книжной лавке купил отец Стефан тоненькую книжицу с избранными лекциями по догматике, решив, что на больший фолиант времени все равно не хватит, да и вообще неизвестно о чем спрашивать будут. Лекции не читались, мысли отсутствовали, да и в комнате священническая рать гоняла чаи с вечными поповскими разговорами о том, кто и где служит, кого куда перевели и где подешевле облачение приобрести.

Утром, желающие получить гордое звание «академик», собрались у крыльца семинарско-академического корпуса и выслушали напутственное слово епископа-ректора, который объявил, что на втором этаже, в трех аудиториях, их искренне и с нетерпением ждет преподавательский состав. Именно там, в обстановке христианской любви и взаимопонимания, гранды академического богословия побеседуют с ними на темы догматики, литургики и церковной истории и определят тех, с кем им придется часто встречаться в ближайшие четыре года.

Отец Стефан откровенно нервничал. Впрочем, было заметно, что и собратья его по экзаменационному испытанию тоже волновались.

В первой аудитории, куда зашел отец Стефан, узнавали о знаниях догматического богословия, что, по мнению всех без исключения абитуриентов, было самым непредсказуемым и тяжелым испытанием. Мнение мнением, но реальность оказалась вполне приемлемой для нашего священника. Спросили у него то, что когда-то, в семинарские годы, ему четко и на всю жизнь втолковал старенький, переживший все церковные перипетии последних 50 лет, протоиерей.

Окрыленный успешным началом, батюшка без задержки перешел в следующую аудиторию, где беседовали о литургике. Для отца Стефана, который вот уже десятый год служит, причем часто исполняя не только обязанности священника, но и регента с псаломщиком одновременно, вопросы о расположении кондаков, порядке тропарей и последовательности литургии труда не составили. Можно сказать, что испытание на знание богослужения закончилось к взаимному удовлетворению спрашивающих и отвечающего.

Экзамен по церковной истории отца Стефана не волновал. Любил он историю как таковую вообще, а церковную особенно, да и на форумских баталиях в интернете все исторические темы без его участия не проходили. Более того, именно там, в историческом разделе самого крупного православного форума был отец Стефан модератором. Тем, кто за порядком в дискуссиях и спорах следил, нарушителей правил гонял, а случалось и «банил», то есть вход на форум закрывал.

Окрыленный и уверенный предстал батюшка перед тремя преподавателями, один из которых показался отцу Стефану знакомым, но, заметив на его рясе епископскую панагию, он решил, что видел этого молодого архиерея в прессе или на телевидении. С него-то, епископа этого, вся катаклизма и началась…

Внимательно посмотрев на отца Стефана, епископ открыл папку с его документами, чему-то улыбнулся и задал первый вопрос, потом второй, третий… десятый, казалось, это испытание никогда не прекратится. Два остальных члена экзаменационной комиссии недоуменно смотрели на своего коллегу, который гонял опешившего священника по всему историческому разделу, начиная от первых апостольских времен и заканчивая вопросами о современной истории африканских Церквей. Он не только «гонял», но еще и сокрушенно вздыхал, выдавая вопрос за вопросом, победоносно констатируя: «И вот такие неподготовленные священники окормляют нашу боголюбивую паству». Отец Стефан изначально пытался отвечать, но когда амплитуда вопросов начала раскачиваться от альфы до омеги всех исторических знаний, растерялся, стушевался и замолчал…

Последним словам епископа о том, что надобно знать церковную историю не на уровне форумских интернет-баталий отец Стефан не предал значения. Он просто понял, что положительной оценки, как и Духовной Академии ему не видать.

В большом актовом зале академического корпуса собрались все соискатели зачисления в студенты. В углу, в предпоследнем ряду, сидел насупленный отец Стефан. Сидел и сочинял формы объяснений своего не поступления. Для владыки, для соседей священников, для прихожан с Сергеем Ивановичем.

После вступительного слова стали зачитывать список пятидесяти зачисленных, предупредив, что все, кто не вошел в число поступивших, должны покинуть помещение. Батюшка застегнул свою походную сумку, надел скуфейку и приготовился к выходу, тем более, что его фамилия была по алфавиту одной из первых. Одной из первых она стала и в списке студентов Духовной Академии.

Ничего не понимающий отец Стефан на автопилоте слушал информацию о консультациях, экзаменах первого курса, сочинениях и семинарах… В голове был ворох не согласных между собой мыслей:

Ведь я же не сдал историю! Мне ведь сказали, что, таким как я, даже священником быть опасно.

В деканате заочного отделения отцу Стефану выдали вопросы на будущие экзамены первого семестра, разъяснили, когда приезжать, где жить и кому сдавать, а затем отправили в соседнюю комнату, к ректору.

Вместе с главой Семинарии и Академии сидел за столом и архиерей, столь полюбивший нашего батюшку на экзамене по церковной истории. Мирно сидел. Улыбаясь.

А затем, повернувшись к отцу Стефану всей своей епископской сущностью, дружелюбно сказал:

Позвольте представиться, отец Стефан. Участник вашего форума - Глеб.

Глеб? - глаза батюшки стали не только круглыми, они вообще отказывались четко передавать происходящее.

Так это я, Вас?

Именно, именно - продолжил епископ. - Именно вы и закрыли мне вход на форум, то есть «забанили» по-вашему, из-за спора византийского.

Как библейский соляной столп возвышался над двумя хохочущими епископами отец Стефан. Да и что он мог сказать? Лишь одни междометия.

Вместо отца Стефана владыка-ректор слова последние молвил:

Поздравляю, отче, с зачислением. Надеюсь видеть в вашем образе не только принципиального модератора форума, но и достойного студента. А вам, ваше преосвященство, - добавил с улыбкой ректор, обращаясь к епископу-историку, - все же надобно под своим именем в интернет выходить, а не псевдонимы использовать.

Запечатал

С утра день не задался. Солнышко, весело светившее, пока отец Стефан читал утренние молитвы, скоро затянулось насупленными тучами. Заморосил мелкий дождик, обещая не прекращаться весь день. Плюс ко всему к паперти храма опять подбросили двух котят, решив, что в церкви найдут им применение и поселение.

Староста, планировавший сегодня вместе с отцом настоятелем заделать перед зимой заморской строительной пеной прохудившуюся крышу, бурчал что-то насчет грехов, которые испортили погоду, и бесцельно-хмуро ходил по приходскому двору. На крышу при такой погоде лезть было никак невозможно, да и пена эта заморская требовала сухого применения.

Батюшка напоил пищащих котят молоком и решил съездит в район, к благочинному. Налог епархиальный заплатить, отчет по воскресной школе отдать, да новости церковные последние разузнать.

В автобусе, по причине того же дождя и будничного дня, пассажиров было мало и он быстро «добежал» до города. Водитель притормозил и высадил отца Стефана аккурат напротив ворот городского храма. У колокольни стояла машина отца благочинного, что немного ободрило нашего батюшку, так как обычно застать на месте главу районных церквей было не просто. Отец благочинный был всегда занят, потому что постоянно что-то строил.

Расцеловавшись со спешившим на очередную стройку благочинным, благополучно разрешили проблему с епархиальным взносом, но оказалось, что кроме воскресных школ надобно еще иных пару отчетов составить.

Батюшка, вы же не торопитесь, может быть пару часов подежурите в храме? - спросил благочинный. - Нам к собору новому бетон привезти должны, надо бы присмотреть, а тут никого нет. Один священник приболел, второй соборовать да причащать уехал, а это надолго.

Отцу Стефану предложение даже понравилось. Во-первых, доверяют, а, во-вторых, ждать на автовокзале почти три часа следующего рейса в свое село ему никак не хотелось.

Конечно, отче, подежурю, как раз и бланки эти отчетные до ума доведу.

Уже садясь в машину, благочинный вспомнил:

Да, отче, тут из ДАІ звонили, просили заочно отпеть кого-то. Если приедут, вы, пожалуйста, отслужите.

Отец Стефан заверил, что все сделает, как положено.

По причине хмурой погоды, непрекращающегося дождя, регулярных областных требований, реформирований и смен руководителей после каждых выборов, настроение у начальника ДАІ майора Фесенко было отвратительным. Плюс ко всему, накануне, два его подчиненных, арестовав у пьяного водителя машину, не поставили ее на стоянку, а уехали на ней на дежурство. Водитель оказался сыном очередного «крутого» начальника, наобещавшего майору массу бед и неприятностей.

Утром, после развода, майор вызвал к себе двух проштрафившихся милиционеров и потребовал писать объяснительные, где изложить все факты случившегося. На грозные указания подчиненные никак не реагировали, прощения не просили, да и смотрели на начальника не с подобострастием и сокрушением, а, как показалось майору, с ухмылкой.

Не утрясете за пол дня ситуацию, подам документы на разжалование - закончил в сердцах майор.

Время было обеденное, «крутой» начальник через секретаршу уже дважды передал требование извинений вкупе с объяснениями, а сказать майору было нечего, как и не было у него на столе объяснительных.

Отец Стефан листал книжки в церковной лавке, когда на приходской двор заехала темная Audi, из которой вышли два упитанных офицера милиции в форме ДАІ.

Святой отец, обратился один из приехавших к отцу Стефану, нам тут запечатать покойника надо.

Не «запечатать», а «отпеть» - поправил священник, и хотел еще добавить насчет непринятого в православии обращения «святой отец», да воздержался. Сколько не говори, все едино на католический манер переправят.

А где свидетельство о смерти? - спросил отец Стефан, раскладывая на панихидном столике Евангелие, крест и Требник.

Ох, батюшка, забыли мы его. Вот земельку с могилки привезли, а свидетельство забыли. Да и благочинный ваш все знает. Мы с ним договаривались.

Договорились, так договорились, - сказал отец Стефан и возгласил:

Благословен Бог наш, всегда ныне и присно и во веки веков.

Подошла певчая. Голос ее умело вторил священнику. Милиционеры истово крестились, правда один из них все путал правое плечо с левым. Кадило благоухало иерусалимским благочинническим ладаном. Служба шла торжественно, чинно и молитвенно.

По окончании богослужения окропил батюшка водой святой земельку с кладбища, возгласил «Вечную память» новопреставленному Николаю и обратился к пришедшим стражам наших дорог с пламенным, но кратким наставлением о том, что надобно всемерно молиться об усопшем, дорожить памятью о нем и тогда, в будущем веке, Господь дарует новую встречу с дорогим человеком.

Дорог он нам, святой отец, очень мы его любили, - сказал старший из офицеров, усиленно вытирая рукой глаза.

Да, батюшка, может и встретимся скоро, - добавил второй, опустив голову вниз.

Это «скоро» было сказано с таким тихим придыханием, что отец Стефан тоже расчувствовался и песня ему вспомнилась, милиционерская: «Наша служба и опасна, и трудна…»

Проводил батюшка до машины офицеров, благословил их на дорожку и распрощался. Вскоре и благочинный материализовался, отца Стефана поблагодарил и домой отпустил.

Перед майором Фесенко с нераскаявшимися лицами предстояли два его собственных сотрудника, которые откровенно ухмыляясь, выслушивали начальствующий крик:

Вас где носит?! Где объяснительные? Почему до сих пор с извинениями не съездили? Погон лишиться хотите?

И разжаловать нас не получится. Вам всего, от силы, дня три жить осталось.

Глаза майора в неестественно распахнутом виде выровнялись на уровне лба.

Это как понимать? - взревел начальник.

Да очень просто, товарищ майор. Отпели мы вас в храме нашем Ильинском. Вот и земельку запечатали.

На стол начальника ДАИ был выложен мешочек с землей. И пока майор Фесенко обретал дар речи, один из стражей дорожной службы завершил:

Это сколько же можно терпеть ваши издевательства…

Отец благочинный, уставший от забот и обязанностей, к концу дня наконец-то первый раз за день поел и решил пол часика передохнуть.

Не получилось.

Ревя мотором, к приходскому домику отца благочинного подкатил громадный черный Jееp-Mitsubishi, в народном просторечии называемый «гардеробом». Из гардероба вылез крайне упитанный милиционер в майорских пагонах и с узелком (земли) в руках.

Где тут ваш самый главный поп? - громогласно вопросил страж местных дорог и улиц.

Майора Фесенко сопроводили к отцу благочинному, на которого и был обрушен весь поток профессиональных и не очень слов и предложений, смысл которых был краток:

Ты зачем меня, такой-сякой, на кладбище отправил!?

Благочинный все понял - винить некого, как было понятно и то, что объяснить рассвирепевшему майору, что верить в подобные суеверия есть язычество, он не сможет. Смиренно выслушав милиционера, отец благочинный взял его под руку, поставил у центрального аналоя, одел облачение и начал служить молебен о здравии раба Божия Николая.

В конце службы благочинный высыпал земельку из узелка в горшочки с цветами, стоящие на храмовых подоконниках, а затем громогласно пропел «Многая лета» рабу Божьему Николаю. По окончании окропил майора святой водой и убедительно его заверил, что жить он будет.

Думаю, что проблема поведения клириков в интернете – это часть более общей проблемы публичного поведения христианина и рассматриваться она должна именно в этом контексте.

Жизнь христиан в языческой империи всегда привлекала внимание окружающих. Это была не просто данность, это была задача свидетельства всему миру: «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Матф.5:16).

Так же и апостол, наставляя христиан, писал, что они должны быть «чадами Божиими непорочными среди строптивого и развращенного рода» (Фил.2:15).

Позже, когда империя стала христианской, христианская нравственность перестала восприниматься как вызов и стала нормой. Однако появилась другая проблема: общий уровень нравственной напряженности жизни понижается. Это очевидно хотя бы из того, что именно в IV веке появляется большое количество канонических норм (это и Апостольские правила, и правила Поместных соборов).

Закрепление какой-то нравственной нормы законодательно зачастую означает, что одного свидетельства совести не хватает и требуется внешнее юридическое вмешательство. Повиновение внешнему закону вместо внутреннего – это уже совсем иной уровень нравственной жизни.

Кстати, большинство правил относятся ко всем христианам и никакого нравственного различия между клириком и мирянином не делают. Есть, конечно, некоторые частные вещи, которые относятся именно к жизни клириков, но их не так много. Общие нравственные нормы для всех одни, нет отдельной нравственности для клириков, а отдельной для мирян.

Другое дело, что в современной ситуации большинство крещеных христиан не считают себя обязанными соответствовать каким бы то ни было христианским нормам. Ценности, которые признаются современным обществом общечеловеческими, принимаются, но обременять себя чем-то большим люди готовы далеко не всегда.

На этом фоне выделяются люди, для которых церковь – не здание или организация как-то связанная с «крестинами-венчанием-отпеванием», но Тело Христово. От этих людей, священник никак особенно по уровню нравственности не отличается, для всех соблюдение заповедей является нормой.

Впрочем, одно отличие все же есть: священник – это публичная фигура. Среди его прихожан могут быть сколь угодно известные люди, но он известен именно тем, что он священник, а значит к нему приковано внимание, по нему судят о христианах.

Мы привыкли, что частная жизнь неприкосновенна. Что деятельность человека – это его личное дело, лишь бы оно не причиняло неудобство другим. Но в Церкви это правило не работает.

Христианам не все равно, что думает или как живет тот или иной христианин именно потому, что он христианин. Еретик может думать, что угодно, но он не должен при этом называть себя христианином. Человек может вести жизнь такую, какую выбирает сам, даже Бог не может грешника насильно сделать праведником.

Но если ты хочешь жить в грехе, не считай себя христианином. В этом смысле жизнь христианина должна быть прозрачна совершенно. Не в том смысле, что у него не должно быть личных дел (их может быть сколько угодно!), а в том, что в ней нет места греху.

Сегодня эта прозрачность реализуется перед одним человеком – духовником, в древности она была публичной, так как существовала практика публичного покаяния.

Можно ли определить основные требования, предъявляемые к клирику и шире к христианину в публичном пространстве?

Когда задумываешься над этим, первое что приходит на ум, это дискуссия славянофилов и западников о возможности создания некоего идеального закона, в котором все было бы учтено. К.С. Аксаков настаивал на том, что только совесть, в отличие от любого внешнего закона, может учитывать все нравственные коллизии, и никакие внешние решения не смогут ее заменить.

И все же, наличие совести в человеке не отменяет некоторых общих положений, которые можно было бы высказать.

Священник Стефан Домусчи

Первое, на что можно было бы обратить внимание – анонимность.

Человек, который не боится назвать имя и показать лицо – не боится отвечать за свои слова и поступки. Это очень дисциплинирует. Человек, выступающий анонимно, может позволить себе выйти за пределы общепринятой морали, он сам все решает.

Возникает соблазн безнаказанности, сплетен, злоречия. Мы, конечно, и в публичной сфере все это сегодня видим, но анонимность особенно к этому располагает.

Второе, забота о немощной совести ближнего. Это одна из самых сложных тем. Еще в самом начале христианской истории апостол Павел сформулировал правило публичного поведения христианина, которое можно перефразировать так: если твое действие, негреховное само по себе, может смутить человека морально слабого, лучше не совершай этого действия, потому что ты можешь стать для него плохим примером.

Ты должен исходить не только из своего желания сказать или сделать нечто, но и из понимания того, что другой человек не знает твоих внутренних мотивов. Постарайся учесть, как на это могут посмотреть люди не твердые в вере, только учащиеся отличать должное от недолжного, позволительное от непозволительного.

Так должен поступать любой христианин, просто к священнику, как публичной персоне это относится в первую очередь.

Впрочем, необходимо уточнить две вещи:

Во-первых, забота о чувствах ближнего не означает внутреннего запрета на обсуждение сложных тем, просто необходимо хорошо подумать с кем и что можно обсуждать. Для обсуждения спорных и сложных тем может быть создана закрытая группа.

В конце концов, если христиане могут собраться и обсудить нечто лично, почему тоже самое они не могут сделать в сети? В любом случае целью этих обсуждений должна быть польза Церкви и ближних.

Во-вторых, бывают ситуации очень неоднозначные, в которых сложно определить, смутит это кого-то или нет. Люди очень разные, всего не предусмотришь. Даже самую невинную историю можно преподнести так, что она покажется возмутительной, главное – правильно расставить акценты, правильно подать.

У меня была однокурсница, которую смущали не просто дорогие машины священников, а то, что они вообще есть. Она считала, что любой священник должен ходить пешком. Я знаю священников, которые цитируют и обсуждают в блоге высказывания светских философов и ученых, порой даже явно враждебных к христианству. Не для того обсуждают, чтобы вместе с ними что-то о вере не то сказать, но чтобы показать, что и от этого чтения может быть польза. Кому-то нравится такая открытость иному взгляду, кого-то смущает.

Особенно часто эти проблемы возникают при столкновении людей разных поколений и культурных традиций. Очень интересна бывает реакция людей, которые встречают священника на лыжне или в спортивном зале. Одни рады, что ему не чужды обычные мирские занятия, другие считают, что он занимается не своим делом.

От этого никуда не деться. А уж если попытаться составить список допустимых и недопустимых профессий, мы утонем в частностях и условиях.

Очевидно, что рационализировать область допустимого и недопустимого крайне сложно. Естественно, не должно быть мата, пошлости, призывов к жестокости и вещей подобных. Видеть такие вещи на странице священника жутко.

Но разве эти нормы не очевидны?! Причем очевидны, опять же, для всех христиан. Неужели человеку, читающему Евангелие, живущему молитвенной и Евхаристической жизнью необходимо напоминать об этом?

Если же речь идет о менее однозначных явлениях, то объяснить их позволительность или непозволительность практически невозможно. Эти проблемы относятся к области хорошего или плохого вкуса, и какого-то внутреннего благородства.

Исходя из этого, публикация того, что не является явно недопустимым, всегда остается на совести человека, от которого она исходит. Проблемы, возникающие в соцсетях, являются частными случаями и должны решаться в частном порядке, как любые другие.

Пастырь, конечно, должен быть совестливым и вдумчивым, должен заботиться о пользе, но он делает это исходя из своего понимания и не может делать этого по шаблону. В конце концов, раз ему доверяют живых людей, доверяют проповедь и исповедь, почему при этом не доверить блог?

Священник и искусствовед - о том, что значит церковь для жителей Капотни, каково одновременно быть священником и светским преподавателем и почему старушек в храмах становится меньше, чем молодых

Александр Борзенко

Возраст: 47 лет.

Образование: окончил отделение истории искусства исторического факультета Московского государственного университета.

Работа: служит в церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Капотне, преподает в Московском государственном университете и в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете, работает в Общецерковной аспирантуре и докторантуре имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия.

Как я стал священником

Мальчиком, молодым человеком, учащимся художественной школы на Пречистенке я время от времени заглядывал в храм Ильи Обыденного из чисто эстетических, наверное, побуждений. Это были самые застойные годы - 1978-й, 1979-й. Привлекало само пространство, место - другое, необычное. Нельзя, конечно, сказать, что я именно так и пришел к вере, в церковь. Это, скорее, стало первым импульсом. Неизвестно вообще, пришел ли я уже куда-то - может быть, я еще в пути. Одним словом, моя история про то, как не совсем советский ребенок достаточно бессознательно захотел чего-то другого. Наверное, Господу Богу было даже не столько угодно, сколько скорее интересно посмотреть, что из этого конкретного персонажа может выйти, на что он сгодится. Кроме того, были некоторые внешние экзистенциальные обстоятельства: меня не взяли в аспирантуру, я был крайне разочарован, и потому решил пойти совсем по другому пути. Это уже произошло в перестройку, когда все было как-то просто и легко. Раз, два - и я чтец; три,четыре - и я дьякон. Ничего такого особого в этом нет. Все, что связано со священством, с призывом к служению, обычно сильно мифологизировано. В дьяконах я пробыл семь лет, и этот переход от светского к, скажем так, «клерикальному» произошел довольно плавно и неосознанно.

Про отношения с прихожанами

В отношениях священника с прихожанами никаких границ быть не должно. Мне кажется неприличным, когда священник выстраивает какую-то дистанцию. Я сейчас наблюдаю за молодыми батюшками, которые старательно всю эту эстетику выдерживают, и прихожане, в свою очередь, тоже в этом участвуют. Мне как искусствоведу, конечно, понятна сила формы, как она может действовать, как она может покорять. Но следует понимать, что это только внешняя сторона дела. Граница между алтарем и пространством для мирян очень условна и проходит не там, где кажется на первый взгляд. Если вообще проходит. Во всяком случае эта граница незримая, а может быть, и не вербализируемая. Эти переходы, пороги устроены очень непросто и зависят вовсе не от того, кто какое облачение на себя надел и какой порог переступил. Раньше меня, наоборот, смущали совсем простые священники, которые держат себя без всякого напряжения. Мне казалось, что очень важны эти перемены - здесь я такой, а здесь я иной. Но сейчас я понимаю, что священник не должен увлекаться внешним, эстетическим - переодевание в рясу не должно ни отделять его от людей, ни даже выделять среди них.

Про Капотню

Я служу в церкви Рождества Пресвятой Богородицы в Капотне. Место немного печальное. На отшибе. Там очень дурной воздух, плохо пахнет, потому что рядом стоит нефтеперерабатывающий завод. В советское время было еще хуже и гаже. Название-то «Капотня», но хочется сказать «Копотня» - от слова «копоть». Старожилы мне рассказывали - раньше бывали такие выбросы, что сложно было встать утром: по полу первых этажей стелилась какая-то зеленая дымка. Там очень много страшной онкологии. Раньше горел еще и факел, и все это мало отличалось от какого-нибудь Мордора. Говорят, что в советское время Капотня была узлом наркоторговли. Вот там практически все, кто не пьет и не колется, ходят в церковь - и это чудо. Для этих людей приход - это переход. Переход из одного пространства в другое, из одной плоскости в иную. Но им ощущение такого перехода необходимо из-за их печальной участи.

Вот у нас есть одна старушка, ей девяносто шесть лет. Ходит на костылях. У нее трое сыновей было, все трое - алкоголики. Двое из них уже умерли. А раньше все трое ее дружно били. Эта старушка переломана вся собственными детьми. В какой-то момент они устроили ей в квартире пожар, она обгорела, ее со страшными ожогами положили в Склифосовского. Но она выжила и живет. Приходит в храм на своих костылях и там находится в некоторой подлинной реальности. А то, что находится за пределами храма, это для большинства прихожан в Капотне не реальный мир, он ненастоящий, страшный. И обязанность всякого священника - входить в этот страшный мир. И это и есть реальность приходского священника в неблагополучном приходе: быть там, где страшно…

Я уверен, что есть и почти идеальные приходы, которые совершенно объективно представляют собой настоящие оазисы, и что они оставались таковыми и в советское время. Возможно, и в советское время было необходимо это чувство перехода - из обычного места в сакральное. Идешь по улице, полной лозунгов, зашел - и оказался в другом мире, полном образов. Но при этом необходимо помнить, что пространство храма, место совершения литургии, не отделено от окружающего мира. От мира, который действительно лежит во зле, но тем не менее нуждается в спасении. Границы между этими мирами должны быть более чем проницаемы. Место столкновения этих миров - душа всякого верующего человека. Верующего - значит верного. Ведь именно в пространстве души человек встречается с Тем, для Кого никаких пределов, границ и переходов просто не существует. С Тем, Кто добровольно вышел за пределы стен Града Святого и пролил Свою кровь, освятив, казалось бы, самое скверное, что может быть.

Про молодежь и старушек в храмах

Среди постоянных прихожан храма в Капотне есть молодые люди, но их немного. Молодежью, как считается, нужно специально заниматься, они требуют особого отношения. Есть приходы, где такая работа поставлена. Например, я сейчас преподаю в ПСТГУ. Там в Никольском храме в Кузнецах еще со времен отца Всеволода Шпиллера (настоятель храма с 1951 по 1984 год, очень популярный среди московской интеллигенции. - БГ) уделяется особое внимание работе с молодыми. А как славно наблюдать учащихся Общецерковной аспирантуры, где я тоже преподаю: они и молоды, и просвещены!

Но вообще мне кажется, что проблема отсутствия молодежи в храмах сейчас стоит уже не так остро. Сейчас хуже дела обстоят, наоборот, со старушками. Ведь еще десять лет назад про пожилого человека можно было заранее предположить, что он был крещен в детстве, до начала всех этих советских дел. А сейчас все изменилось, теперь пожилые люди, наоборот, некрещенные, потому что родились в 1930-х годах. С молодыми проще. Они активны. Им просто нужно какое-то дело.

Про совмещение священнослужения и преподавания

Объединение священнослужения и преподавания дает многомерность, то есть понимание того, что мир на самом деле един и не может делиться на разные области. Господь Иисус везде один и тот же. И то, что я, например, не могу в стенах МГУ начинать свою лекцию с молитвы «Царю Небесный», а в стенах ПСТГУ, напротив, должен это делать - все это вопросы исключительно внешнего порядка и уместности. Но и там, и здесь ты все равно, мысленно или вслух, просишь благословения перед лекцией, независимо от того, посвящена ли она иконописанию, Сальвадору Дали, французской критике XIX века или, например, современному католическому литургическому богословию.

Это очень серьезный соблазн - переключаться на разные режимы, регистры: здесь я один, там другой; сегодня в пиджаке на лекции, завтра в рясе на службе. Но таких проблем быть не должно, потому что эти покровы, повторюсь, - только внешняя сторона дела. Общение с Богом, общение с собой и общение с людьми должно быть искренним, прямым и ровным. Человек не должен постоянно менять маски, потому что не должен просто их носить. Нужно выработать единый настрой. Это может показаться кому-то скучным, но на самом деле это, наоборот, интересно - везде быть самим собой. Другое дело, что найти такого себя, единого и приемлемого для разных пространств, очень трудно. Если ты один пытаешься с этим справляться, это совсем тяжело; если Господь, по милости своей, в этом участвует - задача становится не такой трудной. Важно помнить: что бы ты ни делал, это все равно служение. Священник - именно слуга. И прислуживает он не только своему Владыке в лице Господа Иисуса - но идет к Нему через прислуживание старушкам и студентам. Словом, объединение преподавательской деятельности и священнослужения дает очень важный, полезный, обогащающий и обучающий опыт.

Я не могу сказать, что пользуюсь этим опытом как надо. Но так или иначе мне это дано - сначала нужно рассказывать студентам о Хансе Зедльмайре, а потом говорить старушке, что делать с ее вновь севшим на иглу младшим сыном. Главное - везде отдаваться полностью. Не должно быть такого: здесь я немножко священник, а здесь я немножко профессор. Это все единое пространство, и единым его делает присутствие Христа. Он и со студенткой, которая пишет диплом про влияние экзистенциализма на иконологию, и с той бабушкой, которая не знает, где будет сегодня ночевать, потому что внук привел домой собутыльников. И там, и здесь находится место такому свидетелю, соучастнику всего этого в лице священника, хотя он, конечно, не самый главный персонаж.

Про акцию Pussy Riot в контексте современного искусства

Любому артисту требуется соответствующая аудитория. Мне кажется, что эти девушки (если они выступали именно как современные художницы) немного ошиблись с адресатом своего действа. Актуальное искусство, к примеру, в США или в Европе, действительно может шокировать и провоцировать. В прошлом году одна очень милая девочка защищала у нас диплом по современному американскому феминистическому искусству. Я выступал на этой защите оппонентом, и должен сказать, это что-то с чем-то. Я даже, если честно, до сих пор не готов это обсуждать. Но что нужно отметить - художница, о которой шла речь в этом дипломе, проводит свои акции для соответствующей публики, соответствующей аудитории. И то, что, скажем, на улице выглядит хулиганством, в выставочном, перформативном пространстве становится художественной акцией. Словом, то, что произошло в храме Христа Спасителя, было в буквальном смысле неуместно.

Все сюжеты, живые и трогательные, веселые и грустные, взяты из жизни. Автор, талантливый, мудрый священник хочет, чтобы читатель увидел образ Божий в каждом человеке и утвердился в том, что миром правит доброта.

Протоиерей Александр Авдюгин родился в Ростове-на-Дону в 1954 году. Имеет высшее техническое образование. Трудился на телезаводе, затем на шахте. В 1989-1990 годах работал в издательском отделе Свято-Введенской Оптиной пустыни. В 1990 году окончил Киевскую духовную семинарию, был рукоположен в сан иерея и направлен на приход в село Ребриково Антрацитовского района Луганской области. В 2005 году получил новое послушание, стал настоятелем храма-часовни святых Богоотец Иоакима и Анны в городе Ровеньки Луганской области, построенном в честь погибших шахтеров. Протоиерей Александр ведет активную миссионерскую работу в интернете, является редактором региональной православной газеты «Светилен». Автор нескольких книг, постоянный автор сайта Православие.ру.

Предлагаем вниманию читателей рассказ из сборника.

Покровительство Покрова

Уверен, что не будет таких светских печатных изданий, страниц в интернете и телевизионных выпусков, освещающих праздник Покрова Богородицы, в которых нам не расскажут о том, что если на Покров ветрено, то будет большой спрос на невест; Покров землю покрывает и свадьбы благословляет; в Покров девушкам спозаранку надобно в церковь бежать и свечку к празднику ставить, потому что какая раньше поставит, та и замуж скорее выйдет.

К ежегодно повторяемым особенностям этого дня синоптики добавят народные погодные приметы, которые, как ни странно, обычно сбываются в отличие от официальных прогнозов.

Послушаешь или прочитаешь подобные «объяснения» любимого нами праздника — и самому, как в старину, частушку покровскую спеть захочется:

Скоро, девушки, Покров,

Скоро нам гуляночка,

Скоро-скоро заиграет

Милого тальяночка.

Да вот беда, день этот иной в сути своей. Богородица действительно во времена далекие народ, молившийся во Влахернском храме осажденного Константинополя, омофором Своим покрыла, но чудо это не снегом на землю снизошло и не фатой невесты было, а от беды и нашествия врагов защитило. Покров Богородицы — праздник благодарности Деве Марии за Ее заступничество и реально видимую и осязаемую помощь. Именно в покровительстве Пресвятой Богородицы смысл праздника. Все остальное, даже самое благочестивое и народом принятое, — лишь слабые отголоски главного: помощь Божию мы через молитвы и предстательство Богородицы получаем.

Почитайте многочисленные акафисты к Пречистой Деве, обращенные к Ней молитвы и песнопения, Ей посвященные. Во всех них обязательно покровительство вспоминается и о нем просится. Да и понятно. К кому, как не к матери, наши руки в младенчестве тянулись, у кого изначально каждый из нас защиту искал? И матери наши находили силы и возможности нам помочь. Сейчас же, когда повзрослели, поумнели и веру обрели, мы к Самой Матери Бога руки с надеждой простираем. Ведь если наши мамы каждую слезу нашу утереть сумели, то сколь велико может быть заступничество Самой Царицы Небесной!

Уже во времена давние, лет пятнадцать назад, вез меня из села в город старенький батюшка из соседнего прихода. Ездил он из одной деревни в другую на полуразбитом «Москвиче-408». В город же путешествовать на этой колымаге не решался, потому что не проходила она уже несколько лет техосмотров положенных. Номер на машине был старого образца, да и вид она имела чрезвычайно неблагонадежный. Меня же священник взял по той причине, что я, по его мнению, каждого дорожного стража должен знать и в случае чего смогу беду отвести. Хоть и ехали мы путями окольными, гаишники тут как тут оказались. Первой их матушка увидела и кричит мужу:

— Пой тропарь Скоропослушнице!

А тот в ответ:

Дабы не отставать, и я вслед за ними затянул: «Царице моя Преблагая, Надеждо моя, Богородице, Приятелище сирых и странных Предстательнице, скорбящих Радосте, обидимых Покровительнице…»

Милиционер палочкой своей полосатой взмахнул, но увидев и услышав, как два бородатых попа в рясах вкупе с матушкой молитвы воспевают, лишь честь отдал и перекрестился на всякий случай.

Лишь потом я задумался, почему же все мы втроем именно к Богородице обратились? Наверное, именно потому, что помощь Ее вольно и невольно принимаем.

Часто вопрос задают: а как помощь Царицы Небесной ощутить и Ее покровительство заметить? Есть ответ. Его когда-то протоиерей Валентин Свенцицкий дал: «…не все видят Покров Божией Матери, не все его чувствуют. Для этого нужна вера, для этого нужно смотреть не на грязную дорогу, по которой мы идем, а на небо. Нужно уметь подымать свои очи и иже с ним горе, нужно уметь видеть глазами веры сей благодатный дар».

О празднике Покрова много говорят, пишут и чудесных историй рассказывают, но однажды мне повстречалось маленькое стихотворение со скромной подписью «Елена Семёнова», и теперь мне трудно вычеркнуть из осеннего праздничного дня и храмовой проповеди эти строки:

Покров Пресвятой Богородицы —

Кленовый, резной, золотой —

На грешную землю опустится,

Покроет своей добротой.

«О Мати, превысшая сладосте! —

К Тебе припадаем, любя: —

Не изми, Владычице, радости

У тех, кто взыскует Тебя».

Часть I. Отец Стефан и иже с ним

Отец Стефан

Восьмая заповедь

Таможенный эксклюзив

Указ владыки

Детективная история

Прогрессивный батюшка

Запечатал

«Это, братцы, не беда, а череда смирения»

Экзамен с псевдонимом

Историческое открытие

Батюшкин сон

Козлиная история

Православный Дед Мороз

Пожертвование

Часть II. Рассказы

Господь управит

А настоятель молится

Постовые особенности провинциальной епархии

Рождественский гость

Архиерейское благословение

Не удержался

Отец, товарищ старшина

Операция «Карацупа»

Церковный сторож

Грех батюшки

Рождественский Никола

«А можно посмотреть?»

О павлине

Батюшка и батя

О войне, бесе и страусе

Часть III. Воспоминания, размышлизмы

Господь привел

Военная история

День Победы

Мы не могли не встретиться

Оптинское

Мироносицы моей жизни

Спас и макитра

Баба Фрося

Божий одуванчик

«Делала, что могла…»

Баба Лида

Энгельс — Геннадий — Евгений

Дед Алексей

Современный «Отечник»

Солнышко

Рассказ священника

«Глаза бы мои на вас не глядели!»

Сельское

Литературные бесы

Ретроспективное

Слово исповеди

Утерянное отцовство

О книжках

Пятая заповедь

Плюнь и дунь на него

Краткий свод Крещенских правил

О бедной кукушке замолвлю я слово

Радоница

Покровительство Покрова

Без таксометра в голове